Бриан Бору

999 год

I

Поначалу над его опасениями соседи только посмеялись. Все в Дифлине знали, что Моран Макгоибненн не любит испытывать судьбу, но его тревогу никто не принял всерьез.

– Нет никакой угрозы! – объявил король Дифлина.

Как можно усомниться в словах короля? Кое-кто даже называл ювелира предателем.

– Он же не остмен, – сказал один пожилой датчанин, – чего от него еще ждать?

И все же, несмотря на всеобщее благодушие, нашлось немало людей, которые сочли разумным согласиться с Мораном. Впрочем, его не слишком волновало, что о нем думают другие. Но прошло не так много времени, прежде чем уже весь Дифлин был объят паникой. Никто не знал, что делать. Перво-наперво, весь скот из Долины Лиффи решено было перегнать в безопасные места на высоком плато. Но как быть с людьми? Кто-то тоже решил укрыться в горах Уиклоу, кто-то остался в своих усадьбах, кто-то перебрался в Дифлин, ища защиты за его стенами. Дядя Осгара и его сыновья ушли в свой маленький монастырь и заперли ворота.

А тем временем собиралась огромная армия. В лагерь, разбитый в садах неподалеку от городских стен, съезжались сыновья вождей со всего Ленстера. Из других гаваней подходили ладьи викингов, и теперь каждый день окрестности то и дело оглашались громкими воинственными кличами подвыпивших воинов. Длиннобородый и краснолицый король Дифлина Ситрик разъезжал по городу в роскошном плаще, в сопровождении развеселой свиты, которая разрасталась с каждым днем. И наконец, когда ударили первые зимние морозы, прибыл король Ленстера, и они вместе с королем Ситриком отправились на юг, заверив всех, что враг никогда и близко не подойдет к Долине Лиффи.

На следующий день, когда Моран шел по улицам, теперь необычно тихим после бурных недель пребывания королей, он увидел одного из городских ремесленников, который куда-то направлялся вместе с красивой темноволосой женщиной, чье лицо показалось ему смутно знакомым. Он остановился, чтобы поздороваться, и мастер сказал:

– Помнишь мою дочь Килинн? Она теперь живет в Ратмайнсе.

Ну конечно. Моран не слишком хорошо знал эту семью, но сразу вспомнил зеленоглазую девушку, которая вышла замуж за какого-то парня из Ратмайнса, наследника королевской крови, никак не меньше. Она улыбнулась ему:

– Отец говорит, ты сомневаешься в победе наших королей.

– Все может быть, – ответил Моран.

– Ну а мой муж ушел вместе с ними. Он не сомневается.

– Наверное, ему лучше знать.

– И все же отец захотел, чтобы я с детьми перебралась в Дифлин. – (Моран заметил в ее глазах тень тревоги.) – Думаю, здесь мы будем в безопасности. Вижу, ты и сам пока здесь.

– Верно, – кивнул он. – Пока здесь.

В ту же ночь он погрузил вещи в телегу. А на следующее утро эта телега со всем их скарбом покатилась по длинному деревянному мосту через Лиффи и исчезла в тумане на другом берегу. Моран уехал.

Первая его цель была не так далеко. За Долиной Птичьих Стай находилось поместье Харольда.

Хотя у Морана не было причин сомневаться в том, что его друг счастливо женат, все же он порой спрашивал себя, не жалеет ли жена Харольда Астрид о том, что поддержала страсть мужа к морским путешествиям. Разумеется, это принесло ему богатство. Харольд Хромоногий, как его теперь называли, стал уважаемым морским купцом, но из-за длительных плаваний его неделями не бывало дома. Уже больше месяца прошло с тех пор, как он отправился в Нормандию и Англию. После трагической гибели его отца три года назад они с женой теперь еще и вели хозяйство. Но когда тем утром Астрид с детьми вышли встречать гостя, Моран сразу заявил:

– Вы должны бросить все и уехать с нами. – И, оборвав все ее возражения, добавил: – Они уже приходили сюда прежде.

Не желая больше ничего слушать, он велел ей собираться, не медля ни минуты.

– На этот раз, – сказал он, – все будет по-другому.

Прошло шесть столетий с тех пор, как Ниалл Девяти Заложников основал могучую династию О’Нейл, и за все эти долгие века, несмотря на перемены в соотношении сил между кельтскими вождями на острове, никто не смог свергнуть их с престола верховных королей. До этого времени.

Отца Бриана звали Кеннетиг, поэтому полное его имя должно было звучать как Бриан сын Кеннетига. Но, как и Ниалл Девяти Заложников много веков назад, Бриан был известен всем как сборщик податей, за что его и прозвали Борума – тот, кто считает скот, или Бриан Бору.

Клан его, Дал Кайс, во времена его деда был просто маленьким незначительным племенем Манстера. Жили они на берегах Шаннон – там, где река переходила в длинную западную оконечность дельты. Когда викинги основали поблизости в Лимерике свое поселение, дед Бриана отказался договариваться с ними, и три следующих поколения клан постоянно вел партизанскую войну против судоходства викингов по реке. Позже Дал Кайс стал знаменитым. Дед Бриана провозгласил себя королем, его мать была принцессой из Коннахта, а сестру его даже выбрал в жены король из Тары, хотя никакой пользы роду это не принесло, потому что ее вскоре казнили за прелюбодеяние с сыном мужа.

Притязания на власть у клана имелись нешуточные, и даже была собрана армия из ста человек. Братья Бриана уже испытали свои силы в схватках с несколькими вождями в этих краях. Но никто и помыслить не мог, что они сделают потом. Вся Ирландия ахнула от этой новости.

– Они захватили Кашел!

Кашел – древняя крепость манстерских королей. Правда, нынешние короли были уже совсем не те, что прежде. Но какова дерзость! А когда правитель Манстера призвал викингов из Лимерика, чтобы наказать наглых выскочек, клан Дал Кайс разбил их и разграбил Лимерик. Спустя несколько лет королем Манстера стал Бриан Бору.

Клан какого-то мелкого вождя захватил один из четырех великих престолов Ирландии, который хранил корни знаменитых кельтских династий, уходящих в глубь веков. К тому же, заняв такое высокое положение, они решили немного подправить свою родословную. Неожиданно обнаружилось и было отражено в хрониках, что у этого клана такое же древнее родовое право на королевский престол Манстера, как и у предыдущей династии. Вот бы удивился дед Бриана, узнав такое! Впрочем, подобные исправления в летописях не были такой уж редкостью: даже могущественные О’Нейлы подделали изрядную часть своей родословной.

Бриан был в расцвете сил. Судьба благоволила ему. Он был королем Манстера. Чего еще желать? И лишь со временем стало ясно, что он замахнулся никак не меньше чем на престол самого верховного короля.

Он был дерзок, методичен и терпелив. В один год он выступил против ближайшего королевства Осрайге, на другой захватил крупную флотилию в Коннахте, а через десять лет после того, как занял трон Манстера, даже добрался до центральных земель острова и разбил лагерь у священного Уснеха. Он не спешил, но его послание О’Нейлу было предельно ясным: тот должен был либо сокрушить Бриана Бору, либо дать ему то признание, которого требовал мятежник. И два года назад верховный король встретился с ним.

К счастью для Бриана, а возможно, и для Ирландии, верховный король О’Нейл повел себя как подобает благородному мужу и государственному деятелю. Выбор был очевиден, хотя и нелегок: либо начать войну с дерзким манстерцем и тем самым навлечь множество бед, либо смирить свою гордость и начать переговоры, если это можно сделать с честью. Верховный король выбрал второй путь. И, вернув древнее деление острова на две половины: северную – Лет-Куйнн и южную – Лет-Мога, – заявил:

– Давай править вместе: ты на юге, а я на севере.

– Тогда мне достанется не только Манстер, но и Ленстер, а у тебя будут Коннахт и Ульстер, – торжественно согласился Бриан. – А это значит, – напомнил он потом своим сторонникам, – что я буду управлять всеми главными портами, включая Дифлин.

Так, обойдясь без нанесения еще одного удара, он разом завоевал все богатейшие призы Ирландии.

Или ему так казалось.

В поместье Харольда Моран пробыл два дня. Он прилагал все усилия, но ни он, ни его жена так не смогли убедить Астрид уехать с ними. Она согласилась лишь закопать часть ценных вещей.

– Надо что-то оставить для них, – мрачно посоветовал ей Моран, – если не хочешь, чтобы эти молодчики из Манстера сожгли дом.

Моран не терял надежды, что Харольд вот-вот вернется, но больше оставаться здесь не мог, и когда время уже поджимало, он в последний раз стал умолять Астрид хотя бы укрыться в каком-нибудь святом месте.

– Тут неподалеку Свордс, – сказала Астрид, имея в виду красивый маленький монастырь с крепкими стенами и высокой круглой башней, который мог дать им убежище. – Но мы не христиане. Есть еще Дифлин. И Харольд туда вернется. Мы переберемся туда.

Моран вздохнул:

– Хорошо, пусть будет хотя бы Дифлин.

И они договорились, что Астрид с семьей поселится в городе в доме Морана.

На следующий день Моран отправился дальше. Телега проехала мимо монастыря в Свордсе, который казался достаточно надежным, но, на взгляд Морана, находился слишком близко к Дифлину, и повернула на север. До самого вечера они не останавливались и только у подножия Тары устроились на ночлег.

Быть может, верховный король и из благих побуждений поделился властью с Брианом, но гордым жителям Ленстера это не понравилось. Их никто не спросил. Король Ленстера и особенно вожди были в ярости. Они не сомневались, что новый правитель потребует новых податей, а чтобы дань не забывали платить, возьмет в заложники их сыновей, как это обычно бывало.

– Отдать наших сыновей этому манстерцу? – возмущались они. – Если О’Нейлы не могут нас защитить, какое у них право отдавать нас этому выскочке?

Как бы ни относились жители Ленстера к викингам Дифлина, когда те только появились здесь, теперь они жили бок о бок уже не одно поколение. И роднились между собой. Сам король Дифлина Ситрик был, вообще-то говоря, племянником короля Ленстера. Конечно, многие викинги по-прежнему оставались язычниками, но даже религия отступала на второй план, когда на кону стояла честь. Что до самих викингов, они долго и упорно противились власти верховного короля. И вряд ли им понравилось бы подчиниться Бриану Бору просто потому, что верховный король О’Нейл, слишком слабый для того, чтобы сражаться, сказал им, что они должны это сделать.

Так что той осенью король Ленстера и король Дифлина решили не признавать человека из Манстера.

– Если ему хочется повоевать, – заявили они, – он получит больше, чем выторговал.

И вот теперь он шел к ним, а они вышли ему навстречу.

На следующее утро, когда Моран и его семья пересекли реку Бойн, небо затянули тучи, и даже к полудню так и не прояснилось. Настроение у всех было не слишком приподнятое. Детям поездка казалась слишком долгой, да и жена, как он догадывался, втайне предпочла бы остаться в стенах Дифлина, с племянниками и женой Харольда. Она снова и снова с сомнением спрашивала Морана о том месте, куда они направлялись. Будет ли там безопаснее, чем в Дифлине?

– Увидишь. К ночи доберемся, – пообещал Моран.

Время тянулось ужасно медленно. Лошади, тащившие телегу, казалось, плетутся еле-еле, и дети, хотя и не осмеливались жаловаться, уже стали бояться, что им придется еще одну ночь провести посреди поля, но, когда яркие лучи предзакатного солнца неожиданно пронзили облака, впереди на холме вдруг показались высокие стены убежища, к которому они так стремились.

– Келлский монастырь! – радостно возвестил Моран.

Пусть поездка и была унылой, зато внушительный вид монастыря уж точно взбодрит его семью. Дети смотрели на стены обители с благоговением. Даже жена уважительно глянула на Морана.

– Похоже на целый город, – заметила она.

– Это и есть город, – ответил Моран. – И святилище. Так что этой ночью будете спать спокойно, – добавил он, довольный произведенным впечатлением. – Знаешь, он почти такой же большой, как Дифлин.

И с удовольствием представил, как покажет все своей семье, пока еще не стемнело.

Однако не успели они проехать и сотни ярдов, как услышали позади стук копыт и, обернувшись, увидели человека в плаще, бледного как призрак; его конь был в мыле, но всадник все же обогнал их, мчась к монастырю. Он едва заметил путников, но когда Моран прокричал ему вслед: «Что случилось?» – повернул голову и крикнул в ответ:

– Мы проиграли! Бриан Бору разбил нас. Он уже идет в Дифлин!

В помещении было тихо. Согнувшиеся над столами монахи в шерстяных рясах напоминали пять гигантских мышей, которые пытаются зарыться в лежащие перед ними пергаменты.

Лучший пергамент делали из шкур новорожденных ягнят. Сначала шкуру промывали, удаляли с нее волосы и вымачивали в экскрементах или известковом растворе, а потом скребли острым ножом. Повседневные документы и счета записывались на обычных коровьих шкурах. Коров на острове было в избытке, и стоили они дешево. Но для переписывания священных текстов вроде Евангелия годился только велень, самый тонкий и самый дорогой пергамент. И здесь, в скриптории большого Келлского монастыря, могли его себе позволить.

Поглядывая на белые хлопья снега за окном, Осгар продолжал быстро и легко выводить буквы, одну за одной; в тишине слышался легкий скрип пера. Прошло уже почти два месяца, как он приехал в Келлс, скоро придется уезжать.

Но пока он еще здесь. И как бы он хотел здесь задержаться. Осгар поднял голову и посмотрел на снег за окном. Утром погода резко испортилась, словно сама природа отозвалась на известия о событиях прошлой ночи. Однако вовсе не снег беспокоил брата Осгара, а человек, который ждал его снаружи. Может, и хорошо, что начался снегопад. Если Осгар просидит в скриптории до тех пор, пока колокол не позовет на молитву, он сможет ускользнуть незамеченным. По крайней мере, он очень на это надеялся.

Последние десять лет изменили его. В волосах уже поблескивала седина, на благородном лице, полном спокойного достоинства, проступили горькие складки.

Взгляд Осгара вернулся к работе. Бледно-желтый пергамент был аккуратно расчерчен на строки. Осгар обмакнул перо в чернила. Большинство переписчиков пользовались гусиными или лебедиными перьями, но он предпочитал тростниковые и всегда носил с собой несколько запасных стебельков камыша, который нарезал возле озера в Глендалохе. Чернила были двух сортов: либо коричневатые, изготовленные из чернильных «орешков» и железного купороса, либо угольно-черные – из остролиста.

Осгар был искусным писцом. Он прекрасно владел четким округлым почерком ирландских монахов и мог копировать почти пятьдесят строк в час. Работая по шесть часов в день, что было безусловным пределом в короткие зимние дни, потому что хорошему писцу необходим именно дневной свет, он уже почти закончил переписывать книгу Евангелий, ради которой и пришел сюда. Еще день – и работа будет завершена.

Отложив перо, он потянулся, чтобы хоть немного размять мышцы. Лишь непосвященные думают, что переписчики работают только рукой, на самом деле участвует все тело, и каждый, кто хоть раз пробовал, знает это. Тяжесть охватывает и руки, и спину, и даже ноги.

После короткой передышки Осгар вернулся к работе. Еще дюжина строк, еще четверть часа молчания. Потом он снова поднял голову. Поймав его взгляд, один из монахов кивнул. Свет уже угасал; пора было прекращать работу. Осгар начал вытирать перо.

Рядом на полу лежали два мешка. В одном был маленький рукописный текст из Пятикнижия. Псалмы, разумеется, он знал наизусть. Были еще две небольшие благочестивые книги, которые он любил всегда носить с собой. Во втором мешке хранились принадлежности для письма и еще одна вещица. Именно ее-то и сжал в кулаке Осгар, когда сунул руку в мешок.

Ни одна живая душа не знала о его тайном грехе. Даже на исповеди он никогда не говорил об этом. Хотя сотни раз признавался в грехе похоти и даже гордился этими признаниями, хотя гордость, конечно, тоже грех. И все же, разве утайка секрета не была даже отчасти хуже того, что он так много раз повторял? Есть ли что-нибудь еще, каждый раз спрашивал исповедник. Нет, отвечал он. Лгал. Сотни раз лгал. Однако он не собирался признаваться в своем секрете по той простой причине, что рассказать означало бы расстаться с ним. А этого он не хотел. Ведь это был его талисман. Кольцо Килинн.

Он всегда носил его с собой. Не было дня, чтобы он не прикоснулся к нему, не посмотрел на него. А потом едва заметно улыбался и с нежной грустью прятал кольцо обратно.

Что значила для него Килинн после стольких лет? Темноволосая девчушка, на которой он собирался жениться, когда придет время; девушка, показавшая ему свою наготу. Тот случай больше не возмущал его. Было время, пусть и недолгое, когда он думал о ней как о распутнице, сосуде греха, но ее замужество все изменило. Она стала уважаемой замужней женщиной, матерью семейства и благочестивой христианкой. Должно быть, располнела, думал он. Вспоминала ли она его хоть иногда? Он почему-то был уверен, что вспоминала. Да и как могло быть иначе, если он думал о ней каждый день? О своей любви, от которой сам отказался.

Впрочем, это кольцо было не просто сентиментальным талисманом. В каком-то смысле оно помогало Осгару упорядочить свою жизнь. Если порой он задумывался о том, не покинуть ли монастырь, то стоило ему лишь посмотреть на кольцо, чтобы сказать себе: какой смысл уходить, если Килинн все равно замужем. Если, как случалось раз-другой, его взгляд привлекала какая-то женщина, кольцо напоминало ему, что его сердце давно отдано другой. А если какой-то монах – вроде того юного послушника, что когда-то показывал ему Глендалох, – как будто уж слишком сближался с ним, а он, по доброте душевной, уже был готов ответить ему ласковым взглядом или дружеским прикосновением, стоило только достать маленькое напоминание о Килинн, как прежние чувства к ней тут же оживали, и кольцо словно говорило ему, что он не должен увлекаться на тот путь, по которому шли некоторые из его собратьев. Вот почему ему казалось, хотя когда-то он первый отказался от Килинн, удалившись в монастырь, а после ее замужества и вовсе потерял ее навсегда, что их несбыточная любовь хранит его от куда большего зла, и он даже осмеливался думать, не само ли Провидение мягко направляет его, несчастного грешника, на его одиноком пути, одаряя этим маленьким ослушанием и такой невинной страстью.

До звона колоколов, призывающих на молитву, оставалось еще около часа. Другие монахи уже понемногу тянулись к двери, но Осгар не спешил пойти вслед за ними. Потому что он точно знал, как использовать оставшееся время. В углу, на подставке, лежала огромная книга. Обычно ее держали в ризнице большой каменной церкви, но теперь на время перенесли в скрипторий. Серебряный оклад ее был украшен драгоценными камнями. Осгар взял со стола свечу и подошел ближе, любуясь отблесками пламени в одном из камней.

Евангелие, величайшее сокровище Келлского монастыря. И сейчас он сможет насладиться этой удивительной книгой, которая и привела его сюда два месяца назад. В Глендалохе его каллиграфический дар развился так быстро, что он решил заняться еще и рисованием, в чем также проявил большой талант. В оплату за два месяца переписывания текстов ему разрешили изучить драгоценные иллюстрации в собрании Келлса, и в особенности рисунки в большом Евангелии. Этим Осгар обычно и занимался по два часа каждое утро. Но лишний час был чем-то вроде дополнительной награды. Остановившись у подставки, он уже протянул руку к книге, как вдруг услышал чей-то шепот. Это был старший монах, отвечавший за скрипторий.

– Я уже закрываю.

– Я мог бы позже сам запереть и принести тебе ключ, если можно.

В ответ старый монах лишь презрительно промолчал. Осгар понимал, что спорить не следует. Он вздохнул и, помедлив еще несколько мгновений, вышел наружу.

Ветер утих. В призрачном вечернем свете медленно кружились снежинки и таяли на лице. Осгар быстро оглядел улицу и устремил взгляд к монастырским воротам. Сестры Марты там не было. Да и вообще никого. Было не слишком холодно. Может, вместо того, чтобы идти спать, немного размять ноги и пройтись до ворот? Набросив капюшон рясы, скорее, не от снега, а для того, чтобы скрыть лицо, он пошел вдоль улицы.

Без сомнения, в такие опасные времена любой почувствовал бы себя спокойно за могучими стенами Келлса. Даже под снегопадом он выглядел величественно. Этот раскинувшийся на низкогорье монастырь с его крепкими строениями, каменными церквями и прекрасно вымощенными улицами был не просто обнесенной стенами святой обителью, как Глендалох; подобно многим другим крупным монастырям, он представлял собой настоящий средневековый город.

Насколько знал Осгар, так повелось еще с первых дней проникновения христианства на остров. Потому что когда святой Патрик начал свою миссию, он пришел сюда как епископ. По всей рушившейся Римской империи картина была одинаковой: христианскими священниками и их паствой руководил какой-нибудь епископ, который селился в ближайшем крупном римском городе. И как бы само собой подразумевалось, что даже на далеком западном острове все должно быть организовано примерно таким же образом. Вот только этот остров никогда не входил в состав империи, поэтому и городов на нем попросту не было, и хотя первые епископы-миссионеры старались поселиться поближе к местным королям, все равно кельтские вожди постоянно болтались на их территориях. Римских священников это совершенно не устраивало.

А вот монастыри стали постоянным местом проживания. Там можно было построить церковь, жилые дома, даже библиотеку и обнести все это надежными стенами. Монастырь становился самостоятельным, и уже из его собственной общины выходили хорошо обученные работники, священники и правители. Настоятель мог сам действовать как местный епископ или же строил дом для епископа за крепкими монастырскими стенами. Очень долгое время епископ, который надзирал за Дифлином, имел постоянную резиденцию в Глендалохе. Рядом с монастырями с удовольствием селились ремесленники и купцы, появлялись рынки, вокруг монастырей вырастали целые поселения. И неудивительно, что монастыри на месте первой миссии святого Патрика быстро превратились в главные центры христианства на острове. Вплоть до появления первых прибрежных поселений викингов спустя столетия большие монастыри оставались единственными городами в Ирландии. Точно так же возник и Келлс.

Осгар вышел за ворота, на рыночную площадь. Она была пуста. С одной ее стороны, как священник возле заснеженного ящика для пожертвований, высился красивый каменный крест, а за ним виднелись несколько крытых повозок, белых от снега. Осгар огляделся. Все лавки и мастерские ремесленников были закрыты. Единственным признаком присутствия человеческой жизни в этом безлюдном месте был дымок, поднимавшийся над соломенными крышами окружавших площадь домов, ставни которых были наглухо закрыты, чтобы защититься от снегопада и сумерек. Осгар повернулся, сделал три глубоких вдоха и, решив, что упражнений для него пока что достаточно, уже собрался уходить, как вдруг заметил, что из одной повозки кто-то выходит. Это была не сестра Марта, но все же кто-то смутно знакомый.

Это оказался Моран, золотых дел мастер из Дифлина. Осгар не видел его уже много лет, да и прежде едва знал, но у этого человека было такое лицо, которое невозможно забыть. Увидев Осгара, мастер явно удивился, но и обрадовался, а потом объяснил, почему ищет здесь убежища.

– В прошлом году я сделал настоятелю несколько хороших подсвечников, – добавил он с усмешкой, – так что они будут рады дать мне приют.

– И ты действительно думаешь, что Бриан Бору разрушит Дифлин? – спросил Осгар.

– Для этого он слишком умен, – ответил Моран. – Но он преподаст им ужасный урок.

– По-твоему, приюты веры – достаточно надежные места? – поинтересовался Осгар, думая о их маленьком родовом монастыре.

– Раньше он всегда относился к ним с уважением, – ответил Моран.

Они немного постояли молча перед большим рыночным крестом. В Келлсе было несколько таких каменных крестов, покрытых искусной резьбой; как и круглые башни, они стали отличительной чертой островных монастырей. Перекладины креста были заключены в каменное кольцо – такая форма, известная как кельтский крест, восходила ко временам еще до святого Патрика, к римским триумфальным венкам, и перекликалась с древним символом бога солнца.

Однако по-настоящему примечательной особенностью ирландских крестов стала резьба. Иные были сплошь покрыты переплетенными узорами и закрученными спиралями, уходящими в глубокую древность. Келлские кресты были образчиками тончайшей работы: все их поверхности и даже постаменты, на которых они стояли, украшали искусные рельефы: Адам и Ева, Ной в своем ковчеге, сцены из жизни Христа, ангелы и демоны. На постаменте креста, стоящего на рыночной площади, было высечено изображение воинов, идущих на битву. Подобно статуям и резьбе внутри церквей, фигуры на этих огромных крестах были ярко раскрашены. Наконечники копий воинов даже покрывались серебром. Моран с интересом разглядывал рисунок на камне, восхищаясь точной рукой мастера. Пусть размеры здесь были гораздо больше, но это напомнило ему его любимое ювелирное дело.

Они уже собирались возвращаться, когда увидели ее. Сестра Марта стояла у ворот. Осгар тихо выругался.

Она ему нравилась. Средних лет, широколицая, с кроткими серыми глазами, эта монахиня из Килдэра была добрейшей душой. Настоятельница из Килдэра позволила Марте посетить Келлс, чтобы ухаживать за умирающей тетушкой. Но старая леди, о которой шла речь, совершенно неожиданно пошла на поправку, и сестра Марта теперь собиралась возвращаться. Ох, если бы только Осгар недавно, в минуту слабости, не пообещал составить ей компанию на обратном пути.

Конечно, тому были причины. Его пребывание в Келлсе подходило к концу, и, разумеется, он мог бы, не слишком отклоняясь в сторону, пойти в Глендалох мимо Килдэра, ведь проводить одинокую монахиню в такое тревожное время, безусловно, было его долгом. Вообще-то, еще раньше Осгар предполагал к этому дню уже покинуть Келлс, но работа заняла немного больше времени, чем он рассчитывал. И когда он объяснил это сестре Марте, она вполне благодушно приняла его слова, но он отлично знал, что ей очень хочется вернуться к себе, и она уже несколько дней назад осторожно спрашивала его, когда, как ему кажется, он будет готов отправиться в обратный путь. Должно быть, она знала, что работу свою он закончит завтра, и совершенно резонно надеялась отбыть на следующий же день после этого.

Вот только покидать Келлс Осгару совсем не хотелось. Он так мечтал, закончив работу, провести неделю наедине с сокровищами монастырской библиотеки, и конечно же, с книгой Евангелия. Целая неделя блаженных уединенных занятий. Он трудился изо всех сил и заслужил эту награду. А теперь придется выдумывать, как убедить сестру Марту подождать еще несколько дней, и от этого мучиться таким утомительным чувством вины. Вчера, когда пришли известия о тревожных событиях, он уже предлагал немного подождать, пока все не утихнет, но, к сожалению, сестра Марта лишь строго посмотрела на него и сдержанно ответила:

– Я уверена, Бог защитит нас.

Теперь Осгар старался ее избегать.

Услышав его негромкое чертыхание, Моран спросил, чем он так расстроен, и, пока они медленно шагали к воротам монастыря, Осгар вкратце рассказал ему все. И был чрезвычайно счастлив, когда Моран, после того как его представили доброй монахине, вдруг сказал:

– Сестра Марта, я слышал, вы с братом Осгаром собираетесь в Килдэр. Должен вам сказать, в округе сейчас не слишком спокойно. Вот если бы вы смогли немного подождать, мы бы отправились туда вместе. Я еду в ту сторону через пять дней. – Он улыбнулся ей. – В большой компании путешествовать не так опасно.

Вряд ли кто-нибудь смог бы ответить вразумительным отказом на такое предложение, и монахиня, конечно, согласилась, а они пошли дальше.

– Тебе хватит этого времени? – спросил Моран, повернувшись к Осгару.

Целых три свободных дня в библиотеке. Да еще поддержка Морана в дороге, которая действительно могла стать опасной.

– Просто поверить не могу, что мне так повезло, – с улыбкой ответил он.

Оказалось, Моран хотел устроить семью в Келлсе, а потом вернуться в Дифлин, чтобы убедиться, что семья Харольда также в безопасности.

– Но у меня еще есть небольшое дельце в Килдэре, – пояснил мастер, – так что я вполне могу завернуть туда.

Осгар вспомнил большое поместье в Фингале, где он познакомился с отцом Харольда после того давнего нападения грабителей, и почувствовал глубокую признательность к этому человеку, который так пекся о его друге.

– А ты не боишься, что в Дифлине опасно? – спросил он.

– Я буду осторожен, – ответил Моран.

– Если ты собираешься в Дифлин, – сказал Осгар, – может, навестишь и моего дядю с кузенами в монастыре? Я очень надеюсь, что с ними ничего не случилось. Ты мог бы передать им привет от меня.

– Обязательно передам, – пообещал Моран. – Кстати, – добавил он, – думаю, я недавно встречался еще с одной твоей родственницей. Как раз перед моим отъездом она приехала в Дифлин, чтобы найти там убежище, пока ее муж сражается.

– В самом деле? И кто это?

– Она замужем за одним богачом из Ратмайнса. Кажется, ее зовут Килинн?

– А-а… – Осгар остановился и уткнул глаза в землю. – Ну да. Килинн.

Наступил его последний день в Келлсе. До самого утра он с удовольствием упражнялся в рисовании. Если каллиграфия требовала в основном усердия, то рисунок был настоящим искусством. Разумеется, сначала делался набросок. Он мог быть простым или сложным. Пытаться повторить кельтские узоры могли только те, кто хорошо владел геометрией. Но когда набросок вчерне был готов, а потом тщательно перенесен на пергамент, начиналось самое сложное: подбор красок и осторожное, медленное нанесение их тонкими, как иглы, кисточками, что требовало не только невероятного терпения, но и мастерства.

Все краски были очень редкими и очень дорогими. Он обмакнул кисть в красную, чтобы нанести ее на края орлиных перьев. Некоторые оттенки красного делались из свинца, но для изготовления этого требовалась самка какого-то средиземноморского насекомого, причем непременно беременная. Осгар проверил пропорции рисунка с помощью разметочного циркуля. Далее – пурпурный, из средиземноморского растения. Зеленые краски в основном делались из меди. Приходилось действовать очень осторожно. Если бы лист потом остался влажным, медь могла просочиться сквозь пергамент. Белые краски обычно делали из мела. Потом – золото. На самом деле пигмент для золотой краски был желтым, это был сернистый мышьяк, но когда его накладывали на белое, он приобретал металлический блеск и выглядел как золото. Самой ценной и дорогой из всех была синяя ляпис-лазурь. Ее привозили из очень далекой восточной страны без названия, где горы поднимались так высоко, что касались неба. Они были даже выше Альп. По крайней мере, так он слышал.

Самым сложным, как считал Осгар, было осторожно нанести тонкие слои краски друг на друга, чтобы получить не только тончайшие оттенки цвета, но и объем, как бы пейзаж, на который смотришь сверху, словно глазами самого Бога.

Но когда в то утро Осгар вошел в скрипторий, он не стал совершенствовать собственное жалкое подражательство, а сразу подошел к подставке с книгой. В конце концов, это была последняя возможность восхититься ею.

Глядя на эту удивительную книгу, он просто не мог поверить, что, возможно, больше никогда ее не увидит. Вот уже два месяца он каждый день любовался ее желтоватыми пергаментными страницами, открывая в них все новые и новые чудеса, и теперь, как паломник в Святом городе, который изучил каждую его улочку и тайную тропку, чувствовал, словно это великое сокровище принадлежит лично ему.

И в самом деле, разве эта книга не была создана на манер какого-нибудь божественного города? Четыре Евангелия; четыре стороны света, четыре конца святого креста. А разве в Ирландии не четыре провинции? Даже могучая Римская империя, в ее последние годы, когда она уже стала христианской, была разделена на четыре части. Предисловие к каждому из Евангелий содержало по три страницы, полностью занятых иллюстрациями. На первой располагались крылатые символы евангелистов: Матфей – человек, Марк – лев, Лука – телец и Иоанн – орел. Далее следовали портреты. Во всю третью страницу была помещена первая буква от начального слова Евангелия. Три страницы, предваряющие каждое из четырех Евангелий. Три и четыре – семь дней недели. Трижды четыре – двенадцать апостолов.

Были в ней и другие рисунки размером в полную страницу: изображение двойного восьмиконечного креста, миниатюра Пресвятой Девы с Младенцем, священная монограмма «Хи-Ро» с именем Христа, с которой начинался рассказ Матфея о рождении Иисуса.

Поражало великолепие красок на каждой странице. Здесь были все оттенки красного, лилового, розового, изумрудно-зеленого, сапфирово-синего. Лики святых художник выписал светлым тоном, напоминающим цвет старой слоновой кости. И конечно же, везде присутствовал сияющий желтый, отчего все рисунки казались написанными на золотой эмали.

Но самое большое восхищение у Осгара вызывало мастерство, с которым были составлены изумительные узоры и рисунки этой волшебной книги. Спирали из трилистников, заключенные в окружности, обрамлявшие текст рамки из переплетенных лент и узелков, – все эти древние ирландские орнаменты чудесным образом соединялись с символами христианской веры, и, приглядевшись, можно было с удивлением заметить в витиеватом узоре то орла святого Иоанна, то павлина, символа бессмертия, или же змею, рыбу, льва и ангела с трубами, искусно вписанных в геометрический строй. Встречались здесь и собранные группами в углах страницы или окружавшие заглавную букву изображения людей с непомерно длинными руками и ногами, включенных в строгий орнамент так незаметно, что человеческие тела и абстрактный рисунок сплетались воедино в этом кельтском мире. Орнаментов в книге было великое множество, и никакой глаз никогда не смог бы проследить за каждым движением этих сложнейших плетений и поворотов; витки спиралей собирались в гроздья, как некие драгоценности, – то в круг, то в разбивку, то принимая змеевидную форму, то сплетаясь в кружево, и все это буйство кельтского узора, казалось, вот-вот готово было вырваться на свободу, если бы не четкая основа всего построения, которая и удерживала его.

Да, именно в этом и заключалась ее великая сила, подумал Осгар. И не важно, что было тому причиной – святые образы четырех евангелистов или две магические буквы, заключающие в себе имя Создателя, но послание, исходящее со страниц этой книги, было очевидным. И так же, как вялая империя языческого Рима пыталась в свои последние дни с помощью бесчисленных легионов и мощных стен остановить поток варваров, так теперь Римская церковь с ее великой властью и влиянием истинной веры возводила свой монументальный порядок в диком, невежественном мире и строила уже не просто имперский, а священный город – вечный, совершенный, полный духовного света.

Осгар мог смотреть на эти страницы днями напролет; иногда они даже снились ему по ночам. Однажды ему приснилось, будто он вошел в монастырскую церковь и увидел, что книга открыта. Две ее страницы, сами собой отделившись от остальных, вдруг начали расти. Одна превратилась в золотую мозаику на стене, другая, похожая на пышный золоченый иконостас, преградила ему путь к алтарю. Едва он приблизился к ней, как золотая завеса вспыхнула, словно объятая темным священным огнем, а когда он протянул руку и осторожно коснулся ее, раздался резкий звук, похожий на звон древнего колокола.

И вот теперь он должен был расстаться с этим сокровищем. Ему предстояло покинуть обитель вместе с Мораном и сестрой Мартой. Сначала нужно было проводить монахиню до Килдэра, а затем вернуться в Глендалох. А Моран потом отправится в Дифлин и, возможно, повидает Килинн. Что ж, жаловаться ему не пристало. Ведь он сам выбрал такой путь.

– Рука святого Колумбы.

От неожиданности Осгар вздрогнул. Обернувшись, он увидел рядом с собой того старого монаха, что следил за скрипторием. Осгар так задумался, что даже не слышал, как старик подошел.

– Так говорят, – снова заговорил монах.

Многие приписывали Келлскую книгу святому Колумбе, или Колуму Килле. Колумба происходил из королевского рода и был прямым потомком самого Ниалла Девяти Заложников, а его собственное прозвище в переводе означало «голубь Церкви». Он основал знаменитый монастырь на острове Айона, напротив северного побережья Британии, и, безусловно, был известен как искусный каллиграф. Но Колумба жил всего спустя век после святого Патрика, а Осгару, который изучил множество книг в монастырской библиотеке, казалось, что книга создана намного позже. Келлс был основан двести лет назад как убежище для монахов с Айоны, которые бежали оттуда после того, как островной монастырь подвергся нападению викингов. И поскольку несколько рисунков в книге остались незавершенными, то, возможно, ее и создали на Айоне, а викинги помешали закончить работу.

– А я наблюдал за тобой.

– Ты?

За те два месяца, что Осгар провел здесь, хранитель скриптория и слова не сказал ему без необходимости, а поймав пару раз его суровый взгляд, Осгар и вовсе решил, что чем-то разозлил старого монаха, только никак не мог понять, что он сделал не так. И вот теперь он с удивлением увидел, что лицо старика расплылось в улыбке.

– Ты ученый. Я это вижу. Как только я увидел тебя в первый раз, я сказал себе: «Наконец-то на острове появился настоящий ученый».

Осгар был и польщен, и удивлен. С тех самых пор, как он в детстве слушал уроки своего дяди, он справедливо гордился достижениями своих соотечественников. Потому что в то время, когда варвары захватили бóльшую часть мира, именно монахи-миссионеры с западного острова пришли на старые кельтские территории разрушенной Римской империи, чтобы воссоздать христианскую цивилизацию. Монахи с Айоны основали другие важные центры, вроде великого западного монастыря на Линдисфарне, и обратили в христианство бóльшую часть севера Британии. Другие отправились в Галлию, Германию и Бургундию, и даже через Альпы на север Италии. И со временем за основателями этих монастырей в немалом числе последовали кельтские паломники и проложили путь на юг, прямиком до Рима. Однако Кельтская церковь не только вернула светоч истины – она стала величайшим хранителем классической культуры. Библия на латыни и комментарии к ней, труды величайших латинских авторов: Вергилия, Горация, Овидия и даже некоторых философов – все это было переписано и бережно сохранено. Английские аристократы посылали свою молодежь учиться на западном острове, где некоторые монастыри превратились в нечто вроде академий; ученые острова были известны при королевских дворах всей Европы. «Эти кельты с острова, – говорили о них, – самые лучшие грамматисты».

Сам Осгар думал, что все дело прежде всего в великой традиции сложного, но очень поэтического кельтского языка. Честно говоря, он втайне даже сомневался, что англичане вообще способны по-настоящему оценить классическую литературу. Он помнил, как однажды один монах из Глендалоха заметил: «Эти англичане говорят так, как говорил бы сарай с соломенной крышей, если бы умел». К счастью, монастырские летописцы не ленились записывать все старые кельтские традиции. От сводов законов древних племен и друидов до старых сказок и историй, поведанных бардами, – все это монахи острова бережно заносили в летописи вместе с событиями прошлого. Легенды о Кухулине и других кельтских героях и богах можно было теперь найти в монастырских библиотеках вместе с классическими текстами и Священным Писанием. И не только это. Возникла даже новая литературная традиция: проникшись звучностью латинских гимнов, ирландские монахи взяли за основу выразительные стихи древних кельтских поэтов и трансформировали их в письменную ирландскую поэзию, куда более захватывающую, чем даже языческие оригиналы. И, соответственно, легенды частенько слегка изменялись. Осгар думал, что в этих старых историях иной раз бывало такое, чего ни один христианин не захотел бы записывать. Их просто невозможно было оставить в первоначальном виде. Но великая древняя поэзия все равно жила и вдыхала кельтскую душу в новые строки.

Об одном лишь Осгар сожалел: монахи на острове отказались от древних тонзур друидов. Через два столетия после святого Патрика папа настоял на том, чтобы все монахи христианского мира выбривали только самую макушку, на римский манер, и после недолгих возражений Кельтская церковь с этим согласилась. «Но мы все равно остались друидами, пусть и очень глубоко», – любил он говорить, и это была шутка лишь отчасти.

– Значит, завтра уезжаешь? – спросил его старый монах.

– Да.

– В мире сейчас так неспокойно. – Старик вздохнул. – По всему Ленстеру снуют люди Бриана Бору, и что у них на уме, одному Богу известно. Тебе бы остаться здесь еще на какое-то время. Подождать, пока все не утихнет.

Осгар рассказал монаху о сестре Марте, но старик лишь покачал головой:

– Для ученого вроде тебя это может быть очень опасно, да еще из-за какой-то килдэрской монахини.

С этими словами он повернулся и пошел прочь. Но через несколько мгновений вернулся, держа в руке небольшой кусок пергамента.

– Посмотри на это, – сказал он, положив пергамент на стол перед Осгаром.

Это был рисунок, выполненный черными чернилами. Ничего подобного Осгар никогда прежде не видел. Трилистник из трех свободно соединенных завитков отчасти напомнил ему те, что он уже видел на некоторых рисунках. Но если раньше все завитки были изображены в виде завершенных геометрических форм, то здесь закрученные линии словно устремлялись к краям листа, как будто их поймали прямо посреди какого-то бесконечного движения.

– Это я сам срисовал, – с гордостью сообщил монах.

– С чего?

– С одного большого камня возле древних захоронений над Бойном. Люблю там побродить иногда. – Старик с довольным видом посмотрел на свою работу. – Вот такая там резьба. В точности.

Осгар продолжал рассматривать рисунок. Наверняка изображение было очень древним.

– Ты можешь понять, что это значит? – спросил монах.

– Не могу. Мне очень жаль.

– И никто не может. – Монах вздохнул, но тут же оживился. – Но ты согласен, что это ужасно любопытно?

Это действительно было очень любопытно. И вот что странно: после того как Осгар ушел из библиотеки, загадочный рисунок весь вечер не выходил у него из головы, он думал о нем даже больше, чем о прекрасной книге Евангелий. Этот скромный кусок пергамента снова и снова всплывал у него перед глазами, как будто блуждающие завитки содержали в себе некое зашифрованное послание для тех, кто был готов отправиться в путешествие, предназначенное им самой судьбой.

Они покинули монастырь с первыми проблесками зари. Снегопад прекратился еще накануне, и хотя утро выдалось довольно холодным, земля еще не успела промерзнуть и была влажной. Ехали они в небольшой повозке, которую раздобыл Моран. По дороге никто не встречался. Каждый раз, проезжая мимо какого-нибудь крестьянского двора, они расспрашивали о новостях из Манстера, но никто ничего не слышал. Казалось, по крайней мере в этой части острова было пока что спокойно. Ближе к полудню они добрались до переправы через Бойн и, миновав реку, продолжили путь на юг под свинцовыми небесами.

День прошел спокойно. Они внимательно вглядывались во все стороны, ожидая появления налетчиков, но так никого и не заметили. Когда начали сгущаться сумерки, они увидели дымок над каким-то поместьем рядом со старым фортом и, подъехав туда, нашли в доме пастуха с семьей. Обрадовавшись возможности согреться у огня под крышей, путники остались у них на ночь. Пастух рассказал им, что Бриан Бору с огромным войском подошел к Дифлину и разбил лагерь рядом с городом.

– Говорят, он хочет остаться там на все Рождество, – сообщил пастух.

На вопрос, не было ли каких-нибудь происшествий в округе, хозяин дома ответил, что у них все спокойно.

На следующее утро, когда они отправились дальше, небо так и не прояснилось. Впереди простиралась большая равнина. Справа, на западе, начинались необъятные болота. На востоке, в двух днях пути отсюда, находился Дифлин. А на юге, куда лежал их путь, раскинулась огромная пустошь, усеянная маленькими рощицами. Ко второй половине дня, если двигаться с разумной скоростью, они могли бы добраться до самого большого из открытых мест равнины, голого плато Кармун, где жители острова с незапамятных времен собирались на языческий праздник Лугнасад и устраивали скачки на лошадях. А от места древних состязаний до их цели, огромного монастыря в Килдэре, оставалось совсем немного.

День почти закончился, когда они доехали до окраины Кармуна. Опускались сумерки, по небу разлилась странная серая пелена. Огромное плоское пустое пространство казалось зловещим. Даже Моран чувствовал себя неуютно, и Осгар видел, как ювелир с тревогой оглядывается по сторонам. До Килдэра они бы добрались уже в полной темноте. Осгар посмотрел на сестру Марту.

Добродушная монахиня, безусловно, была идеальной спутницей в путешествии. Она помалкивала, пока к ней не обращались, но когда говорила, всегда была бодра и полна здравомыслия. Должно быть, думал Осгар, она отлично умеет ухаживать за больными. Но что она чувствует теперь? Может, все-таки немного волнуется? Сам Осгар уже готов был признать, что ему не по себе. Однако сестра Марта не проявляла никаких признаков беспокойства. И несколько мгновений спустя она улыбнулась Осгару.

– Ты не хотел бы почитать что-нибудь вместе со мной, брат Осгар? – внезапно спросила она.

Он сразу ее понял. Это действительно могло помочь всем справиться с тревогой.

– Что бы ты выбрала? – спросил он. – Может, какой-нибудь из псалмов?

– Думаю, «Щит святого Патрика», – ответила монахиня.

– Блестящий выбор.

Считалось, что эти чудесные стихи сочинил сам святой Патрик, и так вполне могло быть. Это был псалом, но также и защитная молитва, написанная не на латыни, а на ирландском языке, что весьма подходило к данному моменту, потому что этот великий христианский текст, полный чувства удивления перед божественным творением, имел также черты поэзии друидов и напоминал о древних поэтах, об Амергине и кельтских обычаях.

Осгар начал читать первым, твердо произнося каждое слово:

«Восстану ныне,
Силою воззвания
К Святой Троице,
Верою в Троичность,
Признанием Единого
Творца всего сущего».

Сестра Марта подхватила:

«Восстану ныне
С верою в Христа…»

Голос монахини был полон силы. Он звучал почти музыкально. Да, она хорошая спутница, думал Осгар, когда повозка двинулась вперед через огромное пустое пространство. А когда они дочитали великое сочинение до середины, то совершенно естественным образом стали читать строку за строкой по очереди.

«Восстану ныне
Силою небес:
Светел, как солнце,
Ярок, как луна,
Прекрасен, как огонь,
Стремителен, как молния,
Быстр, как ветер,
Глубок, как море…»

К вечеру похолодало, но они продолжали громко читать волнующие стихи в этом пустынном краю, где обитало одно только эхо, и Осгар, чувствуя на раскрасневшихся щеках стылый воздух, испытывал необычайный подъем духа; в его голосе звучали дерзость и мужественность. Сестра Марта улыбалась. И они продолжали читать этот гимн, пока в сгущавшейся тьме перед ними не возникли стены монастыря.

Наутро, распрощавшись с монахиней, мужчины приготовились пойти каждый своей дорогой. Погода снова изменилась. Немного похолодало, зато небо совсем очистилось и обещало ясный свежий день. Дорога от Килдэра до Глендалоха не сулила никаких трудностей, и Осгар был только рад путешествию в одиночестве, надеясь, что и дальше все будет так же спокойно, как до сих пор. Первым делом он хотел навестить небольшой монастырь, что приютился под западными склонами гор Уиклоу, не более чем в дюжине миль в стороне. И если повезет, монахи, которые недавно брали в Глендалохе взаймы лошадь для одного из своих людей, должны были по уговору отдать ее Осгару. Осгар рассчитывал провести ночь в том монастыре, а потом отправиться к Глендалоху по знакомой горной тропе, которая привела бы его в обитель уже к следующему полудню.

Моран тем временем провел утро, устраивая собственные дела в Килдэре, чтобы потом уже ехать по дороге через Кармун. Он тоже собирался поискать где-нибудь ночлег и приехать в Дифлин на следующий день.

Поскольку спешить было некуда, Осгар провел пару приятных часов, осматривая окрестности Килдэра.

Это место всегда было священным. Осгар знал, что еще до того, как на их остров пришло христианство, здесь, в дубовой роще, находилось языческое капище, посвященное Бригид, кельтской богине врачевания. В честь ее в начале февраля отмечался праздник Имболк, возвещающий начало весны. Покровительница ремесел и поэзии, Бригид также защищала Ленстер, и чтобы не терять ее благосклонности, жрицы в ее храме день и ночь поддерживали священный огонь. Подробности дальнейшей истории так никогда и не прояснились, но, скорее всего, спустя поколение или около того после пребывания на острове святого Патрика тогдашняя верховная жрица святилища, которую так и называли, по ее титулу, жрицей Бригид, приняла новую римскую веру. И за последующие столетия не только само языческое святилище приобрело новое название – Килдэр, или Кел Дара, «церковь дуба», но и та безымянная жрица превратилась в христианскую святую, получив в наследство все заслуги древней языческой богини, а также, как и полагается, житие и список творимых ею чудес. Будучи человеком образованным, Осгар знал, что летописцы всегда имели наготове такие биографии, на случай необходимости изготовить жизнеописание святых. Но это ничуть не мешало главному, а именно тому, что святая Бригита, покровительница поэтов, кузнецов и лекарей, вошла в христианский календарь и получила собственный день, первое февраля, то есть день древнего языческого праздника Имболк.

Теперь на этом месте выросло крупное поселение, даже больше, чем Келлс. В центре располагались монастырские строения, а вокруг них появились дома для мирян; сам монастырь был поделен на две части: одна предназначалась для монахов, другая – для монахинь, но настоятель был один. Богатый и могущественный, Килдэр даже обзавелся собственной вооруженной гвардией.

Рассматривая один из прекрасных крестов, Осгар вдруг решил изменить свои планы.

Впервые он подумал об этом, еще когда работал в Келлсе, но сразу отмел эту мысль, сочтя ее непозволительной. Но по дороге она снова и снова приходила ему в голову. А теперь, то ли из-за того, что солнце сияло так весело, согревая подмерзшую землю, то ли потому, что Моран как раз туда направлялся, Осгару внезапно очень захотелось побывать в Дифлине.

В конце концов, сказал он себе, его ведь не ждут в Глендалохе к какому-то определенному дню. Если бы не пришлось свернуть в Килдэр из-за сестры Марты, он, возможно, все равно возвращался бы в обитель через Дифлин. К тому же в такое неспокойное время он просто обязан проведать своего старого дядюшку. Более того, убеждал он себя, поскольку формально их маленький монастырь находился под покровительством Глендалоха, настоятель будет только рад узнать от него, как там обстоят дела. Ну а если уж так случится, что он повидается с Килинн, которая, по словам Морана, сейчас живет в доме своего отца, то вреда от этого точно не будет. В общем, когда вернулся Моран, Осгар огорошил его просьбой присоединиться к нему, чтобы вместе ехать в Дифлин.

Ювелир бросил на него предостерегающий взгляд:

– Там может быть неспокойно.

– Но ты-то едешь туда. – Осгар улыбнулся. – Уверен, с тобой мне ничего не грозит.

Они выехали еще до полудня. Первые два часа прошли спокойно. На земле лежал иней, и яркие солнечные лучи искрились зеленым светом, отражаясь в траве. Осгар чувствовал себя удивительно счастливым, и чем дальше они продвигались, тем сильнее становилось радостное волнение в его душе. И хотя поначалу он твердил себе, что едет в Дифлин только ради того, чтобы навестить родных, в конце концов он сдался и признал, что главной причиной было желание увидеться с Килинн. Во второй половине дня они выбрались на широкую дорогу, что вела на север; в нескольких милях к западу уже виднелись склоны гор Уиклоу.

Именно Осгар заметил первого всадника. Он скакал вдоль дороги примерно в миле справа от их повозки. Не успел Осгар сказать об этом Морану, как увидел других всадников, которые неслись следом за первым. Кроме конников, там были и пешие люди. Потом Осгар увидел вдали колесницу и еще верховых. Посмотрев на юг, он понял, что они вот-вот столкнутся с огромным потоком людей, которые неслись по краю равнины вдоль гор Уиклоу. Уже скоро они поравнялись с одним из всадников. Это был мужчина средних лет, закутанный в шерстяное одеяло. Одна щека его была перепачкана засохшей кровью. Они спросили у него, что происходит.

– Большая битва, – крикнул в ответ мужчина. – Вон там! – Он махнул рукой в сторону юга. – У Гленмамы, возле гор. Бриан разбил нас. Полностью.

– А где сейчас Бриан? – спросил Моран.

– Вы пропустили его. Он со своими людьми проскакал здесь уже давно. Они скачут чертовски быстро, – мрачно сказал мужчина. – Сейчас он уже наверняка возле Дифлина.

Моран поджал губы. Осгар почувствовал, как в душе шевельнулся страх, но промолчал. Всадник ускакал. Немного погодя Моран повернулся к Осгару:

– Я должен ехать. А тебе лучше вернуться обратно в Килдэр, до темноты доберешься.

Осгар сомневался недолго. Он думал о своем дяде и об их маленьком монастыре. Думал о Килинн.

– Нет, – сказал он. – Я еду с тобой.

Они отправились дальше, а уже очень скоро дорога была заполнена людьми, которые возвращались домой. Многие были ранены. Тех, кто не мог идти сам, везли на телегах. Говорить никто особо не хотел. А те, кого все-таки удалось расспросить, рассказывали одно и то же.

– У Гленмамы осталось больше мертвых, чем живых, – сообщали они.

Ближе к вечеру они подъехали к небольшому монастырю у реки.

– Здесь заночуем, – решил Моран. – Если отправимся завтра пораньше, еще до полудня увидим Дифлин.

Осгар заметил, что народу в монастыре собралось уже порядочно.

Моран был очень встревожен. Ему совсем не хотелось брать с собой этого монаха. Не потому, что он ему не нравился, – просто это была обуза, лишняя ответственность, да еще и риск в придачу.

Что ждало их впереди? Армия завоевателей после сражения – зверь опасный. Грабежи, убийства, насилие неизбежны в каждой войне. Даже такой сильный король, как Бриан, вряд ли сумеет сдержать своих людей. Большинство командиров день или два позволят своим отрядам делать что угодно и лишь потом приструнят их. Монастыри, защищенные стенами, возможно, и не пострадают. Бриан наверняка об этом позаботится. Но подбираться близко к Дифлину было очень опасно. Разве тихий монах совладает с такой угрозой? Какая от него польза? Скорее, за ним придется присматривать. Но даже не это беспокоило Морана больше всего. Первой его заботой было найти Астрид и ее детей и при необходимости помочь им бежать. И ему совсем не нравилось, что какой-то монах будет занимать драгоценное место в повозке. В общем, ехать с Осгаром дальше ему не хотелось.

И все же он невольно восхищался своим спутником. Монастырь, где они остановились, был крошечным, в нем не набралось бы и дюжины обитателей. Хотя здешние монахи привыкли давать приют путникам, к ночи все их запасы уже истощились. В маленьком дворике и прямо перед воротами набилось не меньше пяти, а то и шести десятков изможденных и раненых мужчин; некоторые были при смерти. Монахи кормили их тем, что еще осталось, и перевязывали их раны. Осгар помогал им.

Моран видел, как он ходил между ранеными и умирающими, как подавал одним еду или питье и перевязывал раны у других, как присаживался рядом с кем-нибудь, чтобы тихо поговорить с беднягой, которому уже не помогут ни вода, ни перевязки; от каждого его движения, манеры разговаривать и даже от самого его облика исходила тихая уверенность и какая-то удивительная благодать. Всю ночь, не зная устали, он просидел с двумя умирающими, молясь вместе с ними, а потом, когда пришло время, дал им последнее отпущение грехов. И по их лицам было видно, что Осгар принес их душам мир и утешение. Дело было не только в том, что он делал, решил Моран, а и в том, как он это делал. Всем своим существом Осгар словно излучал покой, даже сам того не осознавая.

– У тебя настоящий дар, – заметил Моран, когда Осгар ненадолго остановился.

Но монах лишь удивленно глянул на него.

Наступило утро. Многие из тех, что провели ночь в монастыре, по-прежнему не могли двигаться дальше, а новые страждущие все продолжали прибывать. Конечно, монахи были бы рады, если бы Осгар остался с ними.

– Утром на дорогах появятся мародеры, – сказал Моран Осгару. – Ты уверен, что не хочешь остаться здесь?

– Уверен, – ответил Осгар. – Я еду с тобой.

Утро было ясным. В синем небе сияло солнце, отражаясь на снежных вершинах Уиклоу.

Несмотря на тяжелую ночь и тревожные ожидания, радостное волнение в душе Осгара не утихало. При мысли, что скоро он увидит Килинн, сердце его захлестывала теплая волна счастья. Дорога проходила спокойно, и он даже позволил себе немного помечтать. Он представил себе, как Килинн попадает в беду и как он спасает ее. Видел ее удивленный, полный нежности взгляд; воображал, как сражается с убийцами, как отвозит ее в безопасное место. Он понимал, что все это лишь детские фантазии, но продолжал рисовать себе все новые и новые героические картины, пока их маленькая повозка катилась вдоль сверкающих гор.

Неожиданно он почувствовал, как Моран легонько толкает его локтем.

Впереди начинался небольшой холм. Прямо у его подножия расположилась крестьянская усадьба. А возле нее Осгар увидел нескольких всадников.

– Дела плохи. – Моран помрачнел.

– Откуда ты знаешь?

– Не знаю, но чувствую. – Он прищурился. – Это налетчики. – Он посмотрел на Осгара. – Ты готов?

– Да. Наверное.

Подъехав чуть ближе, они поняли, что происходит. Налетчиков было трое. Они искали скот, но, найдя здесь лишь несколько коров, явно решили угнать их всех разом. Осгар заметил женщину, стоявшую в дверях дома. За ее спиной прятался ребенок. Мужчина, видимо ее муж, пытался спорить с грабителями, но те не обращали на него внимания.

– Осгар… – тихо сказал Моран. – Протяни руку назад. Там под одеялом – меч. Переложи его на колени и накрой одеялом.

Осгар нащупал меч и сделал, как велел Моран.

– Скажешь, когда понадобится, – тихо шепнул он, пока они подъезжали к усадьбе.

Коров начали выводить из хлева, и мужчина пронзительно закричал. Осгар видел, как он бросился вперед, схватил одного из всадников за ногу и стал с силой дергать ее.

Все произошло так стремительно, что Осгар даже не заметил движения руки всадника. Увидел только, как сверкнуло утреннее солнце на лезвии. А потом крестьянин упал на землю. Женщина с криком кинулась к мужу, но налетчик даже не взглянул в ее сторону, а просто погнал коров дальше.

Когда Осгар с Мораном подъехали, мужчина уже умирал. Разбойники уносились прочь. Осгар выскочил из повозки. Бедняга был еще в сознании и все понимал, когда Осгар произносил над ним последние напутствия. Через несколько мгновений он умер, а его жена бросилась на землю рядом с ним и зарыдала в голос.

Не поднимая глаз, Осгар медленно встал. Моран что-то говорил ему, но Осгар не слышал. Он видел только мертвое лицо крестьянина. Человека, которого он не знал. Который умер ни за что, так глупо и так ужасно.

А потом вдруг вернулось прежнее наваждение. То же бледное, как пепел, лицо. Те же неживые глаза. Кровь. Ужас. Всегда одно и то же. Неизбывная человеческая жестокость и стремление убивать безо всякой причины. Бессмысленное и беспощадное.

Воспоминания о той страшной истории, когда он в юности убил грабителя, давно уже не мучали его. Только однажды они вдруг нахлынули на него, но казались лишь слабыми отголосками очень дальнего прошлого. Да и разве могло быть по-другому в мирной тиши Глендалоха, вдали от волнений и бед? Но теперь, когда он смотрел на окровавленное тело этого безвинного человека, то чувствовал, как прежний ужас от содеянного им когда-то вновь охватывает его с нещадной ясностью.

А ведь я тоже убил человека, думал он. Пусть даже мне пришлось защищать свою жизнь, все равно это было убийство. И сейчас, так же как много лет назад, он ощутил огромное желание отвернуться и больше никогда не иметь ничего общего с насилием и жестокостью. Никогда, поклялся он себе. Никогда больше.

Внезапно он осознал, что Моран тянет его за руку.

– Надо ехать, – сказал ювелир. – Мы ничем не можем помочь.

Пребывая в каком-то странном оцепенении, Осгар даже не понял, как снова оказался в повозке, и лишь потом, когда они поехали, с удивлением увидел, что сжимает в руках меч. Моран гнал лошадь по дороге. Трое грабителей держались чуть вдалеке слева и, похоже, наблюдали за путниками. Через несколько минут, оставив коров, всадники направились к ним. Осгар услышал, как Моран велит ему сохранять спокойствие, и почувствовал, как рука сама собой сжалась на рукояти меча, все еще прикрытого одеялом. Всадники приблизились.

Двое из них были в плотных кожаных камзолах без рукавов; в руке каждый держал меч. Оба явно были солдатами. А вот третий – худощавый, закутанный в плащ мужчина со сломанными зубами – выглядел рядом с ними чужаком.

– Нам нужна эта повозка, – сказал солдат, заколовший крестьянина.

Это был приказ. Но когда Осгар неохотно шевельнулся, Моран остановил его, положив ладонь на его руку.

– Это невозможно, – сказал он.

– Почему это?

– Повозка не моя. Она принадлежит монастырю. – Моран показал на Осгара. – Монастырь в Дифлине, я везу туда этого доброго монаха. – Он спокойно смотрел на солдата. – Вряд ли королю Бриану понравится, если вы отберете монастырское имущество.

Всадник долго изучал Осгара и, вероятно, все-таки удостоверился, что перед ним действительно монах. Неторопливо кивнув, он сказал:

– Ценное что-нибудь есть?

– Нет, – уверенно ответил Моран, у него и правда было только немного серебра, припрятанного в одежде.

– Они врут! – воскликнул беззубый, дико вращая глазами. – Позволь мне их обыскать!

– Помалкивай! Твое дело коров гнать, – прикрикнул на него солдат. – Езжайте, – кивнул он Морану.

Повозка двинулась дальше по дороге, оставив позади всадников и угнанных коров.

– Надо же, – мрачно усмехнулся Моран, – вот ты мне и пригодился.

Они поднялись на небольшой холм и вдруг увидели, как вдали в небо поднимается дым. Пожар был явно сильный, потому что дыма было много. И, судя по направлению, шел он от Дифлина. Осгар заметил, как Моран покачал головой и с некоторым сомнением посмотрел на него. Но погнал повозку дальше.

Вскоре они услышали сзади громкий топот копыт. Осгар обернулся и с удивлением увидел того самого парня в плаще, который так хотел обыскать их. Он гнал коня прямо к ним, и когда всадник немного приблизился, Осгар с ужасом увидел в его руке меч. А его глаза теперь казались еще более безумными, чем раньше.

– Достань меч! – услышал Осгар негромкий, но твердый голос Морана.

Осгар не шелохнулся, хотя прекрасно слышал, что сказал Моран. Он словно окаменел.

– Он же хочет убить тебя! – нетерпеливо подтолкнул его Моран. – Доставай меч!

Осгар не двигался. Всадник был уже совсем рядом. И он действительно собирался нанести удар. То, как воинственно он размахивал мечом, не оставляло никаких сомнений в его намерениях.

– Бога ради, защищайся! – закричал Моран.

Осгар ощущал в ладони рукоять меча. Но рука его оставалась неподвижной.

Странно, но он совсем не испытывал страха. Он даже не думал о том, что может получить смертельный удар. Он лишь знал, что, ударив сам, может убить этого человека, а убивать он больше не хотел. Никого и никогда.

Он почти не почувствовал, как Моран выхватил у него меч и, с силой ткнув его в бок, бросился через него навстречу нападавшему. Лязгнула сталь, Моран сделал резкий выпад вперед, и в следующее мгновение незадачливый убийца рухнул на землю. Моран стремительно перебрался через Осгара, спрыгнул с повозки и вонзил меч в грудь раненого.

Мужчина неподвижно лежал на земле. Изо рта его хлестала кровь. Моран обернулся.

– Да что с тобой? – разъяренно закричал он. – Из-за тебя нас обоих могли убить! Бог мой, какой же ты никчемный! Свет еще не видел таких трусов!

– Прости…

Что еще он мог сказать? Как мог объяснить, что вовсе не страх мешал ему взять в руки меч? Да и что изменили бы его объяснения, ведь он и сам не понимал, что с ним происходит.

– Зачем я только взял тебя с собой! – кричал Моран. – Ведь не хотел же! Пользы от тебя никакой, одна только морока.

– Если это повторится… – услышал Осгар свой слабый голос.

– Повторится? Ну уж нет! – Моран немного помолчал, а потом решительно заявил: – Ты возвращаешься обратно.

– Но я не могу. Мои родные…

– Если в Дифлине и есть безопасное место, то это как раз монастырь твоего дяди, – отрезал Моран.

– А Килинн… Ведь она наверняка в городе.

– Боже праведный! – взорвался Моран. – Да что такой жалкий слабак может сделать для Килинн? Ты даже от мыши ее не защитишь! – Он глубоко вздохнул, а потом продолжил уже более спокойно: – Осгар, твое место рядом с больными и умирающими. Делай то, для чего создал тебя Господь, а спасать людей предоставь мне.

– Но я действительно думаю… – начал было Осгар, но ювелир резко перебил его:

– Чтобы я когда-нибудь еще повез хоть одного святошу!

И прежде чем Осгар успел что-нибудь сказать, Моран запрыгнул в повозку, развернул лошадь и погнал ее в обратную сторону.

Больше по дороге они никого не встретили. Налетчики куда-то исчезли. Тело убитого крестьянина уже унесли в дом. Когда вдали показался тот маленький монастырь, где они провели прошлую ночь, Осгар попросил своего спутника остановиться.

– Наверное, ты прав, – с сожалением сказал он. – Я должен быть там, где я нужнее. А сейчас я нужен в том монастыре. Высади меня здесь, дальше я пойду пешком. Так ты быстрее доберешься до Дифлина. – Осгар немного помолчал. – Можешь мне пообещать кое-что? Не мог бы ты заехать в Ратмайнс? Тебе по пути. Проверь, там ли еще Килинн, не нужна ли ей помощь. Сделаешь это для меня?

– Сделаю, – согласился Моран.

Осгар уже спрыгнул на землю, но тут ему в голову пришла неожиданная мысль.

– Дай-ка мне одеяло, – сказал он.

Пожав плечами, Моран выполнил его просьбу.

– Хорошо… – Быстро стянув с себя монашескую рясу, Осгар завернулся в одеяло, а рясу бросил Морану. – Надень это, – крикнул он. – Может пригодиться по дороге в Дифлин.

Зарево огня и дым над Дифлином с каждым часом становились все сильнее, но виной тому были не разрушения, а огромные костры, которые манстерцы разожгли в своем лагере, разбитом между городской стеной и равниной вокруг Тингмаунта.

Килинн с тревогой смотрела на черный дым и спрашивала себя, как же ей поступить, когда вдруг увидела двух мужчин. Быть может, они смогут помочь, с надеждой подумала она.

В Ратмайнс она приехала накануне вечером. Едва услышав новости о битве при Гленмаме, Килинн решила оставить детей брату в Дифлине, а самой ехать в их поместье, чтобы подождать там мужа на случай, если он отправится домой. По дороге она видела воинов Бриана и несколько солдат разбитой армии, которые возвращались по домам. Хотя огромный лагерь манстерцев и находился за городскими стенами, ворота Дифлина были открыты. Люди проходили свободно, никто их не останавливал. Но напрасно стояла она, вглядываясь в лица людей, Кормака среди них не было.

В поместье не было ни души. Видимо страшась солдат Бриана, все ее слуги разбежались, и Килинн оказалась совершенно одна. Их дом стоял чуть в стороне от дороги, поэтому случайно сюда забрести никто не мог. Однако ей пришлось набраться храбрости, чтобы провести ночь в пустом доме, и лишь мысль о том, что муж найдет ее здесь, поддерживала ее.

Так и случилось.

Он и правда появился, полчаса назад. Если бы Килинн не узнала его лошадь, то не поняла бы, что этот окровавленный человек в разорванной одежде, который едва держался в седле, и есть ее возлюбленный муж, пока он не свалился к ее ногам. Раны его были ужасны. Она даже подумала, что он вряд ли выживет. Один Бог знает, каких усилий ему стоило вообще удержаться на лошади и добраться сюда в таком состоянии. Она кое-как втащила мужа в ворота, потом промыла и перевязала часть его ран. Кормак тихо стонал и только смотрел на нее. Говорить он почти не мог. Делая то немногое, что могло бы ему помочь, Килинн судорожно думала, как же ей быть. Отвезти его к брату в Дифлин? Или лучше оставить здесь, а самой отправиться за подмогой? Тогда-то она и увидела, что к их дому направляются двое мужчин.

Это были солдаты. Из армии Бриана. Выглядели они вполне дружелюбно, когда подошли к ней. Один взглянул на Кормака и покачал головой:

– Вряд ли он выкарабкается.

– Да, – согласился второй. – Не судьба ему.

– Пожалуйста! – взмолилась Килинн. – Он может вас услышать!

Мужчины переглянулись. Они словно прикидывали, как им лучше поступить. Тот, что был постарше на вид, больше улыбался и держался не так развязно, как его напарник. У него было большое круглое лицо. Он-то и заговорил первым.

– Тогда, может, добьем его? – сердечным тоном поинтересовался он.

– Ну, если тебе так хочется, – откликнулся второй.

У Килинн сжалось сердце.

– Убить мы его всегда успеем, давай сначала развлечемся с его женщиной. Вдруг он захочет на это полюбоваться. – Круглолицый повернулся к Килинн. – Ты как думаешь?

Она похолодела от ужаса. Можно было закричать, вот только кто бы ее услышал? Будь у нее какое-нибудь оружие, она могла хотя бы попытаться защитить себя. И пусть они наверняка убьют ее, лучше погибнуть в бою. Килинн быстро оглянулась по сторонам.

Ну конечно. Ведь у ее мужа есть меч. Она вдруг увидела, что Кормак смотрит на нее, как будто пытается ей что-то сказать. Что у него есть оружие? Что он предпочитает пасть в схватке? Что не готов видеть, как ее насилуют?

Да, пронеслось в голове Килинн. Другого выхода нет. Она бросилась к мужу.

Но они ее поймали. Схватили за талию. И она не могла пошевелиться. А потом услышала чей-то крик за воротами. И завизжала.

А в следующее мгновение, к ее огромному изумлению, появился какой-то монах. В руке он держал меч.

Моран сразу предложил Килинн отвезти их с мужем в маленький монастырь под Дифлином.

– Там о нем смогут хорошо позаботиться, да и под защитой монахов сейчас безопаснее всего.

Ему очень хотелось догнать ее обидчика. Круглолицего он сразу смертельно ранил, но второй мерзавец, к большому сожалению Морана, сумел улизнуть. Однако сейчас у Морана были дела поважнее, и от погони пришлось отказаться.

Дядя Осгара с радостью провел их в дом и без устали восхвалял своего племянника, после того как Моран деликатно сообщил ему, что лишь благодаря Осгару он смог добраться сюда. А еще настоятель любезно поделился с ними теми новостями, что ему удалось узнать. Хотя он был уже довольно слаб и начинал заметно сдавать, но события последних дней как будто вдохнули в него новые силы.

По его словам, Бриан действительно разбил лагерь у крепостных стен.

– Он тут собирается провести все рождественские дни, – сказал настоятель.

Битва при Гленмаме стала настоящим бедствием для Ленстера. Смерть собрала там богатый урожай, и поток раненых все еще продолжал поступать в город. Король Дифлина сбежал на север, в Ульстер, но за ним сразу отправили погоню. Кровавые расправы с дифлинцами Бриан учинять не стал, зато взял с них огромную дань.

– Он их просто обобрал! – воскликнул старый монах с мрачным удовлетворением человека, ставшего свидетелем хорошей потасовки. – Бог свидетель, он их раздел до нитки. Потребовал по возу серебра с каждого дома!

Конечно, настоятель преувеличивал, и все же Моран еще раз порадовался, что спрятал собственные ценности. Король Манстера тоже не терял времени даром, устанавливая свою политическую власть в провинции.

– Он уже держит у себя короля Ленстера, захватил заложников от каждого вождя, от каждой церкви и каждого монастыря в придачу. Даже моих двух сыновей взял! – добавил старик не без гордости.

Ничего необычного в том, что короли брали в залог людей из больших монастырей, не было. Ведь даже если эти монастыри и не принадлежали какому-нибудь могущественному местному роду, который следовало держать в узде, они были достаточно богатыми, чтобы нанимать солдат, а то и вовсе имели собственную вооруженную гвардию. Однако то, что сам король призвал сыновей старого настоятеля, придавало их маленькому монастырю весомость, которой их предок Фергус наверняка бы гордился.

Старик спросил Морана, собирается ли он отправиться в город, и, получив утвердительный ответ, заметил:

– Остмены сейчас главные враги. Но ты ведь не остмен, ты известный в Дифлине человек… даже если одет в монашескую рясу! – сухо добавил он. – Не знаю, как на это посмотрят манстерцы. Я бы на твоем месте держался от них подальше.

Моран поблагодарил настоятеля за совет, но последовать ему, к сожалению, не мог.

– Я буду осторожен, – пообещал он и, оставив повозку в монастыре, отправился в город.

Со дня его отъезда улицы Дифлина почти не изменились. Моран ожидал увидеть поваленные изгороди, может быть, даже сгоревшие соломенные крыши, но, видимо, жители города проявили мудрость и решили принять свою судьбу без сопротивления. Повсюду лениво бродили группы вооруженных людей. Фиш-Шэмблс была заставлена телегами с провизией, в маленьких дворах теснились свиньи и коровы. Все говорило о том, что захватчики хорошо подготовились к рождественским пиршествам. Многие дома были, судя по всему, захвачены манстерцами, и Моран с тревогой думал, что же случилось с его собственным домом, ведь он просил жену Харольда переехать к ним вместе со всей семьей на время его отсутствия. Поэтому он, конечно же, первым делом направился туда.

У ворот он увидел двух вооруженных солдат. Они стояли, прислонившись к изгороди, один был явно пьян. Моран повернулся ко второму и спросил, дома ли женщина.

– Эта та, что из остменов, с детьми?

Моран кивнул. Солдат пожал плечами:

– Их увели. К причалу, я думаю.

– И что с ними собираются сделать? – небрежным тоном спросил Моран.

– Продадут. В рабство. – Солдат ухмыльнулся. – Женщин и детей. Вот ведь как все поменялось: продают не нас, а остменов. И каждый, кто сражался за короля Бриана, получит свою долю. На этот раз вернемся домой богачами.

Моран заставил себя улыбнуться, но в душе проклинал себя. Неужели он сам навлек беду на семью своего друга, когда убедил их перебраться из поместья в Дифлин?

Он хотел тут же побежать к деревянному причалу и попытаться найти их, но быстро сообразил, что это не слишком умно, ведь он совершенно не представляет, как им помочь. Сначала нужно побольше разузнать. Поэтому он отправился в дом отца Килинн и рассказал ему, где его дочь.

– Люди Бриана уже побывали здесь, – сообщил старый торговец, а еще добавил, что мужа Килинн обложили данью, пока его не было. – Он должен двести коров, да еще старшего сына в залог, – мрачно сказал он. – Я уже потерял половину своего серебра и все драгоценности жены. Что до тебя, – предостерег он Морана, – если эти парни из Манстера узнают, кто ты, тебе достанется так же, как и всем нам.

Когда Моран рассказал ему о несчастье с семьей Харольда, старик ничем не смог его ободрить. Недалеко от причала уже находилось несколько сотен человек, в основном женщин и детей. Их очень хорошо охраняли, и каждый день привозили туда новых пленников. Так что, посоветовал торговец, туда лучше не соваться.

Вскоре после ухода от отца Килинн Моран уже осторожно пробирался к причалу. То, что случилось с семьей его друга, было ужасно, но все же не так удивительно. Рынки рабов всегда пополнялись людьми, проигравшими сражения или захваченными во время налетов викингов. И хотя Морану было трудно смириться с этим, но король Бриан просто делал то, что было понятно всему северному миру.

Для начала Моран решил узнать, где именно держат семью Харольда, и, если получится, попытаться как-то связаться с ними, чтобы по крайней мере хоть немного утешить их и дать надежду. А уж потом нужно будет подумать о том, как их вызволить. Вряд ли ему удастся просто выкрасть их и увести из-под охраны. К тому же все могло осложниться еще больше, если Астрид разлучили с детьми, ведь их могли продавать на разных рынках. Можно было, конечно, подкупить стражу, но Моран на это не особо рассчитывал. С большей вероятностью, скорее всего, удалось бы выкупить их у манстерцев за полную рыночную цену. Но тогда ему пришлось бы объяснять, кто он такой, а это наверняка ни к чему хорошему не привело бы. Чего доброго, сам окажешься на невольничьем рынке, мрачно подумал Моран.

Вся гавань была запружена кораблями. Никто не обратил на него внимания, когда он быстро прошел вдоль причала и направился дальше. Справа из переулка вышло несколько вооруженных людей. Моран остановился и стал ждать, пока они пройдут мимо.

Но они не прошли мимо. Не успел он опомниться, как его схватили за руки. Сначала он пытался вырваться, но быстро понял, что это бесполезно, и как-то сразу успокоился.

– Чего вы хотите, ребята? – спросил он. – Куда вы меня ведете?

Смуглый офицер с властным лицом, который, очевидно, был у них старшим, подошел к Морану почти вплотную и улыбнулся:

– Хотим насладиться твоим обществом, Моран Макгоибненн. Куда мы тебя ведем? К самому королю Бриану Бору. – Он повернулся. – Ты ведь не хочешь заставлять его ждать, верно?

Ждать пришлось самому Морану. И ждал он почти до вечера. Что сулила эта встреча, он знать не мог, но, несмотря на волнение, с любопытством ожидал знакомства с королем Манстера, чей талант и честолюбие подняли его почти до самых вершин власти. Чтобы скоротать время, Моран постарался вспомнить все, что знал о Бриане Бору.

Он был младшим сыном своего отца Кеннетига; семья их жила возле переправы через реку Шаннон. Моран слышал, что уже в самом раннем детстве какой-то филид предсказал Бриану, что его ждет особая судьба и что, родившись у брода, он у брода и умрет. Что ж, сейчас Бриан находился рядом с Аха-Клиах и, судя по всему, на здоровье не жаловался. Все, как один, утверждали, что он любит женщин. Но кто же их не любит? Он был женат трижды. Вторая его супруга, сестра короля Ленстера, оказалась весьма темпераментной особой. До их свадьбы она уже успела побывать замужем и за королем Дифлина, и за верховным королем О’Нейлом. Прежде чем Бриан решил с ней расстаться, она все же подарила ему чудесного сына.

Очень многие, насколько слышал Моран, полагали, что именно этот развод и посеял вражду между Брианом и королями Ленстера и Дифлина, но один вождь, хорошо знакомый с королем Ленстера, заверил Морана, что это вовсе не так.

– Может, ему это и не понравилось, но он ведь знает свою сестру, – сказал он ювелиру.

К тому же развод для королевских семей острова был делом вполне обычным. Сам же Моран считал, что причиной нелюбви к Бриану стала обычная зависть, которую неизбежно вызывают люди, поднявшиеся так высоко и так стремительно. А вот отваги короля Манстера никто не отрицал. Это признавали даже его недруги. «Неутомим и бесстрашен» – так говорили о нем. И еще говорили, что в свои почти шестьдесят он все еще полон сил и энергии.

Так оно и оказалось. Уже в сумерках Морана наконец отвели во дворец короля Дифлина, где теперь восседал Бриан. В центре огромного зала горел огонь, вокруг стояло несколько человек. Одного из них Моран сразу узнал – это был богатый купец, привозивший на остров янтарь. Человек, который стоял рядом с купцом, при его появлении обернулся, и Моран решил, что это и есть Бриан Бору.

Ростом король был не очень высок, чуть выше среднего. У него было вытянутое лицо, тонкий нос и очень умные глаза. В темно-каштановых волосах чуть поблескивала седина. Глядя на его приятные черты, Моран вдруг подумал, что из него мог бы получиться священник, пока Бриан не шагнул в его сторону. Двигался южный король с грацией дикой кошки.

– Я знаю, кто ты. Тебя искали, – начал он без долгих предисловий. – Где ты был?

– В Келлсе, Бриан сын Кеннетига.

– Понятно. И ты надеялся там спасти от меня свое добро. Мне сообщили, что в твоем доме почти ничего не осталось. Но бунтовщики должны платить за свою непокорность, ты знаешь это.

– Я не бунтовщик. – Это было чистой правдой.

– Так ли?

– Вон тот человек может тебе подтвердить. – Моран показал на торговца янтарем. – Я говорил дифлинцам, что сопротивляться тебе – ошибка. Им это не понравилось. Вот я и уехал.

Король Бриан повернулся к торговцу янтарем, и тот кивнул в подтверждение слов Морана.

– Тогда почему ты вернулся? – резко спросил король.

Моран во всех подробностях рассказал о своем путешествии, о том, как помог добраться до монастыря Осгару и монахине, о том, как узнал, что жену Харольда и его детей увели. Правда, о происшествии в Ратмайнсе и о том, что он отвез Килинн с мужем в монастырь, Моран благоразумно промолчал и очень надеялся, что королю ничего об этом не известно.

– Ты вернулся ради своих друзей? – Бриан развернулся к остальным и заметил: – Этот человек неглуп, значит он должен быть храбр. – Снова взглянув на Морана, он холодно продолжил: – Как я вижу, ты большой друг остменов.

– Это не так.

– Твоя жена из семьи остменов. – Король говорил тихо, но угроза в его голосе явно предупреждала о том, что обманывать его не стоит. – Может, ты поэтому и поселился здесь. Любишь остменов?

Неужели король Бриан играл с ним как кошка с мышкой?

– На самом деле, – спокойно произнес Моран, – сюда меня привез отец, когда я был еще мальчиком. – Он даже улыбнулся, вспомнив то давнее путешествие вдоль древних курганов над Бойном. – Наша семья принадлежит к известному роду ремесленников, его почитали короли еще со времен святого Патрика. И мой отец ненавидел остменов. Но он верил, что у Дифлина большое будущее, поэтому и привез меня сюда.

– Он и теперь так думает? Если, конечно, он еще жив, этот мудрец. – Трудно было понять, говорит он серьезно или насмехается.

– Он давно умер.

Король Бриан молчал. Казалось, он что-то обдумывал.

– Когда я был молод, Моран Макгоибненн, – шагнув ближе, наконец заговорил король, но так тихо, что слышал, наверное, один только Моран, – я ненавидел остменов. Они вторглись в наши земли. Мы сражались с ними. Однажды я даже поджег их порт в Лимерике. Как по-твоему, это был умный поступок?

– Думаю, ты преподал им урок.

– Возможно. Но урок-то был нужен мне, Моран Макгоибненн. – Бриан снова помолчал, а потом вложил в ладонь Морана какой-то маленький предмет. – Как думаешь, что это такое?

Это оказалась серебряная монетка. Король Дифлина начал чеканить такие всего два года назад. Морану они казались не слишком красивыми, хотя и вполне сносными.

– Римляне чеканили монеты тысячу лет назад, – продолжил Бриан, не дожидаясь его ответа. – Чеканят их и в Париже, и в Нормандии. Датчане чеканят свои монеты в Йорке, у саксов есть монетный двор в Лондоне и еще в нескольких городах. А где же чеканят монеты этого острова? Нигде, кроме порта остменов в Дифлине. О чем это тебе говорит, Моран?

– О том, что Дифлин – самый большой порт на острове и что мы торгуем с другими странами.

– И все же наши вожди до сих пор продолжают исчислять свои богатства по количеству скота. – Король вздохнул. – На этом острове сосуществуют три государства, Моран. Исконное, с его лесами и пастбищами, ратами и поместьями, история которого уходит в глубь веков, к Ниаллу Девяти Заложников, Кухулину и богине Эриу; именно из него ведут свой род все наши короли. Кроме того, здесь есть римские владения, это церкви и монастыри с их ученостью и сокровищами, спрятанными за высокими стенами. Это государство наши короли научились со временем любить и почитать. Но теперь появилось еще и третье, где заправляют остмены с их гаванями и торговыми кораблями, которые ходят за дальние моря. И вот это государство мы до сих пор не научились считать своим. – Бриан покачал головой. – Верховный король О’Нейл считает себя великим, потому что удерживает право на Тару и кичится благословением церкви святого Патрика. Но я тебе скажу так: если ему не подвластна флотилия остменов, он не может стать хозяином моря, а без этого он ничто. Пустое место.

– Ты рассуждаешь как остмен, – заметил Моран.

– Потому что я наблюдал за ними. Да, у верховного короля есть королевство, но у остменов за морями целая империя. У верховного короля есть крепость, но, пока у него нет собственных кораблей, она не защитит его. У верховного короля много скота, но по сравнению с остменами он бедняк, потому что в их руках вся торговля. Твой отец не ошибся, Моран, привезя тебя в Дифлин.

Когда Моран уловил истинный смысл его слов, то с новым интересом посмотрел на Бриана. Только теперь он осознал, что, захватив южную половину острова, король Манстера уже взял под свою власть все главные порты викингов. А в некоторых своих походах вовсю использовал водный транспорт на реке Шаннон. Однако его последние слова явно свидетельствовали о том, что его устремления простираются намного дальше той политической власти, которой до сих пор довольствовались короли. Многие полагали, что, если нынешний верховный король без флота викингов все-таки будет смещен, именно Бриан рано или поздно станет претендовать на королевский престол. Но, как понял Моран, он собирался стать совсем другим королем. Казалось, Дифлин интересовал его гораздо больше, чем Тара. Моран подумал, что остмены Дифлина получат совсем не такого правителя, к которому они привыкли, а их глупый бунт уже дал Бриану долгожданный повод заявить о своей власти над этими местами. Моран с уважением посмотрел на короля.

– Остменами Дифлина трудно управлять, – заметил он. – В своих долгих плаваниях они привыкли к свободе.

– Мне это известно, Моран Макгоибненн, – кивнул король. – В Дифлине мне понадобятся союзники. – Он пристально посмотрел на ювелира.

Это звучало как предложение. Моран сразу это понял, хотя и с трудом верил в такую удачу. После того как его схватили у причала, он не знал, чего ожидать. А теперь Бриан Бору предлагал ему дружбу в обмен на преданность и поддержку. Конечно, за это придется как-то расплачиваться, но Моран был уверен, что дело того стоит. И еще он восхищался проницательностью короля Манстера. Бриан смотрел далеко вперед, в то время, когда он сможет стать владыкой всего острова, и даже здесь, подавляя сопротивление в Дифлине, он уже закладывал основы мирного и дружественного правления гаванью. Возможно, подумал Моран, он даже решит когда-нибудь обосноваться здесь.

Он уже собирался заверить короля в своей преданности, когда у входа вдруг послышались громкие голоса, и в зал ворвался командир тех солдат, что привели сюда Морана. Его лицо было залито кровью.

– Бриан сын Кеннетига, на меня напал остмен! – воскликнул он. – Я требую его смерти!

Моран увидел, как сдвинулись брови короля, как потемнели его глаза.

– Где он? – резко спросил Бриан.

Моран увидел, как в зал втаскивают человека, чья фигура показалась ему знакомой, и когда пленника поставили на ноги и схватили за рыжие волосы, поднимая его голову, Моран увидел в свете огня, что это Харольд.

Имени смуглого офицера Моран не расслышал, но тот явно был хорошо знаком Бриану, и когда король коротко кивнул ему, офицер начал рассказывать, что произошло. Несмотря на то что из раны на голове все еще шла кровь, говорил он четко и связно.

Корабль Харольда вошел в устье Лиффи сразу после наступления темноты. Вероятно, команда увидела костры у Тингмаунта, но решила, что там празднуют христианское Рождество. Они пришвартовались у деревянного причала и тут же были задержаны караульным; тот выяснил имя Харольда и послал за офицером, который теперь и явился в королевский зал.

– Когда я пришел на причал, – объяснял офицер, – мои люди велели этому остмену, – он показал на Харольда, – выйти вперед. Но как только я к нему приблизился, он развернулся и схватил какую-то палку, что там лежала. Я не успел достать меч, как он уже ударил меня этой палкой по лицу. Он очень проворный, – заметил мужчина не без уважения, – и сильный. Только втроем и смогли его удержать.

Однако было очевидно, что Харольда не просто удерживали. Его сильно ударили по голове, а потом жестоко избили. Когда Харольда внесли в зал, он был без сознания и только теперь начал приходить в себя. Король подошел к нему, схватил за волосы и откинул назад его голову, чтобы посмотреть в лицо. Харольд открыл глаза, но взгляд их был затуманен. Морана он тоже не видел, как и всех остальных.

– С тобой говорит король, – произнес Бриан. – Ты это понимаешь?

В ответ раздалось невнятное бормотание.

– Ты напал на моего офицера. Он желает твоей смерти. Что скажешь?

– Сначала я убью его. – Голос Харольда звучал глухо, но слова можно было разобрать безошибочно.

– Ты осмеливаешься не повиноваться мне?! – воскликнул король.

Вместо ответа Харольд неожиданно вывернулся из рук двоих мужчин, державших его. Бог знает, подумал Моран, откуда только у него взялись силы. Увидев офицера, Харольд бросился к нему. Его остановил сам Бриан, до того как захваченные врасплох солдаты успели поймать Харольда и швырнуть на пол. Один из них с силой опустил маленькую дубинку на его голову. Моран невольно рванулся вперед, чтобы вмешаться, но в эту минуту Бриан вскинул руку, и все застыли. Было видно, что король в ярости.

– Довольно! Ничего больше не желаю слышать. Видно, кто-то из этих остменов так и не усвоил урока. – Он повернулся к офицеру. – Уведи его.

– И что с ним делать? – спросил тот.

– Убей! – Лицо короля Бриана было твердым и неумолимым.

Вот теперь Моран действительно видел перед собой того самого человека, который уничтожил порт викингов в Лимерике и выиграл два десятка сражений. И когда такой человек теряет терпение, только остолоп станет перечить ему. Но, похоже, выбора у Морана не оставалось.

– Бриан сын Кеннетига! – вскрикнул он.

Король обернулся:

– В чем дело?

– Этот человек – мой друг. Тот, о котором я тебе рассказывал.

– Тем хуже для тебя. И для него. И для его проклятой семьи в загоне для рабов. – Король устремил на него гневный взгляд, словно подзадоривая продолжить спор.

Моран глубоко вдохнул:

– Я просто подумал, что на него это совсем не похоже. Должна быть какая-то причина.

– Причина в том, что он дурак и бунтовщик. Других нет. И за свою дерзость он заплатит смертью. А ты, Моран Макгоибненн, если дорожишь моей дружбой, больше не станешь об этом заикаться.

Солдаты поволокли Харольда к выходу. После удара дубинкой он снова потерял сознание. Моран сделал еще один глубокий вдох:

– Ты позволишь мне поговорить с ним? Возможно…

– Довольно! – взревел Бриан. – Хочешь умереть вместе с ним?

– Ты меня не убьешь, Бриан сын Кеннетига, – произнес Моран спокойно и решительно, слова вырвались сами собой, он даже не успел осознать, что говорит.

– Вот как? – Глаза короля сверкнули гневом.

– Да, – невозмутимо ответил Моран, – потому что я лучший мастер по серебру в Дифлине.

На мгновение Моран испугался: а что, если он ошибся? В зале стало очень тихо. Король стоял, не поднимая глаз и явно обдумывая, как поступить дальше. Наконец после долгого молчания он неохотно проворчал:

– У тебя железная выдержка, Моран Макгоибненн. – И, бросив на ювелира холодный взгляд, добавил: – Не злоупотребляй моей благосклонностью. Мою власть следует уважать.

– В этом нет сомнений. – Моран склонил голову.

– Хорошо, Моран Макгоибненн, вот мое решение. Либо твой друг будет жить, но присоединится к своей семье в загоне для рабов, либо он умрет, и тогда его семья получит свободу. Дай мне знать, что он выбрал, до того как я сяду ужинать. – С этими словами он отвернулся.

Морану хватило ума больше ничего не говорить. Харольда выволокли из зала, и Моран с грустью пошел следом.

Какой ужасный выбор, думал Моран, такой же коварный и безжалостный, как все кельтские предания древних времен. Бриан ясно дал понять, что он имеет дело с истинным королем. Никакой надежды на то, что правитель Манстера передумает, не было. Да, выбор труден, но кто сделает его? Если Харольд очнется, он, несомненно, предпочтет смерть ради спасения своей семьи. А если он так и не придет в себя, выбор придется делать самому Морану. Как ему тогда поступить? Не лучше ли сохранить жизнь друга и оставить его родных в заточении? Позже он смог бы выкупить их. Но что, если король не позволит ему это сделать и их увезут за море, чтобы продать в рабство в другой стране? Харольд никогда не простит ему этого.

Их молча провели через двор к небольшому деревянному строению. Моран надеялся, что прохладный вечерний воздух поможет его другу очнуться, но Харольд по-прежнему был в забытьи. Когда их обоих втолкнули внутрь, стражник остался у двери снаружи.

В темной комнате горела единственная свеча и небольшой очаг. Моран сел у огня. Харольд лежал на полу с закрытыми глазами. Время шло. Моран попросил воды и, когда ее принесли, осторожно смочил лицо Харольда. Вскоре Харольд застонал. Моран приподнял его голову и попытался влить немного воды другу в рот. Ему показалось, что несколько капель попало внутрь, потому что Харольд снова застонал, но, хотя веки его чуть дрогнули, он все еще был без сознания.

Спустя еще час пришел один из стражников и заявил, что король Бриан ждет ответа. Моран объяснил ему, что его друг так и не пришел в себя.

– Ты должен дать ответ, – неумолимо повторил стражник.

– Боже праведный, да я-то что могу сказать? – не выдержал Моран.

Он посмотрел на Харольда. Казалось, тот спал. Все-таки норвежец был очень силен, и это вселяло надежду. Моран чувствовал, что Харольд вот-вот очнется, нужно только немного подождать. Сам он так и не решил, какой ответ дать королю Манстера.

– Я вообще не понимаю, что там произошло, – раздраженно произнес он. – С чего он вдруг напал на вашего офицера?

– Не знаю, – ответил солдат, – но скажу тебе одно: Сигурд ничего ему не сделал. Идем.

– Ну, раз надо… – рассеянно пробормотал Моран и пошел вслед за стражником.

Но когда они дошли до середины двора, он вдруг остановился и резко повернулся к стражнику.

– Погоди-ка, – сказал он. – Как, ты сказал, его зовут… ну, того офицера, на которого напал мой друг?

– Сигурд. Дежурный офицер.

Сигурд. Имя викингов. Насколько он мог судить, тот темноволосый парень не был викингом, но ничего необычного в том, что викинги носили кельтские имена, и наоборот, в те времена не было, да еще в портовых городах. Значит, Сигурд. Морану и в голову не приходило, что имя офицера может иметь какое-нибудь значение. Он попытался представить себе, как все было. Суматоха на причале, неожиданно подошедший темноволосый человек…

– Ты был там, когда это случилось? – спросил он стражника.

– Был.

– Кто-нибудь произнес его имя?

Мужчина немного подумал.

– Пришел Сигурд. Мы сказали остмену: «Иди вперед. Наш человек хочет тебя видеть». Потом я крикнул: «Вот он, Сигурд!» И как только Сигурд подошел ближе, этот остмен глянул на него и…

Но Моран уже не слушал. Он уже вбегал во дворец.

– Я знаю, Бриан сын Кеннетига! – закричал он. – Я знаю, что там произошло!

Не обращая внимания на гневный взгляд короля, Моран начал свой рассказ. Он не повиновался, даже когда король велел ему замолчать. Даже когда стражники уже собирались выволочь его из зала, он продолжал говорить. И он добился своего: король слушал.

– Значит, он подумал, что мой человек Сигурд и есть тот самый датчанин, который поклялся его убить?

– Никаких сомнений! – воскликнул Моран. – Ты только представь: в темноте подходит похожий человек, Харольд слышит его имя, да еще в том самом месте, где они прежде встречались!

– Ты клянешься, что твоя история – правда?

– Клянусь на святой Библии! Клянусь собственной жизнью, Бриан сын Кеннетига! Другого объяснения нет!

Король Бриан долго и пристально смотрел на него:

– Полагаю, ты хочешь, чтобы я его пощадил.

– Хочу.

– И, разумеется, освободил его жену и детей.

– Конечно, я бы попросил и об этом.

– Как ты понимаешь, все имеет свою цену. Ты станешь после этого моим преданным другом, Моран Макгоибненн?

– Безусловно.

– До самой смерти? – Король посмотрел ему прямо в глаза.

Моран колебался лишь мгновение, но только потому, что был честен.

– До самой смерти, Бриан сын Кеннетига, – ответил он.

И тогда Бриан Бору улыбнулся.

– Взгляните на него! – обратился он ко всем, кто находился в зале. – Перед вами человек, который если уж клянется быть вашим другом, то говорит это искренне. – Он снова повернулся к Морану. – Я подарю жизнь твоему другу, Моран, если ты ручаешься за его будущую преданность мне и если он заплатит пять серебряных монет моему офицеру Сигурду, который не причинял ему никакого вреда. А его жену и детей ты можешь выкупить сам. Мне понадобится серебряная чаша, чтобы подарить ее монастырю в Келлсе. Сможешь сделать ее к Пасхе? – (Моран кивнул.) – Не сомневаюсь, она будет прекрасна, – с улыбкой добавил король.

Такой она и была.

Назад: Викинги

Дальше: Стронгбоу