Такое длинное предисловие понадобилось мне только затем, чтобы читатель мог лучше вникнуть в роль Черчилля в русских событиях того времени и глубже понять двигавшие им мотивы в отношении к России и русским. Теперь, наконец, мы можем вернуться к герою нашей повести.

На первый взгляд, это отношение кажется двойственным, ведь Черчилль совершенно искренне не переваривал коммунизм и коммунистов, отрицательно относился к социалистической революции в России, видел в Советской России страшную угрозу всему цивилизованному миру. Британский политический деятель и осведомленный журналист Эмери Хьюз утверждал даже, что «враждебность Уинстона Черчилля к коммунизму граничила с заболеванием». Недаром В. И. Ленин, назвав Черчилля «величайшим ненавистником Советской России», обвинял его в октябре 1920 года: «Английский военный министр Черчилль уже несколько лет употребляет все средства, и законные, и еще более незаконные с точки зрения английских законов, чтобы поддерживать всех белогвардейцев против России, чтобы снабжать их военным снаряжением». Черчилль был одним из главных инициаторов интервенции в Россию, прославившийся заявлением о необходимости «задушить большевизм в колыбели».

Такова одна сторона вопроса. Но тут сразу хочется спросить: что же помешало Черчиллю это сделать, ведь его возможности, начиная с января 1919 года, когда он получил пост военного министра, были огромны? Почему он не выполнил намеченное, отступил от выполнения долга, не «задушил» большевизм одним из способов, бывших в его распоряжении? Почему вместо того, чтобы максимально вооружить Белое движение и добиться свержения большевиков, фактически предал его, лишив всякой поддержки? Почему, будучи одним из основных организаторов успешной интервенции против России, обошедшейся нам во многие тысячи жизней русских людей и в миллиарды золотых рублей материального ущерба, даже не подумал двинуть английские войска на Москву, на Петроград?

Анализ истории тех лет привел меня к убеждению: Черчилль снял смертельную удавку с шеи «кремлевских мечтателей» вполне сознательно, поскольку у проблемы была и вторая сторона, связанная с судьбой российского еврейства. Как ни ненавидел он коммунизм и большевиков, но симпатия к евреям, «еврейская зависимость» в итоге пересилила в душе британского военного министра ненависть к красным.

У Черчилля был, кстати, один глубоко личный мотив противодействовать белым.

Дело в том, что Русская православная церковь в то время имела не только многие земли, но и вообще особое положение в Палестине, имела и свои виды в этом краю. Создание в Палестине еврейского национального государства противоречило ее интересам, она активно возражала против этого дипломатическими средствами.

15 мая 1920 года некто А. Ф. Круглов был утвержден в должности заведующего русскими интересами в Палестине. Он стал свидетелем водворения английского Верховного комиссара в Палестине Герберта Самуила, а также захвата британскими властями зданий, принадлежавших РПЦ и Палестинскому обществу, и активного переселения сюда евреев из Европы и России. В донесении от 3 октября 1920 г. он писал: «Еврейское меньшинство, возглавляемое сионистским исполнительным комитетом и Верховным комиссаром, никогда и ранее не относившееся к нам – русским – и к России дружелюбно, в настоящее время сосредоточило все свои стремления и усилия на том, чтобы использовать мировой кризис, в том числе и наш, и, при помощи могущественных организаций своих единоверцев захватив власть, занять здесь господствующее положение».

Так, русско-еврейская этническая война, полыхавшая в России, своим краешком захватила и далекую, казалось бы, Палестину. Будницкий указывает: «Переписка русских дипломатов по этому вопросу отчетливо свидетельствует о том, какие позиции отстаивала бы Россия, свершись чудо и возродись она в качестве великой державы. В этом случае еврейское национальное движение получило бы могущественного и влиятельного противника».

Черчилль не мог этого не знать, не понимать. Не мог быть и безразличным к этому факту: Палестина была весьма чувствительной точкой на умственной карте английского политика. Слишком многое было для него лично связано с сионистским проектом. И этого одного было достаточно, чтобы превратить его, стоящего за дело евреев-сионистов, в противника Белого дела.

Но этим мотивом дело не ограничивалось. Были и иные, не менее веские соображения.

Сознавал ли Черчилль с самого начала роковую взаимосвязь еврейства с так называемой русской революцией? О, да! Ведь ее, в сущности, сознавали все сколько-нибудь осведомленные и разумные политики эпохи, а уж в Англии и подавно. Еще в ноябре 1905 года Якоб де Хаас, политический обозреватель сионистского журнала на английском языке «Маккавей», писал в статье «Еврейская революция»: «Революция в России – еврейская революция, ибо есть поворотный пункт в еврейской истории. Положение это вытекает из того обстоятельства, что Россия является отечеством приблизительно половины общего числа евреев, населяющих мир, и потому свержение деспотического правительства должно оказать огромное влияние на судьбы миллионов евреев, как живущих в России, так и тех многих тысяч, которые эмигрировали недавно в другие страны. Кроме того, революция в России – еврейская революция еще и потому, что евреи являются самыми активными революционерами в царской Империи». Откровеннее и прямее некуда! И откровенность эта тем важнее, что сделана она не задним числом, в XXI веке, а по горячим следам кровавых событий в России начала XX века.

Англичане (и Черчилль, конечно же) отлично знали также об участии евреев в убийстве царской семьи. «Сначала было опубликовано донесение генерала А. Нокса, британского представителя при армии Колчака… В донесении Нокса в Военное министерство от 5 февраля 1919 года говорилось о том, что казнь русского царя была задумана и осуществлена евреями. Это донесение было передано, без всяких комментариев, королю Великобритании Георгу V, кузену покойного российского императора, а более года спустя попало в печать. Вскоре появилась серия статей в «Таймс» корреспондента газеты в России Р. Вильтона, в которых цареубийство изображалось как дело рук исключительно евреев. Появились в печати также материалы неофициального расследования генерала М. К. Дитерихса».

Для Черчилля, к тому времени уже основательно погруженного в еврейскую проблематику на почве собственно британской политики, все это тоже никогда не было тайной. И первоначально еврейский окрас большевистской власти, оккупировавшей Кремль, не смущал его душу, не менял его ненависти к большевизму, к коммунизму. Но вскоре жизнь жестко заставила его осознать то, что большевики понимали с самого начала: ликвидировать большевистскую власть – значит поставить российское еврейство под удар возмездия, чреватый геноцидом. И тогда Черчиллю пришлось сделать трудный выбор, но он сделал его легко.

Вот как это было.

Осенью 1917 года поставленное перед неприятным фактом октябрьского большевистского переворота английское правительство, консультируясь с другими союзными правительствами, срочно занялось выработкой политики в отношении Советской России. Первоначальная реакция Великобритании на триумф беззакония была однозначной: уже 29 ноября английский посол в Петрограде заявил, что его «Правительство не может признать новое Русское Правительство и поручило своему послу воздержаться от всяких действий, могущих быть истолкованными как признание с его стороны совершившегося переворота».

Однако вскоре, 21 декабря, английское правительство обсудило и приняло меморандум об отношениях с Советами, подготовленный лордом А. Милнероми лордом Р. Сесилем. Авторы-лорды – известные (чтобы не сказать оголтелые) поборники британского империализма, колониализма и расизма – проповедовали двойственный подход к советской власти. С одной стороны, Англии следовало вступить с нею в сношения ради, прежде всего, продолжения войны России с Германией, но также и извлечения прибыли из российской смуты. С другой стороны, открыто признавать советскую власть было нельзя, и все сношения между двумя правительствами должны были осуществляться «через посредство неофициальных агентов», каковым со стороны Англии стал Брюс Локкарт, бывший генеральным консулом в Москве (со стороны Советов аналогичные права получил М. Литвинов, назначенный представителем Советской России в Англии). Так обстояли дела фактически, хотя и неофициально. Официально же английское правительство заявило 16 января 1818 года устами министра иностранных дел Бальфура, что не признает советское правительство ни де-юре, ни де-факто и будет считать действующими полномочия К. Д. Набокова, являвшегося поверенным в делах в Англии вначале царского, а затем и Временного правительства России (позже Набокова заменит Е. В. Саблин, представлявший правительства Колчака, Деникина и Врангеля). Это положение, не соответствуя международному праву, имело чисто маскировочный смысл и лишь прикрывало британское лицемерное двуличие и тайную политику Ллойд Джорджа.

Между тем главное содержание меморандума Милнера – Сесила составлял развернутый план интервенции с целью уничтожения советской власти и расчленения России на ряд государств, находящихся в полной зависимости от Англии. В том числе предусматривалось создание «автономного государства» армян и грузин, а также «предоставление субсидий для реорганизации Украины, на содержание казаков и кавказских войск». Что, конечно, не могло впоследствии быть совместимо с лозунгом «единой и неделимой России», неуклонно выдвигавшимся всеми белыми правительствами в качестве основного. Не рассчитывая лишь на собственные силы, Англия должна была проводить интервенцию совместно с Францией и США, с которыми и надлежало потом делить приобретенное: «Мы предлагаем, чтобы Украина… оставалась полем деятельности Франции, а мы возьмем на себя другие юго-восточные области страны».

Но главное – английские расисты-колониалисты, готовые нести «бремя белого человека» в России, предполагали в будущем войну ради свержения советской власти. На это указал в своих мемуарах Ллойд Джордж: «Необходимо, чтобы все это делалось без всякого шума, с тем чтобы мы избегли обвинения, насколько это возможно, что мы подготовляем войну с большевиками». А между тем, самая настоящая война с Советской Россией была уже не за горами. Историк-международник Трухановский рассказывает, как она началась и протекала:

«С этим планом Милнер и Сесил направились в Париж, где и подписали 23 декабря с французским правительством соглашение, основывавшееся на английских предложениях. Оно предусматривало организацию англо-французской интервенции для свержения Советской власти и расчленения России и определяло «зоны действия» интервентов. К английской зоне были отнесены «казачьи области», Кавказ, Армения, Грузия, Курдистан, а к французской – Бессарабия, Украина, Крым. (Возможно, этот раздел впоследствии скажется на разнице поведения англичан и французов в отношении последнего оплота Белого движения в Крыму. – А. С.)

…После заключения англо-французского соглашения от 23 декабря 1917 года последовали переговоры с США и Японией, в результате которых был сформирован блок интервентов, начавший весной 1918 года прямые вооруженные действия против Советской России».

Все эти подготовительные встречи и мероприятия были, как вскоре оказалось, весьма предусмотрительными и дальновидными. Ведь 3 марта 1918 года был заключен, а 15 марта ратифицирован Чрезвычайным Всероссийским Съездом Советов сепаратный мирный договор Советской России с Германией. Таким образом, одна из двух сверхзадач в отношении нашей страны у англичан отпала автоматически: рассчитывать на продолжение участия России в антинемецкой коалиции и войне они больше не могли, а значит, никаких союзнических чувств и обязательств сохранять не были должны. Оставалась лишь одна сверхзадача – интервенция и максимальное ограбление России, потерявшей значение союзника, но сохранившей значение революционной угрозы. На этой задаче бывшие наши союзники и сосредоточились с энтузиазмом, не теряя даром времени.

Трухановский: «В марте 1918 года в Мурманске высадился английский десант с крейсера «Глори». За ним последовали десанты с французского крейсера «Адмирал Об», с американского крейсера «Олимпия». 2 августа англичане высадили десант в Архангельске, заняли город, свергли местные органы советской власти и создали белогвардейское правительство севера России. На Дальнем Востоке первыми вторглись на советскую землю японцы. 5 апреля 1918 года они высадили сильный десант во Владивостоке и заняли город. Вскоре прибыл в город и английский отряд. Интервенты начали ликвидировать Советы в Приморье и восстанавливать в крае при помощи белогвардейцев буржуазные порядки».

Англичане рассчитывали также использовать в своих целях чехословацкий корпус военнопленных, направлявшийся из России через Дальний Восток в Западную Европу и растянувшийся в эшелонах по железной дороге от Волги до Владивостока. «Поэтому, – пишет Ллойд Джордж, – мы 17 мая направили в Мурманск генерала Пула с военной миссией в составе пятисот офицеров и рядовых для обучения чешских войск, которые, по нашим расчетам, должны были там собраться к этому времени».

Трухановский повествует далее: «25 мая в ряде городов Поволжья начался мятеж чехословацких войск. Чехословаки действовали совместно с контрреволюционными русскими офицерами, кулачеством. В районах мятежа местные органы Советской власти ликвидировались и заменялись различными белогвардейскими правительствами. Связь между правительствами Англии и других империалистических держав и мятежом чехословаков стала очевидной для всех, когда 4 июня представители этих держав сделали Народному комиссариату иностранных дел заявление, в котором указали, что разоружение мятежников эти державы «будут рассматривать… как недружелюбный акт, направленный против них, так как чехословацкие отряды являются союзными войсками и находятся под покровительством и заботами держав Согласия»…

Одновременно представители союзников организовывали мятежи и восстания в центральных районах Советской России, при этом ведущая роль принадлежала английским представителям. 31 августа 1918 г. органами ВЧК был раскрыт заговор, организованный Локкартом. Заговорщики готовили захват Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, советского правительства, убийство Ленина и других руководителей Советского государства, срыв Брестского мира.

4 августа 1918 года английские интервенты, действовавшие в сговоре с местными контрреволюционными силами, высадили свои войска под командованием генерала Денстервиля в Баку, доставив их через Иран и Каспийское море. Появление интервентов в Азербайджане сопровождалось, как и в других местах, где они действовали, разгулом контрреволюционного террора…

Английская разведка в июне 1918 года организовала антисоветский мятеж в Средней Азии, в результате которого в Ашхабаде возникло местное контрреволюционное правительство. Англичане использовали это правительство для того, чтобы «по соглашению» с ним ввести в Туркестан свои войска. Вскоре из Ирана в Туркестан прибыл английский отряд под командованием генерала Маллесона».

Все перечисленные факты неопровержимо свидетельствуют о том, что практически сразу после Октября (но не ранее выхода России из войны с Германией), действуя порой, как обычно, чужими руками, а порой и открыто, Англия поначалу повела самую настоящую, серьезную войну с Советской Россией, войну на уничтожение. Эта война отнюдь не прекратилась и после капитуляции Германии в ноябре 1918 года, что лишний раз позволяет подчеркнуть ее особый, совершенно отдельный от Первой мировой войны характер. Просто к одной жемчужине в своей короне – победе над Германией – Англия возжелала прибавить и другую – победу над Россией, ее расчленение в своих целях и ограбление. Так же была настроена и Франция, не говоря уж о Японии и США.

Этой цели должна была служить и поддержка белых правительств, хотя на первых порах, пока длилась Первая мировая война, англичане могли также надеяться на новое открытие Белой Россией второго фронта против Четверного союза. Но в конце 1918 года с уходом немецких войск на родину исчезла сама почва русско-немецкого военного противостояния, и этот мотив поддержки белых у англичан отпал. Остались только корыстные интересы, несовместимые с задачами будущего белого русского национального правительства, с одной стороны. Но, с другой стороны, оставались также и интересы верхних классов Британии, несовместимые с задачами пролетарского интернационала и мировой революции, которые осуществляло красное правительство. Поэтому двухлетний период с ноября 1918-го по ноябрь 1920 года стал для союзников временем непростого выбора между красными и белыми. Определяющим фактором в этом выборе стал в конечном счете еврейский вопрос. С ним на историческую авансцену вышел и наш герой – Уинстон Черчилль, решительно занявший сторону евреев в той русско-еврейской войне, о которой рассказано выше.

Однако в течение первого года после Октября Черчилль имел недостаточно веса, чтобы серьезно влиять на события. Вся политика в отношении Советов все еще по-прежнему была сосредоточена в руках непримиримо и агрессивно настроенного лорда Альфреда Милнера, который не просто был автором какого-то там меморандума, но и занимал пост военного министра в правительстве Ллойд Джорджа. И именно в этом качестве не только определял всю стратегию в данном вопросе, но и распоряжался войсками и вооружениями.

Между тем победное окончание мировой войны развязывало руки Англии и Франции против Советской России, которую следовало «наказать за предательство» и компенсировать за ее счет потери, проистекавшие от ее одностороннего выхода из войны. Неудивительно, что уже через два дня после окончания военных действий на Западном фронте английское правительство подтвердило подписанное 23 декабря 1917 года соглашение с Францией об организации интервенции в России. Ведь у нее освободились руки: воинские контингенты, офицеры, оружие, до того занятые на фронте, можно теперь было использовать против России.

Уже на третий день мира правительство Англии приняло решение помогать Деникину оружием и военным снаряжением, отправить в Сибирь дополнительные кадры офицеров и дополнительное военное снаряжение, признать де-факто омское правительство адмирала Колчака и т. д. Сам Черчилль свидетельствует, что 30 ноября 1918 года правительство сообщило своим представителям как в Архангельске, так и во Владивостоке, что оно намерено проводить в отношении России следующую политику: «Продолжать занимать Мурманск и Архангельск; продолжать сибирскую экспедицию; попытаться убедить чехов остаться в Западной Сибири; занять (с помощью пяти британских бригад) железнодорожную линию Батум – Баку; оказать генералу Деникину в Новороссийске всякую возможную помощь в смысле снабжения военными материалами; снабдить прибалтийские государства военным снаряжением».

Казалось бы, путь был проложен, политический вектор определен, будущее предопределено – и падение советской власти совершенно неизбежно. Ан…

Чем объяснить дальнейшее? Формально – в конце 1918 года прошли т. н. выборы хаки, в результате которых лорд Милнер получил весьма важный пост министра колоний. Но при этом пост военного министра стал вакантным; влиятельнейший английский политик, обладавший собственной секретной школой лоббистов «Круглый стол», составивших затем костяк «кливлендской клики», политик, чьим личным секретарем был сам редактор лондонской «Times» Джеффри Доусон, был вынужден расстаться с высшей военной должностью. Соответственно, российские дела теперь от него уже мало зависели. Руководствуясь обстоятельствами, о которых мы вряд ли узнаем, 10 января 1919 года Ллойд Джордж назначил на эту должность своего друга Уинстона Черчилля во вновь созданном коалиционном кабинете. Весь уже раскрученный маховик военного сокрушения красной Совдепии и помощи белым оказался в руках нашего героя и… всего через полгода забуксовал. Потому что с приходом Черчилля на этот пост еврейский фактор, до того не имевший решающего значения в отношениях между Англией и Советской Россией, стал все определять в новом политическом раскладе.

Приход Черчилля на должность военного министра Великобритании в январе 1919 года – это точка невозврата, роковой поворотный пункт русской истории, после которого она пошла под откос, попав на долгие десятилетия под власть антирусского режима, нанесшего русскому народу едва ли поправимый урон.

Рассказывая об этой трагической странице нашей истории, мне вновь придется обращаться к книге Мартина Гилберта «Черчилль и евреи», где содержатся свидетельства, важные для моего исследования. Но прежде всего я обращусь к самому актуальному источнику – мемуарам самого Черчилля. Одна из важных особенностей этого политика – приняв в очередной раз деятельное, а то и определяющее участие в самых главных событиях того или иного исторического периода, он каждый раз потом предавался их глобальному осмыслению, разражаясь многотомными мемуарами, заметно преумножавшими его состояние. Это был отличный способ укрепить, фундировать одновременно свое положение политика и свой уровень жизни. Вот и в 1923 году он выпускает в свет четырехтомник «Мировой кризис», посвященный роковым событиям эпохи – Первой мировой войне и российской революции. Несмотря на очень избирательную искренность автора и на то, что в книге мы найдем больше умолчаний, чем откровений, она покажет нам некоторые рамки реальных обстоятельств, в которых действовал Черчилль, укажет на некоторые его мотивы.

История англо-российских (англо-советских) отношений в целом не является предметом данного исследования, но без дополнительного экскурса в эпоху «русских» революций не обойтись. Ведь не один только Черчилль и стоящие за ним силы действовали на поприще этих отношений. Были и другие влиятельные, могущественные люди. Такие как упоминавшийся выше лорд Милнер или премьер-министр Британии, лидер либеральной партии Ллойд Джордж.

Советская историография, рассказывая о сворачивании сверх ожиданий вооруженной борьбы Британии с Советами, находила тому объяснение исключительно во внутренних социальных событиях в самой Англии с начала 1919 года: «бурное стачечное движение и бунты в армии, вызванные стремлением правительства задержать демобилизацию и использовать войска для антисоветской интервенции». Спору нет, названные факторы имели место. 18 января 1919 г. в Лондоне даже образовалось движение «Руки прочь от России!». В том же январе моряки флагманского судна «Королева Елизавета» отказались подчиниться приказу о выступлении против Советской России, а в захваченном англичанами Мурманске солдаты его величества организовали поджог склада с оружием и боеприпасами. Пресса писала: «Британские солдаты не желают бороться против социалистического рабочего правительства России».

Но Черчилля, всегда умевшего железной рукой справляться с собственным народом, такие вещи никогда не смущали и не останавливали и могли служить лишь предлогом, но не причиной поведения. Следует посмотреть, нет ли тут, как говорил принц Гамлет, «подкладки поматериальнее».

Впрочем, Черчиллю пришлось поначалу преодолевать примиренческие настроения самого премьер-министра Ллойд Джорджа, который в декабре 1918 года, а потом вновь в январе 1919-го запросил державы союзной коалиции, «не следовало ли бы сделать России какое-нибудь мирное предложение». Он даже предложил, чтобы представители Красной Москвы, а равно и тех государств и генералов, с которыми Москва воевала, были приглашены на общую с союзниками встречу. Идея была поддержана американским президентом Вудро Вильсоном (сегодня ее даже приписывают ему), и конференция состоялась в феврале 1919 года на турецких Принцевых островах, хоть и без участников противоборствующих сторон из России. Но тогда же союзники резко разошлись во мнениях относительно средств, которые нужно применить для свержения советской власти. Как отмечает Трухановский, «в ходе этих дискуссий обнаружилось, что французские представители, и прежде всего маршал Фош, стоят за организацию большого военного похода против Советской России. Позиция же Ллойд Джорджа, поддержанного Вильсоном, была иной. Англичане и американцы боялись, что расширение интервенции, предлагаемое Фошем, закончится провалом и перенесением революции в страны, которые попытались бы осуществить широкую интервенцию».

Вообще, в отличие от Милнера, который с самого начала был автором концепции интервенции и лоббистом посильной колонизации расчлененной России, Ллойд Джордж был относительно далек от вмешательства в русские дела, оставаясь погружен в чисто английские проблемы. Но теперь Милнер был лишен влияния в данном вопросе. И Ллойд Джордж в том самом феврале 1919 года откровенно и, кажется, искренне писал своему конфиденту – писателю Филиппу Керру:

«Может быть только одно оправдание вмешательству в дела России, а именно то, что Россия этого желает. Если это так, то в таком случае Колчак, Краснов и Деникин должны иметь возможность собрать вокруг себя гораздо большие силы, чем большевики. Эти войска мы могли бы снабдить снаряжением, а хорошо снаряженное войско, состоящее из людей, действительно готовых сражаться, скоро одержит победу над большевистской армией, состоящей из насильно завербованных солдат, особенно в том случае, если все население настроено против большевиков.

Если же, с другой стороны, Россия не идет за Красновым и его помощниками, то в таком случае мы нанесли бы оскорбление всем британским принципам свободы, если бы использовали иностранные армии для того, чтобы насильно организовать в России правительство, которого не желает русский народ».

Неожиданное признание, не так ли? Как не похожа эта равнодушная объективность на ту назойливую активность, которую мы привыкли видеть со стороны англосаксов в любой точке мира, где есть хоть малейшие интересы Великобритании. Хочется спросить: а где же пресловутое «бремя белого человека»? Где миссия британской расы, сознанием которой был преисполнен, к примеру, тот же Альфред Милнер? Стоя у руля все еще великой мировой державы, убежденный либерал Ллойд Джордж явно недопонимал, что собой представляют большевики, и не питал ни страха, ни отвращения к Красной России. Он надеялся, что «большевизм рухнет сам». Его принципиальность, которой он козыряет в данном тексте, довольно неожиданная и даже неуместная для политика его масштаба, вовсе не учитывает, похоже, глобальной опасности, исходящей от идей коммунистического интернационала и мировой революции. Шаблоны британской демократии играют роль непроницаемых шор на его глазах. За это легкомыслие (недомыслие) еще расплатятся миллионы людей по обе стороны российской границы…

Ллойд Джордж правил своей страной с 1916-го по 1922-й, ровно в те годы, когда решалась судьба России, а с нею и судьба всего XX века. За это время мы можем отчетливо разглядеть два периода в истории Гражданской войны. На первом Англия, Франция и Америка активно поддерживали белых, содействуя их победам, на втором они сворачивают свою помощь и поддержку, обрекая белых на поражение.

Перелом приходится в целом на 1919 год, когда военное министерство Англии перешло под руководство Черчилля. Однако он произошел не сразу, поскольку поначалу Черчилль был настроен крайне антисоветски, поддерживал интервенцию и действовал в интересах белых, понимая, в отличие от патрона, всю опасность красной заразы. Так что то время, когда Черчилль как военный министр принимал участие в судьбе послереволюционной России, тоже приходится делить на две части, и в этом случае перелом датируется осенью 1919 года.

В тот момент, когда великие державы собрались на февральскую конференцию решать судьбу России, белые находились в относительном порядке, а дела красных порой были совсем плохи, весы истории колебались. Оглянем краткую хронологию этого рокового, переломного года.

Год начался хорошо для белых: 1–8 января созданы Вооруженные силы Юга России; генерал А. И. Деникин объединяет под своим командованием Добровольческую армию и донские и кубанские формирования. К концу февраля Деникин принимает командование всем Белым движением на юге России.

Есть свои успехи и у красных: хотя 16 января Центральная Рада Украины объявляет войну Советской России, но уже 5 февраля войска Центральной Рады разгромлены, и Красная армия вступает в Киев.

Переменный успех мы наблюдаем и дальше. 4 марта началось наступление войск адмирала Колчака, которые продвигаются в направлении Симбирска и Самары. 15 апреля Черчилль разослал членам кабинета меморандум, где обосновывал необходимость признания правительства Колчака. Но 6 марта большевики занимают Одессу. Французские войска уходят из города, а также оставляют Крым.

Однако белые сумели организоваться, собраться с силами и 19 мая началось мощное наступление Вооруженных сил Юга России под командованием Деникина на Украине и в направлении Волги. 2 июля части генерала Врангеля захватили Царицын. На следующий день Деникин издал «московскую директиву», в которой сформулировал конечную цель наступления – «захват сердца России – Москвы». В ответ 9 июля ЦК РКП(б) публикует письмо «Все на борьбу с Деникиным!», написанное В. И. Лениным.

Есть успехи у белых и в Сибири. 3 июня пять ведущих держав направили Обращение к адмиралу А. В. Колчаку, и 14 июня державы Антанты признали его правителем России. Но… 5 и 7 августа 1919 года глава британской военной миссии в Сибири генерал-майор Нокс был извещен телеграфом, что «из-за географической отдаленности, недостатка транспортных судов и растущего хаоса на Транссибирской магистрали, британские усилия в России будут сконцентрированы на оказании помощи генералу Деникину».

В июле – августе Черчилль еще настаивает на поддержке Деникина с целью свержения власти большевиков. Ему, однако, характерно возражает премьер-министр Ллойд Джордж: «Было бы ошибкой считать наши военные операции в России борьбой против большевизма. Да, один из членов кабинета постоянно призывает к такому подходу, но я всегда возражал против этого… Мы не намерены вмешиваться во внутренние дела России. Какое правительство будет у русских – забота самих русских. Пусть даже это будет большевистское правительство. При этом лично мне не нравится никакое их правительство». Его поддерживает председатель Совета лорд Бальфур, а также министр иностранных дел лорд Джордж Керзон, опасавшийся, что стоящий за «единую и неделимую» Деникин в случае победы не сохранит независимость новых республик, созданных при помощи Великобритании на обломках Российской империи. Ряд других министров высказывается в том смысле, что Англия «ставит не на ту лошадь» и что лучше иметь дело с правительством большевиков. 30 августа Ллойд Джордж пишет Черчиллю, что не намерен более тратиться на Деникина, Колчака и Юденича: «Народ Британии не потерпит швыряния очередных миллионов фунтов на глупые военные мероприятия». Но Ллойд Джордж не был всевластен; Черчилль продолжал вести свою линию, опираясь на консерваторов и иные влиятельные круги.

Тем временем 2 сентября Белая армия под командованием Деникина входит в Киев, выбивая оттуда Петлюру. Казалось бы, белые – на гребне фортуны, им надо только немного помочь, чтобы власть во всей стране перешла к ним.

Однако 9–15 сентября происходит еврейский погром в Фастове. Весь сентябрь и начало октября погромы идут в Киеве и в других городах. И вместо помощи 26 сентября происходит вывод английских войск из Архангельска. 27 сентября – уход последних транспортов с английскими войсками из Архангельска; еще ранее город оставили американцы. 12 октября британские войска уходят из Мурманска. Это конец всей северной интервенции, прекращение присутствия войск союзников на театре боевых действий, их участия в раскладе реальных сил.

Инерция побед еще какое-то время действует. 13 октября Белая армия захватывает город Орел – пик ее достижений, – но вскоре уже вынуждена отступить под натиском Красной армии. С этого момента фортуна покидает белогвардейцев, фронт начинает катиться назад. 22 октября Красная армия под Петроградом наносит поражение белогвардейским формированиям под командованием Юденича. 26 октября Добровольческая армия генерал-лейтенанта В. З. Май-Маевского, сдав красным Орел и Кромы, начинает отступление на Юг. 27 октября войска Махно захватывают Екатеринослав. 15 ноября Красная армия берет Омск, а 17 ноября выбивает деникинские войска из Курска. 27 декабря – победное окончание восстания в Иркутске против режима генерала Колчака, вскоре «верховный правитель» будет расстрелян. 30 декабря советские войска занимают Екатеринослав. 3 января 1920 года окончательно взят красными Царицын.

С этого момента Белое движение, сохранившееся только в виде ВСЮР, окончательно обречено. В марте 1920 года белогвардейцы Деникина полностью разгромлены, держится только Крым неимоверными усилиями генерала Слащова. Короткий период восстановления боеспособности Белой армии, связанный с приходом высокоодаренного и ясномыслящего Петра Врангеля на должность главнокомандующего, несмотря на ряд блестящих победных операций, уже не мог изменить ход событий в целом.

Итак, мы ясно видим, что с января по сентябрь 1919 года Белая армия, в общем и целом, идет путем побед, а с осени встает на путь поражений, окончившийся крахом.

Негативную роль Англии в изображенном здесь финале я уже описал выше, опираясь отчасти на мемуары Врангеля. Но этот великий белый полководец ничего не написал о «заслугах» Черчилля в таком ходе событий. А ведь роковой исход исторической битвы белых и красных приходится на период именно его министерства…

В поисках причин и объяснений вновь приходится обращаться к книге Гилберта.

Гилберт так характеризует позицию Черчилля на старте новой карьеры: «Основной задачей Черчилля в Министерстве обороны было продолжать ту политику, которая была выработана еще до его вхождения в состав кабинета и состояла прежде всего в снабжении британским оружием белых армий в России, пытавшихся в тот момент изгнать большевиков из Петрограда и Москвы» (48).

Действительно, поначалу, получив пост военного министра, Черчилль взялся ревностно бороться с «русской» революцией, которую ненавидел всей душой, заслужив этим дурную репутацию у большевиков вообще и лично у Ленина и даже вызвав беспокойство у Ллойд Джорджа, который писал Филиппу Керру 16 февраля 1919 года: «…Я надеюсь, что Черчиль не вовлечет нас ни в какие дорогостоящие операции, которые повлекли бы за собой большие затраты людьми или деньгами».

Черчилль никогда не питал иллюзий в отношении сил, захвативших власть в России. «Верховный большевистский комитет, эта нечеловеческая или сверхчеловеческая организация, как вам угодно, – это сообщество крокодилов, обладавших образцовыми интеллектами», – писал он без обиняков в «Мировом кризисе». Известна его оценка образа правления красных как «страшного варварства и террора, господствовавших в этой стране». Он никогда не заблуждался и в отношении будущего Советской России, и ее значения для будущего всего мира. И не скрывал своих оценок. Вот очень точная и прозорливая его формулировка: «Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года [1919] мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело. Эта истина станет неприятно чувствительной с того момента, как белые армии будут уничтожены и большевики установят свое господство на всем протяжении необъятной Российской империи». «В России началась суровая, бесконечная зима нечеловеческих доктрин и сверхчеловеческой жестокости», – писал он прямо и при этом радовался, что «был образован «санитарный кордон» из живых национальных организаций, сильных и здоровых, который охраняет Европу от большевистской заразы», имея в виду Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву и главным образом Польшу. Ибо он был уверен, что «мы скоро будем иметь дело с милитаристической большевистской Россией, живущей только военными планами, глубоко враждебной Антанте».

В отношении Белого движения Черчилль, напротив, не раз высказывал симпатию и понимание. Так, ему в целом импонировал Деникин, «обладавший всеми достоинствами и недостатками упорного, рассудительного, спокойного и честного вояки». В отношении Колчака Черчилль составил настоящий панегирик, не лишенный, впрочем, критической наблюдательности: «Колчак, энергичный человек лет сорока, был среди моряков тем, чем Корнилов был среди солдат… Колчак был честен, благороден и неподкупен. По своим взглядам и темпераменту он был монархистом, но он прилагал все усилия, чтобы быть либеральным и прогрессивным, не желая отставать от духа времени. Политического опыта у него не было, и он был лишен той глубокой интуиции, которая дала возможность людям одинаковых с ним качества и характера пробить себе путь среди подводных камней и бурь революции. Это был умный, благородный, патриотически настроенный адмирал… Колчак был наиболее подходящим из действовавших в то время в Сибири людей. Его программа была именно такая, какая была тогда нужна; но он не обладал ни авторитетом самодержавного строя, ни тем, который могла дать революция». В короткой, но исчерпывающе высокой характеристике предстает в мемуарах Черчилля «генерал Врангель – новая фигура исключительной энергии и качеств, человек, чересчур поздно занявший место среди белых вождей».

Все перечисленное не оставляет сомнений в том, на чьей стороне был Черчилль сердцем и умом до поры до времени. Конечно, он поначалу инстинктивно и без колебаний выбрал сторону белых против красных.

Однако в своих мемуарах Черчилль тщательно создает иллюзию своей объективности и собственной незначительной причастности к событиям. (Он скромничает напоказ: «Я не нес ответственности ни за самую идею интервенции, ни за те соглашения и обязательства, какие были с ней связаны. Равным образом и не мне было решать, должна ли была продолжаться интервенция после перемирия или нет».)

Хорошо информированный, как всегда, Черчилль предлагает читателю масштабную картину происходящего на просторах всей России от Севера и Польши до Дальнего Востока, не забывая при этом рассказывать о позиции тех, кто вершил судьбами послевоенного мира, определяя на будущее глобальный политический расклад. Главная задача Черчилля – правдоподобно разъяснить читателю те задачи, которые Великобритания должна была и пыталась решить в России, свершая масштабную интервенцию и оказывая помощь белым правительствам. А потом объяснить так же убедительно, почему она перестала делать то и другое.

Объяснение ведется в трех планах. Про грабительские цели интервентов, ярко проявившиеся в вывозе разнообразных природных ресурсов из Баку или Русского Севера, Черчилль, конечно же, умалчивает. Он приводит совсем другие оправдания. На первом плане у него – проблемы, связанные с «великой войной»; такова вообще была позиция тогдашнего британского официоза. На втором плане – создание буфера – в виде Польши, стран Прибалтики и Финляндии – между опасной красной Россией и Европой. Только на третьем – довольно слабо акцентируемая угроза красной экспансии (книга писалась после провала революции в Венгрии и провала «русского варианта» революции в Германии). А про евреев и вовсе почти ничего не говорится. Правда, однажды на весь четырехтомник Черчилль все-таки обмолвился, как бы ни с того ни с сего:

«Я употребил все свое влияние на то, чтобы предупредить всякие эксцессы и добиться согласованных действий. 18 сентября я писал: «Крайне важно, чтобы генерал Деникин не только сделал все от него зависящее, чтобы не допустить еврейских погромов в освобожденных областях, но чтобы он выпустил прокламацию против антисемитизма»… 9 октября я телеграфировал Деникину, убеждая его удвоить усилия, чтобы подавить антисемитские чувства и этим оправдать честь добровольческой армии».

Но эта ремарка на полях его широкого повествования сделана вскользь и производит впечатление попытки оправдаться между делом перед влиятельным читателем, а вовсе не заглянуть в суть происходившего. Попробуем сами сделать это, исходя из фактов, в том числе изложенных им самим.

Свои труды на российской почве Черчилль начал на посту военного министра с того, что с присущей ему кипучей деятельностью и энергией стал подталкивать своего высокопоставленного друга Ллойд Джорджа к более активной борьбе с большевиками. Но тот предпочел переложить хлопоты на своего нового министра: «Имея в своем непосредственном ведении наши военные обязательства в Архангельске, по отношению к Колчаку и Деникину, я неоднократно побуждал премьер-министра принять по отношению к России определенную политику… В конце концов он предложил мне поехать в Париж и установить самому, что можно было сделать в тех пределах, какие были нами намечены. Таким образом, в связи с этим поручением 14 февраля я пересек Ла-Манш…».

Приглашение на эту международную конференцию было передано и в Москву. Красные комиссары были готовы на все и откупались чем угодно, лишь бы их оставили а) в покое и б) в Кремле: «Большевики ответили по радио 6 числа текущего месяца, говоря, что они готовы идти навстречу желаниям союзных держав по вопросу об уплате долгов, о предоставлении концессий на разработку лесных и горных богатств, о правах держав Антанты на аннексию тех или других территорий России». Однако союзники выставили неприемлемое для них условие, «чтобы сейчас же прекратились бои и впредь не возобновлялись». На это большевистское правительство пойти не могло и, как пишет Черчилль, «на словах принимая приглашение явиться на Принцевы острова, на деле вместо того, чтобы соблюдать условия перемирия, начало наступление в разных направлениях и в настоящее время ведет атаку на нескольких фронтах». Фактически это была попытка принудить красных прекратить Гражданскую войну. Но из этого, конечно, ничего не вышло. Конференция прошла без них и без белых – вообще без представителей России, судьбу которой решали у нее за спиной.

На этой исторической февральской конференции Черчилль с изумлением убедился, что, во-первых, у победоносных стран Европы нет единого мнения в отношении России, а во-вторых, что у Америки вообще нет выношенной точки зрения на этот счет. На его прямой вопрос Вудро Вильсону «Не могли ли бы мы прийти к какому-нибудь определенному решению в вопросе о России?» последовал ошеломляющий своим простодушием ответ президента: «Россия представляет собою задачу, решения которой он не знает и на решение которой не претендует в данный момент». У Вильсона не было готовой позиции, он был попросту некомпетентен. Для него тоже все определялось войной с немцами. Хотя она, в сущности, уже закончилась, но до Версальского мирного договора (28 июня 1919 года) было еще далеко, поэтому он лишь невразумительно заявил о готовности США «участвовать в равной доле со всеми другими союзниками в проведении всех тех военных мероприятий, которые они найдут нужным применить для того, чтобы помочь русским войскам, находящимся на поле сражения». С этим и отбыл домой. Что он имел в виду? Внутреннюю ситуацию в России и большевистский переворот он не комментировал никак. Он просто был не в курсе дела, Россия его не очень интересовала.

Но неугомонный Черчилль рвался в бой с коммунистами и тогда же предложил «создать специальный союзный совет, который ведал бы русскими делами и состоял бы из политической, экономической и военной секций; этому совету должна была быть предоставлена исполнительная власть… Я предложил также немедленно выяснить, какие имелись в распоряжении средства для военных действий и как их лучше можно было бы координировать». То есть в те дни им явно владела идея войны с Россией или военного давления на нее.

Тем временем 22 февраля американцы, по согласованию с Ллойд Джорджем, направили в Россию с тайной миссией Уильяма Буллита, имевшего там встречу с Лениным. Через неделю или две он вернулся в Париж с предложениями советского правительства, готового идти на соглашение. Однако эта попытка у красных сорвалась, поскольку, во-первых, «армии Колчака как раз в это время достигли в Сибири значительных успехов», а во-вторых, Бела Кун только что поднял коммунистический мятеж в Венгрии, в связи с чем негодование французов и англичан против всякого соглашения с большевиками достигло своего предела, и советские предложения… вызвали всеобщее презрение».

Черчилля отнюдь не огорчил такой исход миссии Буллита, ведь он хотел не замирения, а войны с большевиками. 27 февраля 1919 года он в очередной раз побеспокоил премьер-министра жалобой на то, что «в то время, как эта помощь [белым] весьма ощутительно истощает наши ресурсы, цели ее не проводятся с достаточной силой, чтобы привести к определенным результатам. В основе всего предприятия не чувствуется достаточного желания «выиграть дело». По всем пунктам нам не хватает как раз того, что необходимо для достижения реального успеха. Отсутствие желания «выиграть дело» сообщается и нашим войскам, неблагоприятно воздействуя на их моральное состояние, и нашим русским союзникам, задерживая все их начинания, и нашим врагам, возбуждая их усилия… Военные соображения находятся постоянно в зависимости от политических решений, которые до сих пор не приняты окончательно. Так, например, по основному вопросу союзные державы в Париже не решили, желают ли они воевать с большевиками или заключить с ними мир…».

Через две недели он 14 марта 1919 года вновь жалуется премьер-министру на отсутствие «определенной политики со стороны союзников и какой бы то ни было действительной поддержки с их стороны тех военных операций, которые ведутся против большевиков в различных пунктах России», из-за чего текущие обстоятельства оказываются «крайне тяжелыми для антибольшевистских войск».

Пока Верховный совет Антанты (созданный в конце войны, он просуществовал до середины 1920-х) раздумывал и согласовывал варианты, армии Колчака и Деникина, предпринимая героические и самоотверженные усилия, за полгода добились значительных результатов, и Совет наконец-то принял определенное решение: 26 мая 1919 года адмиралу Колчаку была послана нота за подписью основных действующих лиц: Клемансо, Ллойд Джорджа, президента Вильсона, Орландо и японского делегата Сайондзи. Там, после краткой преамбулы исторического характера, говорилось главное:

«В настоящее время державы союзной коалиции желают формально заявить, что целью их политики является восстановление мира внутри России путем предоставления возможности русскому народу добиться контроля над своими собственными делами при помощи свободно избранного учредительного собрания, восстановить мир путем достижения соглашения в спорах, касающихся границ русского государства и выяснить отношения этого последнего к своим соседям, прибегнув для этого к мирному арбитражу Лиги Наций.

На основании своего опыта последних двенадцати месяцев они пришли к убеждению, что достигнуть вышеуказанной цели невозможно, если они будут иметь дело с советским правительством Москвы. В силу этого они готовы оказать помощь правительству адмирала Колчака и его союзникам оружием, военным снаряжением и продовольствием для того, чтобы дать этому правительству возможность сделаться правительством всей России при условии, что оно гарантирует им уверенность в том, что политика правительства адмирала Колчака будет преследовать ту же цель, которую преследуют державы союзной коалиции.

С этой целью они просят адмирала Колчака и его союзников ответить, согласны ли они на следующие условия держав союзной коалиции, на которых они могли бы получать дальнейшую помощь со стороны держав.

Во-первых, правительство адмирала Колчака должно гарантировать, чтобы как только войска Колчака займут Москву, было созвано учредительное собрание, избранное на основании всеобщего, тайного и демократического избирательного права, в качестве верховного законодательного органа в России, перед которым должно быть ответственно российское правительство. Если же к этому времени порядок в стране не будет еще окончательно восстановлен, то правительство Колчака должно созвать учредительное собрание, избранное в 1917 году, и оставить его у власти вплоть до того дня, когда явится возможность организовать новые выборы.

Во-вторых, чтобы на всем том пространстве, которое находится в настоящее время под его контролем, правительство Колчака разрешило свободные выборы во все свободно и законно организованные собрания, как городские самоуправления, земства и т. п.

В-третьих, что правительство Колчака не поддержит никакой попытки к восстановлению специальных привилегий тех или других классов или сословий в России. Державы союзной коалиции с удовлетворением ознакомились с торжественной декларацией, сделанной адмиралом Колчаком и его союзниками, заявляющей, что они не имеют намерения восстановить прежнюю земельную систему. Державы считают, что те принципы, которым должно следовать при решении тех или других вопросов, касающихся внутреннего порядка в России, должны быть предоставлены свободному решению российского учредительного собрания. Но при этом они желают быть уверенными в том, что те, которым они готовы помочь, стоят за гражданскую и религиозную свободу всех русских граждан и не сделают никакой попытки снова вернуть к жизни тот режим, который разрушила революция.

В-четвертых, должна быть признана независимость Финляндии и Польши и, в случае если бы какие-нибудь вопросы, касающиеся границ или других каких-либо отношений между Россией и этими странами, не смогут быть разрешены путем взаимного соглашения, правительство России согласится обратиться к арбитражу Лиги Наций.

В-пятых, в том случае, если отношения между Эстонией, Латвией, Литвой, кавказскими и закаспийскими территориями и Россией не будут быстро налажены путем взаимных соглашений, этот вопрос будет также разрешен с помощью Лиги Наций, а до тех пор правительство России обязуется признавать автономию всех этих территорий и подтвердить те отношения, которые могут существовать между их существующими de facto правительствами и правительствами держав союзной коалиции.

В-шестых, правительство адмирала Колчака должно признать за мирной конференцией право определить будущее румынской части Бессарабии.

В-седьмых, как только в России будет создано правительство на демократических началах, Россия должна будет войти в состав Лиги Наций и наладить сотрудничество с другими ее членами по вопросу об ограничении вооружений и военной организации во всем мире.

Наконец, российское правительство должно подтвердить декларацию, сделанную Колчаком 27 ноября 1918 году, касающуюся российского национального долга».

Разумеется, Колчак уже 4 июня согласился на все требования, и «удовлетворительно ответил на каждый в отдельности из тех вопросов, которые были ему поставлены Советом пяти».

Однако Черчилль совершенно правильно считал и прямо писал о том, что время было бездарно и безнадежно упущено, и то, что легко можно было сделать еще в январе 1919 года, стало невозможным к июню, поскольку «этот 6-месячный промежуток дал большевикам возможность организовать новые армии, укрепить свою власть и до некоторой степени отождествить себя с Россией… Едва только успешно закончились письменные переговоры между Советом четырех и Колчаком (12 июня 1919 года), как начался разгром его армии».

«Вот почему, – выносит Черчилль вердикт от лица истории, – о декларации, сделанной в такой именно момент, можно без ошибки сказать, что она – запоздала!»

Черчилль не слишком распространяется о том, какие шаги предпринимались им лично за эти полгода. Он лишь не скупится на едкие замечания по адресу непоследовательных «союзников», которые сами не знали, чего хотели и на что были готовы решиться. Например: «Находились ли союзники в войне с Советской Россией? Разумеется, нет, но советских людей они убивали, как только те попадались им на глаза; на русской земле они оставались в качестве завоевателей; они снабжали оружием врагов советского правительства; они блокировали его порты; они топили его военные суда. Они горячо стремились к падению советского правительства и строили планы этого падения. Но объявить ему войну – это стыд! Интервенция – позор! Они продолжали повторять, что для них совершенно безразлично, как русские разрешают свои внутренние дела. Они желали оставаться беспристрастными и наносили удар за ударом. Одновременно с этим они вели переговоры и делали попытки завести торговые сношения».

Между тем, по поручению военного кабинета, Черчилль уже с марта 1919 года начал готовить эвакуацию британских войск с Русского Севера, поначалу не ставя об этом в известность русских. Как обычно, он говорит о себе лишь как о дисциплинированном исполнителе, от которого не зависело существо вопроса: «Мне нужно было выполнить одну определенную и непосредственную обязанность». Но на деле он сыграл далеко не пассивную роль в этой истории предательства.

Дело в том, что долго держать русских в неведении о предстоящем уходе англичане не могли. «Об этом решении было сообщено вождям русских армий. 30 апреля адмирал Колчак был уведомлен о том, что все союзные войска будут отозваны с севера России до наступления зимы». Распространившееся известие об эвакуации британского воинского контингента вызвало в июле реакцию некоторых белых отрядов Севера: «в дружественной до тех пор русской армии вспыхнул бунт, не замедливший принять грозные формы». Черчилль объясняет это по-своему: «С момента, когда мы оказались вынужденными в силу давления парламентского и политического характера отозвать войска, каждый дружественный нам русский знал, что он сражался под угрозой смерти и что для того, чтобы обеспечить себе помилование, ему надо было войти в соглашение со своими будущими властелинами за счет уезжающих союзников. Как бы ни были для нас тяжелы эти последствия, мы должны были с ними считаться, так как они непосредственно вытекали из политики эвакуации Русского севера».

Иными словами, бросаемые англичанами на произвол судьбы русские антибольшевистские силы, возмущенные откровенным предательством англичан, на которых только они и надеялись, а отчасти и распропагандированные большевиками, взбунтовались и вздумали было наказать предателей, в которых теперь они видели только интервентов. Но не тут-то было! Предвидевший такой поворот дела Черчилль заранее пригнал на место действия «две новые бригады по 4 тыс. человек каждая, исключительно только из добровольцев тех армий, которые находились в периоде демобилизации… Эти закаленные на войне солдаты быстро составили формирование и были посланы в Архангельск, как только открылась навигация. Таким образом, мы получили сильный, боеспособный и хорошо снаряженный отряд в том самом опасном пункте, откуда все стремились бежать».

Результат оправдал ожидания: «Военные бунты повсюду – за исключением только одного Онежского округа, который целиком перешел на сторону большевиков, – были подавлены энергичным вмешательством одного польского батальона и нескольких отрядов британской пехоты».

Таким образом, англичане начали, как говорится, за здравие, а кончили за упокой. Призванные помочь русским антибольшевистским силам на Севере, поддержать их в неравной, но справедливой борьбе, они в итоге сами вступили с ними в войну. И, конечно, победили. Отныне уходу англичан никто и ничто не могло воспрепятствовать. Их общие потери в российской экспедиции смело можно назвать ничтожными на фоне гигантского избиения русского населения: по признанию Черчилля, всего было «убито офицеров 41 человек и 286 нижних чинов». Дороже платить за жизнь и свободу своих русских союзников, без которых им бы не победить немцев, англичане не пожелали. Но тут они не были оригинальны: французские войска покинули Север России еще в начале июня, американские – в середине июля, ушли также канадцы, австралийцы, сербы и поляки. Русские (белые) остались один на один с большевиками.

Материалы, собранные исследователем В. В. Галиным, говорят о том, что фронтовые белые офицеры «чувствовали себя обреченными», почти все начальники частей заявили, что «с уходом союзников борьба на Севере становится бессмысленной и обречена на неудачу». По воспоминаниям главнокомандующего белых генерала Миллера, «в середине августа 1919 года… на совещании всех командиров полков Архангельского фронта было высказано единогласное мнение, что с уходом союзных войск с фронта в наших полках будут всюду бунты, будут перерезаны офицеры… и, таким образом, желание продолжить борьбу после ухода англичан приведет лишь к бесполезной гибели нашего многострадального офицерства». А главнокомандующий Антанты генерал Э. Айронсайд вспоминает: «У нас не было столкновений с русскими в Архангельске, но до отъезда со мной произошел один неприятный случай. Выдающийся русский полковник, доблестно сражавшийся под началом союзников и хорошо мне знакомый, попросил разрешения встретиться со мной. Он был награжден британским орденом, которым очень гордился. И вот этот офицер вошел в мой кабинет и отдал мне честь. Затем он положил свой орден на стол, разделявший нас. За две минуты он высказал мне все, что думает о союзниках и их поведении. Потом снова отдал честь и вышел вон. Долго я сидел в полном молчании, глядя на отвергнутый орден, которым в свое время была отмечена беспримерная доблесть».

Черчилль уверяет читателя: «Решено было, что эвакуация будет совершаться под прикрытием внезапного наступления на неприятеля. Требовалось нанести ему такой чувствительный удар, чтобы пока ему удалось опомниться, на побережье не осталось бы ни одного британского солдата и ни одного лояльного русского, искавшего у нас защиты и приюта».

Однако дальнейший ход событий был поистине трагичен. Проведав, что англичане готовятся отбыть восвояси, части Красной армии перешли 4 сентября в атаку, заставив англичан ускорить приготовления к отъезду и уйти с передовых позиций, бросая тяжелую технику (они даже оказались вынуждены взорвать свои два боевых корабля-монитора). 27 сентября 1919 года последний английский корабль ушел из Архангельска. Как указывает «король Карелии» полковник Вудс, «последний британский солдат покинул Кемь 29 сентября, а Мурманск – 12 октября». Белые русские были оставлены на произвол судьбы.

«Полная безопасность была обеспечена всем русским – мужчинам, женщинам и детям, желавшим покинуть Север. Все же те, кто оставались и продолжали гражданскую войну, делали это исключительно по своей собственной воле», – заверяет нас Черчилль в своих мемуарах. Как бы не так!

Задержав наступление из-за ледостава, Красная армия уже в начале февраля 1920 года снова двинулась вперед и 21 февраля вошла в Архангельск. Узнав о взятии Архангельска, вооруженное восстание подняла подпольная группа в Мурманске и того же 21 февраля город перешел в руки большевиков. Оставшиеся белогвардейские части, всего около 10 тыс., оказались отрезаны от линий снабжения и от возможности морской эвакуации (англичанам удалось увезти не более 6.5 тыс. человек). 13 марта красная дивизия вступила в Мурманск. На этом организованное сопротивление белых на Севере окончилось, после чего сразу же началась кровавая расправа над побежденными, продолжавшаяся в течение всей весны и лета 1920 года. Одних только офицеров было уничтожено свыше 800 человек, не считая вообще «буржуев», среди которых жертв было на порядок более. К началу сентября Архангельск уже называли «городом мертвых», а Холмогоры – «усыпальницей русской молодежи».

Той же осенью аналогичным образом завершилась белая эпопея и на Юге России (с белой Сибирью было покончено еще весной 1920 года, и Деникин был разгромлен примерно тогда же). Титаническими усилиями Врангеля и его Русской армии удалось отсрочить финал и спасти порядка 140 тысяч беженцев, включая солдат и офицеров. Но это был лишь эпизод общей агонии, а оставшихся в России ждал кошмар наяву. Далеко не все жаждавшие спасения смогли уехать. Вспоминает жена кавторанга Всеволода Дона: «На берегу стояли тысячи людей, умоляющих их взять. Многие бросались на колени с протянутыми руками… Залпы красных были слышны все яснее… В городе стоял невообразимый хаос». Черчилль подтверждает: «Не хватало судов и для половины охваченных паникой масс. Дикий неприятель с ликованием вскоре покончил с их последними отчаявшимися защитниками».

Гражданская классовая война в целом в России закончилась, однако долго еще продолжалась война этническая, русско-еврейская. Началась, попросту говоря, резня беззащитного населения, унесшая за первые десять послереволюционных лет примерно 2 млн жертв красного террора. И еще примерно столько же унесла вынужденная эмиграция. В результате вся русская биосоциальная элита, рощенная тысячу лет, была сметена, снесена, уничтожена. Худшего геноцида не переживал ни один народ за всю историю антропосферы. Потеря этого тонкого слоя (согласно последней переписи царского времени, лица умственного труда составляли среди занятого населения всего 2.7 %), создавшего все чудеса русской техники и культуру Серебряного века, оказалась невосполнима и непоправима.

Уже цитировавшийся автор книги о еврейских погромах З. С. Островский так характеризовал в 1926 году эту эпоху:

«Торжество революции и победа Советской власти принесли спасение и братскую помощь измученному еврейскому населению Украины и Белоруссии, над которым в течение четырех лет висел дамоклов меч объединенной и сплоченной контрреволюции и реакции.

Советская армия многократно спасала еврейское население от поголовного истребления (Проскуров, Житомир, Елисаветград и др.). И потому мы видим, что из всех правительств и властей, сменившихся в период гражданской войны на обширной территории бывшей Российской империи, Советская власть была единственной властью, которую еврейское население встречало с искренней радостью, как избавительницу от страданий и смерти.

…Железная рука пролетарского правосудия беспощадно и сурово покарала всех действительных мародеров и погромщиков, прислужников российской и международной реакции».

Островский, изо всех сил кадя победившим большевикам, писал о белых, затеявших, по его мнению, опасную игру, которая «окончилась трагически для самих игроков: они захлебнулись в море пролитой ими крови и были затем выброшены на свалочный пункт истории, как хлам и падаль… Такая же судьба постигла вскоре и Деникина, и Врангеля, и всех тех, кто пытался повернуть обратно колесо истории».

Увы, с уходом за рубеж последних защитников старой доброй России и русского народа «беззаконная игра миллионами человеческих жизней», упомянутая Островским, только начиналась, и подлинным морям крови только еще предстояло пролиться.

Российские Север и Юг – важнейшие очаги сопротивления большевикам, в чем-то контрастные, но тем более удобные для сравнения, когда речь заходит о красном терроре как кульминации русско-еврейской войны, поскольку общие черты просто бросаются в глаза. На Юге легендарными палачами были Мендель Абелевич Дейч (в 1920 году заместитель председателя, а затем председатель Одесской ЧК); Бела Кун и Розалия Самойловна Землячка, ответственные за зачистку Крыма; в Киевской ЧК, судя по материалам «Особой Следственной Комиссии на Юге России», руководили почти исключительно евреи: Иосиф Сорин (Блувштейн), Яков Лившиц, Яков Шварцман, Рубинштейн, Фаерман и др., и даже бывшая актриса еврейского театра Эда Шварц, принимавшая личное участие в расстрелах. А на Севере свирепствовала не менее легендарная троица: маньяк Михаил Сергеевич Кедров, его заместитель чекист и брат чекиста Иван Петрович Павлуновскийи жена Кедрова – Ревекка Акибовна Майзель (Раиса Пластинина), лично расстрелявшая 87 офицеров, 33 местных жителя и потопившая баржу с пятьюстами беженцами и бывшими белыми офицерами и солдатами.

Впрочем, в Петрограде-Ленинграде, Москве, Сибири и всех других регионах Советской России, а потом СССР происходило примерно то же самое. Один обер-палач Генрих Григорьевич Ягода (Енох Гершенович Иегуда) чего стоил! Автор интересного и убедительного исследования повествует, что тот, руководя советской карательной системой, превратил ее в клановое еврейское предприятие, в главный орган юдократии: «Так, цепляясь друг за друга и тщательно сохраняя свою монополию, заполняли органы ЧК-ГПУ-НКВД и другие «руководящие высоты» все новые и новые соплеменники всесильного Г. Г. Ягоды… «Кадровая политика» Г. Г. Ягоды была направлена на укомплектование ОГПУ людьми типа Блюмкина, Флекснера, Мехлиса, Биргера и т. п., был бы еврей, а остальное приложится». Именно Ягодой, например, было проведено тотальное избиение бывших царских и белых офицеров в 1931 году, известное под кодовым названием «Операция Весна».

Все, происходившее в России в ходе Гражданской войны и красного террора, который длился еще долго по ее окончании, было метко названо «Русским Холокостом» в одноименной статье бывшего первого мэра Москвы, либерального профессора и демократа первой волны Гавриила Попова. К этому определению, собственно, и добавить-то нечего. Разве что подчеркнуть, что таков был итоговый результат не только Гражданской, но и русско-еврейской этнической войны.

Любопытно, что обостренная ненависть к белогвардейцам – особенно к офицерам и казакам – на поколения осталась в крови у евреев, вся советская пропаганда (литература, журналистика, кино) была под ее влиянием до самого конца, да и сейчас она порой прорывается на экраны, на страницы газет и книг, в Интернете…

Я полагаю, в свете всего вышесказанного, что пролитая большевистскими палачами русская кровушка – в значительной степени лежит на совести англичан.

Конечно, Черчилль предугадывал масштаб и последствия катастрофы, которой со всех точек зрения являлось установление красной диктатуры в России. В своих мемуарах он подыскивает для читателя отдельные тому причины, пытается находить частные вины. Ему было необходимо определиться в отношении главного носителя исторической ответственности. Например, так: «Тех чужеземных войск, какие вошли в Россию, было вполне достаточно, чтобы навлечь на союзников все те упреки, какие обычно предъявляли к интервенции, но недостаточно для того, чтобы сокрушить хрупкое здание советского режима». Или вот еще причины: «Несогласованная политика и противоречия между союзниками, недоверие американцев по отношению к японцам и личное нежелание президента Вильсона сделали то, что вмешательство союзников в дела России во время войны остановилось на таком пункте, на котором оно приносило наибольший вред, не получая никакой выгоды». Или вот еще важнейшая из причин – Европа попросту смертельно устала от «великой войны» и ей стало не до какой-то там России с ее кровавым безобразием. Именно поэтому «перемирие явилось смертельным приговором для русского национального дела. До тех пор, пока это дело было сплетено с мировой задачей, которую взялись разрешить 27 держав, воевавших с Германией, победа была обеспечена. Но когда великая война внезапно кончилась и победители поспешили к себе, чтобы заниматься собственными делами, и каждое правительство пало жертвой послевоенной усталости, то та волна, которая могла бы вынести русских далеко вперед, быстро отступила и оставила русских в одиночестве».

В этих объяснениях нет лжи, но нет и всей правды.

Между делом надо было снять любые подозрения с себя – как в неэффективности, так и в нецелесообразных расходах. Подчеркивая, что он действовал, «занимая подчиненное и в то же время очень ответственное положение», Черчилль с примерным цинизмом оправдывается перед британским читателем за произведенные траты, выдавая попутно истинный характер и масштаб помощи Белому движению, которая была на деле сравнительно невелика: «В Сибири наша роль была вообще незначительной, но Деникину мы оказали очень существенную поддержку. Мы дали ему средства для вооружения и снаряжения почти четверти миллиона людей. Стоимость этих средств исчислялась в 100 млн фунтов стерлингов, но эта цифра абсурдна. В действительности расходы, не считая военного снаряжения, не превышали и десятой доли этой суммы. Военное снаряжение, хотя и стоило дорого, составляло часть расходов великой войны; оно не могло быть продано, и учесть его точную стоимость невозможно. Если бы это снаряжение осталось у нас на руках до тех пор, пока оно не сгнило бы, мы бы только терпели лишние расходы по хранению…»

Что и говорить, весьма самокритичное признание, не требующее комментариев. Но Черчилль, разумеется, ни в чем не винит ни себя, ни свою страну. Он только не без основания считает, что «существовали такие элементы [помимо материальной помощи союзников и собственно белых армий, он перечисляет поляков, финнов, эстонцев, литовцев, латышей, отчасти румын, сербов и чехов], которые, если бы они действовали согласно, легко могли бы достигнуть успеха. Но среди них не было никакой согласованности, и это в силу полного отсутствия какой бы то ни было определенной и решительной политики среди победоносных союзников». Черчилль не без иронии подсказывает читателю, сочувствующему бессчетным русским жертвам красной диктатуры, что «ответственность за их судьбу падает на те могущественные и великие нации, которые в ореоле победы оставили свою задачу незаконченной». «Лишенные моральной поддержки в мировом масштабе и разделенные несоответствием в национальных стремлениях с пограничными государствами, с Польшей и с Румынией, русские националисты терпели поражение и погибали один за другим».

Но в конечном счете всю главную ответственность за проигрыш Гражданской войны и за триумф большевиков Черчилль возложил, конечно же… на самих белогвардейцев! Ни разу не побывав на фронтах «Гражданки», не быв свидетелем невероятного героизма и стойкости белых армий, он позволил себе в одном пассаже полностью обелить союзников (Англию в первую очередь) и очернить Белую армию:

«Мы, во всяком случае, можем сказать, что русские войска, лояльные по отношению к союзникам, не были оставлены без средств самообороны. Им дано было оружие, при помощи которого они могли бы безусловно добиться победы, если бы это были люди более высоких духовных качеств и если бы они лучше знали свое дело и свой народ… Не недостаток в материальных средствах, а отсутствие духа товарищества, силы воли и стойкости привело их к поражению. Храбрость и преданность делу горели в отдельных личностях; в жестокости никогда не было недостатка, но тех качеств, какие дают возможность десяткам тысяч людей, соединившись воедино, действовать для достижения одной общей цели, совершенно не было среди этих обломков царской империи. Железные отряды, действующие при Морстон-Муре, гренадеры, сопровождавшие Наполеона в его походе ста дней, краснорубашечники Гарибальди и чернорубашечники Муссолини были проникнуты совершенно различными моральными и умственными устремлениями… Но все они горели огнем. У русских же мы видим одни только искры».

Всем, кто когда-либо работал с архивами белых армий, изучал материалы, и особенно мемуары участников, ясно, что перед нами клевета чистой воды и ничего более. Понятно, что иначе отвести обвинения от своей страны и от себя лично в предательстве Белого дела Черчилль не мог. Пусть Бог его за это судит.

Впрочем, Черчилля не очень-то волновало, что о нем будут думать в далекой России. Что же до своих непосредственных читателей-англичан, то для них он посчитал достаточным оправдать всю свою российскую эпопею тем соображением, что в результате интервенции и помощи Колчаку и Деникину «большевики в продолжение всего 1919 года были поглощены этими столкновениями», а в результате «Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и главным образом Польша, могли в течение 1919 года организовываться в цивилизованные государства и создать сильные патриотически настроенные армии». В итоге «санитарный кордон» по границе Советской России был создан – и это вполне приемлемый, оправданный результат всех трудов, затрат и жертв.

То, чего недоговорил Черчилль о своей роли в роковых исторических событиях, во многом определивших лицо XX столетия, обязаны досказать историки. Сделаю и я такую попытку.