Викинги

981 год

I

Рыжеволосый мальчик во все глаза смотрел на корабль.

Была уже почти полночь. Бледно-серое небо отражалось в воде, и казалось, что море кто-то присыпал серебряной пылью. Мальчик уже встречал людей, приплывших с далекого севера, где солнце не гаснет и в полночь и где летом подолгу не бывает тьмы. Даже здесь, в Дифлине, ночь почти не опускалась. Лишь на час или чуть больше становилось достаточно темно, чтобы увидеть редкие звезды, но все остальное время недолгого отсутствия солнца воздух был наполнен странным мерцающим сумраком, обычным для середины лета у северных морей.

Корабль двигался бесшумно. Он подходил к берегу с юга. Веслами гребцы не пользовались, и легкий ветер нес судно к устью Лиффи вдоль северного берега с белеющими песчаными отмелями.

Вообще-то, Харольд должен был сейчас спать сладким сном в своем доме в большом поместье, а не сидеть на берегу. Но иногда, в такие теплые ночи, он тайком выводил своего пони и отправлялся сюда, чтобы полюбоваться величественными жемчужно-серыми водами залива, которые необъяснимо притягивали его к себе, как Луна притягивает приливы и отливы.

Таких больших кораблей он еще никогда не видел. Своими длинными очертаниями драккар напоминал огромного морского змея, а его высоко загнутый нос резал воду так же легко, как топор врезался бы в расплавленный металл. Большой квадратный парус вздымался над песчаными островками, закрывая часть неба, и даже в сумерках мальчик видел его цвет: черно-охристый, как высохшая кровь. Потому что это был корабль викингов.

Но Харольд не боялся. Ведь он и сам был викингом, и земли эти теперь тоже принадлежали викингам.

Поэтому он просто смотрел, как черный морской змей под грозным парусом скользит мимо к долгожданному устью Лиффи, и знал, что на борту его не только вооруженная до зубов команда – времена-то были опасные, – но и много дорогих товаров. Возможно, на следующий день ему удастся убедить отца взять его с собой, чтобы все как следует рассмотреть.

Этого парнишку он заметил не сразу – народу на причале в тот день было много. Харольд даже не видел его, пока он не заговорил.

Все сложилось так, как мальчик и хотел. Его отец, Олаф, согласился взять сына с собой в порт. День выдался ясным, когда они выехали из поместья и направились через Долину Птичьих Стай. Легкий свежий ветерок приятно холодил щеки; небо сияло синевой, а солнце весело посверкивало в рыжих волосах Олафа.

Его отец был самым лучшим: самым храбрым, самым красивым. Правда, бывал и строгим. Когда Харольд помогал ему по хозяйству, отец частенько заставлял его работать немного дольше, чем мальчику хотелось бы. Но если он начинал уставать, отец обязательно рассказывал какую-нибудь смешную историю, и сил сразу прибавлялось. Однако было еще кое-что. Находясь с матерью и сестрами, Харольд всегда знал, что его любят, и был счастлив. Только вот свободным себя не чувствовал. А когда отец подхватывал его сильными руками, сажал на спину небольшой лошадки и разрешал ехать рядом со своим великолепным скакуном, Харольд был не просто счастлив. В его хрупкое тело как будто вливался мощный поток силы, а яркие голубые глаза наполнялись особенным светом. Именно в такие минуты он понимал, что значит быть свободным. Свободным, как птица в небе. Как викинг в море.

Прошло уже почти двести лет с тех пор, как скандинавские викинги начали свой грандиозный поход по северным морям. Да, на суше в древнем мире происходила великая миграция; морские торговцы – греки и финикийцы – строили порты и поселения вдоль большинства побережий, известных античной цивилизации. Но никто прежде в человеческой истории не отваживался на такое рискованное предприятие, какое затеяли морские разбойники викинги, дойдя до океана. Пираты, купцы, исследователи – они вышли из своих северных фьордов на стремительных кораблях, и вскоре по всей Европе люди уже вздрагивали от страха, если видели в море их квадратный парус или если замечали издали их большие рогатые шлемы на берегу реки.

От Швеции викинги отправлялись по широким русским рекам; выйдя из Дании, они сначала опустошили, а потом заселили северную половину Англии. Викинги добирались на юг до Франции и до Средиземноморья – Нормандия и Норманнская Сицилия были их колониями. Отправлялись они и на запад, к островам Шотландии, к острову Мэн, к Исландии, Гренландии и даже к Америке. И именно светловолосые викинги из Норвегии добрались до чудесного острова к западу от Британии, обследовали его природные заливы и, преобразовав его кельтское название Эрин, впервые дали острову норвежское имя Ирландия.

Харольд знал, как его предки пришли в Ирландию. Эта история казалась ему такой же прекрасной, как любая из скандинавских саг, что рассказывал отец. Почти полтора столетия прошло с тех пор, как огромная флотилия из шестидесяти кораблей вошла в устье Лиффи.

– И дед моего отца, Харольд Рыжеволосый, был среди тех людей, – с гордостью говорил ему отец.

Когда довольно внушительный отряд на веслах подошел к Плетеной переправе в верховье реки, викингов ждало разочарование. Кроме могильных холмов, они нашли здесь только небольшой рат, защищенный молом, темную заводь да крошечный монастырь на высоком берегу, которому здешний вождь, как видно, придавал большое значение. А вот норвежцы, будучи язычниками, никакого смысла в монастыре не видели. Двадцать вооруженных мужчин едва могли поместиться в каменную часовню, где нашли только скромный золотой крест и какую-то чашу, которые и вынесли на свою голову.

Но если ни в рате, ни в монастыре грабить было нечего, само место викингам приглянулось сразу же. Здесь, на речной переправе, сходились древние кельтские дороги; небольшой залив был отлично защищен, а плодородная почва обещала хороший урожай. Да и земли вокруг рата были удобны для обороны.

Норвежцы остались здесь. Хотя история знает их как викингов или норманнов, сами себя они чаще называли остменами – поселенцами с востока. Очень скоро недалеко от переправы, вверх по течению реки, берег начал застраиваться их домами, сделанными из бревен и соломы; появилось и кладбище. Узнав, что темная заводь называется Дуб-Линн, норвежцы стали произносить это название по-своему: Дифлин. Но викинги не ограничились только этой маленькой гаванью. Скандинавские поселения появились повсюду к северу от устья Лиффи. В одном таком поселении и жила семья Харольда. И так уж получилось, что старая Долина Птичьих Стай приобрела еще одно кельтское название: Фине Гал – Земля чужаков, Фингал.

В тот день, когда предок Харольда вместе с норвежской флотилией прибыл в Дуб-Линн, обитатели рата даже не пытались защищаться. Да и что они могли сделать, ведь только на одной ладье викингов помещалось от тридцати до шестидесяти вооруженных воинов. И вот, благодаря такому приему, с этого дня светловолосые норвежцы взяли обитателей поселения под свою защиту.

Нельзя сказать, что последние полтора столетия прошли в мире. У викингов жизнь вообще редко бывала мирной подолгу. Но для Харольда не было ничего прекраснее прибрежной долины Фингал и маленького селения Дифлин. И даже груды серых облаков, плотно закрывавшие небо в тот день, когда они ехали вниз по пологому склону к реке, ничуть не портили мальчику настроения.

Торговый корабль пришел из порта Уотерфорд на южном побережье острова. Вдоль всех берегов Ирландии теперь появилось много портовых городов, почти все построили викинги и дали им свои имена. Торговые корабли викингов, в отличие от военных, которые были узкими и длинными, строились более короткими, массивными и имели больше места для перевозки груза в середине. Корабль из Уотерфорда вез вина с юго-запада Франции, и отец Харольда собирался купить несколько бочонков. Пока отец разговаривал с купцами, Харольд с восхищением разглядывал прекрасные очертания судна, когда вдруг услышал за спиной чей-то голос:

– Эй, ты! Калека! Я с тобой говорю!

Обернувшись, Харольд увидел в толпе бледного черноволосого мальчика лет девяти-десяти, то есть примерно своего одногодка. Несколько человек на его крик повернули головы в сторону Харольда, но рыжий парнишка мало кого интересовал, кроме странного незнакомца, который продолжал буравить его взглядом. Говорил он на норвежском, а не на ирландском, и поскольку Харольд никогда его прежде не видел, то решил, что мальчик, скорее всего, прибыл на корабле. Сначала Харольд хотел сделать вид, что ничего не слышал, но потом, чтобы не выглядеть в глазах этого грубияна трусом, прихрамывая, все-таки пошел к нему. Пока он шел, паренек не спускал глаз с его ног.

– Ты кто такой? – спросил Харольд.

– Это твой отец? – вместо ответа сказал мальчик, кивнув в сторону отца Харольда, который стоял неподалеку. – Вон тот, с такими же рыжими волосами, как у тебя.

– Да.

– Я не знал, – задумчиво произнес мальчик, – что ты хромаешь. Но ведь вторая нога у тебя здоровая? Только левая кривая?

– Да. Но это не твое дело.

– Может, нет. А может, и да. Отчего это?

– На меня упала лошадь.

Лошадь, к которой отец велел ему и близко не подходить. А он не только подошел, но и сел на нее. Она встала на дыбы, потом перепрыгнула через канаву и упала, а левая нога Харольда оказалась придавленной ее тяжестью и была раздроблена.

– А братья у тебя есть?

– Нет. Только сестры.

– Ну, так мне и говорили. Нога-то навсегда кривой останется?

– Наверное.

– Жаль. – Мальчик как-то странно улыбнулся Харольду. – Только не пойми меня неправильно. Мне плевать на твою ногу. Надеюсь, тебе больно. Просто я бы предпочел, чтобы ты не был хромым, когда вырастешь.

– Почему?

– Потому что тогда я собираюсь тебя убить. Кстати, меня зовут Сигурд.

С этими словами он развернулся и быстро скрылся в толпе, а Харольд был настолько изумлен, что к тому моменту, когда он опомнился и попытался догнать темноволосого мальчика, тот уже исчез.

– Так ты знаешь, кто это был? – Харольд рассказал отцу о странном происшествии и с тревогой увидел, как он помрачнел.

– Да. – Олаф немного помолчал. – Если мальчик – тот, о ком я думаю, значит он приехал из Уотерфорда. Он датчанин.

Первому норвежскому поселению в Дифлине едва минуло десять лет, когда явились датские викинги. Захватив уже всю северную часть Англии, они теперь кружили вокруг ирландских берегов, подыскивая места не только для набегов, но и для оседлой жизни. Фактория, основанная на реке Лиффи этими парнями из Норвегии, показалась им весьма привлекательной, поэтому они прибыли туда и заявили:

– Мы тоже хотим здесь поселиться.

Долгие годы после этого гавань переходила то к норвежцам, то к датчанам; иногда они даже делили власть. И все же теперь, хотя здесь по-прежнему оставалось много светловолосых норвежцев, как Харольд и его семья, Дифлином, как и многими другими ирландскими портами, владели уже датские викинги.

– Но почему он хочет убить меня? – спросил мальчик.

Отец вздохнул.

– Это старая история, Харольд, – начал он. – Как ты знаешь, у остменов в Дифлине всегда был враг. Я говорю о верховном короле.

Даже теперь, через шесть столетий после того, как Ниалл Девяти Заложников утвердил свою власть в Таре, его потомки О’Нейлы, как их теперь называли, продолжали удерживать верховный престол и властвовали над северной половиной острова. Викингам никогда не удавалось осесть на северных и западных берегах, напрямую управляемых О’Нейлами, которых ужасно раздражало существование независимого порта норвежцев в устье Лиффи. А все потому, что тамошний правитель уже начал вести себя, как какой-нибудь провинциальный ирландский король. Последний король Дифлина, как он себя называл, женился на принцессе из Ленстера, и его территории теперь включали в себя весь Фингал.

– И он хотел бы заполучить все земли до самого Бойна, а то и дальше, – сказал как-то Харольду отец.

Неудивительно, что могущественные О’Нейлы смотрели на наезжих с неприязнью. С тех пор как появилось поселение, примерно раз в десять лет они пытались выбить оттуда викингов. Однажды, восемьдесят лет назад, ирландцы выжгли все вокруг, и викинги ушли, но всего на несколько лет. А после возвращения скандинавы построили между Аха-Клиах и Дуб-Линном новое поселение с крепкими стенами и надежными укреплениями и возвели прочный деревянный мост через реку. Однако нынешний король О’Нейл был человеком решительным. Год назад в крупном сражении у Тары он разгромил норманнов из Дифлина. Отец Харольда в том сражении не участвовал, но потом они вместе с Харольдом увидели длинный ряд колесниц ирландского короля, пересекавший Лиффи по деревянному мосту. Король пробыл в Дифлине несколько месяцев, а когда он уехал, увезя с собой полные возы золота и серебра, Дифлин снова вернулся под власть викингов. Теперь они должны были платить дань ирландскому королю, но в остальном жизнь шла как обычно.

– Очень давно, – начал Олаф, – когда Дифлин еще принадлежал норвежцам, верховный король однажды напал на нас. И заплатил датчанам, чтобы те помогли ему. Ты когда-нибудь слышал эту историю?

Харольд нахмурился. О битвах викингов и их героических деяниях было сложено много сказаний, но такой он припомнить не мог и покачал головой.

– Остались записи, – тихо сказал отец, – только в наши дни об этом мало кто знает. – Он вздохнул. – Был особый отряд датчан, он совершал набеги на северные острова. Плохие были люди, даже другие датчане их сторонились. Так вот, верховный король предложил им плату, если они помогут ему напасть на Дифлин.

– И они согласились?

– О да… – Олаф скривился. – Мы разбили их. Но история оказалась скверная. Мой прадед – он тогда был ребенком – потерял отца в том походе…

Олаф замолчал. Харольд напряженно ждал, надеясь, что его предок не умер позорной смертью.

– Его убили после сражения, – продолжил наконец Олаф. – Какой-то датчанин подкрался и ударил его в спину, а потом сбежал. Звали того датчанина Сигурд сын Свена. Даже собственные соотечественники презирали его за этот подлый поступок.

– И ему не отомстили?

– Тогда – нет. Датчане сбежали. Но через несколько лет мой дед на торговом корабле попал на северные острова и увидел в одном порту ладью. Ему сказали, что принадлежит она Сигурду и его сыну. Дед вызвал их на бой. Сигурд к тому времени состарился, но силы не потерял, а его сыну было столько же лет, сколько моему деду. Сигурд согласился сражаться на тех условиях, что, если он будет убит, мой дед сразится еще и с его сыном. И мой дед поклялся: «Я снесу головы вам обоим, Сигурд сын Свена, а если у тебя есть еще сыновья, то пусть и они выходят на битву». Разговор шел вечером, а наутро, как только взойдет солнце, был назначен бой. И вот на рассвете мой дед отправился туда, где стояла ладья, но, когда он подошел ближе, ладья вдруг отчалила от берега и двинулась в море. А они смеялись, стоя на палубе, и выкрикивали оскорбления. Тогда мой дед побежал к своему кораблю и стал умолять всех пуститься в погоню за Сигурдом. Ему отказали, ведь он был обычным юношей, поэтому дед так ничего и не смог сделать. Но все знали, что произошло, и Сигурд с сыном прославились как трусы по всем северным морям. Годы шли, и иногда до моего деда доходили слухи о них. Какое-то время они жили на острове Мэн, что между нами и Британией, потом в Англии, в Йорке. Только ни разу не появлялись в Дифлине. А когда мой дед умер, мы больше ничего о них не слышали. Но вот пять лет назад один купец рассказал мне, что в Уотерфорде живет внук Сигурда. Я стал подумывать о том, не отправиться ли мне туда, но… – Олаф пожал плечами. – Слишком много времени прошло. Я убедил себя, что этот внук из Уотерфорда, может, ничего и не знает о такой давней истории, а потом и вовсе решил забыть об этом и ни о чем не тревожился… До сегодняшнего дня.

– Оказалось, семья Сигурда не забыла.

– Похоже, нет.

– Но если ты решил забыть, почему не хочет забыть тот мальчик?

– Позор лег на его родных, Харольд, не на моих. Как видно, у него хотя бы есть гордость, не то что у его предков. Им всегда было плевать на свою дурную славу, а вот ему нет. Поэтому он хочет смыть позор кровью, убив тебя.

– Он хочет отрезать мне голову и показать ее всем?

– Да.

– Значит, однажды мне придется с ним сразиться?

– Если он не передумает. Но это вряд ли.

Харольд задумался. Ему было немного страшно, но он знал: если такова его судьба, надо быть храбрым.

– И что мне делать, отец?

– Готовиться. – Олаф бросил на сына серьезный взгляд. Потом улыбнулся и хлопнул Харольда по спине. – Потому что, когда придет час сражения, Харольд, ты просто обязан победить.

Кузнец Гоибниу посмотрел на курган. Потом схватил сына за руку:

– Да взгляни же наконец!

Шестнадцатилетний юноша покорно уставился, куда было велено. Он толком не знал, что именно должен увидеть, но прекрасно понял: отец отчего-то злится. Поэтому он попытался украдкой проследить за взглядом отца.

Доисторические курганы над рекой Бойн не слишком изменились со времен Патрика. Конечно, многое разрушилось. Входы теперь были скрыты, однако перед ними все еще лежали рассыпанные по земле куски кварца, которые вспыхивали, когда их касался луч солнца. Внизу, в реке Бойн, плавно скользили лебеди и плескались лососи, словно жили здесь еще с тех времен, когда Туата де Данаан ушли в свои сияющие чертоги внутри гор. Но что же так не понравилось Гоибниу? В отличие от его далекого предка, у этого кузнеца были оба глаза. Но когда он о чем-то задумывался, то имел обыкновение закрывать один глаз, а вторым всматривался настолько старательно, что глаз становился непомерно большим. Многих его взгляд приводил в замешательство. И не без причины. Гоибниу никогда ничего не упускал из виду.

– Посмотри на вершину, Моран!

Гоибниу с силой сжал руку сына, нетерпеливо показывая вверх.

И теперь молодой человек заметил, что вершина одного из курганов потревожена. Возле самой середины поросшего травой купола лежали груды камней, а это означало, что кто-то пытался проникнуть в гробницу сверху.

– Варвары! Безбожники! – кричал кузнец. – Наверняка это какой-то проклятый остмен!

Около века назад отряд викингов, которым было интересно, как устроены древние курганы и нет ли там каких-нибудь сокровищ, потратили несколько дней, пытаясь пробраться в один из них. Не зная, что существует скрытый вход сбоку, они пробовали залезть туда через вершину.

– Получилось у них? – спросил Моран.

– Нет, конечно. Там огромные камни, и они тем крупнее, чем глубже ты забираешься. Я видел. Они сдались. – На несколько мгновений кузнец погрузился в молчание, а потом взорвался: – Да как они посмели коснуться самих богов!

Строго говоря, такая вспышка гнева говорила о его некой непоследовательности. Хотя семья кузнеца, как и многие другие, не слишком охотно приняла новую веру после проповедей Патрика, все же они уже почти четыре столетия были христианами. В праздничные дни Гоибниу ходил в церковь при маленьком монастыре неподалеку и торжественно принимал причастие. Родные всегда считали его верным сыном Церкви, хотя в том, что касалось Гоибниу, никогда и ничего нельзя было сказать с уверенностью. И все-таки древняя вера по-прежнему влекла его, как и большинство живущих на острове. Язычество никогда не умирало окончательно. Многие языческие ритуалы, проводимые когда-то во время сева и сбора урожая – разумеется, уже под новыми именами, – были внесены в христианский календарь, и даже некоторые обряды коронации, в том числе и совокупление с кобылицей, все еще жили в людской памяти. Что до старых богов, то они не могли больше именоваться богами, священники объявили их ложными идолами. Они жили лишь в мифах, которые рассказывали барды. Или, с благословения Церкви, могли считаться древними героями, необычными людьми, от которых произошли могучие династии вроде О’Нейлов. Но кем бы ни были древние боги, они принадлежали Ирландии, и не стоило пиратам-викингам осквернять их священные места.

Моран промолчал. Его отец спрыгнул с коня, и они вместе в тишине обошли все курганы. Перед самым большим из них стоял огромный камень с вырезанными на нем переплетенными спиралями. Отец и сын остановились перед ним.

– Наш род раньше жил неподалеку, – печально сказал кузнец.

Двести лет назад кто-то из его предков решил перебраться на северо-запад, в край небольших озер, что в двух днях пути отсюда, с тех пор семья жила там. И этот камень с загадочными спиралями означал для Гоибниу что-то вроде возвращения домой.

– Если ты так ненавидишь остменов, отец, зачем ты решил отправить меня к ним? – Моран наконец осмелился задать вопрос, который не давал ему покоя с той самой минуты, когда отец так разволновался.

Казалось, такой вопрос напрашивался сам собой, но в ответ кузнец холодно взглянул на сына и проворчал:

– Ну и дурак мне достался в сыновья… – И снова погрузился в молчание. Прошло довольно много времени, прежде чем он соизволил что-нибудь объяснить. – Кто обладает самой большой властью на этом острове? – спросил он.

– Верховный король, отец.

– Именно так, – кивнул кузнец. – И разве не правда, что поколение за поколением верховные короли пытаются выбить остменов из Дифлина? – Он угрюмо выговорил норвежское название.

– Да, это так, отец.

– Но в прошлом году, когда верховный король выиграл большое сражение возле Тары и приехал к Лиффи… когда он мог вышвырнуть их оттуда и они бы ничего не смогли сделать, он позволил им остаться и просто взял с них дань. Как по-твоему, почему он так поступил?

– Ну, наверное, потому, что его это устраивало, – предположил Моран. – Ему выгоднее получать дань, чем выгонять их.

– Верно. Гавань – ценное место. Гавани остменов приносят богатство. И лучше за ними присматривать, чем разрушать их. – Кузнец снова помолчал. – Скажу тебе еще кое-что. Как думаешь, сила О’Нейлов нынче так же велика, как прежде?

– Нет.

– А почему?

– Они ссорятся между собой.

Отчасти это действительно было так. Давным-давно могучий королевский дом раскололся на две ветви, известные как северные и южные О’Нейлы. Прежде они в основном искусно избегали разногласий, выбирая верховного короля по очереди. Но последние несколько поколений начались споры. Другие могущественные кланы острова, в особенности короли Манстера на юге, начали покушаться на власть О’Нейлов, ослабляя ее. Один молодой вождь из Манстера по имени Бриан Бору даже чуть было не затеял смуту, проявляя неуважение к королевским особам. О’Нейлы все еще были сильны, взять хотя бы то сражение с викингами из Дифлина, но мелкие ирландские короли уже присматривались к трону. Великая северная власть, как огромный бык, начинала проявлять признаки старости.

– Возможно. Но я бы предложил тебе поискать причину поглубже. О’Нейлов тут винить не стоит. Они не могли предвидеть последствия своих действий. Но когда остмены только начали осаждать наши берега, О’Нейлы были так могучи, что чужаки не смогли построить ни единого порта на их землях. Ни единого. Все порты остменов находятся далеко на юге. Однако такая сила могла оказаться и проклятием. Можешь ответить почему?

– Гавани приносят богатство? – предположил его сын.

– А богатство – это власть. Как думаешь, почему Ниалл Девяти Заложников стал таким могущественным до прихода святого Патрика? Он совершал набеги на Британию. У него были сокровища и рабы, чтобы вознаграждать своих сторонников. Почти все остмены – разбойники и язычники. Но у них богатые гавани. А чем больше у короля подконтрольных гаваней, тем больше у него богатства и могущества. В этом и есть нынешняя слабость О’Нейлов. Гавани больше не на их землях. Поэтому им и нужен Дифлин, самый ценный из всех портов.

– Вот почему ты хочешь меня туда отправить?

– Да. – Гоибниу серьезно посмотрел на сына. Иногда ему казалось, что парнишка уж слишком осторожен. А если и так, теперь это могло помочь ему. Кузнец снова махнул рукой в сторону разрушенного могильника. – Мне никогда не нравились остмены. Но в Дифлине будущее, Моран, и ты туда отправишься.

Она танцевала. Хрупкая, с копной длинных черных волос, она кружилась перед ним в вихре танца, перебирая бледными тоненькими ногами-палочками, а он просто смотрел на нее. Ее звали Килинн, его – Осгар. И глядя на нее, он все время задавал себе один вопрос.

В этот день ему снова придется жениться?

Куда бы вы ни глянули в Дифлине, поселении викингов, всюду видели дерево. Узкие улочки, ведущие вверх и вниз по неровным склонам, были выложены расщепленными бревнами; в извилистых переулках и проходах лежали толстые доски. Все дороги с обеих сторон ограждали плетни из прутьев или частоколы, за которыми виднелись соломенные крыши прямоугольных бревенчатых домов. В пристройках обычно огораживали небольшие загоны для кур, свиней и прочей живности или отдавали их под мастерские. Деревянные стены вокруг домов сдерживали воров и грабителей, а зимой защищали от холодных ветров, дующих с реки и моря. Все это деревянное поселение, занимавшее почти двадцать акров, окружал земляной вал, обнесенный деревянным забором. На берегу был возведен крепкий деревянный причал, у которого стояли несколько ладей. Выше по реке находился длинный деревянный мост, сменивший древнюю Плетеную переправу. Почти все ирландцы до сих пор называли это место его старым именем Аха-Клиах, пусть даже и ходили они теперь по мосту викингов, а не по кельтской гати. Но Килинн, хотя и была ирландкой, называла деревянный городок Дифлином, потому что жила здесь.

– Пойдем в монастырь? – Она вдруг уставилась зелеными глазами на Осгара.

– Думаешь, тебе туда можно? – откликнулся он.

Ей было девять лет, а ему – одиннадцать. И он лучше знал, что правильно, а что – нет.

– Идем! – воскликнула она.

И он, весело покачав головой, пошел за ней. Он все еще не знал, должен ли он жениться.

Маленький монастырь стоял на южных склонах холмов, где над темной заводью Дуб-Линна возвышался старый рат Фергуса. Именно сюда пришли первые викинги, и тогда монастырь защищали наследники старого вождя Уи Фергуса. За прошедшие после смерти Фергуса столетия другие вожди строили свои раты в широкой Долине Лиффи, и их названия сохранились: Ратмайнс, Ратгар, Ратфарнем. Все они располагались недалеко друг от друга. Старый рат Фергуса теперь оказался внутри стен Дифлина, однако небольшой клан Уи Фергуса все еще признавался кланом вождя в этих краях и имел подворье неподалеку.

Глядя на темную заводь и огражденное стенами поселение викингов, Осгар почувствовал, как в груди разлилось тепло. Это ведь был его дом.

Когда норвежские викинги впервые пришли сюда, предок Осгара, тогдашний вождь Уи Фергуса, принял мудрое решение не оказывать чужакам бессмысленного сопротивления. К тому же хозяин рата, как и Фергус задолго до него, к счастью, оказался превосходным скотоводом. Как только викинги причалили к берегу Лиффи, они тут же принялись искать провиант. И вождь, надежно спрятав свой скот в таких местах, где норвежцы вряд ли могли его найти, стал для них незаменимым поставщиком зерна, мяса и живности по вполне справедливой цене. Может, викинги и были разбойниками, но купцами они тоже были. Вождя они уважали. Несмотря на христианскую веру, потомки Фергуса все еще с гордостью хранили фамильную реликвию – древний кубок для питья, сделанный из черепа. Викинги понимали и ценили такое отношение к предкам. Вождь быстро научился говорить на их языке – в той мере, в какой этого было достаточно для ведения дел, и чутко следил, чтобы его подданные не причиняли им неприятностей. Он стал довольно известной фигурой. Пустой земли вокруг хватало, и не было никакой необходимости прогонять старого вождя из его владений. И если он хотел сохранить маленький монастырь, единственную ценность из которого уже увезли, то язычники-норманны ничего не имели против. Монастырь платил им небольшую дань. А монахи зачастую бывали искусны в медицине. Викинги из поселка время от времени ходили в монастырь за лекарствами. Так семья Осгара и жила у древнего Аха-Клиах век за веком.

Пожилой монах вышел к монастырским воротом, где стояли двое детей. Килинн сразу же заявила о своем намерении.

– Думаю, – сказала она, – мне сегодня надо обвенчаться в церкви. – И, подойдя ближе к старому монаху, вежливо добавила: – А настоятель здесь, брат Брендан?

– Нет его, – последовал ворчливый ответ. – Ушел рыбачить с сыновьями.

– Значит, в часовню нельзя, – твердо сказал девочке Осгар. – А то нам влетит от моего дяди.

Настоятель был строг в таких вопросах. Если он позволял детям входить в часовню, когда там не было службы, то и пусть. Но если они прокрадывались туда тайком, то запросто могли испробовать его ремня.

То, что дядя Осгара, настоятель, был женатым человеком и имел детей, вовсе не означало, что в монастыре царила безнравственность. С тех самых пор, как около двух веков назад после прихода к ним епископа Патрика клан Фергуса позволил нескольким монахам из большой религиозной общины с юга поселиться рядом с их поместьем, монастырь стал частью их семьи. Сменялись поколения, и если кто-нибудь время от времени вдруг чувствовал в себе стремление к созерцательной жизни, разве не был собственный молельный дом лучшим местом для этого? К тому же это даже прибавило клану уважения, ведь если в прошлом их предки иногда становились друидами, то ныне в самых влиятельных семьях острова кто-то непременно состоял в том или ином религиозном ордене. И уж, само собой разумеется, клан Фергуса считал себя защитником монахов.

Не то чтобы маленький монастырь нуждался в особой защите. Другое дело – большие обители. Некоторые из них настолько разбогатели, что местные князьки – не зря же для них угон скота считался древней почетной традицией – не могли устоять перед искушением при случае ограбить и дом Божий. А в последние два столетия к ним присоединились еще и викинги. Они тоже не упускали возможности поживиться, если высаживались недалеко от какого-нибудь монастыря на берегу моря или судоходной реки. Было даже несколько памятных сражений между монахами из соперничающих монастырей за имущество, главенство или еще за что-нибудь. Но скромный молельный дом над темной заводью редко страдал от подобных неприятностей, а все потому, что был слишком мал и сокровищ не накопил.

Несмотря на это, семье очень нравилось ощущать себя его защитниками, и уже долгие годы либо глава клана, либо его брат обычно занимали должность настоятеля, что приносило взаимную выгоду: монахи получали покровительство, а семья – какой-никакой доход. Такой порядок был вполне обычным делом и на острове, и во многих других частях христианского мира.

– Ну, – сердито сказала Килинн, – если нельзя в часовню, значит пойдем еще куда-нибудь. – Она немного подумала. – Пойдем к кургану! – заявила она наконец. – Кольцо-то у тебя есть?

– Да, кольцо есть, – терпеливо ответил мальчик и, сунув руку в небольшой кожаный кошель на поясе, достал маленькое, выточенное из оленьего рога колечко, с которым он уже венчался с ней по меньшей мере дюжину раз.

– Ну, тогда пошли, – сказала она.

Эта игра в женитьбу продолжалась уже почти год. Казалось, Килинн она никогда не надоедала. А он до сих пор не понимал: была это просто девчоночья забава без особого смысла или за этим таилось нечто более серьезное. Женихом она неизменно выбирала только его. Может, потому, что он как кузен всегда подыгрывал ей, а другие мальчишки могли поднять на смех? Может быть. Смущался ли он? Не особенно. Просто не принимал это всерьез. Ведь Килинн была всего-навсего его маленькой кузиной. А он уже считал себя взрослым. Ростом он превышал почти всех своих сверстников, к тому же был довольно силен, несмотря на худобу. Другие дети относились к нему с осторожным уважением. Поэтому, как старший, он обычно потакал своей маленькой сестренке. Как-то раз он был занят и жениться отказался. Лицо Килинн тут же вытянулось, и она надолго замолчала, но потом все-таки подошла.

– Ну, раз ты не хочешь на мне жениться, – заявила она, вызывающе тряхнув головой, – я буду искать кого-нибудь другого.

– Нет, я женюсь на тебе, – пришлось сказать ему.

Лучше уж пусть я, чем кто-нибудь другой, рассудил он.

Курган был недалеко. Он находился на травянистой возвышенности, чуть в стороне от отмели, что начиналась сразу за темной заводью. Когда викинги впервые увидели это место, они назвали его Хогген-Грин, что означало «кладбище», и, как это часто делают скандинавские народы, когда находят святые места рядом с поселением, приспособили его для собраний, где свободные граждане поселения могли бы держать совет или избирать вождей. Вот так и получилось, что могилы предков Осгара, включая Дейрдре, Морну и его детей, постепенно ушли под землю, сравнявшись с травой, а курган, где нашел свое последнее пристанище старый Фергус, был достроен и превратился в холм, с которого норвежские вожди проводили свои собрания. Назывались эти собрания тингами. Поэтому и могила старого Фергуса приобрела новое имя. Теперь она называлась Тингмаунт.

Дети встали перед Тингмаунтом и приготовились пожениться. Оба знали, что такой брак вполне допустим. Друг другу они приходились троюродными братом и сестрой. Дед Килинн стал мастеровым и перебрался в Дифлин, а семья Осгара так и продолжала жить на земле своих предков рядом с монастырем.

Величественный древний Тингмаунт у тихой реки подходил им как нельзя лучше. Ведь именно из-под этого холма восстал их предок Фергус, чтобы принять крещение, да еще от самого святого Патрика. И оба они, и Осгар, и даже девятилетняя Килинн, могли с легкостью перечислить все двадцать пять поколений, что соединяли их со старым вождем.

Как обычно, Осгар играл сразу две роли: жениха и священника. Делал он это превосходно. Когда четыре года назад умер его отец, воспитанием мальчика занялся его дядя-настоятель. К великой радости его матери, которая простаивала на коленях по четыре-пять часов каждый день, он теперь не только знал катехизис и многие псалмы, но и мог читать наизусть большие куски церковных служб.

– Это твое призвание, – сообщил Осгару дядя.

Мальчик также умел читать и писать на латыни, пусть пока и не слишком уверенно. И в самом деле, его матери было от чего гордиться сыном, ведь дядя не раз говорил ей, что юный Осгар проявляет к духовному сану куда больше склонности, чем его родные сыновья.

Осгар стоял рядом с Килинн, вернее, чуть впереди нее, и уверенным голосом сначала произносил то, что должен был говорить священник, а потом отвечал за жениха. После этого колечко из оленьего рога заняло свое место на пальце, невеста получила обязательный, хотя и невинный поцелуй в щечку, и Килинн, как всегда довольная собой, взяла мальчика за руку, и они стали прогуливаться. Кольцо она не снимала до самого окончания игры, а когда они прощались, отдавала его Осгару, чтобы он сохранил его в своем кошеле до следующего раза.

Что все это означало? Возможно, девочка и сама не знала, но Осгар думал, что когда-нибудь они действительно поженятся, только уже по-настоящему.

Отдаленное родство угадывалось в них. У обоих были темные волосы и миловидные лица, как у всех в их роду. Но если у Осгара глаза были темно-синими, то у девочки – совершенно необыкновенного зеленого цвета. Осгар знал, что зеленые глаза передавались в их роду из поколения в поколение, но из всей его родни они достались только Килинн, и это делало ее особенной для него, пусть даже она и была всего лишь ребенком. Но не только это притягивало его к ней. Казалось, их общие предки создали между ними некие таинственные узы, хорошо знакомые, но все же волшебные. Он не мог этого объяснить, но чувствовал, что им предначертано быть вместе. И даже не будь они родней, он все равно был бы очарован ее вольным духом. Его дяди и тети всегда считали его самым ответственным из всех детей их большой семьи. Мальчиком, которому суждено стать первым. Он не знал, почему они так думают, но это началось еще до смерти его отца. Быть может, именно поэтому он чувствовал себя обязанным защищать свою маленькую кузину Килинн, которая всегда делала что хотела: забиралась на высокие деревья или требовала жениться на ней. А еще потому, что в глубине души Осгар знал, что никогда не захочет жениться ни на ком другом. Ведь ее зеленые глаза и гордый нрав уже давно пленили его.

Они оставались там еще какое-то время, играя возле Тингмаунта и на берегах небольшого ручья, что протекал по соседству, но вот пришло время возвращаться. Килинн сняла кольцо, протянула его Осгару, и вдруг они заметили двух всадников, которые ехали в их сторону. Один, высокий рыжеволосый мужчина, сидел на великолепном скакуне, вторым был такой же рыжеволосый мальчик на небольшой лошадке. Они медленно ехали вдоль реки к Хогген-Грин.

– Кто это? – спросил Осгар у Килинн, она всегда всех знала.

– Остмены. Норвежцы. Они давно уже тут, – ответила она. – Живут в Фингале, но иногда приезжают в Дифлин. Богатые крестьяне.

– А-а…

Осгар догадался, о ком она говорит, потому что видел их подворье, и стал с любопытством разглядывать всадников, ожидая, что те поедут к Тингмаунту. Но, к его удивлению, они лишь взглянули в сторону холма и повернули к устью реки.

– Наверное, едут к камню, – заметил он.

Это было необычное зрелище. Вдали, на затапливаемой приливом полосе, как одинокий страж, высился стоячий камень, и компанию ему составляли лишь крикливые морские птицы. За камнем был голый ил и морская заводь, перед ним – неспокойные воды реки. Длинный Камень, так его называли, установили викинги, чтобы отметить место, где полтора века назад их первая ладья подошла к берегу Лиффи. Осгар подумал, что для этих двух норвежцев Длинный Камень у края моря мог означать то же, что могилы предков для него самого.

А этот высокий остмен с рыжими волосами довольно симпатичный, подумал Осгар. И тут же услышал рядом голос Килинн, словно она прочитала его мысли:

– Мальчика зовут Харольд. Он красавчик.

Отчего ее слова так больно резанули его? Ведь наверняка она уже видела Харольда в Дифлине. Да и почему бы этому норвежскому мальчику не быть красавчиком?

– А они христиане или язычники? – небрежным тоном спросил он.

Многие викинги в Дифлине по-прежнему оставались язычниками. Хотя все понемногу менялось. Все ирландцы, жившие в городских стенах, как Килинн и ее семья, конечно же, были христианами. За проливом – в Англии, Нормандии и везде, где викинги селились рядом с другими христианами, – их вожди вместе со своими подданными обычно предпочитали тоже присоединиться к единой Церкви, потому что это было выгодно. А вот в Ирландии все еще приходилось спрашивать, кто есть кто. Те, кого кормит море, часто учатся выказывать уважение к разным богам в тех землях, куда занесет их судьба. Старые скандинавские боги вроде Тора и Одина все еще были живы. Так что, если у какого-нибудь купца в Дифлине висело на шее нечто вроде креста, никогда нельзя было сказать с уверенностью, то ли это распятие, то ли молот Тора.

Но одно мальчик знал наверняка. Семья его кузины Килинн была так же предана христианству, как и его собственная. И Килинн никогда бы не позволили выйти замуж за язычника, каким бы богатым или красивым он ни был.

– Я не знаю, – ответила девочка, и между ними повисло недолгое молчание. – А мальчик хромой, – вскользь добавила она.

– Ага… Бедняга, – сказал Осгар.

II

991 год

– Лучше сходи за ним, Моран. Ты ведь знаешь, какой он.

Моран Макгоибненн посмотрел на свою жену Фрейю с улыбкой и кивнул.

Теплое и спокойное лето близилось к концу. Казалось, в этом году мир и покой царили повсюду. Семь лет назад мятежный военачальник из Манстера Бриан Бору вместе с викингами из Уотерфорда пытался захватить порт. Два года назад сюда нагрянул верховный король с не самыми добрыми намерениями. Но в прошлом году и нынче все было тихо. Ни военных кораблей, ни грохота конских копыт, ни страшных пожаров, ни лязга мечей. Порт Дифлин под властью нового короля Ситрика спокойно занимался своими делами. Настало время подумать и о семье, и о любви. А поскольку у Морана все это уже было, он мог подумать о том же самом для своего друга Харольда.

Что же с ним было не так? Действительно ли только из забывчивости, как он утверждал, Харольд то и дело пропускал свидания с хорошенькими девушками? Или виной тому была его застенчивость?

– Только если не надо будет знакомиться с какой-нибудь женщиной, – говорил он Морану, когда тот приглашал его в гости.

Около года назад они уже пытались познакомить его с девушкой. За весь вечер Харольд не проронил ни слова.

– Я не хотел давать ей ложных надежд, – пояснил он потом, когда Моран сокрушенно качал головой, глядя на него, а Фрейя за его спиной возводила глаза к небу.

Теперь пришла пора повторить попытку. Фрейя сама выбрала девушку, свою кровную родственницу; звали ее Астрид. Очень долго, во всех подробностях она рассказывала ей о Харольде, не упустила ничего – ни хорошего, ни дурного. Девушка даже украдкой приходила понаблюдать за ним туда, где он работал, хотя сам норвежец об этом и не догадывался. Чтобы преодолеть застенчивость Харольда, они решили сказать ему, что Астрид собирается ехать в Уотерфорд, где ее ждет нареченный.

Моран очень хотел, чтобы его друг нашел себе такую же хорошую жену, как его Фрейя. Он с нежностью посмотрел на нее. Да, в Ирландии действительно бок о бок жили кельты и скандинавы; и барды, слагая саги об их битвах, могли расписывать два этих народа как непримиримых героических противников, но на самом деле разделение это никогда не было таким уж однозначным. Несмотря на то что портовые города, захваченные викингами, безусловно становились скандинавскими анклавами, норманны с самого своего появления на острове женились на местных девушках, а ирландские мужчины брали в жены скандинавок.

Фрейя была одета так, как и положено добропорядочной скандинавской жене: нарядное подпоясанное платье поверх льняной рубахи, простые шерстяные чулки и кожаные башмаки. На ее плече висела приколотая черепаховой брошью серебряная цепочка с двумя ключами, маленьким бронзовым игольником и крошечными ножничками. Светло-каштановые волосы были гладко зачесаны, открывая высокий лоб, и спрятаны под тонким вязаным чепчиком. Только Моран знал, какой огонь таится под этой скромной внешностью. Она могла быть настоящей шалуньей, как какая-нибудь распутная девка, с одобрением думал он. Именно такая жена и нужна его другу.

Как и Харольд, Астрид была язычницей. Хотя почти все их соседи в Фингале молились Христу, семья Харольда втайне оставалась верна старым богам. Жена Морана прежде тоже была язычницей, но после замужества приняла христианство. Моран настоял на этом, чтобы выразить тем самым уважение к своей семье. К тому же, когда Фрейя спросила его, что значит стать христианкой, то услышала ответ, достойный его одноглазого предка почти шестивековой давности: «Это значит, ты будешь делать то, что я скажу». Вспомнив об этом, Моран улыбнулся. Пять лет счастливого брака и двое детей научили его многому.

Фрейя прекрасно готовила. Жили они по обычаям викингов: утром скромный завтрак и в следующий раз семья собиралась за столом только вечером. Для начала подавались маринованная селедка, свежая рыба из залива и два сорта свежеиспеченного хлеба; потом главное блюдо – рагу из телятины с луком-пореем и репчатым луком, а на десерт – творожные шарики и лесные орехи. Все это щедро запивалось медовухой и хорошим вином, которое привозили из Франции. Телятину тушили в большом котле, подвешенном над очагом в главной комнате дома, и аппетитные запахи доносились даже до мастерской Морана.

– Хочешь, чтобы я сейчас пошел? – спросил он жену.

Фрейя кивнула, и он медленно стал собирать лежащие перед ним на столе предметы.

Для его ремесла требовалось немало разных инструментов: резцы, кусачки, молоточки, напильники – все, что может понадобиться мастеру по металлу. Но больше всего ему нравилось работать с маленьким плоским кусочком кости, на котором он вырезал приблизительный рисунок будущего металлического изделия. У Морана был настоящий талант. Даже в его черновых набросках чувствовалось истинное мастерство, с которым он сочетал причудливые кельтские узоры и изображения животных, столь любимые викингами. В его умелых руках грозные морские драконы из скандинавских легенд оказывались пойманными в замысловатые кельтские спирали, и любая работа мастера всегда одинаково восхищала и мужчин и женщин.

Рядом с рабочим столом Морана стоял обитый железом шкаф с множеством маленьких ящичков для хранения самых удивительных вещей. Здесь можно было найти и черные блестящие куски агата, привезенные из Йорка, города викингов, и цветные римские стеклышки, раскопанные в Лондоне, – викинги использовали их для внутренней отделки. Были в его сокровищнице и самые разные бусинки для изготовления браслетов – темно-синие, белые и желтые. А все потому, что Моран мог сделать любое украшение: от медной пряжки и серебряной рукояти меча до золотых филигранных браслетов и колец.

Еще в шкафу хранились небольшие стопки монет. В Дифлине викинги-купцы пользовались не только старыми круглыми деньгами и кусочками серебра, но и монетами со всей Европы, хотя в городе поговаривали о том, чтобы открыть собственный монетный двор, как это сделали англичане. Моран хранил парочку старых монет с монетного двора Альфреда Великого из Англии и даже одну, которой особенно гордился, двухвековой давности, со времен самого святого римского императора Карла Великого.

Аккуратно положив все со стола в шкаф, Моран запер его и отдал ключ жене.

Рабочий день близился к концу. Путь его лежал мимо всевозможных мастерских. Здесь мастерили гребни для волос, мебель, конскую упряжь, плели ковры, продавали драгоценные камни. Дела у ремесленников в поселке викингов шли хорошо. Проходя мимо кузни, Моран улыбнулся, ведь его предки тоже занимались кузнечным промыслом. Правда, оказалось, что прибывшие на остров норманны лучше управляются с железом и чеканной сталью, чем коренные жители.

Повернув на Фиш-Шэмблс и проходя мимо закрытых уже торговых рядов, Моран встретил одного знакомого купца. При виде его купец уважительно кивнул. Продавал он самый ценный товар – золотистый янтарь, который долго добирался сюда из России по балтийскому торговому пути. Во всем Дифлине лишь несколько мастеров могли себе позволить такую роскошь, и Моран был одним из них.

Моран Макгоибненн. По-ирландски это звучало как Макгоуэн, сын кузнеца, ведь и отец, и дед Морана носили имя Гоибниу. Только в самых последних поколениях семьи получили эту фамилию как свою собственную. Человека могли называть Фергусом сыном Фергуса, или он мог принадлежать к великому королевскому роду, как, например, О’Нейл, но имя клана не обязательно было именем семьи. Однако Моран и его дети теперь носили фамилию Макгоибненн.

И это признали все в поселке: и ирландцы, и викинги. Несмотря на молодость, Моран уже заслужил уважение своим искусным мастерством ювелира. К тому же все знали его как человека осмотрительного и благоразумного, к которому всегда можно обратиться за советом. Отец Морана умер через два года после того, как перебрался в Дифлин. Это было великим горем, но Моран знал: отец гордился бы им, будь он жив. Почти неосознанно, словно бы для того, чтобы сохранить память об отце, Моран вскоре после его смерти стал проделывать его любимый трюк и разглядывал собеседника одним глазом, когда хотел поторговаться или же проучить человека. Когда жена жаловалась на эту его привычку, Моран лишь смеялся, но продолжал поступать по-своему.

В конце Фиш-Шэмблс находилась широкая деревянная набережная. Там все еще было людно. С одного из баркасов как раз выводили группу рабов в железных ошейниках, соединенных между собой цепью. Моран бегло, но внимательно осмотрел их. Рабы выглядели сильными и здоровыми. Дифлин был главным рынком рабов на острове, и сюда регулярно приходили корабли из большого британского работоргового порта Бристоля. Моран считал англичан хорошими рабами, при всей их медлительности и покорности. Он быстро прошел вдоль набережной туда, где, скорее всего, мог находиться его друг. И конечно же, нашел его именно там. Моран помахал ему рукой, и Харольд с улыбкой махнул ему в ответ.

Отлично. Значит, он ни о чем не подозревает.

Увести Харольда с причала удалось не сразу, хотя он и обрадовался приходу друга, а это уже кое-что. Правда, больше всего остального Харольда занимало то, станет ли Моран восхищаться его новым детищем и предметом его гордости, над которым он сейчас работал. Разумеется, выразить восхищение Морану было совсем не трудно.

– Великолепно! – согласился он.

И в самом деле, зрелище было впечатляющее.

Корабль викингов. Во всем скандинавском мире Дифлин славился своими кораблями. Конечно, были и другие верфи – и в Скандинавии, и в Британии, но за самыми лучшими все отправлялись в Дифлин.

Как и каждый житель поселка, Моран уже знал, что новое судно будет каким-то особенным, но теперь с корпуса наконец сняли часть лесов, и стали видны очертания будущего корабля. Он был огромен.

– На ярд длиннее, чем все, что были построены в Лондоне или Йорке, – с гордостью сообщил Харольд. – Идем, посмотришь изнутри. – Он сразу направился к трапу, и Моран поспешил за ним.

Морана всегда изумляло то, что Харольд, несмотря на хромоту, мог ходить очень быстро, даже быстрее других людей. Глядя, как его друг взбегает по трапу, а потом со смехом перепрыгивает через борт, он восхищался его проворством. Впрочем, он познакомился с Харольдом лишь тогда, когда молодой норвежец только начал работать в порту, и понятия не имел, что эта легкость добыта годами болезненных тренировок и изнурительных усилий.

Все началось после той встречи с Сигурдом. Рано утром Харольд обычно помогал отцу, но с середины дня всегда был свободен, тут-то и начинались его упражнения. Сначала – физические. Харольд безжалостно гонял себя. Не обращая внимания на боль и унижение из-за постоянных падений, маленький мальчик заставлял себя ходить как можно быстрее, волоча искалеченную ногу и заставляя ее работать. Со временем он уже не только ходил, но и бегал, пусть неровно и припадая на больную ногу. Он даже научился перепрыгивать через препятствия, опираясь на здоровую ногу и поджимая под себя увечную. Вечером к нему обычно присоединялся отец. Вот когда начиналось настоящее веселье.

Сначала отец сделал для него деревянное оружие: топор, меч, кинжал и щит. Два года их занятия скорее напоминали игру, в которой отец учил Харольда наносить удары, парировать, делать выпады и избегать ударов противника.

– Отходи! Держи равновесие. Теперь бей! – кричал отец.

И мальчик, размахивая игрушечным топором, послушно выполнял все, что велел его учитель. К двенадцати годам он стал уже весьма искусен, и отец со смехом говорил:

– Мне его не одолеть!

В тринадцать Харольд получил свое первое настоящее оружие. Оно было легким, но уже через год отец выдал ему более тяжелое. Когда Харольду исполнилось пятнадцать, отец признался, что больше ничему не может его научить, и отправил юношу на побережье к одному своему другу, большому мастеру по этой части. Именно там Харольд не только отточил до совершенства искусство ведения боя, но и научился использовать свое увечье, для того чтобы наносить неожиданные удары, которые могли застать врасплох любого противника. К шестнадцати годам равных ему просто не было.

– Как странно, – простодушно сказал однажды ему отец, без всякой задней мысли. – Угрожая твоей жизни, тот датчанин, сам того не ведая, оказал тебе услугу. Представь, кем бы ты был, и посмотри, каким ты стал теперь.

Харольд нежно поцеловал отца и промолчал, ведь он знал: никакое мастерство не избавит его от хромоты.

– Какие безупречные обводы! – крикнул Харольд Морану, когда тот поднялся по трапу.

Харольд не преувеличивал. Корабль действительно был красив. Плавные линии корпуса, обшивка которого делалась из уложенных внахлест и скрепленных заклепками досок, взмывали к высоко загнутому носу с таким изяществом и такой мощью, что любой, кто смотрел на корабль, мог с легкостью представить, как он стремительно летит по волнам, неотвратимый, как сама судьба, направляемая древними норвежскими богами.

– Здесь место для груза. – Харольд махнул рукой в сторону пустого пространства в середине огромного судна. – Почти на треть больше, чем на любом другом корабле. – Он показал на мощный выступающий киль, похожий на лезвие ножа. – Но при этом осадка у него небольшая, поэтому он сможет пройти по всем главным рекам острова.

И Лиффи, и Шаннон на западе, да и любая другая крупная река в Ирландии уже видели, как ладьи викингов пробирались по мелководью вглубь острова.

– Моран, а ты знаешь, в чем главный секрет такого корабля? Знаешь, почему он слушается паруса в море?

Потому что он крепкий и никогда не опрокидывается. Больше Моран ничего не мог предположить. Но Харольд, не дожидаясь ответа друга, уже с восторгом продолжал:

– Он гнется, Моран! – Харольд покачал рукой в воздухе. – Изгибается под напором волн! Если при сильном ветре чуть приспустить парус, ты почувствуешь, как весь корабль словно дышит, становится единым целым с водой. Это невероятно, Моран! Это не корабль, это морской змей. – Харольд радостно засмеялся. – Огромный морской змей!

Моран невольно залюбовался другом. До чего же он хорош! Длинные рыжие волосы – такие же, как у его отца, сияющие голубые глаза, открытая улыбка. Как же он счастлив на этом корабле!

Однажды Фрейя спросила Морана:

– Тебя никогда не удивляло, что Харольд бросил все и переехал в Дифлин?

– Ему нравится строить корабли, – ответил Моран и добавил, ни секунды не сомневаясь: – Это у него в крови.

Впрочем, если и была какая-то другая причина, Моран Макгоибненн никогда не слышал о ней от своего молодого друга.

В то лето, когда Харольду было уже почти семнадцать, его познакомили с девушкой. Она прибыла из-за моря, с одного из северных островов, происходила из хорошей семьи и, когда ее родители умерли, осталась на попечении дяди.

– Прекрасный человек, – сказал Харольду отец, – он и послал ее ко мне. Она погостит у нас месяц, и ты должен о ней позаботиться. Ее зовут Хельга.

Это была худенькая светловолосая девушка с голубыми глазами, на год старше самого Харольда. Отец ее был норвежцем, а мать – шведкой. Золотистые прямые волосы падали вдоль ее щек, и казалось, будто кто-то сжал ее лицо ладонями, прежде чем поцеловать. Она не часто улыбалась, взгляд был чуть рассеян, словно мысли ее находились где-то далеко отсюда. И все же было в ней нечто манящее, может, ее чувственный рот, и это волновало и притягивало Харольда.

В доме Хельга держалась спокойно и тихо. К тому времени две из сестер Харольда уже вышли замуж и жили отдельно, а младшие довольно быстро с ней поладили. Ни у кого никогда не возникало повода жаловаться. Помимо участия в ежевечерних забавах, которые устраивали девочки, Харольд должен был время от времени брать Хельгу на верховые прогулки. Один раз он показал ей предместья Дифлина. Но чаще они отправлялись на песчаный берег и подолгу гуляли там пешком. В такие дни девушка рассказывала Харольду – всегда в своей сдержанной, хотя и приветливой манере – о родном доме, о том, какой там делают сыр, о шали, которую они с его матерью сплели для его тетушки. Она расспрашивала Харольда о том, что ему нравится, что не нравится, спокойно кивала и безразлично повторяла: «Ja, ja», словно просто отмечала для себя очередной ответ, и в какой-то из дней Харольду вдруг показалось, что, если бы он сказал, что любимое его занятие – отрезать людям головы, она бы точно так же кивнула и сказала «Ja, ja». Но все равно ему нравилось разговаривать с ней.

Когда он спрашивал Хельгу о ее собственной жизни, она рассказывала о дядином доме и о своем детстве на севере. На его вопрос, о чем она больше всего скучает, девушка ответила:

– О снеге и льде. – И впервые в ее голосе послышались живые нотки. – Снег и лед очень хороши. Мне нравится ловить рыбу подо льдом. – Она кивнула. – И еще нравится ходить на лодке в море.

Однажды в ясный солнечный день Харольд решил покатать ее на лодке и догреб до маленького островка с высокой расщепленной скалой напротив мыса. Она была довольна. На берегу они уселись рядом на песок. А потом, к большому удивлению Харольда, девушка спокойно произнесла:

– Хочу поплавать. А ты?

И, сбросив с себя всю одежду с таким видом, словно это было самым обычным в мире поступком, она вошла в море. Харольд не последовал за ней. Может, он был застенчив или стыдился своего тела. Но он смотрел на ее стройную фигурку, на ее маленькие высокие груди и думал о том, как было бы приятно ласкать их.

Через несколько дней после этого отец и мать позвали его в дом, когда девушки занимались делами снаружи, и отец с улыбкой спросил:

– Харольд, что бы ты сказал, если бы Хельга стала твоей невестой? – И прежде чем Харольд нашелся что ответить, он продолжил: – Мы с твоей матерью думаем, что она бы нам подошла.

Харольд уставился на них, не зная, что сказать. Слова отца взволновали его. Он сразу вспомнил тот день на острове, вспомнил, как она выходила из моря и как вода стекала по ее обнаженной груди, сверкая на солнце.

– Но захочет ли она за меня замуж? – наконец пробормотал он.

Отец и мать переглянулись с видом заговорщиков, и на этот раз заговорила мать:

– Конечно. Она уже со мной говорила.

– Просто я ведь…

Он думал о своей ноге. Но отец сразу оборвал его:

– Ты ей нравишься, Харольд. Это ее предложение. Когда дядя Хельги попросил меня пригласить ее к нам, он, скорее всего, уже тогда имел намерение породниться с нами, но ты молод, и я считал, что ни о чем таком думать пока рано. Но девушка нам нравится. Очень нравится. И уж коли она сама заговорила с твоей матерью об этом… – Отец снова улыбнулся. – Все зависит от тебя, Харольд. Ты мой единственный сын. Все здесь однажды станет твоим. Ты можешь сам выбрать себе девушку по сердцу. Но и эта, должен тебе сказать, совсем не дурна.

Харольд смотрел на счастливые лица родителей и чувствовал, как в душе разливается тепло. Неужели эта девушка действительно выбрала его? Удивительное известие словно окрылило его, и новые, доныне неизведанные силы теперь будоражили его кровь.

– Она правда сама меня захотела? – Родители кивнули. Значит, его увечье не испугало ее? Видимо, нет. – Думаете, мне следует… – Каково это – быть женатым человеком, Харольд толком не знал. – Думаю, – начал он, – думаю, мне бы это понравилось.

– Вот и чудесно! – воскликнул Олаф и уже протянул руки, чтобы обнять сына, но жена мягко коснулась его плеча, словно напоминая о чем-то.

– Ему нужно подождать несколько дней, – тихо сказала она. – Мы ведь это обсуждали.

– Ох… – огорчился Олаф, но тут же улыбнулся жене. – Разумеется, ты права. Ты ведь только что об этом услышал, сынок, – обратился он к Харольду. – Это так неожиданно. Поэтому ты все хорошенько обдумай. Пусть пройдет несколько дней, торопиться нам некуда. А ты тем временем все для себя решишь.

– И девушка тоже, – негромко напомнила ему жена.

– Конечно. И она тоже.

Олаф наконец встал и обнял сына, и Харольд почувствовал огромное тепло его любви.

– Отлично, сынок, – пробормотал он. – Я так тобой горжусь.

И если бы не чистая случайность, думал Харольд, он бы, наверное, женился уже той зимой.

Это произошло через два дня после разговора с родителями. Харольд только что оставил отца в поле, а сам возвращался домой немного раньше, чем собирался. Еще до этого он видел, как его сестры зашли в большой деревянный амбар. Во дворе никого не было, кроме одного раба, который плел корзину, сидя под навесом. Харольд подошел к их высокому дому с соломенной крышей и уже нагнулся над притолокой двери, чтобы войти в полумрак сеней, как вдруг услышал голос матери:

– Но, Хельга, ты уверена, что будешь счастлива?

– Ja, ja. Усадьба мне нравится.

– Я рада, Хельга. Но может, недостаточно того, чтобы тебе нравилась усадьба. Мой сын тебе нравится?

– Ja, ja. Нравится.

– Он мой единственный сын, Хельга. И я хочу видеть его счастливым.

– Ja, ja. Я сделаю его счастливым.

– Но почему ты так уверена, Хельга? Ведь брак – совсем не простое дело. Это уважение, желание делиться друг с другом самым сокровенным… Это любовь…

Когда раздался голос девушки, Харольду показалось, что он слышит раздражение и жесткость, которых до сих пор ни разу за ней не замечал.

– Это ведь твой муж приехал к моему дяде, так? Когда услыхал, что у него есть племянница, которую он хотел бы спровадить из дому, чтобы для его четырех родных дочек было больше места. Он заплатил моему дяде за то, чтобы привезти меня сюда. Потому что хочет женить своего сына-калеку. Ведь так?

– Возможно, только…

– И вот я здесь, делаю все, что ты хочешь, а когда три дня назад твой муж спрашивает: «Ты выйдешь за него?» – я отвечаю: «Да, да». Потому что он мечтает иметь внуков от единственного сына и боится, что никто не захочет выйти за хромого.

Последовало долгое молчание. Харольд ждал, что его мать начнет все отрицать, но она не стала.

– По-твоему, мой сын…

– Ты про его ноги? – Харольд даже отчетливо представил, как она пожала плечами. – Я-то надеялась выйти замуж за парня, у которого обе ноги прямые. Но он сильный.

– Когда люди женятся, – снова заговорила его мать, и теперь в ее голосе слышалась тревога, почти мольба, – они должны быть честными друг с другом.

– Неужели? Ты и твой муж ничего не говорите. Мой дядя ничего не говорит. Но я сама слышала, как дядя сказал моей тете, будто бы твой муж боится, что кто-то придет убить твоего сына до того, как у него появятся внуки, и поэтому хочет поскорее выкупить меня. Это правда? И ты твердишь о честности?

– Мой сын может за себя постоять.

Харольд отошел от двери. Он услышал достаточно.

На следующий день он уехал в Дифлин. Работая с отцом, он неплохо освоил плотницкое дело и поэтому сразу смог получить место на верфи. И в тот же день подыскал себе временное жилье в доме какого-то ремесленника. Вечером он вернулся домой и сообщил изумленным родителям:

– Я уезжаю.

– А как же девушка? И твоя женитьба? – спросил отец.

– Я передумал. Она мне не нужна.

– Во имя всех богов, почему? – прорычал Олаф.

Дети часто не говорят всего своим родителям. Разве Харольд мог рассказать отцу, что узнал правду, что доверие между ними подорвано, что он чувствует себя униженным? Если он вообще когда-нибудь женится, в чем Харольд теперь сомневался, он сам найдет себе девушку, это уж точно.

– Я не хочу жениться на ней, вот и все, – ответил он. – Я так решил. Это мой выбор.

– Ты просто не знаешь, что для тебя лучше! – рассердился отец.

Его разочарование было таким очевидным, что Харольду стало жаль отца. Но это ничего не меняло.

– Ты не должен уезжать! – настаивала мать.

И все же он уехал, так и не объяснив родителям ни тогда, ни после причин своего неожиданного решения.

Вот так он и перебрался в Дифлин. И целый год жил у Морана Макгоибненна. На верфи его ценили, и теперь он даже стал руководить рабочими. Все знали, что он наследует большое поместье в Фингале, но бывал он там редко, и ходили слухи, что они не ладят с отцом. Харольд много работал, был хорошим товарищем, и хотя он легко общался с женщинами, никто никогда не видел, чтобы он уделял одной из них особое внимание.

Закат уже окрасил воду в алый цвет, когда Харольд и Моран спустились с огромного корабля и зашагали по деревянному причалу. Там стояло несколько ладей. Ту, что привезла рабов из Бристоля, только что закончили нагружать огромными тюками с кожей и шерстью. Впереди начиналась Фиш-Шэмблс.

– Помнишь меня?

Моран посмотрел на черноволосого молодого человека, который стоял, небрежно прислонившись к тюкам, сваленным у них на дороге. Он был в темной кожаной котте, доходившей почти до колен. Туго стянутый в талии пояс подчеркивал стройное мускулистое тело. На лице темнела борода, подрезанная острым клинышком. Никогда прежде Моран этого парня не видел.

– Вижу, ты все такой же калека.

Харольд остановился, Моран встал рядом.

– Я в Дифлине случайно. – Молодой человек не трогался с места. Так и стоял, прислонясь к тюкам и явно ничего не опасаясь, как будто человек, которого он оскорбил, был для него не более опасен, чем пролетающая мимо муха.

– Добрый вечер, Сигурд, – ответил Харольд с невозмутимостью, поразившей Морана. – Так ты хочешь поговорить о нашем деле?

– Я думал об этом, – холодно произнес чужеземец. – Но решил подождать.

– Полагаю, пока ты стоишь ко мне лицом, мне ничего не грозит, – заметил Харольд. – Говорят, мужчины в вашем роду бьют только в спину.

Всего на мгновение, как показалось Морану, незнакомец поморщился. И его рука, возможно бессознательно, дернулась к кинжалу на поясе. Длинные пальцы даже чуть коснулись рукоятки, но тут же медленно распрямились, а рука вернулась на бедро.

– Я тут порасспросил о тебе, – сказал он, – и то, что я услышал, меня весьма разочаровало. Похоже, у тебя никогда не было женщины. Может, это оттого, что ты жалкий калека, как думаешь?

– Грязный мерзавец! – не выдержал Моран. – А на тебя только последняя шлюха польстится! – рявкнул он.

– Ба, да это ювелир! – Незнакомец слегка наклонил голову. – Уважаемый человек. С тобой мне ссориться ни к чему, Моран Макгоибненн. Ему известно, кто я? – обратился он к Харольду и, видя, как тот покачал головой, добавил: – Так я и думал.

– Я бы предпочел сразиться с тобой прямо сейчас, – спокойно произнес Харольд. – А то назначишь бой на утро и сбежишь, как твой дед.

– И все же, – задумчиво произнес черноволосый, как будто и не слышал издевки Харольда, – я был бы намного счастливее, если бы убил тебя после того, как ты обзаведешься семьей. Будет кому тебя оплакивать. Детишкам бы рассказали, как их отец проиграл поединок и был убит. А в будущем, глядишь, мы бы и их тоже убили. – Он неторопливо кивнул, а потом продолжил с усмешкой: – Тебе не кажется, что ради такого стоит жениться?

Харольд выхватил висящий на поясе нож, ловко перебросил его с ладони в ладонь и жестом велел Морану отойти.

– Я убью тебя прямо сейчас, Сигурд, – заявил он.

– Ага… – Парень выпрямился, но вместо того, чтобы шагнуть вперед, сделал шаг в сторону. – Лучше сначала обдумай все хорошенько. Как в день венчания.

С этими словами он начал пятиться назад, ни разу не обернувшись, словно прекрасно знал, что за спиной. И точно – уже через мгновение он крикнул: «Ну а пока – до свидания!» – и стремглав метнулся между грузами к краю причала, откуда легко соскочил в небольшую лодку, которую Моран до этого не замечал.

– Вперед, ребята! – крикнул он двум гребцам, сидящим на веслах.

Харольду и Морану оставалось лишь наблюдать с причала, как они быстро уплывали прочь. Сигурд самодовольно захохотал, а когда темный силуэт лодки был уже далеко, с воды донесся его голос:

– Постараюсь прийти на твою свадьбу!

Некоторое время друзья стояли на месте.

– Что все это значит? – наконец спросил Моран.

– Старая семейная распря.

– Он действительно собирается тебя убить?

– Наверное. Только убью его я. – Харольд повернулся. – Так мы идем к тебе ужинать?

– Идем. Конечно идем. – Моран заставил себя улыбнуться.

Но когда в сгущающихся сумерках они шли по Фиш-Шэмблс, он думал только о том, что сказать жене. И девушке. Если этот парень явится на свадьбу, в конце концов решил он, я сам убью его.

На следующий день рано утром Осгар встретился с отцом Килинн. Встреча могла показаться случайной, но Осгар почему-то был уверен, что старый мастер нарочно поджидал его у монастырской стены. Хотя его родственник из Дифлина обладал таким же орлиным профилем, как и Осгар, он был ниже ростом, более коренаст и, что довольно редко бывало в их роду, уже начинал лысеть. В поведении его ощущалась некоторая неловкость, как показалось Осгару.

Осгар и сам чувствовал себя неуютно. Но приличия требовали, чтобы старший заговорил первым, поэтому он терпеливо ждал. Они обменялись обычными любезностями, которые предвещают любой серьезный разговор. Так и случилось.

– Скоро нам придется подумать о том, чтобы подыскать мужа для Килинн.

Вот оно. Осгар знал, что этого не избежать. Он посмотрел на мужчину, не находя ответа.

– Она получит хорошее приданое, – продолжил его родственник.

Прошло уже больше двух столетий с тех пор, когда любой отец на острове мог рассчитывать на щедрый выкуп за невесту. Теперь отцам приходилось самим готовить приданое для дочерей, и это часто становилось тяжелой ношей, хотя выгодный зять всегда был ценным приобретением для семьи.

Безусловно, Осгар был завидным женихом. Красивый, стройный, мускулистый, он обладал той врожденной элегантностью и каким-то особым спокойным достоинством, которые так притягивают к себе людей. Несмотря на его молодость, а Осгару был всего двадцать один год, многие считали его будущим вождем Уи Фергуса. Да и монахи из монастыря тоже относились к юноше с большим уважением.

Осгар любил этот маленький семейный монастырь. И гордился им, почти так же, как его дядя.

– Мы всегда должны помнить, – говорил дядя, – что сам святой Патрик был здесь.

За последние несколько столетий легенда о святом Патрике довольно сильно разрослась. В основном из-за того, что северная епархия, основанная им в Арме, очень хотела, чтобы ее считали старейшей и самой главной в Ирландии, поэтому была организована грандиозная средневековая кампания по пропаганде, которая с помощью летописей и других документов доказывала превосходство Армы. Ранние епископы и их общины были практически вымараны из истории, епископы времен Патрика превратились в его учеников, и получалось так, что северная миссия охватывала весь остров. Даже змеи, которых там никогда и не было, якобы были изгнаны святым Патриком. В Дуб-Линне один из трех древних источников назвали его именем и рядом возвели церковь.

– И мы также должны помнить, – всегда напоминал им дядя Осгара, – что наш предок Фергус принял крещение от самого святого Патрика.

– Он уже умер к тому времени, – грубовато заметил как-то его старший сын.

– Восстал из мертвых! – прикрикнул на него настоятель. – Величайшее из чудес! И еще помните, – наставлял он, – что нигде не было таких подлинных христиан и таких прекрасных богословов, как на этом острове. Потому что именно мы поддерживали пламя веры, когда весь христианский мир погрузился во тьму, мы обратили язычников-саксов в Англии и мы построили монастыри с библиотеками, когда половина христианского мира едва умела читать!

Если эти лекции предназначались для того, чтобы наставить сыновей на путь благочестия и образования, то плодов они не принесли. Сыновья его дяди не проявляли ни малейшего интереса к семейному монастырю. Они то и дело находили причины уклониться от уроков. И если Осгар с наслаждением заучивал наизусть полторы сотни псалмов на латыни, что обязан был сделать каждый начинающий послушник, его кузены лишь открывали рот, когда все же присоединялись к монахам во время молитвы.

И тем не менее монастырь действительно был основан на заре появления христианства в Ирландии. И все потомки из рода Уи Фергуса по древнему обычаю были обязаны поддерживать его. Так Осгар и делал. Его мать умерла, когда ему было двенадцать, и с тех пор он жил с дядей в монастыре. Это Осгар убедил монахов обновить внутреннее убранство монастырской церкви, это он уговорил купцов из Дифлина преподнести в дар новый крест для алтаря. Он всегда в точности знал, кто и сколько задолжал монастырю, сколько свечей у них в запасе и какие псалмы в какой день следует петь. И он всегда был собран и очень щепетилен. Даже его дядя немного нервничал, хотя и скрывал это, когда не мог ответить на какой-нибудь его вопрос. А год назад дядя как-то отвел его в сторонку и сказал:

– Думаю, однажды именно ты должен занять мое место в монастыре. – А потом, словно спохватившись, добавил: – Разумеется, это не помешает тебе жениться.

Осгар не просто мог жениться – с такими блестящими перспективами он стал бы весьма привлекательным женихом для дочери его родственника в Дифлине.

Он мог бы жениться на Килинн. Как было бы чудесно! Дни, когда он думал об этом, наполняли его сердце таким счастьем, что, казалось, весь Дифлин озарялся божественным золотым светом.

Они выросли вместе и всегда были дружны, даже в пору угловатой юности. Иногда они виделись реже, но Килинн всегда была рядом. Будучи в Дифлине, он, конечно же, навещал ее отца. Она всегда была для него родной. Та озорная девчонка, которую он знал, все еще жила в ней. Она любила разглядывать облака и находить в них сходство с презабавнейшими фигурами. Как-то раз, когда они стояли на южном берегу залива, она стала настойчиво повторять, будто только что видела, как из воды показался древний владыка моря Мананнан Мак Лир, а потом еще полдня время от времени восклицала: «Вот он!», и Осгар, застигнутый врасплох, несколько раз смотрел туда, куда она показывала, чем очень ее веселил.

Но однажды ее озорство зашло уж слишком далеко. Они гуляли вдоль северного берега устья реки и забрели на песчаную отмель, которая во время отлива тянулась на сотни шагов в залив. Когда вода начала прибывать, он хотел повернуть обратно, но она отказалась. Потеряв терпение, он пошел назад, однако Килинн, с таким же упорством, осталась на месте. Но даже он не мог предвидеть силу и скорость прилива в тот день. Море мчалось вперед, как резвый конь. Уже с берега Осгар смотрел, как девушка по-прежнему стоит на полоске песка. Сначала она смеялась, но, когда бурлящая вода закружилась вокруг ее ног, попыталась пройти вброд и вдруг обнаружила, что вода намного глубже, чем она думала. Неожиданно он тоже понял, что вода надвигается с огромной силой, вскипая мелкими волнами. Он увидел, как Килинн потеряла равновесие, и когда ее руки взметнулись вверх, бросился вперед по мелководью и нырнул в набежавшую волну. К счастью, он был отличным пловцом, хотя течение едва не унесло и его самого. Добравшись до Килинн, он прижал к себе ее худенькое тело и поплыл назад. На берегу она долго откашливалась и дрожала, а он прижимал ее к себе, чтобы хоть немного согреть. Наконец она встала и, к его изумлению, рассмеялась.

– Ты меня спас! – воскликнула она. И по дороге домой она с восторгом сообщала всем встречным: – Осгар спас мне жизнь!

Она была странной девушкой. Но после того дня он постоянно испытывал желание защищать ее, и это ему нравилось.

Если не считать маленьких происшествий вроде этого, его детство и юность не были наполнены сколько-нибудь значительными событиями. Как-то раз приезжал сам ирландский король, чтобы потребовать дань от норвежцев в Дифлине, и оставался под стенами города, пока не получил свое, но, даже несмотря на небольшую стычку, эта история скорее взбудоражила всех, чем напугала. Жизнь Осгара не слишком отличалась от жизни всех его ровесников. Правда, жила в нем одна страсть. Началось это еще в детстве. С каждой прогулки он всегда возвращался с целым мешком ракушек, чем очень потешал взрослых. Поначалу это было лишь детской игрой, ему ужасно нравилось собирать яркие цветные раковины самых причудливых форм. Потом постепенно у него собралась целая коллекция, и не было ни единого морского создания, чью раковину бы он не нашел. Едва на берегу появлялось что-нибудь странное и необычное, он тут же об этом узнавал. С годами, впрочем, его стали больше занимать сами раковины, а не охота за ними. Он мог часами рассматривать свои детские сокровища, любуясь сочетанием красок, чистыми линиями, восхищаясь простотой и элегантностью созданных самой природой форм, объединенных в столь гармоничном единстве. Полностью погрузившись в созерцание, он зачастую просто терял счет времени – так увлекало его это занятие. Со временем к ракушкам добавились и другие предметы: сухие листья, необычные камешки, скрученные узлом ветки упавших деревьев. Все это он приносил домой и подолгу изучал, обычно в полном одиночестве. Никто из родных не разделял его увлечения, хотя дядя по доброте душевной всякий раз бурно восхищался очередной принесенной домой находкой. Даже Килинн, которой Осгар иногда показывал свою коллекцию, лишь скользила по ней рассеянным взглядом и тут же со скукой отводила глаза.

А еще Осгар часто ходил в одну из церквей в Дифлине. Там хранился Псалтырь, с виду самый обычный, но с очень красивыми рисунками, и церковные служители, зная, что Осгар племянник настоятеля монастыря на холме, всегда разрешали мальчику полистать его. Килинн он привел туда не сразу, опасаясь, что она еще слишком мала и не сможет оценить всю красоту этой книги. Наконец, когда ей исполнилось шестнадцать, он позвал ее в церковь и начал с волнением переворачивать страницу за страницей. Один рисунок, в зеленых и золотых тонах, особенно ему нравился.

– Видишь, – сказал он, – какое сияние? Кажется, вот сейчас шагнешь прямо сюда, на страницу, и встретишься с… – Он не сразу подобрал нужные слова. – С великой тишиной.

Он пытливо вглядывался в лицо девушки, надеясь, что и она почувствует то же самое, но Килинн лишь улыбнулась. А потом он и вовсе заметил, как в ее глазах промелькнула тень досады. Выждав, как ей казалось, достаточно времени, она сказала:

– Пойдем отсюда.

Килинн очень изменилась. Маленькая хрупкая девочка, которую он знал и любил, почти исчезла, а ее место заняла темноволосая девушка с весьма привлекательными формами. Менее различимые внешне перемены тоже происходили. Разумеется, не было ничего удивительного в том, что с возрастом ее пристрастия изменились. Она теперь много говорила о домашних делах, могла долго восхищаться отрезом красивой ткани на прилавке какого-нибудь купца, то есть проявляла интерес к тому, что не слишком заботило самого Осгара, но он знал, что женщины любят обсуждать подобные вещи. А еще появилось в ней нечто совершенно новое, чего никогда прежде не было. Он замечал это в ее глазах, в ее манере держаться, и это притягивало и волновало его. Но только в прошлом году, на празднике Лугнасад, он наконец понял причину такой перемены.

В ночь древнего праздника всегда устраивали танцы. Участвовала в них почти вся молодежь Дифлина – и ирландцы, и пришлые. Осгар и сам был неплохим танцором. В ту ночь он с удовольствием наблюдал, с каким величавым достоинством танцуют взрослые женщины, и вдруг увидел, как к ним присоединилась Килинн. Он был просто ошеломлен. Конечно, Осгар и прежде знал, какой задорной и грациозной она может быть, но теперь перед ним предстала совершенно другая Килинн – сильная, уверенная в себе молодая женщина, прекрасно владеющая своим телом, полная огня и обаяния. Лицо ее слегка раскраснелось, глаза сияли, рот приоткрылся в озорной улыбке, которая едва не вскружила ему голову своей пленительной чувственностью. Ее окружали молодые люди, и хотя Килинн танцевала в нескольких шагах от них, Осгару казалось, когда он смотрел на лица мужчин, что она касается каждого из них, даря им жар своего тела. Вскоре он отошел от танцующих, чувствуя нечто похожее на стыд. Не слишком ли откровенно вела себя его кузина?

Но, когда она поманила его, Осгар вошел в круг. И вдруг оказался прямо перед ней, ощутил ее близость; тепло и аромат ее тела пьянили его. Она улыбалась, глядя на его уверенные движения, а когда в конце танца он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, она довольно невинно, но очень нежно поцеловала его в губы и на мгновение заглянула ему в глаза, и он увидел прежнюю зеленоглазую Килинн, которую любил всю жизнь. А потом она засмеялась и отвернулась.

На следующий день он долго бродил один по берегу моря.

Именно Килинн первой заговорила об их женитьбе. Однажды весной они гуляли со всей ее семьей. Был воскресный день. Они прошлись от Хогген-Грина к древнему Тингмаунту, и когда Осгар с Килинн стояли немного в стороне ото всех, девушка повернулась к нему и сказала:

– Ты помнишь, как мы здесь поженились когда-то?

– Помню.

– А у тебя сохранилось то кольцо?

То маленькое колечко из оленьего рога…

– Да.

Девушка немного помолчала.

– Теперь оно наверняка мне мало, – наконец сказала она с тихим смехом. – Но когда я буду выходить замуж – кто бы это ни был, – мне бы хотелось надеть его на мизинец. – Она с улыбкой посмотрела на Осгара. – Ты обещаешь отдать его мне на свадьбу?

Осгар с нежностью взглянул на нее:

– Обещаю.

Он все понял без слов. Какой бы самоуверенной она ни была, она все же хранила девичью гордость и не могла сказать большего. Лишь скромно намекнула. Следующий шаг должен был сделать он.

И вот теперь пришел ее отец и смотрел на него выжидательно.

– Мы будем подыскивать ей мужа, – повторил он.

– А-а… – пробормотал Осгар и снова замолчал.

– Я давно мог найти его, – подчеркнул ее отец, не дождавшись ничего другого. – От женихов отбоя бы не было. – (Это была чистая правда.) – Но что-то мне подсказывало, что она ждет тебя. – Он умолк и ободряюще взглянул на Осгара.

– Мы с ней постоянно женились с самого раннего детства, – улыбнулся Осгар.

– Вот именно. Тем более, – сказал отец Килинн, ожидая, что Осгар наконец произнесет самое главное, но юноша молчал, и тогда он терпеливо продолжил: – Молодым людям часто бывает трудно решиться, когда дело доходит до женитьбы. Они боятся. Считают брак ловушкой. Понять их легко. Но ведь есть и приятные стороны. А уж с Килинн… – Он замолчал, позволяя Осгару самому вообразить все радости брака с его дочерью.

– О да, – кивнул Осгар.

– Но если они упускают время, – тут отец Килинн строго посмотрел на Осгара, – они могут потерять любимую девушку, и она достанется кому-то другому.

Отдать Килинн другому? Какая ужасная мысль.

– Я приду поговорить с Килинн, – пообещал Осгар. – Очень скоро.

Когда отец девушки ушел, он спросил себя: «Почему я сомневаюсь? Разве не этого я всегда хотел?» Что могло быть прекраснее, чем прожить всю жизнь вместе с Килинн в маленьком семейном монастыре и наслаждаться всеми прелестями духовных исканий и плотских удовольствий? О большем и мечтать нельзя.

Так чего же ему не хватало? Что останавливало его? Этого Осгар не понимал. Он лишь знал, что в последние месяцы испытывал странное беспокойство. С того самого памятного случая.

Произошло это в конце года. Осгар возвращался верхом через Долину Птичьих Стай из маленького молельного дома, куда отвозил письмо от своего дяди. День был погожий, и один из сыновей дяди вызвался сопровождать его вместе со своим рабом. В этой части Фингала находилось несколько подворий викингов, окруженных большими открытыми полями. Всадники как раз пересекли одно поле и въехали в небольшую рощицу, когда внезапно на дорогу прямо перед ними выскочило с полдюжины мужчин.

Времени на раздумья не оставалось. Грабители в этих краях промышляли нередко, и путники обычно брали с собой оружие. У кузена Осгара был с собой меч, а у самого Осгара только охотничий нож. Разбойники надеялись отобрать у них ценности или же просто могли отнять лошадей. Собирались они убить их или только ограбить, Осгар не знал, а дожидаться развязки как-то не хотелось. Он увидел, как кузен ударил мечом одного за другим двух грабителей, ранив их. Еще двое подбирались к самому Осгару. Раба уже стащили с лошади на землю, и один из головорезов стоял над ним с дубиной. А когда он замахнулся…

Осгар так и не понял, что тогда произошло. Его как будто подбросило в воздух. Охотничий нож сам выскочил из ножен и оказался в руке. Он бросился на мужчину с дубинкой, оба упали на землю, отчаянно боролись, и когда его нож вонзился в грудь разбойника, тот закашлялся кровью. Остальные грабители тем временем решили не испытывать судьбу и уже убегали со всех ног. Осгар повернулся к раненому. Лицо разбойника посерело, потом он задрожал, дернулся всем телом и затих. Он был мертв. Широко раскрыв глаза, Осгар смотрел на него.

Они повернули назад к подворью викингов, мимо которого недавно проезжали, и хозяин, высокий рыжий здоровяк, сразу позвал своих людей, чтобы отправиться в погоню за разбойниками.

– Жаль, моего сына Харольда здесь нет, – сказал он, и Осгар догадался, что это тот самый норвежец, которого он несколько лет назад видел возле Тингмаунта.

Когда Осгар объяснил ему, кто он, викинг пришел в восторг.

– Для меня честь встретиться с одним из Уи Фергуса, – сказал он радостно. – Ты сегодня постарался на славу. Можешь гордиться собой.

К вечеру они наконец добрались до монастыря и рассказали, что произошло. Дядя очень обрадовался, что все обошлось благополучно, и тоже похвалил его. К утру история уже разлетелась по Дифлину, и когда Осгар встретился с Килинн, она сжала его руку.

– Наш герой! – с горделивой улыбкой сказала она.

Вот только была одна загвоздка. Он совершенно не чувствовал себя героем. Да и вообще никогда в жизни не чувствовал себя хуже. И хотя проходил день за днем, лучше ему не становилось.

Он убил человека. Никакого преступления он не совершал – просто сделал то, что должен был сделать. Но отчего-то лицо того мертвеца с его застывшим взглядом преследовало Осгара. Оно являлось ему во сне и даже наяву – бледное, ужасное и удивительно настойчивое. Он надеялся, что пройдет время и видение исчезнет, но оно не исчезало, а вскоре ему начало мерещиться еще и гниющее тело. Но хуже всего были даже не эти миражи, а неотвязные мысли, которые никак не выходили из головы.

Отвращение. Как бы ни было это нелепо, но Осгар испытывал ужас и отвращение, как если бы намеренно совершил убийство. Никогда больше он не хотел бы повторить такое и даже поклялся себе в этом. Но разве можно быть уверенным, что сдержишь подобную клятву, если мир так жесток? Он вдруг испугался.

Ведь он был на волосок от смерти. А если бы он умер? Какой была его жизнь? Несколько бессмысленно прожитых лет, оборванных глупой стычкой? Ведь это едва не случилось тогда и вполне могло произойти завтра. Впервые Осгар был сокрушен страшным, неотвратимым ощущением собственной смертности. Нет, его жизнь, конечно же, должна иметь какую-то цель, он просто обязан послужить какому-то делу. Он подумал о том, почему с такой страстью изучал созданные природой формы, почему так любил разглядывать волшебные рисунки в святой книге, и внезапно его однообразная жизнь в Дифлине показалась ему пустой и никчемной, как будто в ней не было чего-то самого главного. Он жаждал чего-то большего, вечного, не подвластного смерти. Пока он еще не знал, что это, но чувство неуверенности продолжало разрастаться в нем, словно некий голос внутри него нашептывал: «Это не твоя настоящая жизнь. Не твоя судьба. Не твое предназначение». Он слышал этот голос снова и снова, но как поступить, не знал.

И вот теперь, казалось, все наконец могло встать на свои места благодаря Килинн. Он чувствовал, что от его решения зависит все. Если он сейчас женится, они с Килинн поселятся в Дифлине, обзаведутся детьми, и так пройдет вся его жизнь. Достойная, благородная, полная семейного счастья. Он ведь всегда этого хотел. Разве не так?

Через неделю после его разговора с отцом Килинн мимо их маленького монастыря проходили два монаха. Они пробыли в Дифлине несколько дней, а теперь возвращались на юг, в Глендалох.

Один раз Осгару довелось побывать в том большом монастыре у озера в горах Уиклоу. Настоятель Глендалоха имел право наезжать в их собственный монастырь с инспекцией, и когда Осгару было восемь лет, дядя, собравшись туда, однажды взял его с собой. Всю дорогу, пока они ехали до Глендалоха, лил дождь, он скучал и, наверное, из-за этих унылых воспоминаний позже никогда не испытывал желания вернуться туда снова. Но теперь, когда он принимал самое важное в своей жизни решение, ему вдруг очень захотелось сменить обстановку, куда-нибудь уехать, и он спросил у монахов разрешения отправиться с ними. Те охотно согласились, и, пообещав дяде вернуться через пару дней, Осгар присоединился к монахам.

Путешествие было восхитительным. Они выбрали нижнюю дорогу, которая вела на юг и проходила вдоль склонов огромных вулканических холмов ниже устья Лиффи, мимо живописной прибрежной равнины. Пройдя около двадцати миль, они остановились на ночлег, а рано утром продолжили путь. Дорога поднималась все выше. Через несколько часов, когда они подходили к очередному повороту, один из монахов вдруг остановился и подозвал к себе Осгара, указывая рукой вперед.

Над узкой горной долиной еще висел туман, и ее крутые лесистые склоны, нависшие над водой, как будто плыли в облаках. Пелена тумана скрывала два маленьких озера, но верхушки окружавших их деревьев, серебристые от росы, вынырнули в свежий утренний воздух. С того места, где он стоял, Осгар видел и крыши каменных строений: главную церковь, которую здесь называли аббатством, с маленькой башенкой, церкви поменьше, высокую арку над воротами и несколько небольших часовен. И надо всем этим возвышалась, словно одинокий страж долины, круглая башня, поднимаясь на сотню футов в небо.

Это и был Глендалох, Долина двух озер, самый прекрасный монастырь во всей Ирландии.

Столь уединенное расположение Глендалоха не было чем-то исключительным. Порой ирландские монастыри основывались на священных местах древних язычников, но, как и повсюду в христианском мире, часто возводились на землях, прежде почти необитаемых: на болотистых речных берегах, дальних окраинах или в горной глуши. Этот монастырь был основан одним отшельником примерно спустя столетие после миссии святого Патрика.

Еще со времен святого Патрика Ирландская церковь исповедовала мир и добро. Праведников и богословов в ней было во множестве, а вот мучеников почти совсем не встречалось. Зато встречались отшельники. В Кельтской церкви их всегда было немало. Обычай этот пришел на остров через Галлию от ранних христианских пустынников Египта. И поскольку в христианских мучениках Ирландия никогда не нуждалась, возможно, не было ничего удивительного в том, что роль горных и лесных затворников привлекала тех людей, которые, как и древние друиды, не видели другого способа полностью посвятить себя служению вере.

Как и многие святые, Кевин, монах-отшельник, всегда имел последователей, вот почему это горное убежище издавна было разделено на две части. Келья отшельника находилась рядом с верхним озером в глубине долины, под крошечной, вырубленной в скале пещере, известной как Ложе святого Кевина. Немного дальше по долине, за нижним озером, где вода из двух озер соединялась ручьем, жили все остальные монахи, здесь же были возведены основательные каменные строения.

У входа Осгара ждал первый сюрприз. Может, монастырь и был уединенным, но уж никак не маленьким. Огромные внушительные ворота как бы заявляли о его величии.

– Не забывай, – напомнили Осгару его спутники, – здесь живет не только настоятель, но и епископ.

Епископ, как давно знал Осгар, надзирал за большинством церквей в Долине Лиффи.

Как только они прошли сквозь высокие ворота, Осгар сразу почувствовал, что попал в совершенно другой мир. Монастырь, который раскинулся на зеленом лугу между двумя ручьями, соединявшими озера, казался волшебным островом. После того как Осгара представили настоятелю, был вызван один из послушников, чтобы показать гостю весь монастырь.

Почти все церкви и часовни были построены из прочного тесаного камня, а их немалое количество говорило о древности и большой значимости этого места. Кроме главной церкви с очень красивой резной дверью, здесь была церковь в честь святого Кевина и часовня другого кельтского святого. Они зашли в дом, где жили многие обитатели монастыря, хотя, как это принято у кельтов, у некоторых старших монахов были свои отдельные небольшие домики из бревен и соломы.

Самым впечатляющим строением нижнего монастыря, конечно же, была огромная башня. Подойдя ближе, Осгар и его провожатый остановились, почтительно глядя на внушительное сооружение. Круглая и очень высокая башня, начинаясь от шестнадцати футов в основании, кверху постепенно сужалась и на высоте в сто футов завершалась конусом. Рядом с ее отвесными, сложенными из громадных камней стенами все вокруг казалось крошечным.

– Мы называем ее колокольней, – пояснил послушник.

Оскару сразу вспомнился скромный маленький колокольчик, которым в их семейном монастыре сзывали монахов на молитву.

– А еще это сторожевая башня, – продолжал послушник. – Там наверху, под конусом, четыре окна. Из них можно увидеть всех, кто приближается к монастырю с любой стороны.

За последние несколько поколений круглые ирландские башни уже стали заметной частью пейзажа, но башня Глендалоха была одной из самых удивительных. Башни эти, с их особым устройством конуса, окруженного каменным поясом, были изобретены ирландскими монахами. Обычно они достигали в высоту около ста футов, а окружность фундамента составляла почти половину их высоты. При хорошо сложенном основании такие пропорции обеспечивали надежность всей конструкции. Стены башен также строили весьма солидными. В Глендалохе они были в три с половиной фута толщиной.

– Если кто-нибудь нападет на нас, мы унесем все ценное внутрь, – сказал послушник. – И сами почти все сможем там спрятаться. В ней шесть этажей. – Он показал на дверь башни. Она находилась в двенадцати футах над землей, и к ней вела узкая деревянная лестница. – Если дверь запереть на засов, взломать ее почти невозможно.

– А на Глендалох часто нападали? – спросил Осгар.

– Викинги? Думаю, только один раз за последние сто лет. Правда, бывали другие напасти. Местные короли никак не могли решить, кому принадлежат окрестные земли, и несколько лет назад устроили в долине ужасную свару. Но теперь ничего такого нет. Мы вообще здесь очень мирно живем. – Юноша улыбнулся. – Не ищем мученической смерти. – Он повернулся в другую сторону. – Идем, посмотришь скрипторий.

Скрипторием оказалось длинное низкое строение, в котором полдюжины монахов трудились над перепиской текстов. Осгар заметил, что часть рукописей написана на латыни, другая – на ирландском. Конечно, у его дяди было несколько книг, но хотя Осгар и один пожилой монах из их монастыря обладали довольно хорошим почерком, новых книг они никогда не делали. Осгар с восхищением наблюдал за настоящим каллиграфическим письмом. Потом его внимание привлек монах, сидевший в стороне от всех, за столом в углу. Перед ним лежал рисунок. Контуры были уже завершены, и теперь монах начинал заполнять один угол листа цветными красками. Как завороженный, смотрел Осгар на широкую кайму затейливого орнамента. Казалось, линии узора состояли из обычных геометрических фигур, но внимательный взгляд юноши уже видел в них искусные намеки на творения самой природы: от плавных очертаний раковин до мощных переплетений узловатых корней дуба. Каким сложным был этот орнамент и каким безупречным! Поглощенный созерцанием, Осгар не мог оторвать глаз от рисунка и думал, как это должно быть прекрасно – провести всю жизнь за таким занятием. Он простоял так довольно долго, пока монах наконец не поднял голову и не окинул их недовольным взглядом, раздосадованный, что ему помешали. Они тихо вышли из скриптория.

– Идем, – сказал послушник, когда они вышли наружу. – Ты еще самого главного не видел.

Они прошли по небольшому мосту, перекинутому через ручей, и свернули направо, на дорожку, что вела в верхнюю часть долины.

– Мы называем ее Зеленой дорогой, – сказал он.

После нижнего озера долина сужалась. Крутой лесистый склон слева от них теперь сменился почти отвесной скалой, и до Осгара донесся шум водопада. Справа он заметил маленький земляной круг с низенькими каменистыми стенами, похожий на небольшой форт. А потом, когда они миновали несколько деревьев, его провожатый вдруг тихо произнес:

– Добро пожаловать в рай!

У Осгара на мгновение перехватило дыхание. Верхнее озеро было большим, около мили в длину. Его безмятежные воды простирались между высокими каменистыми склонами, которые вздымались сразу за деревьями, и казалось, будто озеро вытекает прямо из самих гор.

– Это келья святого Кевина. – Послушник показал на маленькую круглую хижину чуть в стороне от озера. – А вон там… – Осгар проследил за его рукой и увидел, хотя и не сразу, почти на вершине скалы вход в крошечную пещеру, которая притаилась под каменистым выступом, нависающим над водой. – Ложе святого Кевина.

Похоже, добираться туда было непросто – скалистый склон поднимался почти отвесно. Внизу буйно разрослась кислица и крапива. Заметив, куда он смотрит, юноша-послушник улыбнулся:

– Говорят, именно там святой катался в крапиве.

Рассказы о юности святого Кевина слышали все. Однажды к нему пришла девушка, которая хотела его соблазнить. Молодой отшельник прогнал ее, а чтобы усмирить собственное вожделение, разделся донага и бросился в жгучую крапиву.

– Он часто молился прямо в озере, стоя на мелководье, – сказал юноша. – Иногда мог простоять так целый день.

Что ж, подумал Осгар, поверить в это нетрудно. В такой удивительно безмятежной тиши он и сам мог потерять счет времени.

Они постояли еще немного, стараясь впитать всю красоту этого места, и Осгару показалось, что еще ни разу в жизни он не испытывал чувства такого необычайного покоя. Он даже не услышал звона колокола в нижней долине и очнулся лишь тогда, когда послушник осторожно коснулся его руки и сказал, что настало время трапезы.

На следующий день Осгар встретился с настоятелем. Это был высокий, статный мужчина с вьющимися седыми волосами, очень доброжелательный и в то же время величественный, что говорило о его знатном происхождении. Он хорошо знал дядю Осгара, поэтому, тепло приветствовав молодого человека, сразу стал расспрашивать о делах в семейном монастыре.

– Что привело тебя к нам в Глендалох? – спросил он после.

Осгар, как мог, объяснил настоятелю свои чувства, и сомнения перед предстоящей женитьбой, и растущую в душе тревогу, и свою неуверенность. К его великой радости, настоятель слушал очень внимательно, и по его лицу было видно, что он вовсе не считает опасения Осгара глупыми. Когда юноша закончил, настоятель задумчиво кивнул.

– Ты хочешь посвятить себя Богу? – спросил он.

Хотел ли он этого? Ведь он уже думал о том, что вся его жизнь, возможно, пройдет в маленьком семейном монастыре близ Дифлина. Но разве об этом спрашивал настоятель? Пожалуй, нет.

– Мне кажется, да, отец-настоятель.

– И тебя беспокоит, что женитьба… – настоятель немного помолчал, – отвлечет тебя от тех бесед, которые тебе хотелось бы вести с Господом?

Осгар в изумлении уставился на седовласого монаха. Тот словно угадал его потаенные чувства, пусть никогда и не выраженные ни словами, ни помыслами.

– Я ощущаю… некую потребность… – В смятении Осгар умолк.

– И тебе не кажется, что твой дядя приближает тебя к Богу?

Что он мог ответить, думая о беззаботной семейной жизни своего дядюшки, о его долгих походах на рыбалку, о том, как он часто засыпает во время службы?

– Ну… не особенно, – с неловкостью пробормотал он.

Если даже настоятель и скрыл улыбку, Осгар этого не заметил.

– А эта девушка, – спросил старый монах, – эта Килинн, на которой ты чувствуешь себя обязанным жениться… Ты когда-нибудь… – Он посмотрел на Осгара и увидел его недоуменный взгляд. – Ты познал с ней плотские наслаждения, мой мальчик?

– Нет, отец. Никогда.

– Понятно. Целовал ее?

– Только один раз, отец.

– Но ведь ты испытываешь влечение? – снова спросил настоятель и вдруг, словно досадуя на себя за однообразные вопросы, добавил: – Ну конечно испытываешь. – Он немного помолчал, задумчиво глядя на юношу. – Ты думаешь, тебе здесь понравится?

В этом земном раю? В этом горном убежище, на полпути к небесам?

– Да, – тихо ответил Осгар. – Мне кажется, понравится.

– Не станет ли тебе скучно здесь, в горах?

– Скучно?!

Осгар даже растерялся от изумления. Скучно? В окружении этих прекрасных церквей, этого дивного озера с его неземной тишиной? Нет, никогда! Проживи он хоть тысячу жизней, и то не соскучился бы.

– Нет, отец-настоятель.

– Духовный путь нелегок, мой мальчик. – Взгляд настоятеля стал чуть строже. – Это не просто поиск жизни, которая тебе по вкусу. Рано или поздно тебе придется прийти к самоотречению. К тому же здесь, в Глендалохе, очень суровые правила. Мы живем вдали от мира, в уединении. Можно сказать, общиной отшельников. Это непросто. Но истинно сказано: тесны врата и узок путь. И еще, – он медленно кивнул, – тебе не удастся избежать соблазнов плоти. Никому еще не удавалось. Дьявол так легко не сдается. Он устилает наш путь искушениями, порой вполне очевидными, а порой коварно скрытыми. Будь осторожен. Тебе придется их преодолевать. – Настоятель немного помолчал. – Я не могу подсказать тебе, как поступить. Только Бог это может. Но я буду молиться за тебя. И ты должен молиться.

В тот день и на следующий Осгар вместе с монахами пел в большой церкви на всех службах, а остальное время проводил в молитвах.

Он старался следовать наставлениям аббата. Он молился, как никогда прежде. Теперь он знал, как это делать. Он старался очистить разум от всего суетного, чтобы не пропустить безмолвную подсказку Бога. Он просил указать ему путь в надежде узнать, чего же хочет от него Всевышний.

Заговорит ли Господь с ним? Почти два дня Осгар ждал, но так ничего и не услышал.

И все же Бог выразил свою волю самым неожиданным образом. Вечером второго дня, когда солнце уже потихоньку спускалось к горам, Осгар стоял возле верхнего озера. Он уже не молился, а лишь, позабыв обо всем, любовался красотой этих мест. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Обернувшись, Осгар увидел добродушное лицо одного из тех монахов, что привели его сюда.

– Ну что, разобрался теперь, чего хочешь? – спросил немолодой монах.

Осгар пожал плечами.

– Остаться здесь, конечно, – сказал он таким тоном, словно это не имело особого значения.

И вдруг он все понял. Это было настолько просто и обыденно, что ничуть не напоминало Божье знамение. Он хотел жить в Глендалохе – и нигде больше. Нигде и никогда у него не появлялось такого ощущения дома, как здесь. Он был создан для этого места. А как же Килинн? Теперь он точно знал, что не хочет жениться на ней, при всей любви к этой девушке. Только здесь таилось все самое главное, и Осгар отчетливо видел это, словно чудесный яркий свет вдруг озарил его разум. И Бог в Его милости не только ниспослал ему чувство сопричастности, но даже избавил его от страсти к девушке, которую он так любил. И для того чтобы помочь Осгару в выборе пути, Он заменил прежнюю пылкую страсть в его душе на новую: на горячее желание остаться здесь, в Глендалохе. Теперь Осгар был уверен. В этом его предназначение. Да, он любил Килинн, любил так же сильно, как и раньше, но эта любовь должна стать братской. Только так, и не иначе. Он понимал, что причинит девушке боль, но еще более жестоко было бы жениться, зная, что никогда не сможешь всем сердцем принадлежать только ей. Он еще постоял немного у кромки озера, глядя на воду и чувствуя, как душа наполняется неведомым прежде чувством покоя и уверенности. Тем же вечером он сказал об этом настоятелю, который в ответ лишь кивнул и не произнес ни слова.

Следующим утром Осгар отправился назад.

На этот раз он выбрал самый короткий путь – напрямик через горы – и уже в полдень миновал центральное ущелье в горах Уиклоу, где неподалеку от тропы бил родник, от которого брала начало река Лиффи. Вид отсюда открывался изумительный. Тонкий ручеек несся вниз с горы, чтобы там вместе с другими ручейками слиться в единый растущий поток, что извилистыми путями нес свои воды в сторону широкой долины, которая простиралась вдали, в двадцати милях отсюда.

День был чудесный. Шагая по тропе через высокое плато, Осгар ощущал бесконечный покой. Все его тревоги остались в прошлом. И в самом деле – о чем волноваться? Разве что счастье, переполнявшее его, было уж слишком велико. Что там настоятель Глендалоха говорил о служении Господу? Оно потребует самоотречения. Но ничего подобного он сейчас не испытывал, это было совсем другое чувство. А может, это дьявол как раз подсовывает ему одну из своих хитрых ловушек? Проверяет, действительно ли он следует зову души? Так это или нет, Осгар не знал, но решил на всякий случай быть настороже. А пока с легким сердцем отправился дальше на север.

Ближе к вечеру он добрался до северной оконечности гор и начал спускаться по тропе, проложенной среди деревьев. Дойдя до небольшой прогалины, он остановился и посмотрел вниз, где, как на ладони, лежала чудесная зеленая Долина Лиффи и сверкала широкая полоса залива.

Как завороженный, он смотрел на такой знакомый и такой родной с детства пейзаж. Предзакатное солнце бросало свои косые лучи на спокойные воды реки. За устьем виднелся песчаный берег залива, неровные линии мыса, поросшие травой низины и дальний конец длинного деревянного моста через реку. Ему даже показалось, что он уже видит стены их маленького монастыря, хотя вряд ли это было так. Забыв обо всем, Осгар чувствовал, как сердце поет от радости, и только спустя несколько минут, словно очнувшись, вдруг понял, что никогда больше не увидит этой красоты. Если он уедет в Глендалох, ему придется проститься с родными краями. Проститься навсегда. Он больше не увидит ни этого чудесного залива, ни своих близких, ни Килинн.

При мысли о Килинн воспоминания о той маленькой девочке, которую он знал с юных лет, нахлынули на него с беспощадной живостью. Он вспоминал их игры, их шуточную женитьбу возле кургана старого Фергуса, вспоминал, как однажды спас ее, вытащив из воды. И теперь он больше никогда не увидит свою маленькую Килинн, которая должна была стать его женой.

Но ведь еще не поздно? Она по-прежнему могла ею стать.

И вдруг его словно что-то толкнуло. Да ведь это испытание. Господь проверяет его. Ему придется отказаться от Килинн. Отказаться от девушки, которую он любил и на которой, видит Бог, с радостью бы женился, если бы не его призвание. Да, подумал он. Это и есть самоотречение.

Весь оставшийся путь до Дифлина он шел уже совсем с другим чувством. Пылкие устремления теперь были омрачены болью, да и у радости появился горький привкус.

Разговор с Килинн на следующий день получился совсем не таким, как он его себе представлял. В дом ее отца он пришел довольно рано. Вся семья была в сборе, и он попросил девушку прогуляться с ним. Уходя, он заметил, как на лице отца Килинн промелькнула тревога. Они направились к Тингмаунту. И там, возле могилы старого Фергуса рядом с быстрыми водами Лиффи, он рассказал ей все.

Килинн слушала очень внимательно, хотя и казалась слегка удивленной. А он говорил обо всем: о том, как сильно любит ее, о своей неуверенности, которая не давала ему покоя, и о своем призвании к жизни в монастыре. Боясь ранить ее чувства, он как можно мягче объяснил ей, почему ему так необходимо уйти в Глендалох и почему он не может на ней жениться. Когда он наконец замолчал, Килинн долго стояла, не говоря ни слова и устремив взгляд в землю.

– Ты должен делать то, что считаешь правильным, – наконец сказала она тихо, потом подняла на него глаза, и его удивила сквозившая в них холодность. – Значит, если бы ты не решил отправиться в Глендалох, ты бы женился на мне?

– С огромной радостью.

– Понимаю… – Она немного помолчала. – А что заставляет тебя думать, что я бы согласилась?

От неожиданности Осгар потерял дар речи. Но потом решил, что в ней просто говорит оскорбленная гордость.

– Может, и не согласилась бы, – произнес он.

– Скажи, Осгар, – спросила она, казалось, с искренним любопытством, – ты хочешь спасти свою душу?

– Да, – признался он, – хочу.

– А у меня есть надежда попасть в рай?

– Я… – Он замялся. – Я не знаю.

Он никогда об этом не задумывался.

– Только вот монахиней я становиться не собираюсь.

– А этого и не нужно, – заверил ее Осгар и с жаром принялся объяснять, что добрые христиане могут оказаться у Святого престола, просто соблюдая все заповеди, вот только девушка, похоже, не слишком внимательно его слушала. – Я всегда буду думать о тебе, – добавил он. – И благословлять тебя в своих молитвах.

– Спасибо, – кивнула Килинн.

– Я провожу тебя домой? – предложил он.

Почему же разговор получился таким натянутым, думал Осгар, когда они шли обратно. Но чего он ожидал? Слез? Признания в любви? Он и сам толком не знал. Но ему все время казалось, что мысли девушки далеки от него и достучаться до нее он так и не смог. У ворот дома Килинн остановилась.

– Жаль, – с легкой грустью сказала она, – что ты предпочел мне Глендалох. – И улыбнулась. – Я буду скучать по тебе, Осгар. Приедешь как-нибудь навестить нас?

– Приеду.

Она кивнула, потупив взор, а потом вдруг посмотрела на него с таким озорством, что, не будь момент столь серьезным, он бы точно сказал, что она замышляет какую-нибудь шалость, как в прежние времена.

– Осгар, ты когда-нибудь испытывал зов плоти? – спросила девушка.

Он был настолько поражен, что не сразу нашелся с ответом.

– Дьявол искушает всех нас, Килинн, – наконец смущенно пробормотал он, потом быстро поцеловал ее в щеку и торопливо ушел.

Он провел дома еще неделю. Дядя был огорчен его решением, но все же надеялся, что когда-нибудь Осгар вернется и займет его место. К ним даже заходил отец Килинн, пожелал ему счастья и пообещал проводить юношу, когда тот соберется в путь. Осгар был бесконечно тронут таким великодушием. Килинн он больше не видел, но, поскольку они уже попрощались, новых встреч не искал.

Настал день расставания. Осгар решил не идти через горы и отправиться нижней тропой. Закинув за спину мешок с провизией и взяв письмо от дяди к настоятелю монастыря с обещанием щедрого взноса на содержание племянника, а также получив благословения от всех друзей и соседей, он двинулся на юг через поля, окружавшие Дифлин. Дядя предлагал ему взять лошадь, которую при случае можно было бы вернуть обратно, но Осгар решил пойти пешком.

Небо было ясное. В чистом утреннем воздухе темневшие на юге горы Уиклоу казались такими близкими, словно их можно было коснуться рукой. Осгар направлялся к южным склонам со стороны моря; шагалось ему легко и свободно. Болота слева от тропы сменились разбросанными тут и там небольшими рощицами. Справа простирались поля и сады. Пройдя один из фруктовых садов, Осгар уже подходил к переправе через Доддер, как вдруг увидел Килинн. Закутанная в длинный плащ, она стояла, прислонясь к стволу растущего у дороги дерева. Осгар решил, что девушка ждет уже довольно долго, если успела замерзнуть.

– Пришла попрощаться, – сказала Килинн с улыбкой. – Подумала, может, тебе будет приятно увидеть меня еще раз перед уходом.

– Твой отец уже приходил прощаться.

– Знаю.

– Это очень мило с твоей стороны, Килинн.

– Да, верно, – согласилась она. – Так и есть.

– Давно ждешь? – спросил Осгар. – Замерзла, наверное?

– Не очень давно. – Килинн задумчиво разглядывала его, словно что-то для себя решала. – Ты сохранил то кольцо?

– Сохранил. Конечно.

Килинн кивнула. Вид у нее был довольный.

– Значит, ты собираешься стать монахом в горах?

– Да, собираюсь. – Он улыбнулся.

– И тебя никогда не искушали соблазны плоти, так ведь, Осгар?

– Нет. Ну, не в последнее время, – благодушно ответил он.

– Это хорошо. Потому что тебе придется их преодолевать.

Пока Осгар раздумывал, что бы ей ответить, девушка неожиданно распахнула плащ, и он с ужасом увидел, что под ним ничего нет.

Нежная кожа Килинн отливала бледным сливочным цветом, упругая девичья грудь была немного больше, чем ему всегда казалось под одеждой, а ее темные налитые соски просто вскружили ему голову. Не в силах пошевелиться, он не отрываясь смотрел на ее нагое тело, не осознавая, что разглядывает ее живот, бедра, да и все остальное тоже.

– Теперь ты меня запомнишь, Осгар? – спросила она, снова закутываясь в плащ.

Он закричал и бросился прочь от нее. Через мгновение он уже бежал по переправе. На другом берегу он обернулся, все еще боясь, что Килинн станет преследовать его, но девушки нигде не было. Он перекрестился. Боже милостивый, зачем она это сделала?

Дрожа как в лихорадке, он пошел дальше. Страх гнал его вперед. Он никак не мог поверить, что это произошло на самом деле. Быть может, он встретился с призраком? Или ему все это померещилось? Нет. Девушка была вполне реальной. Но что на нее нашло? Может, девчонка-проказница, все еще жившая в ней, захотела напоследок сыграть с ним жестокую глупую шутку? Или молодая женщина, оскорбленная его отказом, решила поразить и унизить его? Наверное, и то и другое. Был ли он поражен? Да. Но не ее наготой, а грубостью ее выходки. Осгар покачал головой. Не следовало ей так поступать.

Лишь пройдя далеко вперед по тропе и немного успокоившись, он вдруг подумал, что есть и другое объяснение. Более глубокое. Искушение плоти. Это снова проделки дьявола, ведь настоятель предостерегал его. Вот что на самом деле скрывалось за этой встречей. Поддался ли он искушению? Безусловно нет. И все же, продолжая путь, он с ужасом понял, что обнаженное тело Килинн то и дело встает перед его мысленным взором. Сам толком не понимая, что больше причиняет ему страдания – похоть или страх, – он попытался прогнать наваждение, но оно возвращалось снова и снова, с каждым разом становясь только ярче. Мало того, вскоре девушка в его видениях начала вытворять такие непристойности, о которых наверняка и понятия-то не имела, и чем больше Осгар старался очистить от них свой разум, тем более непотребными они становились. Он даже попытался вернуть в памяти тот образ невинной наготы, с которого все началось, но тщетно. Чем яростнее он боролся, тем живее становились картины в его голове, и вскоре он осознал, что уже не сопротивляется им, а просто наблюдает, чувствуя восторг и отвращение одновременно.

Нет, это была не Килинн. Она ничего такого не делала. Он сам рисовал в своем воображении бесстыдные видения. Это он, а не она, попался в силки к дьяволу. Острое чувство вины вдруг захлестнуло его, сменившись леденящим ужасом. Он остановился.

Значит, дьявол бросил ему вызов на пути в Глендалох. Что он ответит? Чуть впереди на откосе рядом с тропой росли кусты, а под ними виднелись какие-то заросли. Осгар немедля поспешил туда и увидел, что это именно то, чего он и ожидал. Темно-зеленые растения были выращены здесь самим Господом, который, в его вечной мудрости и доброте, все предвидел. Жгучая крапива.

Ведь что сделал святой Кевин из Глендалоха, когда женщина пыталась соблазнить его? Он прогнал ее и стал умерщвлять свою плоть. С помощью крапивы. Так что это наверняка знак свыше.

Осгар огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Быстро скинув с себя одежду, юноша бросился в заросли крапивы и, морщась от боли, начал кататься в ней.

Свадьба Харольда и Астрид состоялась зимой. Событие это по многим причинам стало счастливым.

Прежде всего, для всех было очевидно, что молодые люди очень подходят друг другу. И это было самое главное. А во-вторых, оба были без памяти влюблены.

Даже если в день их первой встречи в доме Морана и его жены между ними и промелькнула какая-то искра, будущая невеста Харольда сразу поняла: ей понадобятся время и усилия, чтобы преодолеть его сопротивление. Поэтому она запаслась терпением. Когда по ее просьбе Харольд провел Астрид по новому кораблю, девушка попросила его показать то, что делал лично он, после чего одобрительно заметила:

– Как у тебя хорошо получается!

Неделей позже Астрид встретила Харольда и протянула ему завернутые в платок засахаренные фрукты.

– Надеюсь, тебе понравится, – скромно сказала она.

А когда Харольд с некоторым удивлением ответил, что действительно любит эти лакомства, девушка пояснила:

– Ты об этом упомянул, когда мы были у Морана. – (Он и забыл об этом.) – Мне просто захотелось угостить тебя, – добавила Астрид и ласково коснулась его руки.

Астрид выжидала три недели, прежде чем однажды на прогулке повернулась к нему и как бы невзначай спросила:

– А нога у тебя болит?

– Нет. Не особенно, – ответил Харольд, пожав плечами. – Хотелось бы, конечно, чтобы она была прямой, но что делать. – И надолго замолчал.

– Меня это совершенно не смущает, – просто сказала она. – По правде говоря… – на этот раз она все-таки заглянула ему в глаза – на мгновение, – ты мне нравишься таким, какой ты есть.

Но, пожалуй, самый мудрый ход она сделала на третий месяц их знакомства. Они стояли на деревянном причале, рядом с тем местом, где уже началось строительство нового корабля, поменьше, и смотрели на реку – там теперь был пришвартован огромный корабль, который строил Харольд. Астрид спросила, что он больше всего любит делать? О чем мечтает?

– Я мечтаю, – признался он, – когда-нибудь отправиться на нем в плавание. – Он показал на корабль, который вскоре должен был идти в Нормандию.

– Так и будет, – сказала Астрид и сжала его ладонь. – Ты обязательно поплывешь на нем.

– Возможно… – Он помолчал и уже совсем было решился взглянуть на нее, но быстро отвел глаза. – Морские путешествия очень долгие. И опасные.

– Мужчина должен идти к своей цели, – тихо сказала Астрид. – Ты отправишься за горизонт навстречу приключениям, пройдешь через многие испытания, а когда вернешься, жена будет ждать тебя на причале. Я так и вижу, как все это будет.

– Правда?

– Ты сможешь сделать это, – сказала она и добавила напрямик: – Если женишься на мне.

Харольду не понадобилось много времени на то, чтобы осознать острую необходимость женитьбы на Астрид, поэтому ее ухаживания не прошли даром. А напротив, оказались весьма успешными. Харольд, поверив, что его можно любить и ценить, открыл в себе бездну нерастраченных чувств. Да и Астрид, хотя никогда не призналась ему в этом, борясь с его нерешительностью, неожиданно преобразилась и сама: если вначале Харольд был для нее просто мужчиной, которого она решила полюбить, то постепенно он превратился в предмет ее пылкой страсти.

К тому же свадьба привела к счастливому воссоединению Харольда с его семьей. Невесту его они сразу полюбили как родную, и если даже в его душе еще оставалась давняя обида, он был так счастлив, что просто не думал об этом. Свадьбу сыграли в семейном поместье по древним языческим законам, и молодожены получили благословение отца Харольда.

Лишь один человек на этой свадьбе не улыбался. Видит Бог, Моран Макгоибненн искренне радовался счастью друга. Он своими руками сделал подарок молодым: изящную, украшенную богатой инкрустацией, резную чашу из серебра – и вместе со всей семьей пришел на свадебный пир. Но все время, пока во дворе горели праздничные костры и пока гости входили в пиршественный зал и выходили из него, Моран тихо стоял в стороне и наблюдал. Он пытливо изучал лица опоздавших, смотрел на дорогу, вглядывался в Долину Птичьих Стай и в морской горизонт на востоке. И каждую секунду ощущал спрятанный под плащом длинный нож, готовый выхватить его, как только появится тот темноволосый датчанин.

Моран не любил полагаться на случай. И втайне от Харольда, сразу, когда уговорились о свадьбе, постарался разузнать как можно больше о том датчанине. Он выяснил, что чужеземец оказался участником одной драки в Уотерфорде и вскоре после этого отплыл на север с командой таких же, как он сам. Ходили слухи, что они добрались до острова Мэн. Знал ли датчанин о свадьбе Харольда? Вполне мог слышать. Решит ли он прийти сюда, чтобы омрачить ее? Моран был начеку, пока не сгустились сумерки, но и позже, когда он уже сидел в зале, его взгляд то и дело устремлялся к входу. Так продолжалось до поздней ночи. Однако и утром, когда гости стали расходиться, Сигурд так и не появился.

Через неделю в Дифлине состоялась еще одна свадьба, не менее радостная для двух семей. К тому времени отец Килинн уже достаточно долго вел переговоры с родителями одного молодого человека из маленького соседнего городка Ратмайнс. Семья юноши была не только состоятельная, но и очень знатная и вела свое происхождение от королей Ленстера.

– Королевская кровь! – с гордостью провозгласил отец Килинн.

Сам он тоже не преминул подчеркнуть, что и в Килинн течет королевская кровь, поскольку ее дальним предком был Конал. Двоюродные братья из старого рата рядом с монастырем, конечно, тоже пришли на свадьбу, и среди них Осгар, который ради этого события приехал из Глендалоха и которого невеста приветствовала скромным поцелуем в щеку. Венчал молодых дядя Осгара, и все единодушно решили, что из них получилась очень красивая пара.

Но больше всего гостям той свадьбы запомнился момент, когда монах Осгар преподнес молодоженам неожиданный свадебный подарок. Он лежал в деревянной шкатулке.

– Мой отец всю жизнь хранил его, – сказал Осгар. – Но, без сомнения, будет лучше, если теперь он останется у вас, – добавил он с грустной улыбкой, – а не у меня.

И достал из шкатулки странный желтоватый предмет с золотым ободком. Это был кубок старого Фергуса, сделанный из черепа древнего воина.

Килинн была очень довольна.

А еще даже если она заметила, но не сказала об этом, то ли от деликатности, то ли от забывчивости, но Осгар не сдержал своего обещания и не вернул ей маленькое обручальное колечко из оленьего рога.

Назад: Патрик

Дальше: Бриан Бору