– Третий день мы стоим под стенами крепости Аркениос. Третий день! – негромко, но жестко говорил хан Тервел. – Два раза наши храбрые воины оставляли коней и шли на приступ крепостных стен… Два раза ставили к стенам лестницы и подводили деревянные башни. Два раза! – повторил он громче. – Так почему я до сих пор не вижу наших воинов на стенах? Почему там нет бунчуков победоносных туменов? «Почему?!» – спрашиваю я моих доблестных полководцев и мудрых советников… И что я слышу в ответ?

Хан неожиданно замолчал. С возвышения трона обвел взглядом свой просторный походный шатер. Не увидел ни одних глаз. Военачальники и боилы, сидящие в круг на коврах с поджатыми ногами, как по команде опустили головы. Вдумчиво разглядывали переливающиеся узоры персидских искусников. Лишь слышно, как жужжат мухи да подданные ерзают на коврах, позвякивают оружием и доспехами.

Все знали, гнев хана не проявляется в криках и топанье ног, но от этого не менее тяжел и страшен, чем у его отца, яростного Аспаруха.

Ковры не заинтересовали только Юстиниана, расположившегося по правую руку от хана на таком же походном троне. Но базилевс тоже не подавал голоса, лишь время от времени пренебрежительно кривил губы и принимался громко сопеть искалеченным носом.

Его наемное войско тоже ходило на приступ, но отступало еще быстрее. Когда их погнали во второй раз, многие, не дойдя до стен, просто садились на землю и накрывались щитами. Болгары зло смеялись над ними, пинали, кололи копьями и кончиками мечей. Но подгонять их было бесполезно, до стен дошла едва ли четверть. «Воины-освободители!» – как высокопарно называл их Юстиниан. Набрал сброд… А базилевс, кстати, обещал, что крепость сдастся сама при одном его приближении…

В шатре повелителя Болгарии было пыльно и душно. Мелкая, въедливая пыль липла к коже, от берега Гнилого моря явственно доносилась вонь. Вокруг потных тел надоедливо вились мухи. От жары и мух не спасал даже распахнутый настежь полог, за которым, оберегая покой высших, маячили необъятные спины телохранителей со свешивающимися со шлемов почти до пояса волчьими хвостами – знаком принадлежности к бури-волкам, личной тысяче великого хана. Они тоже истекали потом под железом брони и шлемов.

Хоть бы чуть ветерка, совсем чуть-чуть… Поневоле вспомнишь просторные родные степи, где ветра гуляют вольно и весело, будоража кровь и омывая тело пряным духом трав и цветов. А горькую траву местных солончаковых пустошей не хотят жевать даже голодные кони.

Гнилое море и места гнилые. Даже солнце здесь кажется мутным – от болотистых испарений непрекращающееся марево. Любой порез долго не заживает, так и сочится гноем, не говоря уж о более серьезных ранах. Плохое место выбрал в свое время Юстиниан I Великий для крепости. Хотя с точки зрения науки стратегии правильное. Аркениос часто называют Воротами севера, крепость прочно запирает границу империи.

Большая крепость. Скошенные к верху стены и прямоугольные башни издалека выглядят неуклюже – как все окраинные крепости великого базилевса-строителя, они возводились по принципу голой пользы, без намека на украшательство. Только приблизившись на несколько полетов стрелы, можно по-настоящему оценить толщину и головокружительную высоту стен. Похвальба полководцев хана, что Аркениос с его гарнизоном из пяти тысяч солдат-ромеев будет взят с налета, обернулась двумя неудачными штурмами и потерей сотен воинов, гниющих теперь под стенами из серого камня.

Комит Максим Клемен, старый воин и опытный командир, сумел быстро и хорошо организовать оборону. Хотя стратиг Фракии, патрикий Менандр Акоминат обещал Риномету содействие и поддержку. В чем она, эта поддержка, если каждый комит крепости сам себе командир, злился хан. Вот и сопит теперь базилевс укороченным носом, сказать нечего… Ох, ромеи, все у них двусмысленно, непонятно, извернутся, как уж под пяткой, но самого простого обещания не сдержат…

Тервел сам понимал, что глупо сейчас тратить силы на злость, – чего еще можно было ожидать от извилистой ромейской политики? Теперь, как никогда, нужен ясный ум и холодный расчет.

Нельзя не взять Аркениос, никак нельзя! Именно эта победа откроет им благодатные, изобильные провизией и добычей земли ромейской Фракии. Откроет путь на Крымское побережье, где на армейских складах большие запасы оружия и провианта. Это не говоря уж о прямой дороге на Константинополь, которая тоже откроется со взятием Аркениоса.

Ворота севера… Отрыть их как можно быстрее, и – вперед, пока Тиберий не опомнился, не организовал оборону, не подтянул войска с южных рубежей империи и эскадры драмонов со страшным огнем Каллиника со Средиземноморья. Быстрота – вот что сейчас самое важное!

– Молчание! Я не слышу в ответ ни звука! – сказал наконец хан. – Никто не может объяснить мне, почему ворота крепости до сих пор не распахнуты, а со стен нас встречают стрелами, дротиками и камнями! – Хан еще раз повел вокруг взглядом и выбрал жертву: – Может, ты, мой храбрый Тамган, объяснишь мне это?

Тамган, военачальник левого крыла, значительно кашлянул, ладонью обтер потный лоб. Его круглое лицо, перечеркнутое, словно росчерком тростникового пера, двумя косыми шрамами, один из которых распахал плоский нос, было угрюмо.

Тамган – ханский любимец, возвышенный когда-то Тервелом за доблесть, преданность и ум из волков-телохранителей. Храбрый воин и умный, находчивый полководец. Но с любимцев хан спрашивал больше, чем с остальных, не позволял им почувствовать себя неприкасаемыми. Пусть скажет!

– Великий хан знает, каждый из нас готов умереть к его славе… – осторожно начал Тамган. – Войско хана – северный ветер, что сметает все на своем пути, враги хана – трава, поникшая под ураганом… Только – да простит меня великий хан! – я все равно должен сказать неприятное… Наши воины доблестны, это так, но стены Аркениоса высоки и надежны. У нас мало лестниц, воинам при штурме приходится долго толпиться внизу, дожидаясь своей очереди лезть наверх под стрелами, камнями и кипящей смолой. У нас мало осадных башен, да и те коротки. За ними можно лишь прятаться, перекинуть с них надежные мостки на стены трудно, почти невозможно. У нас мало катапульт и баллист, мечущих тяжелые камни и пробивающих стены… Если Пресветлый повелитель соизволит прислушаться к моему совету – я предлагаю не торопиться, взять крепость в осаду и держать ее. Ромеи вряд ли пришлют подкрепление гарнизону, а если пришлют – тем лучше, наша конница стопчет их на виду у крепостных стен. Пусть защитники крепости завоют от собственной обреченности, пусть наши воины подготовятся к новым штурмам, насыплют защитный земляной вал, сколотят из бревен новые, высокие башни и дальнобойные катапульты. И тогда – я клянусь, хан! – мы принесем Аркениос тебе на ладони, как драгоценный камень!

Тервел заметил, многие военачальники подтверждающе кивали Тамгану. Старый Сотьмен, еще друг отца Аспаруха, неторопливый Огай, огромный и сильный как бык, но – хвала Тенгри! – при этом крепким умом, хотя порой слишком неторопливый Пашьяр, веселый удалец, на чьем молодом теле уже сейчас больше отметин и шрамов, чем у пожилых воинов… Его испытанные полководцы, не раз приносившие ему победу…

Сам он слушал Тамгана, каменея лицом. В сущности, командир левого крыла говорил правильные вещи. И в то же время неправильные. Не торопясь, они, конечно, возьмут крепость без больших потерь. Но проиграют войну.

– У нас нет времени на долгую осаду! – громко и гневно сказал Тервел. – Кому, как не тебе, Тамган, понимать это?

– Великий хан знает, я сам водил воинов на приступ стен, – напомнил военачальник, обиженно дрогнув голосом. – И если хан скажет, я поведу их еще и еще раз! Сколько раз прикажет – столько раз пойду! Если хан повелит – умру под этими стенами, прославляя его! Великий может сам посмотреть: трупы врагов, густо наваленные под стенами, – свидетельство нашей доблести…

– Я не ворона, чтобы любоваться на падаль! – отрезал хан. – Мне не нужна смерть, мне нужна победа!.. Кто еще скажет?

– Разреши, я, великий хан? – вдруг подал голос бий Биляр.

Все изумленно оглянулись на него. Тервел удивился не меньше остальных. Подумал – если толстому Биляру есть что сказать на военном совете, значит, мир точно накренился в опасную сторону, а твердь небесная того гляди рассыплется на осколки и рухнет вниз. От этой мысли даже раздражение слегка поутихло.

Он пожал плечами и кивнул, разрешая.

– Великий хан мудростью своей подобен высокому небу! – начал бий, принявший его жест за поощрение. – Как небо накрывает землю, так и хан Тервел накрывает нас, его подданных, разумом и заботой отеческой. Мы без хана – кони без всадников, слепцы без поводыря, малые дети, лишившиеся родителей!

Хан Тервел чуть поморщился. Но в целом одобрил ход его мысли. Снова кивнул. Воодушевленный Биляр провозгласил еще громче:

– Что мы? Тростинки тонкие на ветру, пыль перед дыханием урагана, снег под солнцем! Мы неразумны и беспомощны без направляющей руки отца-хана!

С этим Тервел тоже не спорил. В сущности, что взять с дурака, кроме раболепства? Он спросил мягче, чем собирался:

– Еще у бия Биляра есть что сказать?

– Если я начну рассказывать о всех достоинствах светлейшего хана, мне не хватит долгого дня, чтоб только перечислить их, – расплылся бий в умильной улыбке. – Но, конечно, если хан желает…

– Не надо! – быстро перебил его хан. – Обо всех достоинствах – не надо! Вряд ли присутствующие усомнятся в них, – сказал вроде бы серьезно, но с усмешкой в душе.

Присутствующие не усомнились. Многие даже закатили глаза в ужасе – от одной такой мысли… Как можно!

Хан обвел взглядом подданных и добавил едко:

– Теперь, когда бий Биляр рассказал нам самое главное, давайте все же обсудим, как нам взять эту крепость, не теряя времени…

Военачальники и боилы живее задвигались на своих местах, громче забренчали оружием. Кое-кто даже потянулся к медным кувшинам с прохладительными напитками и пиалам, расставленным по коврам.

Знали своего хана, поняли: он наконец переборол гнев. Сейчас начнется подробный, обстоятельный разговор, где повелитель выслушает каждое мнение, заслуживающее внимание, и примет решение…

Хан не увидел, как умный Тамган и старый, опытный Сотьмен быстро обменялись понимающими взглядами с толстым Биляром. Военачальники украдкой поблагодарили бия, что тот вовремя вмешался со своим восхвалением, отвлек хана от гнева.

В сущности, Биляр, проживший всю жизнь при дворе властителей, далеко не так глуп, как стремился выглядеть. Не многие теперь знали: когда-то он был замешан в заговоре против юного хана. Тенгри Всевидящий оказался благосклонен к нему, его роль не вскрылась при расправе хана над заговорщиками. Но боялся бий еще долго, вздрагивал по ночам от шума шагов и стука копыт. Вот и придумал себе маску дурака и обжоры. Рассудил: если когда-нибудь хан все-таки узнает правду – не поверит. Или рукой махнет, мол, что с дурака-то взять, сам небось не понимал, во что ввязывается. Как говорят в степи: «Никто не ждет от вороны, чтобы она летала орлом или пела иволгой, зато, если слышишь карканье, знаешь – кто это».

С тех пор прошло много времени. И маска шута, способного позабавить хана непроходимой глупостью, прочно приросла к Биляру. Даже позволяла оказывать такие вот небольшие услуги влиятельным приближенным правителя. Благосклонность прославленных военачальников всегда может пригодиться в той хитрой, бесконечной игре, из которой состоит жизнь придворного.

Годы, конечно, брали свое, уставал от беспрестанного лицедейства… Много раз Биляр хотел сослаться на нездоровье и удалиться от двора властителя, жить полновластным господином в родовых землях. Но так и не собрался это сделать. Рассудить здраво – а чем еще жить, как не подобными играми? С годами остываешь к красоте женщин, привыкаешь к богатству и роскоши, не так радуешься еде и вину. Лишь к власти нельзя привыкнуть, есть в ней что-то, заставляющее чувствовать жизнь так же остро, как отточенный клинок у собственной шеи. Игра… Кости судьбы…

В степи говорят: лучше быть шутом при власти, чем вождем при овечьем стаде. Впрочем, в степи всегда что-то говорят, только и знают, что чешут языками от безделья и лени…

– Светлый хан, разреши обеспокоить тебя! – В проеме отдернутого полога неожиданно появился Кайрам, тысячник волков.

Темная на светлом фоне, коренастая фигура тысячника почти закрыла проход в шатер необъятной шириной плеч, но было видно, что он держит кого-то за шею, не давая тому разогнуться.

– Говори, Кайрам.

– Из крепости прибежал ромей и просится повидаться с тобой! Ты повелишь кинуть пса к твоим ногам?

Тервел подтверждающе махнул ладонью. Риномет еще больше выпрямился на своем троне.

Несмотря на небольшой рост, Кайрам, знаменитый на всю Болгарию наездник и воин, силой и шириной плеч мог помериться с огромным Огаем-батыром. Он без малейшего напряжения, одной рукой, заволок в шатер полусогнутого ромея. Бросил к подножию тронов хана и базилевса. Отступил на шаг, не сводя глаз с пришельца, бдительно положив ладонь на рукоять меча. В войске говорили: Кайрам так быстро выдергивает меч из ножен, что это видишь, только когда отрубленная голова ударяется о землю. Старший среди братьев-волков, он готов любого загрызть, охраняя своего повелителя.

Хан с любопытством глянул на незнакомца. Но молчал, лишь коротко глянул на базилевса, предоставляя расспросы ему.

Риномет перехватил его взгляд, понял, кивнул утвердительно. Здесь начиналась его земля, его подданные. Юстиниан удовлетворенно погладил подбородок длинными пальцами в перстнях, скрывая неуместную для строгого правителя радость. Базилевс возвращается в свою империю…

– Кто ты? – спросил он по-гречески, строго впиваясь взглядом в пришельца.

– Я – кентарх Гемист Плефон, ординарец комита Юлиана Клемена, базилевс! Комит послал меня к тебе, чтобы обсудить условия сдачи крепости.

– Обсудить условия? Я не ослышался, кентарх?! – фыркнул Юстиниан. – Для того чтоб войти в собственную крепость, базилевсу, выходит, нужно соблюдать какие-то условия?! Отвечай!

– Нет, багрянорожденный, что ты! Наверно, я не так выразился, я простой солдат… – Его взгляд еще лихорадочнее заметался между неподвижным лицом варварского хана и рассерженным автократором, словно он окончательно растерялся и уже не понимал, к кому следует обращаться. – Извини меня, базилевс, извини еще раз… Комит Клемен велел передать, что готов приветствовать законного базилевса империи и мечтает быть полезным тебе. Он только просит сохранить ему жизнь… Для того, чтобы служить тебе, конечно же! – поспешил добавить посыльный.

– Он просит… А больше он ничего не просит? – Риномет обернулся к Тервелу: – Меня часто удивляет, хан и брат мой, как мало мои подданные думают о благе державы и как глубоко при этом озабочены сохранением собственных жалких жизней…

– Да, у подданных есть такой недостаток. Почему-то собственная жизнь всегда волнует их сверх всякой меры, – кивнул Тервел, чуть дрогнув губами.

– Вот именно! Хан и брат понимает меня.

Вспомнив про солдата, базилевс снова глянул на него:

– Хорошо! Передай своему комиту – я сохраню ему жизнь, обещаю. Пусть комит Клемен немедленно прибудет ко мне вместе со своими старшими офицерами!

– Слава базилевсу Юстиниану! – с облегчением выдохнул ординарец.

Хан снова сделал движение ладонью, словно отмахиваясь от надоедливой мухи, и Кайрам-батыр опять ухватил ромея, небрежно, как тюк с рухлядью, поволок к выходу из шатра.

Зная Кайрама, можно не сомневаться, что ординарец комита очень быстро отправится в обратный путь. Тысячник волков наверняка придаст ему хорошее ускорение пинком сильной кривой ноги, мелькнуло у Тервела. Батыру плевать, что ромей – офицер, командир конной сотни по званию и, может быть, высокого рода. Кайрам даже на знатных боилов поглядывает свысока. Как сторожевой пес, что без рассуждения и лукавства слушается одного хозяина и готов вцепиться в любого по его приказу. Хороший слуга! Иметь таких слуг, вырастить в их душе цветы преданности – в этом тоже заключается искусство правителя…

Не каждый болгарский военачальник понимал по-гречески, но что крепость сдается, поняли в шатре все. Кивали друг другу и значительно вскидывали глаза вверх. Великий Тенгри явил свою волю – Северные ворота Ромеи открываются!