Стемнело быстро. Большие яркие звезды высыпали на небо. Явь, как пологом, накрылась этой красотой, устраиваясь на ночлег. Было слышно, как плещут воды реки, ударяясь в смоленые борта драккаров, наполовину вытянутых на песок.

В тот день дружина больше не тронулась в путь. Гуннар Косильщик объявил дружине привал до утра. На радостях встречи братья выбили днища у нескольких бочонков крепкого пива. Разложили костры, жарили вяленое мясо на остриях мечей, варили в котлах обычную походную кашу. Пиво сделало воинов веселыми и разговорчивыми.

Сейчас, вечером, наевшись и напившись всласть, дружина отдыхала у тлеющих углей костров.

Обычный походный быт. Смех, разговоры, бряцанье оружия, большие, закопченные котлы на кострах, острый, горьковатый запах корабельной смолы, всплески воды у бортов. Все знакомо, близко, как домой вернулся, с удовольствием думал Любеня. Пиво мягко шумело в голове, делая мир вокруг приятным и ярким.

– Ромея – богатая страна, наверняка ты не раз это слышал, – неторопливо рассказывал Гуннар Косильщик. – Но сказать так, значит, ничего не сказать. Это надо видеть, брат… Ты сам, Сьевнар, ходил с набегами в страны запада, помнишь их города с каменными стенами и замки правителей. Так вот Европа против земли базилевсов, скажу тебе, – все равно что свиной хлев против дома богатого ярла.

Он задумчиво потер большим пальцем щеку. Любеня улыбнулся этому привычному жесту старшего брата.

– Не смейся, – заметил Косильщик, – я тебе точно говорю – один большой город греков можно смело менять на всю страну франков или, скажем, саксов. В убытке не будешь, точно. У греков даже дома по нескольку этажей, так и живут друг на друге, как пчелы в улье, честное слово. Посмотришь вверх – и голова кружится. А греки живут, ничего, словно так и надо. И то сказать, иначе столько народа в их городах не поместилось бы… Ох, много их… А какие храмы строят греки своим богам – даже крыши из золота! Внутрь зайдешь – глаза разбегаются, везде золото, серебро, резьба. Украшений столько, что на корабль хоть днями грузи…

Заринка, которой Любеня наскоро переводил рассказ Косильщика, вдруг засмеялась. На нее оглянулись.

– Ты чего, дева? Смешинка в рот залетела вместе с комарами?

Она смутилась, все еще робея перед воинами фиордов. Любеня подумал: если глянуть ее глазами на долговязого Косильщика, плечистого Ингвара Широкие Объятия, Бьерна Железную Голову и других воинов острова, расположившихся сейчас у костра, страшно станет. Это для него они братья по оружию, знакомые, как собственные ладони, а для нее – хозяева черных кораблей из-за моря, те самые, которыми пугают детей…

Маленькая…

– Мне представилось, при таком многолюдстве в ромейских городах небось грязи невпроворот, – все-таки объяснила девушка. – Друг над другом живут, друг другу на голову и облегчаются, только успевай уворачиваться…

Выслушав ее ответ и перевод Любени, Гуннар сам фыркнул. Покачал головой, отчего его густые, белые, почти как снег, волосы рассыпались по плечам.

– Нет, не так. Это у франков, к примеру, по улице идешь, так в дерьме почти по колено, кто побогаче, пешком вообще не ходят – только на лошадях или на носилках, чтоб не тонуть. А у ромеев в городах чисто. Есть у них такая замысловатая штука, водовод называется, из глиняных горшков, только без днищ, составляют длинные трубы и протягивают их от дома к дому. По одним трубам чистая вода течет, по другим – нечистоты уходят.

– Что-то я не заметил никаких водоводов, – проворчал Ингвар, тоже слушавший рассказ Гуннара.

– Так ты водой не интересовался, все больше на вино налегал, – ухмыльнулся Косильщик. – Не поверишь, Сьевнар, схватил бочку, которую двоим поднять впору, выбил днище древком секиры и как заорет: «Вот эта чара по мне!» Ромеи, что еще при оружии оставались, со страха мечи побросали…

– Почему же не поверю? А то я его не знаю… – хмыкнул Любеня.

– Что было – то было, – добродушно согласился силач. – Славное вино, как сейчас помню. Из подвала храма… Ну, их бог Иисус не обидится, думаю. Я ему на всякий случай сказал: не себе беру, во славу Одина. Богам тоже нужно делиться между собой.

– Убей меня гром, если сам Один встанет за Ингваром в очередь к вину, то рискует высохнуть, как брошенная на берегу лодка! – вставил длиннорукий, мохнатый как жук Железная Голова.

У костра засмеялись. Заринка, блестя глазами, тоже улыбалась, хотя не понимала чужую речь.

Любеня ободряюще подмигнул ей. Мол, видишь, не такие уж они и жуткие, эти воины фиордов. Люди как люди…

– Я вижу, Сьевнар, меч Самосек с тобой, – сказал Гуннар позднее, когда большинство уже улеглись спать. – Хорошо… Можно мне взять его?

В фиордах – так, брать чужое оружие без разрешения – оскорбление, как в лицо плюнуть. Любеня вытянул меч из ножен, рукоятью вперед протянул Косильщику. Гуннар взял, коротко махнул клинком, бережно провел по лезвию пальцами, приветствуя оружие.

– Да, помню… Вижу, Сьевнар, ты подружился с ним. Клинок будто поет при прикосновении.

– Здоровается с прежним хозяином. Щедрый дар – такой меч, я тогда это говорил и сейчас повторю… Вынимая его из ножен, я всякий раз вспоминаю о тебе, брат.

– Хорошо. – Гуннар удовлетворенно покачал головой. Вернул меч. – А мне сковал меч Ингвар Широкие Объятия, – добавил он. – Почти год ковал и подарил мне. Сказал, возьми, Косильщик, может, это лучшее, что мне удалось сделать в своей жизни. Он назвал его Пожиратель Голов.

– Я успел заметить твоего Пожирателя, – кивнул Любеня. – Еще подумал, откуда такое чудо… Не сомневаюсь, что он уже оправдал свое имя. Не тяжел ли для долгой рубки?

– Нет, для моей руки в самый раз. Все-таки не Глитнир Блистающая…

Они улыбнулись. Огромную секиру, любимое оружие силача Ингвара, втрое, а то и вчетверо тяжелее обычных боевых топоров, знали все фиорды.

– Значит, базилевс Юстиниан позвал к себе на службу дружину Миствельда? – спросил Любеня.

– Это так. Обещал на каждого воина по два золотых солиди в месяц. Вино, еда и починка оружия – за счет казны. Ну и добыча, что будет взята в бою. Хорошие условия, не поскупился базилевс… Вот теперь я, как ярл, веду в поход семь сотен воинов на двенадцати кораблях. Ярл Хаки Суровый остался в Миствельде с двумя сотнями. Он сам сказал: веди людей ты, Косильщик, такая дорога больше не для меня. Старик-то совсем слабый стал. Спит все время, даже сидя за столом за чарой задремывает. Скоро умрет, наверное.

– Что ж, его жизнь была долгой и славной перед людьми и богами.

– Всем бы нам так, – согласился Гуннар.

– Значит, ты теперь походный конунг?

– Братья выбрали.

– Кого же, как не тебя? – согласился Любеня. – А что с тем походом в Ромею, когда я ушел из дружины? Такое войско шло…

Старший брат небрежно махнул рукой:

– Почти ничего из задуманного не вышло. Конунгом тогда выбрали старого Энунда Большое Ухо, а ярл Рорик, кровный враг твой, крепко обиделся. Ты помнишь, наверное, он сам хотел стать конунгом похода. Вот и начал мутить воду в луже. Так что ярлы перессорились между собой, еще не дойдя до Черного моря ромеев. Тунни Молотобоец даже вызвал Дюри Толстого на поединок на равном оружии, только ярлы уговорили спорщиков отложить бой до конца похода. У берегов моря окончательно разделились. Энунд Большое Ухо с половиной войска, куда вошла и наша дружина, отправился в набег на Крым, Рорик Неистовый с остальными подались к берегам Апраксиона, а Молотобоец и Олаф Ясноглазый ушли со своими людьми в сторону Фракии. Что с ними стало – не знаю, ни они сами и никто из их людей пока не вернулись в фиорды.

– А Рорик?

– Понимаю твой интерес к кровнику, – многозначительно подмигнул Гуннар. – Вернулся. Злой, как тролль лесной, и с малой добычей. Их драккары повстречались по дороге с греческими драмонами, а те, рассказывают, как начали метать огонь прямо с палуб – чуть не половина кораблей фиордов сгорела вместе с людьми прямо на воде. Остальные едва оторвались на веслах. Греки, видишь, не только водовод сумели придумать, огонь тоже себе подчинили… Вот и выходит, что прав оказался Большое Ухо, когда говорил, что соваться глубоко в Ромею не стоит. Мы все и добычи набрали на побережье, и ушли без больших потерь… А что с тобой-то произошло, друг? Почему ты здесь, а не у себя в лесах?

Любеня коротко рассказал свою историю. Гуннар слушал внимательно, подперев большим пальцем щеку. Как когда-то на острове, коротая у очага длинные зимние вечера.

Теперь казалось, это было давно. Когда-то… Хотя двух лет не прошло.

Странная штука – время, задумывался иногда Любеня. Вроде бы могучий Даждь-бог вращает Колесо Времен с одной скоростью, а ощущаешь это вращение всегда по-разному. Один день может промелькнуть незаметно, как птица высоко в небе, а другой – растянуться, кажется, на седьмицу. Оттого, наверное, люди так суетятся, стремясь наполнить свои жизни всяческими событиями и переменами. Пытаются увеличить свой короткий срок в Яви…

– Знаешь, а я рад, брат мой! – вдруг заявил Косильщик.

– Рад?!

– Нет, не тому, что ты потерял свою женщину, – поправился Гуннар. – Рад, что ты идешь с нами в Ромею. Ты ведь идешь?

– Иду! – Полич помолчал и добавил: – Мне тоже тебя не хватало, друг. Как не хватало всего нашего братства острова…

– Та-та-та! А я ведь тебя предупреждал, Сьевнар Складный, – если ты привык дышать ветрами дорог, трудно повесить на стену меч со щитом и пережевывать пресную кашу спокойных дней… Что, хорошо я сказал, а, скальд?

– Сильно сказано, провалиться мне в черный туман Утгарда! – подтвердил Любеня.

– Я тебе больше скажу! – Гуннар хитро блеснул глазами, светлыми, как вода в лесном роднике. – Это не любовь погнала тебя из твоих северных чащоб. Это беспокойство твое, непоседливый дух мужчины и воина. Именно так, клянусь непобедимым мечом Тюра Однорукого, бога воинского искусства! Думаю, сами боги направили тебя в эту дорогу, определив нашу встречу… Что женщина – не такая это потеря, чтоб скорбеть о ней долго. Я же помню, как ты страдал по Сангриль… Теперь, встретив тебя спустя две зимы, – что я вижу? Сьевнар Складный опять в страданиях, как ребенок в соплях по колено. Только уже по другому личику… Скажешь, нет, скальд?

Любеня помолчал. Усмехнулся. Согласился нехотя:

– Скажу – да… – Он еще немного подумал: – С одной стороны, вроде так получается…

– Хоть с одной, хоть с другой, хоть со всех сразу! Вы, скальды, искусники слов, привыкли выдумывать себе и чувства, и страдания, и даже людей… Слушай меня, старого Гуннара, я плохому не научу. Женщины, чтоб ты знал, брат, с удовольствием разжигают в мужчинах огонь к себе, но, правда, тут же начинают вести себя так, чтобы он погас. А потом еще удивляются, почему мужчина остыл…

– Умен ты, братец, сил нет терпеть, – проворчал полич.

Гуннар коротко хохотнул.

– Слушай, а эта девочка – кто тебе? Сестра? – он кивнул в сторону спящей Заринки.

Кто-то из воинов дал ей кожаную куртку с овчинным подбоем. Девушка закуталась в широкую куртку как в одеяло и сладко, вкусно посапывала, пригревшись.

– Ну, почти как сестра… Из наших, из родичей.

– Красивая.

Любеня хмыкнул вместо ответа.

– И бойкая, похоже, – продолжил Косильщик. – Не из пугливых.

– Ага, как заноза в заднице, – буркнул полич.

– Что ж ты ее с собой взял?

– Я и не брал. Сама увязалась. Говорю же – заноза редкостная!

– Понятно… Понятно, что ничего не понятно! Что же это получается, разрази меня гром – отправился искать одну, а с собой взял другую, – озадаченно хмыкнул Косильщик. – Сколько я тебя помню, Сьевнар, ты всегда так запутаешься в трех соснах, что впору аукать до хрипоты!

– И не говори, брат, – искренне вздохнул Любеня. – Боги словно нарочно запутывают дела человеческие, чтобы посмеяться сверху…

– Боги, боги… Конечно, вали все на них, а не на собственную неугомонность.

Любеня покосился на Гуннара и увидел, что тот мелко, беззвучно посмеивается. Он нахмурился, но не выдержал, тоже зафыркал.

Так они и смеялись в ночной тишине, сдерживаясь и шикая друг на друга, чтоб не разбудить спящих…