15

Ева сидела в неудобном жестком кресле в узкой колбе коридора, освещенного лампами дневного света, и, не сводя взгляда с дверей в реанимацию, ждала. Никогда еще ожидание не казалось ей таким мучительным. Она кожей чувствовала, как утекают минуты, и бездействие, которое сопровождало их течение, резало острее ножа. Ева едва удерживала себя в этом дерматиновом кресле и с силой вцеплялась в подлокотники, чтобы не вскочить с места и не начать мерить беспокойными шагами мертвый в своей безлюдности коридор. За Тину она уже не беспокоилась: сестра чувствовала себя неплохо, да и находились с ней мама и Макар. Вся ее тревога, острая, едкая, как концентрированная кислота, была направлена на Ивана. Как он? Какие прогнозы? Пришел ли в себя? Все, что Еве было известно, так это то, что операция прошла успешно, но состояние Ивана остается тяжелым. Нужно ждать – так ей сказали. Первые сутки – критичные. И она отсчитывала минуты этих вялотекущих, как густой сироп, критичных суток, сама не замечая, что слегка отстукивает подошвой туфли, словно метроном, секунды.

Она пыталась попасть за закрытые двери реанимации, но ей дали жесткий и решительный отпор. И даже не потому, что к Ивану сейчас нельзя. Она ему – никто. Не член семьи. Ее старую, вновь проснувшуюся любовь к нему не покажешь, как паспорт. Но, однако, Ева продолжала сидеть, надеясь на чудо и молясь о чуде. Когда Иван еще находился в операционной, она увидела издали пожилую пару, спешащую по коридору, и поняла, что это родители Ивана. Но в тот момент Ева не решилась к ним подойти. Потом она увидела родителей Ивана еще раз, когда с ними беседовал врач, и тоже издали. Они ушли, следуя куда-то по коридору за хирургом. Она шла за ними на расстоянии. Но упустила из виду. Может, им разрешили увидеть сына? Наверняка. А ее не пустили. И Еве ничего не оставалось, как сидеть и ждать. И мгновение за мгновением вспоминать то, что случилось.

…Тот путь, что Ева пробиралась к Ивану сквозь не пускающую ее толпу людей-теней, показался ей самым длинным в жизни. Казалось, от момента, когда она услышала раздавшиеся один за другим два выстрела и до того, как она присела над Иваном, прошла вечность. Тогда она еще не знала, что бесконечно-длинная дорога, когда секунды, превращаясь в часы, вычитаются из жизни, еще впереди. Она успела поймать угасающий взгляд Ивана и, как ни странно, сумела удержаться от бесполезной истерики. Может быть потому, что рядом рыдала и причитала Евгения. Ева уже знала за собой эту черту – мобилизоваться, когда кто-то рядом терял над собой контроль, и начинать руководить. А может, она не раскисла еще и потому, что не увидела рядом с Иваном тени, и это ей подарило надежду. Она приказала Евгении успокоиться и помочь ей. Они вдвоем дотащили Ивана до границы. Затем Ева велела срочно привести Макара. Когда парень подоспел на помощь, к Еве с решительным блеском в заплаканных глазах подошла Евгения и обняла ее. «Я останусь вместо тебя! Не хочу, чтобы вы разлучались», – торжественно произнесла девушка. А потом со смущенной улыбкой кивнула куда-то в сторону. Оглянувшись, Ева увидела Владимира, который безуспешно пытался переступить невидимую линию, но черная тень за его плечом тянула его назад. «Ему тут будет одиноко. Я останусь… с ним». Ева крепко обняла освободившую ее от тени Евгению, а затем вернулась к Ивану. Они вдвоем с Макаром вытащили его на платформу. Откуда только силы взялись! Макар сквозь стиснутые зубы пробормотал благодарности деду Евгению, за время их отсутствия успевшему сменить локомотив на старинный паровоз с двумя пассажирскими вагонами. Иначе, как позже пояснил Макар, они не смогли бы ни втащить раненого Ивана в расположенную высоко кабину локомотива, ни поместиться там. Видимо, дедушка Евгении заранее обеспокоился тем, как они все поместятся. За всю дорогу стрелочник не произнес ни слова. Как проехали весь путь – помнила Ева смутно. Запомнилось лишь, что Тина помогала ей оказывать Ивану посильную помощь. И что Макар, как только его телефон поймал сигнал, вызвал на станцию «скорую».

…Сколько прошло времени, она не знала. Но ее преданное ожидание оказалось вознаграждено. Ева увидела, как по коридору к реанимации идет пожилой врач, тот самый, что беседовал с родителями Ивана. Хирург шел торопливо и решительно, сосредоточенно глядя себе под ноги, звук его шагов раздавался четкой дробью, и когда он почти поравнялся с ней, девушка вскочила и бросилась ему наперерез.

– Простите!

Мужчина невольно остановился и поднял на нее раздраженный взгляд уставших глаз.

– По… – начала Ева и осеклась, внезапно узнав в этом уставшем докторе старого знакомого. От удивления, сменившегося теплой радостью, колкий ледяной ком в груди начал таять. Ева сглотнула и растерянно улыбнулась.

– Вы… Здравствуйте, Семен Васильевич!

А она и не знала, что папа Бориса – хирург в областной больнице! Ева помнила, что Семен Васильевич оставался на дежурства, что график его был не нормирован, но из-за ассоциации с Борисом и его больным сердцем считала, что его отец – кардиолог.

Семен Васильевич нахмурился, вглядываясь в лицо девушки и пытаясь припомнить, где они могли встречаться.

– Я – Ева. Вы меня, наверное, не помните. Ваша бывшая соседка и подруга Бориса. Мы дружили с ним. Тогда. Когда… – она недоговорила, почувствовав ком в горле.

– Ева? – воскликнул мужчина. – Конечно-конечно! Я помню тебя. Боря очень ценил дружбу с тобой. Нда. Как же ты выросла! И какая красавица. Видел бы тебя Борис сейчас…

Он внезапно оборвал себя и вновь нахмурился:

– А что ты здесь делаешь?

– У меня сестра в больнице. Но ничего страшного. И… И еще Иван тут, – на последней фразе голос дрогнул, и Ева, не в силах продолжить, замолчала.

– Иван. Да, конечно. Иван, – Семен Васильевич потер переносицу. – Еще один… ваш. Такая вот встреча вышла. К сожалению.

– Вы его оперировали? Как он? Что с ним будет? Он поправится? – зачастила Ева вопросами, будто опомнившись.

Вместо ответа хирург вздохнул, и тем самым ответил на все вопросы. Девушка закрыла глаза и осторожно выдохнула, выпуская, словно горячий пар, готовое разорвать ее изнутри горе.

– Ранения непростые, Ева. Проникающее в грудь, задето легкое. Парень истек кровью.

– Мне бы его увидеть, – прошептала она одними губами. – Только увидеть, хоть на минуточку. Пожалуйста!

– Ева…

– Пожалуйста! Я не уйду ведь отсюда. Так и буду тут… жить.

Семен Васильевич улыбнулся:

– Вот за это тебя и ценил мой Борис – за такое большое сердце, Ева.

– Я тоже его ценила. Мне очень не хватает Бориса. Правда!

– Ну, хорошо, – сдался после долгой паузы Семен Васильевич. – Попробую, но не обещаю.

– Спасибо! Спасибо вам большое!

– Я еще ничего не сделал, – сердито проворчал Семен Васильевич.

– Вы уже сделали. Для Ивана. За это спасибо, – ее слова полетели мужчине уже в спину. Семен Васильевич вдруг круто развернулся и подошел вновь к девушке.

– Ты же ведь знаешь, кто это сделал? – тихо спросил он, прямо глядя ей в глаза. Ева молча кивнула, не в силах врать.

– Владимир. Друг Ивана. Которого все считали мертвым. Это долгая история. Сложно объяснить.

– Понятно, – кратко ответил мужчина и, прежде чем уйти, тихо обронил:

– Борис не любил его. Этого Вовку. Не верил ему. И переживал, что Иван с ним связался. Как оказалось, не зря.

Мужчина ушел, но через десять минут вернулся и поманил Еву за собой:

– Пять минут. И веди себя тихо. Ясно?

– Ясно, – ответила она, хоть ничего ясно ей не было. Разве она собиралась шуметь?

Впрочем, когда Ева увидела Ивана, поняла, что под просьбой вести себя тихо Семен Васильевич велел ей держать себя в руках. И оказался прав, предчувствуя ее возможную реакцию. Она едва не вскрикнула, но вовремя сдержалась, поднесла к губам тыльной стороной ладонь и слегка прикусила кожу. Видеть любимого человека таким беспомощным, осунувшимся до неузнаваемости оказалось худшей пыткой, чем безвременное ожидание под дверями реанимации. Ева поймала себя на том, что уже долго безучастно смотрит на проступившие на бинтах пятна крови и сморгнула, словно желая сменить слайд. Однако картина осталась прежней: Иван с закрытыми глазами, с повязкой на груди и с забинтованным плечом, с трубками и в окружении хлюпающих и попискивающих приборов. Будто чужой, незнакомый. Ева тяжело опустилась рядом на табурет и положила ладонь на кровать рядом с вытянутой вдоль тела здоровой рукой Ивана. С одной стороны, она не решалась прикоснуться к нему, с другой, хотела, чтобы он почувствовал ее присутствие. Вдруг это, как в фильмах, что-то изменит – в лучшую, конечно, сторону?

– Спасибо тебе, – сказала Ева тихо. – За все. За Тину. За то, что поехал нас искать. И прости.

Нет, не получается у нее с ним беседовать. Нужно говорить что-то доброе, позитивное, легкое. А выходит, будто она с ним прощается. Ева вздохнула и накрыла своей ладонью его руку чуть пониже локтевой ямки.

– Знаешь, я тебя обманула, – произнесла она глухим голосом. – Тот диск, который ты увидел у меня дома, на самом деле не Тинин, а мой. Мне нравится эта группа, я была бы счастлива пойти с тобой на концерт. И знаешь что? Мы пойдем, потому что сегодня же я закажу билеты! Два билета – для тебя и меня. И никакие отговорки, что ты тяжело ранен, не принимаются. И боже упаси тебя умереть! Потому что в декабре мы пойдем с тобой на концерт.

Она улыбнулась и свободной рукой смахнула слезы.

– Я слушаю эту группу с тех пор, как узнала, что она нравится тебе. Но я так боялась, что ты об этом узнаешь! А ведь у меня в комнате долго висел постер с фотографией, которая была на твоей футболке в тот день. Ты наверняка этого не помнишь. А я помню все до мелочей.

Она рассказывала ему историю своей любви, будто исповедуясь, веря, что ее слова, рождаемые в сердце, найдут Ивана, где бы он ни находился. Но ничего не происходило. Не менялись показания приборов, не дрожали его ресницы. Иван по-прежнему лежал без движений, провалившись в мир, еще более темный, чем тот, из которого они вышли.

– Девушка, все. Время истекло, – раздался за ее спиной ворчливый голос. Ева оглянулась и увидела пожилую медсестру, которая раньше не пускала ее.

– Вам пора, – нетерпеливо повторила медсестра. Ева поднялась и бросила на Ивана еще один взгляд.

– Не забудь, я пригласила тебя на концерт.

Вернувшись домой, она первым делом включила компьютер и нашла сайт, с которого можно было купить билеты. Почти все оказались распроданы, остались лишь по баснословным ценам. Но Ева, ни секунды не колеблясь, опустошила свою карточку, сделала распечатку и убрала ее в кошелек.

Той ночью она, лежа в кровати в пустой квартире и прислушиваясь к шорохам, долго не могла уснуть. Мама осталась с Тиной. Малютка чихуахуа давно спал в корзинке, и Ева жалела, что не взяла собачку сразу к себе в постель, чтобы было, к кому прижаться. И пусть ворчливый и истеричный Шварценеггер был не самым лучшим утешителем, сейчас она была бы рада и его обществу. Уснула Ева под утро, когда черный ночной сумрак начал распадаться на предрассветные тени.

Ей приснился Иван – здоровый и бодрый. Он сидел на ярко-зеленой лужайке, запрокинув к синему небу лицо и, жмурясь от яркого солнца, улыбался.

– Ева, хорошо-то как! Это такое счастье, – произнес мужчина. На этом месте Ева проснулась и подскочила на кровати. Несколько мгновений она пыталась понять, что случилось, и почему ее пробуждение было таким внезапным и тревожным. А потом на нее тяжелой могильной плитой обрушилось понимание, и Ева заметалась по комнате в срочных сборах. Она сдернула с вешалки первое попавшееся платье, просто потому, что натянуть его оказалось быстрее, чем надевать джинсы, носки и джемпер. Затем плеснула в лицо холодной воды, неосторожно забрызгав лиф, и торопливо почистила зубы. Схватив с зеркала сумочку, Ева сунула ноги в балетки и выскочила на улицу. Она не стала ждать автобуса, а, завидев на дороге машину, вскинула руку.

– В районную больницу! Скорее! – скомандовала она добросердечному водителю. Тот, увидев, в каком девушка состоянии и, видимо, догадавшись по ее лицу о случившейся катастрофе, не стал задавать вопросов, а просто стартанул с места, как заправский гонщик.

Дорога была короткой и не заняла по свободному от пробок шоссе и четверти часа. Но Еве она показалась бесконечной. Никогда она еще не испытывала подобного страха. Ни тогда, когда ехала в призрачном поезде, ни когда к ее виску приставили пистолет, ни когда услышала в машине «скорой» произнесенную врачом с уставшими глазами фразу, что, возможно, они не довезут Ивана до больницы. Ни даже в то утро, когда ей в дверь позвонили, как она посчитала, с дурными известиями о Тине. Сейчас не страх наполнял ее, а она растворилась в нем. Ева боялась, что уже опоздала.

Она влетела в больницу, толкнув кого-то при входе и машинально извинившись. Но ее растрепанный вид и искаженное горем лицо служили ей бессловесным оправданием. Оказавшись под закрытыми дверями реанимации, она, не раздумывая, подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, но в этот момент заметила мужчину, которого видела вчера. Мужчина смотрел на нее любопытным и одновременно сочувственным взглядом, правильно решив, что в реанимации находится любимый ею человек, но пока не догадываясь, что этот человек – близкий и для Евы, и для него самого.

Девушка опустила руку и несмело приблизилась к мужчине.

– Простите… Вы – папа Ивана?

На лице мужчины отразилось легкое замешательство, затем он молча кивнул.

– Я – Ева… Вы меня не знаете. Я – подруга Ивана. С юности… Я…

Больше она ничего не смогла сказать, потому что на глаза навернулись слезы. Она просто выжидающе смотрела на невыносимо долго хранившего молчание мужчину. Наконец, губы того дрогнули. И, к удивлению Евы, на них показалась улыбка.

– Иван пришел в себя.

Ей разрешили навестить его – ненадолго, как вчера. В первый момент Еве показалось, что ничего не изменилось: Иван по-прежнему лежал с закрытыми глазами, осунувшийся, забинтованный, в окружении попискивающих приборов. Она тихо замерла в шаге от его кровати, не решаясь ни присесть, ни окликнуть его. Он сам почувствовал ее присутствие и открыл глаза. С пару мгновений Иван и Ева смотрели друг на друга, а потом девушка застенчиво улыбнулась.

– Привет, – сказала она и к своему стыду и неудовольствию поняла, что у нее дрожит голос. – С возвращением! Напугал же ты нас…

Иван смотрел на нее, не мигая, будто желал что-то спросить. И Ева угадала его немой вопрос.

– Когда Владимир тебя ранил, ты стал слабеть, и тень тебя оставила. Она ушла к нему. Володя хотел навредить тебе, но в итоге поплатился сам. А Евгения… Она чудесная девушка с огромным сердцем. Она осталась там – за меня и из-за Владимира.

Ева сделала паузу, но Иван продолжал смотреть выжидающе, словно не получил ответа на все свои вопросы.

– С Тиной все в порядке. Она здесь, в больнице, но сегодня ее выпишут.

Иван опустил ресницы, а затем снова посмотрел на Еву, но уже без вопроса во взгляде.

– Неважно выглядишь, если уж быть честной. Трубки – не твой стиль, – пошутила она. И он снова моргнул, будто соглашаясь с ней.

– У меня для тебя есть подарок! – с этими словами Ева достала из кошелька сложенный листок. – Знаешь, что это? Это билеты на концерт в декабре, который дадут любимые нами рок-монстры.

Она вздохнула и призналась – уже во второй раз за сутки:

– Я тебя обманула. Мне тоже нравится эта группа. Так что не подведи. Мы не можем пропустить этот единственный концерт.

– Девушка, все, – услышала она за спиной, как и накануне, ворчливый голос.

– Да, я уже, – откликнулась Ева и, обращаясь к Ивану, тихо попросила:

– Поправляйся. Пожалуйста.

Она вышла за двери и бегом, задыхаясь от внезапно подступивших к горлу рыданий, бросилась по коридору к выходу. Прочь, прочь, подальше от этого места, где граница жизнь-смерть настолько хлипкая, что шаги по ней похожи на осторожные шажки балансирующего без страховки под самым куполом канатоходца. Ошибочные полсантиметра, лишний полу-вздох, неосторожный полу-взмах – и все обернется пропастью. И только уже оказавшись в холе, по которому туда-сюда сновали пациенты и медперсонал, Ева остановилась. Кто-то, нагнав ее, тронул за плечо, девушка оглянулась и увидела за спиной маму, которая шла домой от Тины. Удивительно, мама не стала, по своей привычке, задавать вопросов, может, прочитала все по лицу дочери. Она просто притянула Еву к себе и крепко обняла – впервые за долгие-долгие годы. И Ева, уткнувшись ей в плечо, разрыдалась, внезапно ощутив себя слабой и очень уставшей. Мама ничего не говорила, только крепко прижимала ее к себе и гладила ладонью по волосам. И эти жесты куда красноречивей слов и признаний рассказывали Еве о маминой любви.

А две недели спустя стало ясно, что Иван пойдет на поправку.