Стронгбоу

Вторжение, которому предстояло принести Ирландии восемь веков страданий, началось в солнечный осенний день 1167 года от Рождества Христова. В маленький южный порт Уэксфорд вошли три корабля.

Но если бы кто-нибудь сказал двум молодым людям, нетерпеливо ступившим на берег, что они являются частью английского завоевания Ирландии, они бы очень удивились. Потому что один из них был ирландским священником, возвращавшимся домой, а его друг, хотя и поклялся в верности королю Англии, никогда себя англичанином не называл. Что же касается цели их миссии, то солдаты на этих кораблях прибыли сюда, потому что их позвали, и командовал ими ирландский король.

На самом деле многие выражения, которые можно найти в отчетах об этих событиях, вводят в заблуждение. Ирландские летописцы того времени упоминают о вторжении как о приходе саксонцев, под которыми они подразумевают англичан, вопреки тому факту, что уже три века бóльшая часть Северной Англии была заселена датскими викингами. Современные историки говорят об этом событии как о приходе норманнов. Но и это также неточно. Потому что, хотя Английское королевство и было завоевано Вильгельмом Нормандским в 1066 году, позже, через его внучку, оно перешло к королю Генриху II, а он принадлежал к династии Плантагенетов из французского графства Анжу.

Так кем же были те люди, кроме ирландского священника, что прибыли в Уэксфорд на трех кораблях в тот солнечный осенний день? Были ли они саксонцами, викингами, норманнами или французами? На самом деле большинство из них были фламандцами, и прибыли они из своего дома в Южном Уэльсе.

Молодой священник был полон энтузиазма.

– Питер, я надеюсь, ты пообещаешь мне навестить мою семью, как только мы покончим с делами? Они будут рады тебя видеть, – сказал красивый молодой священник.

– Буду ждать встречи с нетерпением.

– Моей сестре сейчас уже, наверное, двенадцать. Когда я уезжал, она была такой милой крошкой.

Питер Фицдэвид чуть улыбнулся. Его друг-ирландец уже не в первый раз упоминал о своей очаровательной сестре или подчеркивал, что за ней дают хорошее приданое.

Питер был довольно симпатичным молодым человеком. Рыжеватые, коротко подстриженные волосы, небольшая бородка клинышком, голубые, широко расставленные глаза, квадратный волевой подбородок. Его лицо можно было бы назвать приятным, но это было лицо солдата.

Солдаты обязаны быть храбрыми, однако Питер, готовясь сойти на берег, невольно испытывал некоторые опасения. Он не столько боялся, что его могут убить или искалечить, сколько того, что он может как-то посрамить себя. Однако в глубине его души прятался и другой, более сильный страх, и именно этот страх гнал его вперед. Именно благодаря этому страху он обратил на себя внимание командира и добился славы. Но чем ближе становился берег, тем громче в его голове звучали слова матери. И он отлично ее понимал. Все свои сбережения, до последнего пенни, она отдала, чтобы купить ему коня и обмундирование. Не осталось ничего. Мать любила его всем сердцем, но дать больше ничего не могла.

– Да поможет тебе Господь, сынок! – сказала она ему на прощание. – Но не возвращайся с пустыми руками.

Лучше смерть, думал тогда Питер. Ему было двадцать лет.

Назвать Питера Фицдэвида рыцарем в сияющих доспехах было бы не совсем правильно. Но его кольчуга, доставшаяся от отца и подогнанная по его росту, была тщательно отчищена от ржавчины и если не сверкала, то хотя бы блестела. В общем, как и многие его ровесники, севшие на коней, Питер Фицдэвид, который владел только тем, что было на нем, был молодым ловцом удачи.

И он был фламандцем. Его дед Генри происходил из Фландрии, страны ремесленников, купцов и искателей приключений, что лежала на плодородных равнинах между севером Франции и Германией. Генри был одним из многих фламандцев, которые отправились через пролив в Британию после нормандского завоевания и осели не только в Англии, но и в Шотландии, и в Уэльсе. Генри был одним из многих фламандских иммигрантов, которым были дарованы земли на юго-западе полуострова Уэльс, потому что новые нормандские короли желали присматривать за его богатыми рудниками и каменоломнями. Однако поселение в Уэльсе отнюдь не преуспело. Гордые кельтские принцы тех краев вовсе не собирались так легко подчиняться кому-то, и теперь колония нормандских фламандцев переживала не лучшие времена. Несколько замков у них уже отобрали, да и сами их земли были под угрозой.

Семье Питера пришлось особенно туго. Они не были ни вассалами самого короля, ни крупными землевладельцами одной из многочисленных территорий Плантагенетов. Нет, они были вассалами его вассалов. Им принадлежал лишь скромный клочок земли в Уэльсе. Но к тому времени, когда отец Питера, Дэвид, умер, они уже потеряли две трети и этой земли. А то, что осталось, едва могло прокормить мать Питера и двух его сестер.

– Мне нечего тебе оставить, мой бедный мальчик, – говорил Питеру отец, – кроме любви твоих родных, меча и доброго имени.

Когда Питеру исполнилось пятнадцать, отец уже научил его всему, что знал сам об искусстве войны, и Питер отлично владел мечом. В любви родных ему сомневаться не приходилось. Что же до имени, Питер любил своего отца, а значит, любил и его имя. И если в кельтской Ирландии приставка «мак» означала «сын», то точно такое же значение имела в нормандской Англии французская приставка «фиц». Отца Питера звали Дэвидом Фицгенри, сыном Генри, и Питер с гордостью называл себя Питером Фицдэвидом. И вот теперь настало для него время попытать счастья, нанявшись в солдаты.

Войны всегда были дорогостоящим и особенным занятием; длились они не вечно, поэтому все, что требовалось для их ведения, бралось, так сказать, напрокат. И оружие, и снаряжение всегда можно было купить. В особенности много нанималось для таких случаев средств перевозки. Всего двумя годами раньше жители Дублина – так теперь называли свой крупный порт купцы из Дифлина – предложили свой большой флот Генриху, королю Англии, для военной кампании против кельтских принцев Уэльса, и эта сделка не состоялась лишь потому, что Генрих передумал.

Но, кроме того, на всех огромных пространствах племенных земель и наследственных владений лордов, после падения Римской империи превратившихся во владения христианского мира, всегда существовали вооруженные мужчины, готовые воевать по найму. Когда Вильгельм Завоеватель пришел в Англию, он вел за собой не только нормандских вассалов, но и целую армию искателей приключений из Бретани, Фландрии и других мест, и их награждали поместьями в завоеванной стране. После их поражения множество английских солдат пошли вглубь Европы и создали то, что называлось англосаксонским полком на службе византийского императора. Авантюристы из Англии, Франции и Германии уже отправились в Крестовый поход в Иерусалимское королевство и другие колонии крестоносцев в Палестине. Кельтские короли Ирландии нанимали викингов сражаться за них многие поколения. И потому ничего особенного не было в том, что какой-то молодой человек из Уэльса в поисках счастья мог отправиться к английскому королю из династии Плантагенетов, чтобы выяснить, не нужна ли могучему монарху чья-нибудь наемная сила.

Первым делом Питер Фицдэвид направился в большой английский порт Бристоль. Его отец когда-то познакомился там с неким торговцем.

– Когда я умру, – наставлял он Питера, – ты должен его навестить. Может, он сумеет как-то тебе помочь.

Бристоль находился более чем в сотне миль от них, на другой стороне широкого устья могучей реки Северн, которая по традиции отделяла земли саксов от кельтской Британии. Питеру понадобилось пять дней, чтобы добраться до Северна, и еще полдня он скакал вверх по течению по западному берегу реки, к тому месту, где располагалась переправа для лошадей. Но когда он добрался до переправы, оказалось, что из-за быстрого и весьма коварного течения Северна ему придется подождать несколько часов. Оглядевшись по сторонам, Питер увидел на склоне над переправой небольшой форт, а рядом, в дубовой роще, какие-то древние развалины. Поднявшись туда, молодой человек решил немного отдохнуть.

Отсюда открывался чудесный вид на реку, и само это место, хотя Питер особо не придавал этому значения, словно было окутано какой-то священной тайной. И неспроста – ведь когда-то здесь был древний римский храм Ноденса, кельтского бога исцеления. Христианская вера низвергла и самого бога, и его святилище, в Англии о нем почти забыли, а за морем, в кельтской Ирландии, уже под новым именем Нуада Серебряная Рука он давно был превращен писцами-монахами из божества в мифического короля.

Питер смотрел на дальний берег и вдруг с беспощадной ясностью понял: перейдя через реку, он оставит за спиной все, что знал и любил. Как бы трудно ни приходилось его семье, Уэльс все равно был его домом и другой родины он не знал. Он любил зеленые долины Уэльса, его побережье с каменистыми утесами и песчаными бухтами. И хотя с родителями он говорил по-французски, языком его детства был валлийский язык, уэльский вариант кельтского, и именно на нем говорили люди, среди которых он вырос. Но на другом берегу Северна наверняка говорили по-английски, а Питер не знал ни слова на этом языке. Что будет с ним, когда он доберется до Бристоля? Останется ли он в Англии или отправится дальше, за море? Увидит ли он родные края вновь? Ему вдруг стало так грустно, что он едва не повернул обратно.

Но он не мог вернуться домой. Конечно, родные любили его, но он был там лишний. И позже в тот же день он с тяжелым сердцем повел своего боевого коня и вьючную лошадку на большой паром, который и должен был переправить его через реку.

На следующий вечер Питер оказался в Бристоле, и город потряс его. В Уэльсе ему доводилось видеть и внушительные каменные замки, и большие монастыри, но никогда прежде он не бывал в таком огромном городе. А Бристоль был вторым после Лондона портом Англии.

Довольно долго Питер плутал по шумным улицам, пока наконец не нашел дом, который искал. С некоторым трепетом он прошел через каменные ворота, пересек мощенный булыжником двор, окруженный бревенчатыми строениями с остроконечными крышами, и подошел к высокому, очень красивому дому. Не оставалось сомнений, что друг его отца весьма богатый человек.

Но не только роскошь окружения смущала Питера. Когда слуга проводил его в дом, он сразу понял, что торговец вовсе не догадывается, кто перед ним. Даже не один раз, а дважды хозяин просил повторить имя его отца и наконец, когда Питер уже чувствовал, что вот-вот зальется краской стыда, как будто вспомнил что-то и поинтересовался, хотя и без особого радушия, чем он может помочь.

Два следующих дня были занимательными, но не слишком приятными. Темноволосый торговец оказался остменом по происхождению. Его отец, датчанин, перебрался сюда из Ирландии и привез оттуда свое кельтское имя – Дуб-Гэлл, которое в Бристоле скоро превратилось в имя Дойл. Сам торговец, хотя и родился уже в Бристоле, получил и не английское, и не норманнское имя – его крестили как Сигурда. Впрочем, по имени его никто не называл. В Бристоле все знали его как Дойла.

Темный чужак – именно таким он и был. Черноволосый и замкнутый. Впрочем, он оказался достаточно гостеприимным. Питеру даже выделили отдельную комнату рядом с главным залом. С Питером торговец говорил так, как говорил бы со знатным человеком или важным торговцем – на нормандском наречии французского языка. Но разговаривал он мало и совсем не улыбался. Возможно, потому что был вдовцом, думал Питер. И может быть, надеялся он, когда приедет в гости его замужняя дочь или его сыновья вернутся из деловой поездки в Лондон, хозяин хоть немного повеселеет. Но за те два дня, что Питер провел в его доме, они почти не разговаривали. А поскольку многочисленные слуги, конюхи и прочая челядь говорили только по-английски, Питер чувствовал себя довольно одиноко.

В первое утро Дойл взял его с собой в порт. Они посетили его контору, склад, два корабля, что стояли рядом с загонами для рабов. Да, Дойл определенно был полон сил и энергии, его темные глаза ничего не упускали. Говорил он тихо, но люди смотрели на него с опаской и мгновенно бросались выполнять любой его приказ. К концу дня Питер довольно много узнал о делах порта, о том, как устроен этот город, с его судами и муниципалитетом, и о том, как идет торговля с другими портами – от Ирландии до Средиземноморья. Но от общения с Дойлом у него осталось стойкое чувство беспокойства.

Тем же вечером, после одного небольшого происшествия, это чувство лишь усилилось. Питер и хозяин дома как раз сели ужинать в большом зале и слуги готовы были уже подавать еду, когда вошел какой-то молодой человек, примерно того же возраста, что и Питер, и, уважительно поклонившись им обоим, сел за стол на некотором расстоянии от них. Дойл лишь холодно кивнул молодому человеку и недовольно пробурчал Питеру:

– Он работает на меня. – И больше не обращал на юношу внимания.

Молодому человеку с капюшоном на голове, который он не снимал, подали кубок вина, но доливать не стали, и поскольку хозяин дома по-прежнему не замечал гостя, а тот ни на кого не смотрел, Питер не знал, как к нему обращаться. Закончив трапезу, юноша так же молча вышел из зала, вид у него был подавленный. Питер подумал, что и сам не особенно радовался бы, доведись ему работать на Дойла.

Позже, вечером, когда Питер вернулся в свою комнату, он услышал во дворе голоса. Один из них – тихий и угрожающий – определенно принадлежал Дойлу. Сначала слов Питер не разобрал, но потом отчетливо услышал:

– Ты дурак. – Это было сказано на французском. – Ты никогда не сможешь расплатиться.

– Я полностью в твоей власти.

Это уже был голос какого-то молодого человека, жалобный и в то же время настойчивый. Вероятно, отвечал Дойлу тот самый парень, которого Питер видел за столом. Далее последовало резкое ворчание Дойла. Но слова звучали невнятно.

– Нет! – вскрикнул юноша. – Не делай этого, умоляю! Ты же обещал!

После этого они куда-то отошли, и больше Питер ничего не слышал. Но одно ему стало совершенно ясно: из этого дома нужно убираться, и чем скорее, тем лучше.

На следующее утро Дойл без предупреждения велел Питеру оседлать коня, взять оружие и ехать с ним на тренировочный плац у восточных ворот. Там Питер увидел нескольких всадников в тяжелых доспехах, которые упражнялись в фехтовании, и после того как Дойл переговорил с ними, Питера пригласили поучаствовать в тренировке. Какое-то время торговец угрюмо наблюдал за ним, а потом молча удалился, предоставив гостю самому добираться до дома. До самого вечера Питер его не видел.

Однако именно тем вечером Дойл сообщил ему в своей обычной мрачной манере:

– Ходят слухи, что собирается большой поход. В Ирландию.

Если после Бриана Бору никому не удалось взять власть над всей Ирландией, то не потому, что таких попыток не было. Одна за другой большие династии пытались получить господство на острове; Ленстер и внук Бриана из Манстера по очереди испытывали свои силы. Древний клан О’Нейл тоже постоянно выжидал случая восстановить былую славу. А теперь права на титул верховного короля заявила династия О’Коннора из Коннахта. Но никто по-настоящему не добивался верховенства, и летописцы того времени даже придумали особый термин, чтобы описать положение большинства тогдашних монархов: «верховный король, правящий совместно с оппозицией». Вот почему, когда правители огромного лоскутного одеяла, которое представляла собой Европа, начали объединять территории в еще большие владения – Плантагенеты уже заправляли феодальной империей, состоявшей из основной части Западной Франции, а также из Нормандии и Англии, – островную Ирландию продолжали делить между собой древние племена и вожди-соперники.

Последний спор в Ирландии касался королевства Ленстер.

Уже некоторое время древняя провинция Ленстер в ее южной части, Уэксфорде, находилась под властью одной честолюбивой династии из Фернса. Но не менее честолюбивый ленстерский король Диармайт умел наживать врагов. К примеру, он унизил могущественного короля О’Рурка, уведя от него жену. И теперь этот обманутый муж вместе с другими напал на Диармайта и вынудил его бежать.

Король Генрих Плантагенет, властвовавший в своих владениях во Франции, немало удивился, услышав:

– Король Ленстера Диармайт желает встретиться с вами.

– Ирландский король? – Генрих был заинтригован. – Ведите его сюда!

Встреча эта производила странное впечатление: монарх из прославленной династии – светловолосый, чисто выбритый, стремительный и порывистый, в котте и шоссах, утонченный, француз до мозга костей – встретился лицом к лицу с провинциальным кельтским королем, заросшим густой темной бородой и закутанным в тяжелый шерстяной плащ. На самом деле Генрих немного говорил по-английски, чем очень гордился, но совсем не знал ирландского. Диармайт говорил на ирландском, норвежском и знал несколько слов на французском. Однако сложностей в общении у них не возникло. Прежде всего, Диармайт привез с собой переводчика по имени Реган, и, вдобавок, обе стороны наняли приходских клерков, знавших латынь, как и подобает образованным церковникам западного христианства. Кроме того, у королей было кое-что общее: оба увели чужих жен, оба не умели наладить отношения с собственными детьми, оба были эгоистичны и беспринципны.

Просьба короля Диармайта была проста. Изгнанный из собственного королевства, он стремился туда вернуться. Для этого ему понадобилась армия. Он не мог заплатить много, но в случае победы обещал наделить своих помощников имуществом и землей. Это была самая обычная сделка, на основе именно таких договоров и возникла нынешняя аристократия в разных частях Европы и в Англии. Однако Диармайт знал и то, что не может привлечь людей из владений Плантагенетов, не получив на то разрешения Генриха.

Король Генрих II был весьма честолюбив. Он уже создал нечто вроде империи, и теперь его главной заботой было отобрать земли у довольно слабого короля Франции, которого Генриху нравилось дразнить. И так уж случилось, что за десять лет до этого Генрих уже подумывал о возможности захвата заодно и Ирландии, хотя потом отказался от этой идеи и теперь не проявлял особого интереса к острову. Но он также был и авантюристом.

– Ты готов стать моим вассалом? – осторожно поинтересовался он.

Стать вассалом. Когда кто-нибудь из ирландских королей признавал власть над собой более крупного монарха и подчинялся ему, он впускал его в свой дом, как гласила пословица. Он отдавал заложников, гарантирующих его послушание, и обещал платить дань. Когда же французский или английский феодал становился чьим-нибудь вассалом, обязательства были более обширными. Закон не только принуждал вассала нести военную службу или платить налог на землю, но и его наследники после его смерти, прежде чем вступить в права наследства, должны были раскошелиться, а если вопрос наследования оказывался спорным, решение принимал сюзерен. Более того, в завоеванной Англии нормандцы установили еще более суровые законы. Потому что, если кто-нибудь из вассалов проявлял неповиновение, английский король мог отнять у него земли и передать их другому. Следуя букве закона, вассал не имел права ни сражаться, ни выезжать куда-нибудь без позволения своего сюзерена. Но даже сверх таких строгих порядков Генрих Плантагенет постоянно стремился расширить свою королевскую власть. Он хотел позволить обычным свободным людям в Англии обращаться за правосудием напрямую в королевские суды, минуя своих лордов. Это было началом централизованного управления, которое и не снилось начисто лишенному подобных формальностей миру ирландских королей.

Но король Диармайт нуждался в солдатах. Кроме того, он отлично понимал: что бы ни думал король Генрих об отношениях вассалов и их хозяев, Ирландия находилась далеко за пределами досягаемости могущественного Плантагенета.

– Не вижу причин для отказа, – ответил он.

И сделка была заключена. Английский король Генрих впервые стал сюзереном признавшего его власть периферийного ирландского короля, как ни цинично это звучало. Практической пользы от такого договора в то время, возможно, и не было.

– Но, – мог бы уточнить Генрих, – мне это и не стоило ничего.

А король Диармайт получил грамоту, в которой правитель разраставшейся империи Плантагенетов давал разрешение любому из своих вассалов сражаться за Диармайта, если они того пожелают.

Нельзя сказать, что к Диармайту тут же выстроилась очередь из наемников. Перспектива помогать обездоленному провинциальному правителю с какого-то острова в западных морях не выглядела слишком привлекательной. Но один из богатых вельмож короля Генриха – могущественный лорд де Клер, больше известный солдатам под прозвищем Стронгбоу – Тугой Лук, – встретился с ирландским изгнанником и проявил интерес к его замыслу. Стронгбоу принадлежали земли в разных частях империи Плантагенетов, но в его владениях в Юго-Западном Уэльсе все чаще и чаще назревала смута. А король Диармайт, очевидно, готов был принять любую его цену.

– Ты можешь жениться на моей дочери и унаследовать все королевство, – щедро предложил Диармайт.

Поскольку у Диармайта были сыновья, а сам он не распоряжался ни единым акром своего бывшего королевства, такое обещание стоило ровно столько же, сколько его клятва вассальной верности монарху Плантагенету. Однако Стронгбоу решил повести другую игру. Он предложил ирландскому королю набрать солдат в тех землях Южного Уэльса, которыми он владел. Стронгбоу очень рассчитывал, что мятежники первыми встанут в ряды наемников, и если их всех перебьют в предстоящей схватке, он не слишком расстроится.

И так уж сложилась судьба Питера, что Дойл встретился с этим важным вельможей именно в тот день, когда Стронгбоу в очередной раз посещал Бристоль, который находился недалеко от его земель. В порту Стронгбоу рассказал торговцам о желании ирландского короля набрать солдат в их краях.

– У меня в доме сейчас живет молодой человек, сын одного давнего друга, он может согласиться, – заметил торговец. – А то я уж и не знаю, что с ним делать.

– Пришли его, – кивнул Стронгбоу. – Скажем Диармайту, что я сам его выбрал.

Вот так Питер Фицдэвид и пересек море на одном из кораблей, снаряженных Дойлом, и в тот солнечный осенний день сошел на ирландский берег, чтобы вместе с другими наемниками и королем Ленстера Диармайтом оказаться в Уэксфорде.

Лошадей выводили на берег. С того места на берегу, где он стоял, Питер отлично видел короля Диармайта, уже вскочившего в седло, и лорда де ла Рош, фламандского аристократа, который отдавал приказы. Они причалили недалеко от маленького городка Уэксфорд. Рош уже позаботился о том, чтобы наладить оборону, однако никто из города, похоже, даже и не собирался нападать на них. Это был небольшой порт со скромными крепостными валами, вроде тех, что Питер видел в Южном Уэльсе. Но по сравнению с настоящей крепостью Бристоля эти укрепления казались довольно хлипкими, и взять их не составило бы особого труда. Однако пока Питеру оставалось лишь ждать.

– Ну, давай прощаться.

Его друг пожелал ему удачи. Солдаты разбивали лагерь, а он отправлялся дальше. За время путешествия они очень подружились, и Питер был очень благодарен молодому отцу Гилпатрику. Священник был всего на пять лет старше Питера, но знал намного больше. Последние три года он провел в знаменитом английском монастыре Гластонбери, к югу от Бристоля, а теперь возвращался домой, в Дублин, где отец приготовил ему место при архиепископе. На корабль, шедший в Уэксфорд, он сел потому, что хотел сначала подняться вверх по побережью в Глендалох и некоторое время провести в этом святом месте, а уж потом отправиться в Дублин.

Видя, что Питер молод и скорее всего одинок, добрый священник провел много времени в беседах с ним, все узнал об этом юноше, а в ответ рассказал ему о своей семье, об Ирландии и местных обычаях.

Его знания поражали. С самого детства он говорил на ирландском и норвежском, а еще стал превосходным знатоком латыни. Живя в Гластонбери, он также неплохо овладел английским языком и нормандским диалектом французского.

– Наверное, я мог бы стать латимером, – с улыбкой говорил он. – Так мы, церковники, называем переводчиков.

– Ты, пожалуй, был бы лучше, чем Реган, переводчик короля Диармайта, – с восхищением предположил Питер.

– Ну, я бы так не сказал. – Гилпатрик засмеялся, хотя ему и было приятно слышать такое.

Он сумел убедить Питера, что тот наверняка без труда освоит кельтский язык, на котором говорили ирландцы.

– Языки Ирландии и Уэльса, как двоюродные братья, – пояснил он. – Главная разница между ними заключается в одной-единственной букве. Там, где уэльсцы произносят звук «п», мы произносим «к». Ну, например, если мы в Ирландии хотим сказать о ком-то, что он сын такого-то, то произносим «мак», а в Уэльсе – «мап». Конечно, есть и другие различия, но когда ты в них разберешься, то достаточно легко будешь понимать, что тебе говорят.

Он рассказал Питеру о Дублине. По его описаниям, этот ирландский порт был похож на Бристоль. Еще Гилпатрик объяснил Питеру кое-какие хитрости политической жизни острова.

– Какую бы победу король Диармайт ни одержал с вашей помощью над своими врагами, ему все равно придется отправиться к Рори О’Коннору в Коннахт, потому что именно он сейчас верховный король и только он должен признать его и принять от него заложников, прежде чем Диармайт сможет называть себя королем любой земли в Ирландии.

Что до его собственных планов, то, похоже, они были связаны с великим дублинским епископом, которому его рекомендовали.

– Он святой, и у него огромное влияние, – сообщил Гилпатрик. – Видишь ли, мой отец сам занимает довольно высокий пост в Церкви… – Он немного помолчал. – А моя мать – родственница архиепископа Лоуренса. Так мы его называем. То есть переделали его имя на латинский лад: Лоуренс О’Тул. Но его ирландское имя – Лоркан Уа Туатайл. Уа Туатайл – королевский род из Северного Ленстера. И на самом деле архиепископ также сводный брат короля Диармайта. Хотя не думаю, что он его слишком любит, – доверительно прибавил он.

Питер улыбнулся, слыша о такой сложной паутине родственных отношений.

– То есть это значит, что твоя семья также королевской крови? – спросил он.

– Мы из старой церковной семьи, – ответил Гилпатрик и, заметив недоумение Питера, объяснил: – В Ирландии несколько иные обычаи, чем в других странах. Существуют древние церковные семьи, весьма почитаемые, и они крепко связаны с монастырями и церквями. Часто такие семьи состоят в родстве с королями и вождями, чья история уходит во мглу веков.

– И ваша семья связана с какой-то определенной церковью?

– Мы, если можно так сказать, содержим наш монастырь в Дублине.

– История твоей семьи тоже уходит во мглу веков?

– Предание гласит, – с чувством ответил Гилпатрик, – что наш предок Фергус был крещен в Дублине самим святым Патриком!

Упоминание о святом подтолкнуло Питера задать следующий вопрос:

– Тебя зовут Гилла Патрайк. Это ведь значит «слуга Патрика», так?

– Верно.

– Вот интересно, почему твой отец не дал тебе имя святого без каких-то дополнений? Почему тебя не назвали просто Патриком? В конце концов, меня же зовут просто Питером.

– А-а… – Священник кивнул. – Да, это тебе следует знать, если ты собираешься какое-то время жить в Ирландии. Ни один добропорядочный ирландец никогда не может быть назван Патриком.

– Никогда? Почему?

– Только Гилла Патрайк. Но никогда Патрик.

Так было уже многие столетия. Ни один ирландец в Средние века не осмелился бы присвоить имя великого святого Патрика. Детей всегда называли только Гилпатрик, то есть слуга Патрика. И так тому предстояло остаться еще на столетия.

Стройный и темноволосый, молодой священник был очень красив. Но особенно привлекали внимание его серые глаза с каким-то удивительным зеленым оттенком.

Его невозможно было не полюбить, с его добротой, нескрываемой гордостью за свою семью и такой очевидной любовью к родным. Питер узнал кое-что о его братьях, его прелестной сестре и родителях. Он не совсем понял, как отец молодого священника получил довольно высокий пост в Церкви, если был женат, не понял он и того, что означает «наш монастырь», но когда попытался во всем разобраться, отец Гилпатрик сменил тему, и Питер не стал настаивать. Было ясно: сам Питер симпатичен добродушному священнику, но присутствие на его родной земле вассалов Плантагенетов он не одобряет, хотя Питер и не понимал почему.

Но как-то вечером на корабле Питер увидел еще одну, скрытую на первый взгляд, грань личности ирландца. Оказалось, Гилпатрик превосходно играет на арфе и поет. Воистину он не переставал удивлять Питера. Некоторые известные английские баллады он тоже знал. И даже исполнил довольно фривольную песенку трубадуров из Южной Франции. Наконец, когда сгустилась ночь, Гилпатрик перешел к традиционной ирландской музыке, и нежные печальные мелодии слетели со струн его арфы и поплыли над темными морскими волнами. Его слушатели, хотя почти все они были фламандцами, вмиг затихли. Когда музыка смолкла, Питер сказал священнику:

– Мне казалось, я слышу твою душу.

Его друг мягко улыбнулся и тихо ответил:

– Это традиционные напевы. Ты слышал душу самой Ирландии.

А теперь молодой священник быстро уходил прочь. Питер провожал его взглядом, пока тот не скрылся из виду, а сам остался на берегу, наблюдая за лошадьми и время от времени посматривая на холмы, темнеющие вдали. Он думал о том, что это место не так уж непохоже на его родной Уэльс. Быть может, здесь он даже мог бы обрести счастье. Но как только появится возможность, он непременно навестит в Дублине своего нового друга и его семью.

Замечтавшись, Питер был весьма удивлен, когда полчаса спустя увидел, что его друг возвращается. Отец Гилпатрик широко улыбался. Рядом с ним на маленькой, но крепкой лошаденке ехал рослый человек весьма примечательной наружности. По виду это был настоящий крестьянин – седая длинная борода, не слишком чистая просторная рубаха, шерстяные чулки и накидка с низко надвинутым на голову капюшоном. Если на ногах у него и были какие-то башмаки, то Питер их не заметил. Ехал он без седла, без стремян и без шпор, его длинные ноги свисали почти до колен лошади. Управлял он своей кобылкой, легонько похлопывая ее тростью с изогнутой рукоятью. Глядя на его необычное лицо с полуприкрытыми веками и застывшим язвительным выражением, Питер почему-то представил себе мудрого старого лосося и предположил, что этот человек, скорее всего, пастух, которого его друг нанял в проводники через горы.

– Питер! – с гордостью сообщил священник. – Это мой отец!

Отец? Питер Фицдэвид вытаращил глаза. И это церковник высокого ранга? Он, конечно, знавал людей, давших обет бедности, но ему и в голову не приходило, что отец Гилпатрика может оказаться одним из них, к тому же одежда этого странного человека ничем не напоминала облачение церковнослужителя. Разве он не был крупным землевладельцем? Но таких вельмож Питеру еще не доводилось видеть. Быть может, Гилпатрик солгал ему о своем отце? Вряд ли. Наверное, его отец просто был довольно эксцентричен.

Питер почтительно приветствовал старика, в ответ ирландец сказал ему несколько слов на своем языке, кое-что он даже уловил, но на этом их разговор и закончился, и стало понятно, что отец его друга спешит откланяться. Но перед тем как уйти, Гилпатрик взял его за руку.

– Тебя удивил вид моего отца? – Он весело улыбался.

– Меня? Что ты, нисколько.

– Конечно удивил. Я видел твое лицо. – Гилпатрик засмеялся. – Не забывай, Питер, я ведь жил в Англии. Но здесь, в Ирландии, ты найдешь много таких же, как мой отец. Однако его сердце на правильном пути.

– Не сомневаюсь.

– Ох, – Гилпатрик продолжал посмеиваться. – Ты еще моей сестры не видел.

С этим он и ушел.

– Ну как? – Гилпатрик выждал, пока они не удалятся на некоторое расстояние от порта Уэксфорд, прежде чем поинтересовался мнением отца.

– Несомненно, приятный юноша, – признал его отец Конн.

– Так и есть. – Гилпатрик посмотрел на отца в ожидании услышать еще что-нибудь, но тот молчал. – Я до сих пор тебя не спросил, – продолжил священник, – как ты тут очутился?

– На прошлой неделе в Дублин пришел корабль из Бристоля. Поговаривали, что Диармайт набрал людей в Уэльсе и направляется в Уэксфорд. Вот я и решил поглядеть.

Гилпатрик внимательно посмотрел на отца:

– Ты хотел убедиться, не намерен ли король Диармайт заполучить назад свое королевство.

– А ты видел Диармайта на своем корабле? – спросил старик.

– Видел.

– Ты с ним разговаривал?

– Немного.

Какое-то время старик молчал.

– Ужасный человек, – произнес он наконец с грустью в голосе. – Мало кто в Ленстере горевал после его ухода.

– А тебя не испугало то, что ты увидел?

– На тех кораблях? – Отец священника поджал губы. – Ему понадобится куда больше людей, когда он встретится с верховным королем. О’Коннор силен.

– Возможно, их и будет больше. Ему помогает английский король.

– Генрих? Он просто дал разрешение. И только. Генриху и без того забот хватает. – Старик пожал плечами. – Ирландские короли сотни лет нанимали солдат за морями. Остменов, уэльсцев, да и из Шотландского королевства тоже. Одни остались здесь, другие ушли. Взять хотя бы Дублин. Половина моих друзей – остмены. А что до тех, – он оглянулся в сторону Уэксфорда, – их слишком мало. К следующему году почти все они будут мертвы.

– Я тут подумал, – осторожно начал Гилпатрик, – что Питер был бы рад познакомиться с Фионнулой.

Отец так долго не отвечал, что Гилпатрик уже начал сомневаться, слышал ли он его, но благоразумно решил не развивать эту тему. Так они и ехали молча, пока наконец Конн не заговорил:

– Ты не все знаешь о своей сестре.