Книга: Миллиарды и миллиарды: Размышления о жизни и смерти на рубеже тысячелетий
Назад: Глава 14 Общий враг
Дальше: Глава 16 Правила игры
Глава 15
Аборты: Можно ли быть одновременно «за право на жизнь» и «за право на выбор»?
Человечество предпочитает мыслить крайностями. Оно склонно формулировать свои верования в понятиях «или одно, или другое», между которыми не видит никаких промежуточных вариантов. Вынужденные признать, что крайности не могут быть руководством к действию, мы все равно цепляемся за мысль, что для теории они вполне годятся, и только на прикладном уровне обстоятельства вынуждают нас к компромиссу.– Джон Дьюи. Опыт и образование. Часть I (1938 г.)
Ответ на вопрос был дан много лет назад. Суд занял компромиссную позицию. Казалось бы, распрям конец. Но мы наблюдаем массовые митинги, закладывание бомб и угрозы, убийства сотрудников абортариев, аресты, активное лоббирование и столкновения в правовом поле. В конгрессе проводятся слушания, Верховный суд выносит определения, ведущие политические партии делают позицию по этому вопросу своей визитной карточкой, а священнослужители грозят политикам вечными муками. Активисты не скупятся на обвинения в лицемерии и убийстве, ссылаясь как на дух конституции, так и на волю божью и многократно повторяя сомнительные аргументы как непреложные истины. Их противники стараются подкрепить свою позицию научными данными. Раскалываются семьи, мужья и жены предпочитают не касаться этого вопроса, старые друзья перестают общаться. Политики изучают свежие результаты опросов общественного мнения, чтобы знать, в чем заключается веление их совести. В этом шуме оппоненты не слышат друг друга. Общественное мнение поляризуется. Люди становятся невосприимчивыми к аргументам.
Прерывать беременность недопустимо? Никогда? Или иногда можно? Как принять решение? Мы написали эту статью, чтобы лучше понять противоборствующие взгляды и узнать, сможем ли сами найти общую почву. Нет ли здесь разумной середины? Нам пришлось оценить убедительность аргументации обеих сторон и подобрать прецеденты, в том числе и чисто гипотетические. Если некоторые из них покажутся вам радикальными, пожалуйста, проявите терпимость. Мы намеренно доводим каждую позицию до логического максимума, чтобы выявить ее слабости и пределы применимости.
При спокойном размышлении практически каждый признает, что это вопрос неоднозначный. Мы заметили, что многие убежденные сторонники противоборствующих взглядов испытывают определенные неудобства, неуверенность при столкновении с идейными основами альтернативной точки зрения. (В какой-то мере именно поэтому люди предпочитают избегать такого рода столкновений.) Очевидно, суть проблемы сводится к нескольким философским вопросам. Каковы наши взаимные обязательства? Допустимо ли вмешательство государства в самые интимные и личные аспекты нашей жизни? Где пролегают границы свободы? Что значит быть человеком?
В действительности имеется много точек зрения на эти вопросы. Но принято считать – особенно в СМИ, не имеющих времени или желания вникать в тонкости, – что позиций только две: «за право на выбор» и «за право на жизнь». Именно так предпочитают обозначать себя два основных противоборствующих лагеря, так и мы будем называть их в этой статье. В самых общих чертах, сторонники свободы выбора считают, что только женщина должна принимать решение о прерывании беременности, государство не имеет права ни на какое вмешательство. Поборники права на жизнь утверждают, что с момента зачатия эмбрион или плод является живым существом – это налагает на нас моральное обязательство оберегать эту жизнь, а аборт равносилен убийству. Оба названия – «за право на выбор» и «за право на жизнь» – приняты с расчетом повлиять на неопределившихся. Немногие захотят считаться противниками свободы выбора или врагами жизни. Действительно, свобода и жизнь – две наши важнейшие ценности, и в данном случае они как будто приходят в противоречие друг другу.
Давайте рассмотрим эти две крайние позиции по очереди. Новорожденный ребенок – безусловно, точно такое же существо, каким он был перед самым рождением. Есть серьезные основания считать, что плод на поздних сроках реагирует на звук, в том числе на музыку, но особенно на голос матери. Он умеет сосать палец и кувыркаться. Временами характер импульсов его мозга такой же, как у взрослых. Некоторые утверждают, что помнят момент рождения и даже период пребывания в утробе. Возможно, плод способен думать. Трудно поверить, будто превращение в полноценную личность происходит мгновенно в момент рождения. И если уничтожение ребенка через день после рождения – это убийство, то за день до рождения – разве нет?
С практической точки зрения это бесполезное рассуждение. Менее 1 % зарегистрированных абортов в США совершаются на последних трех месяцах беременности. (И то, при ближайшем рассмотрении, большинство таких случаев оказываются результатом невынашивания или ошибки в определении срока.) Тем не менее аборты в третьем триместре позволяют оценить границы применимости установки на свободу выбора. Включает ли «естественное право женщины распоряжаться своим телом» право на убийство почти доношенного плода, фактически ничем не отличающегося от новорожденного ребенка?
Мы считаем, что многих сторонников репродуктивной свободы хотя бы иногда беспокоит этот вопрос. Но они уходят от него, поскольку это первый шаг на шаткую почву. Если недопустимо прерывать беременность на девятом месяце, что можно сказать о восьмом, седьмом, шестом?.. Если мы признали, что в какой-то момент государство имеет право вмешаться в ход беременности, не следует ли отсюда, что оно располагает таким правом в любой момент?
Перед внутренним взором живо встают законодатели, в массе своей мужчины и богачи, заявляющие неимущим женщинам, что они обязаны выносить и в одиночку вырастить детей, которых им не на что содержать, заставляющие рожать эмоционально не готовых к материнству девочек-подростков, требующие от деловых женщин похоронить мечту о карьере, осесть дома и нянчить младенца, а что хуже всего, вынуждающие жертв насилия и инцеста носить и растить плод пережитых унижений. Законодательные запреты абортов вызывают подозрение, что их подлинная цель – ограничить независимость и сексуальность женщин. По какому праву законотворцы берутся указывать женщинам, как им распоряжаться своим телом? Лишение репродуктивной свободы унизительно. Женщины по горло сыты унижениями.
В то же время все мы сходимся на том, что убийство должно быть запрещено законом и караться. Нас едва ли убедят заявления убийцы, что это сугубо его с жертвой личное дело, а власти тут вообще ни при чем. Если убийство плода фактически означает убийство человека, разве государство не обязано его предотвратить? Ведь одна из главных функций государства – защита слабых от посягательства сильных.
Допуская аборт на определенном сроке, не исключаем ли мы целую категорию живых существ из числа тех, кто заслуживает защиты и уважения? Разве это не верный признак сексизма, расизма, национализма и религиозного фанатизма? И разве не должны убежденные борцы с этими кривдами всемерно стремиться охватить и все прочие несправедливости?
Всеобщего права на жизнь не существует ни в одном современном обществе, как не было и в прошлом (за редчайшими исключениями вроде общины индийских джайнистов). Мы откармливает животных на убой, вырубаем леса, загрязняем реки и озера, так что никакая рыба не может там жить, убиваем оленей и лосей из спортивного интереса, леопардов ради шкуры, а китов ради удобрения, ловим тунца огромными сетями, где запутываются, калечась и задыхаясь, дельфины, забиваем бельков и каждый день пополняем список вымерших видов. Все звери и растения – такие же живые, как и мы. Фактически мы защищаем не жизнь, а человеческую жизнь.
Несмотря на эту защиту, непреднамеренное убийство – обычное дело в городах, а наши «традиционные» войны сопровождаются такими людскими потерями, что мы в большинстве своем боимся об этом задумываться. (Что характерно, организованные государством массовые убийства нередко оправдываются тем, что противники «не люди» – по расовому, национальному, религиозному или идеологическому признаку.) Эта защита, это право на жизнь обходит стороной 40 000 детей младше пяти лет, ежедневно умирающих на нашей планете от таких устранимых причин, как голод, жажда, болезни и недосмотр.
Поборники «права на жизнь» в большинстве своем имеют в виду не жизнь вообще, а только и исключительно человеческую жизнь. Таким образом, и они, как сторонники свободного выбора, должны определиться, что отличает человека от других животных и на каком этапе беременности появляются уникальные человеческие качества – в чем бы они ни заключались.
Вопреки множеству утверждений об обратном, жизнь начинается не в момент зачатия. Ее непрерывная цепочка устремляется вглубь времен практически к началу существования Земли, на 4,6 млрд лет назад. Человеческая жизнь также имеет своим началом не момент зачатия, являясь крайним звеном непрерывной цепочки длиной в сотни тысяч лет, когда зародился наш вид. Нет ни тени сомнения, что каждый человеческий сперматозоид и каждая яйцеклетка являются живыми. Разумеется, они не люди. Однако это можно сказать и про оплодотворенную яйцеклетку.
У некоторых живых существ яйцеклетка развивается в полноценную взрослую особь без оплодотворения сперматозоидом. Но у людей, насколько известно, такого не происходит. Сперматозоид и неоплодотворенная яйцеклетка в совокупности несут полный генетический код человеческого существа. При определенных условиях после оплодотворения яйцеклетка может превратиться в ребенка. Но большинство оплодотворенных яйцеклеток спонтанно абортируются организмом. Развитие плода никоим образом не гарантировано. И сперматозоид, и яйцеклетка по отдельности, и оплодотворенная яйцеклетка не более чем потенциальный плод или потенциальный человек. Если принять, что сперматозоид и яйцеклетка столь же близки к человеку, как оплодотворенная яйцеклетка, и уничтожение оплодотворенной яйцеклетки считать убийством, не значит ли это, что уничтожение сперматозоида или яйцеклетки – такое же убийство?
При типичной эякуляции происходит выброс сотен миллионов сперматозоидов (разгоняющихся с помощью извивающихся хвостиков до скорости 13 см/час). Молодой здоровый мужчина за одну-две недели способен произвести достаточно спермы, чтобы удвоить население Земли. Так что же, мастурбация – массовое убийство? А поллюция или секс ради секса? Неоплодотворенная яйцеклетка каждый месяц отторгается организмом женщины – означает ли это чью-то смерть? Должны ли мы оплакивать эти бесчисленные самопроизвольные выкидыши? Многих низших животных удается вырастить в лаборатории из одной соматической клетки. Клетки человека можно клонировать (возможно, самый знаменитый клон – HeLa, названный в честь донора Хелен Лэйн). Следует ли из появления технологии клонирования, что мы совершаем массовое убийство, уничтожая любую, потенциально пригодную для клонирования, клетку? Проливая каплю крови?
Все человеческие сперматозоиды и яйцеклетки – это генетические половинки «потенциального» человека. Должны ли мы любой ценой спасать и сохранять их все при любых условиях ради этой «потенциальности»? Является ли невозможность этого преступлением с нравственной или юридической точки зрения? Конечно, отнять жизнь и не суметь ее спасти – это разные вещи. Огромная разница имеется между возможностью выживания сперматозоида и оплодотворенной яйцеклетки. Армия высокоморальных семяохранителей? Абсурд! Но эта абсурдная картина заставляет задуматься, является ли убийством уничтожение чисто «потенциальной» возможности оплодотворенной яйцеклетки стать ребенком.
Противники абортов обеспокоены следующим: стоит разрешить аборты сразу после зачатия, и ничем уже нельзя будет обосновать их запрет на любом более позднем сроке беременности. И однажды станет можно убивать плод, безусловно, являющийся человеческим существом. Защитников как свободного выбора, так и права на жизнь (по крайней мере некоторых) толкает к крайностям сходная боязнь ступить на эту зыбкую почву.
Еще одна ловушка поджидает охранителей жизни, готовых сделать исключение для таких чудовищных случаев, как беременность вследствие изнасилования или инцеста. Но разве право на жизнь зависит от условий зачатия? Дети при этом ничем не отличаются, как же может государство даровать жизнь плоду законного союза, но обрекать на смерть дитя насилия или кровосмешения? Разве это справедливо? Кроме того, почему исключение должно распространяться на подобный плод, но не на любой другой? Из-за этого некоторые поборники права на жизнь придерживаются позиции, многим кажущейся дикой, – отвергают саму возможность аборта при любых обстоятельства, за исключением разве что опасности для жизни матери.
Среди причин абортов в мире первое место с большим отрывом занимает нежелательная беременность. Не лучше ли противникам абортов распространять противозачаточные средства и учить школьников ими пользоваться? Это эффективная мера по снижению числа абортов. Вместо этого США плетутся далеко в хвосте многих других стран в разработке безопасных и действенных методов контрацепции, причем противодействие этим исследованиям (и сексуальному просвещению) зачастую оказывают как раз противники абортов.
* * *
Человечество давно пытается найти обоснованный с точки зрения нравственности и логики ответ на вопрос, когда можно, и можно ли вообще, делать аборты. Часто, особенно в христианской традиции, такого рода попытки увязывались с вопросом о том, когда душа входит в тело, – не имеющим научного решения и вызывающим разногласия даже у теологов. Существуют мнения, что одушевление происходит еще до зачатия – в сперме, в момент зачатия, при первых признаках шевеления плода, в момент рождения. И даже позже.
Сколько религий, столько и мнений. У охотников-собирателей обычно отсутствует запрет на аборт, в Древних Греции и Риме он также был обычным делом. Нетерпимые в этом вопросе ассирийцы за попытку аборта сажали женщин на кол. Иудейские талмудисты утверждают, что плод не человек и никаких прав не имеет. В Старом и Новом Заветах, изобилующих немыслимо подробными запретами по поводу одежды, пищи и лексикона, нет ничего похожего на прямой запрет аборта. В единственном сколько-нибудь относящемся к делу фрагменте (Исход, 21:22) говорится только, что, если при драке ударят беременную женщину и она выкинет, с виновного следует взять пеню.
Ни святой Августин, ни святой Фома Аквинский не считают аборт на ранних сроках смертоубийством (последний – на том основании, что эмбрион не похож на человека). Эта позиция была принята Церковью на Вьеннском соборе 1312 г. и никогда не пересматривалась. Первое и самое авторитетное католическое церковное право (по словам ведущего специалиста по истории отношения католичества к абортам иезуита Джона Коннери) утверждает, что аборт является смертоубийством только после полного «формирования» плода, что происходит примерно к концу первого триместра.
Однако в конце XVII в. сперму изучили под микроскопом и увидели в ней сходство с вполне сформированным человеческим существом. Воскресло старое представление о гомункулусе: в каждом сперматозоиде заключен готовый крохотный человек, в семенной жидкости которого также находятся бесчисленные гомункулусы, и так далее до бесконечности. Отчасти из-за этого ложного понимания научных данных в 1869 г. аборт при любых обстоятельствах и на любом сроке становится поводом для отлучения от церкви. Большинство католиков, и не только они, удивляются, насколько позднее, чем принято считать, появилось это установление.
В США с колониальных времен и до XIX в. женщина могла решать судьбу беременности вплоть до первого шевеления плода. Аборт в первом и даже втором триместре считался разве что «дурным поступком». Он почти никогда не влек судебного преследования, тем более кары, поскольку все зависело исключительно от показаний самой женщины, почувствовала ли она шевеление, а судьям претила мысль о наказании женщины за осуществление ею права на выбор. Насколько известно, в 1800 г. в США не было ни одного законодательного акта, регулирующего аборты. Реклама пилюль, провоцирующих выкидыш, размещалась практически во всех газетах и даже во многих церковных изданиях, разве что излагалась эзоповым языком, который, впрочем, все понимали.
Однако к 1900 г. аборты были запрещены на любом сроке во всех штатах Америки, за исключением случаев угрозы жизни матери. Что вызвало к жизни столь резкий разворот? Не религия. Страна переживала радикальную экономическую и социальную перестройку, превращаясь из аграрной в городскую индустриальную державу. Начался процесс перехода от одного из самых высоких уровней рождаемости в мире к одному из самых низких. Безусловно, аборты значительно этому способствовали, что и спровоцировало борьбу с ними.
Одной из самых влиятельных сил в этой борьбе стали врачи. Вплоть до середины XIX в. медицина не знала ни сертификации, ни контроля. Любой мог повесить на дверь табличку с надписью «доктор». С появлением дипломированной врачебной элиты, стремящейся повысить социальный статус и влиятельность своей профессии, была образована Американская медицинская ассоциация. В первое десятилетие своего существования эта ассоциация начала добиваться запрета проведения абортов кем бы то ни было, кроме дипломированных врачей. Новые знания в области эмбриологии, утверждали медики, свидетельствуют, что плод становится человеком до того, как начнет шевелиться.
Их борьба с абортами объяснялась заботой не о здоровье женщин, а, как они сами говорили, о благополучии плода. Только врач знает, когда аборт морально оправдан, поскольку для ответа на этот вопрос нужны научные и медицинские знания, доступные лишь врачам. В то же время женщинам фактически перекрыли доступ в медицинские школы, где можно было получить эти сакральные знания. Вот и вышло, что женщины, по сути, лишились права голоса в отношении собственной беременности. Кроме того, только врач мог решать, представляет ли беременность угрозу для женщины, и обладал исключительным правом судить, что является угрозой, а что не является. Для богатой женщины это могла быть угроза ее эмоциональной устойчивости и даже образу жизни. Бедным оставалось рассчитывать на подпольный абортарийили пилюли.
Таков был закон до 1960-х гг., когда отдельные люди и организации, к которым теперь примкнула и Американская медицинская ассоциация, решили совместными усилиями пересмотреть сложившуюся практику и вернуться к более традиционным ценностям, чем зафиксированные историческим решением Верховного суда по делу «Роу против Уэйда».
* * *
Если вы сознательно лишите жизни человека, это будет убийство. Если сознательно лишите жизни шимпанзе – нашего ближайшего родственника в животном мире, с которым у нас 99,6 % общих активных генов, – это будет что угодно, но не убийство. На сегодняшний день понятие убийства применяется исключительно к людям. Поэтому ключевым в споре об абортах является вопрос о том, когда возникает личность (или, если угодно, происходит одушевление). Когда плод становится человеком? Когда появляются однозначные и специфические человеческие качества?
Мы признаем невозможность определить конкретный момент, не пренебрегая индивидуальными различиями. Следовательно, проводя черту, мы должны склониться к консервативной оценке, т. е. к ранней границе. Некоторые оспаривают саму возможность задать этот временной предел, и мы разделяем их сомнения. Но если потребуется принять соответствующий закон, следствием чего станет разумный компромисс между двумя крайними точками зрения, то этот закон должен хотя бы приблизительно задать время возникновения личности.
Каждый из нас начинался с точки. Оплодотворенная яйцеклетка размером как раз с точку в конце этого предложения. Встреча сперматозоида и яйцеклетки обычно происходит в одной из двух фаллопиевых труб. Одна клетка делится на две, две на четыре и так далее – происходит рост в геометрической прогрессии со знаменателем 2. К десятому дню оплодотворенная яйцеклетка превращается в нечто вроде крохотной полой сферы, перебирающейся в новую среду обитания – в матку. Она разрушает ткань на своем пути, добывает кровь из капилляров, купается в материнской крови, из которой извлекает кислород и питательные вещества. Она ведет себя как своего рода паразит, прилепившийся к стенке матки.
К третьей неделе, примерно ко времени первой ненаступившей менструации, эмбрион достигает около 2 мм в длину и у него формируются части тела. Только с этого времени начинается его зависимость от рудиментарной плаценты. Внешне он немного похож на червя с характерной сегментацией тела.
К концу четвертой недели он увеличивается приблизительно до 5 мм. Становится очевидно, что это позвоночное, начинает биться его сердце в форме трубки, оформляется нечто похожее на жаберные дуги рыб или амфибий, имеется выраженный хвост. Эмбрион более всего напоминает тритона или головастика. Так завершается первый месяц после зачатия.
К пятой неделе становятся различимы основные отделы мозга. Формируются зачатки будущих глаз и бугорки, из которых разовьются руки и ноги.
К шестой неделе эмбрион имеет рост 13 мм. Глаза все еще находятся по бокам головы, как у большинства животных, на рептилоидном лице имеются соединенные друг с другом щели на месте будущих рта и носа.
К исходу седьмой недели хвост почти пропадает. Можно различить половые признаки (хотя эмбрионы обоего пола выглядят как самки). Лицо становится лицом млекопитающего, но больше похоже на свиное, чем на человеческое.
К концу восьмой недели лицо приобретает черты, свойственные приматам, но остается не вполне человеческим. В главных чертах сформированы почти все части человеческого тела. Анатомически хорошо развиты некоторые отделы нижнего мозга. В ответ на осторожную стимуляцию плод демонстрирует определенные рефлексы.
К десятой неделе лицо становится, безусловно, человеческим. Иногда уже можно различить мальчиков и девочек. Ногти и основные элементы скелета формируются не ранее третьего месяца.
К четырем месяцам можно отличить один плод от другого по чертам лица. Первое шевеление чаще всего ощущается на пятом месяце. Бронхиолы легких начинают формироваться не ранее шестого месяца, альвеолы – еще позже.
Итак, если убийство – понятие, применимое только к человеку, когда же плод становится человеком? Когда его лицо становится однозначно человеческим – примерно в конце первого триместра? Когда он начинает реагировать на стимулы – также в конце первого триместра? Когда становится достаточно активным, чтобы ощущалось шевеление, что обычно происходит в середине второго триместра? Когда легкие настолько развиваются, что плод (чисто теоретически) способен самостоятельно дышать вне утробы?
Проблема не только в том, что выделение этапов внутриутробного развития носит произвольный характер. Главное, ни на одном из них плод не обладает специфическими признаками человека, за исключением внешнего облика, что не принципиально. Все животные реагируют на стимулы и двигаются по собственной воле. Очень многие могут дышать. Но это не мешает нам убивать их миллиардами. Рефлексы, движение и дыхание не делают нас людьми.
Животные превосходят нас по скорости, силе, выносливости, умению лазать, рыть норы и маскироваться, остроте зрения, тонкости обоняния или слуха, способности летать или дышать под водой. Единственное наше огромное преимущество, секрет нашего успеха – это умение мыслить, мыслить именно по-человечески. Мы способны осмыслять факты, представлять себе будущие события, строить расчеты. Благодаря этому мы стали заниматься сельским хозяйством и создали цивилизацию. Дар мышления – наше благословение и проклятие, именно он и делает нас людьми.
Очевидно, процесс мышления – это функция головного мозга, прежде всего верхних слоев образующего извилины «серого вещества», которое называется корой мозга. Порядка 100 млрд нейронов мозга служат материальным фундаментом мышления. Нейроны соединены друг с другом, и их связи играют главную роль в том, что мы называем мышлением. Массовое формирование нейронных связей начинается не ранее 24–27-й недели беременности, т. е. шестого месяца.
Прикрепляя к голове человека безопасные электроды, ученые измеряют электрическую активность нейронной сети внутри черепа. Различным видам умственной деятельности соответствуют специфические рисунки мозговых волн. Мозговые волны регулярного характера, типичные для головного мозга взрослого человека, фиксируются у плода не раньше 30-й недели, примерно в начале третьего триместра. До этого срока плод может быть сколь угодно живым и активным, но у него отсутствует необходимая человеку архитектура мозга. Он еще не может думать.
Трудно и больно примириться с убийством любого существа, особенно способного впоследствии стать младенцем. Однако мы отвергли крайности «всегда» и «никогда» и вступили, нравится нам это или нет, на зыбкую почву. Если бы нам пришлось выбирать критерий развития, то мы провели бы разграничительную линию именно здесь: когда появляется хотя бы зачаточное, но специфически человеческое мышление.
На самом деле это очень консервативная оценка. Упорядоченные мозговые волны редко наблюдаются у плода. Здесь пригодятся дополнительные исследования. (У плода павианов и овец выраженные мозговые волны также фиксируются лишь к концу внутриутробного развития.) Если бы мы должны были еще больше ужесточить критерий, чтобы охватить возможные случаи опережающего развития головного мозга у плода, то провели бы границу на шести месяцах. Так совпало, что такое же решение принял Верховный суд в 1973 г., хотя и по совершенно иным причинам.
Его решение по делу «Роу против Уэйда» изменило американское законодательство в отношении абортов. Аборт был разрешен по желанию женщины без ограничений в первом триместре и с некоторыми ограничениями, направленными на охрану ее здоровья, во втором. Штатам предоставлялось право запрета абортов в третьем триместре, за исключением случаев серьезной угрозы жизни или здоровью женщины. Решением 1989 г. по делу Уэбстера Верховный суд по всей видимости откатился назад, пойдя вразрез с этим прецедентом, но фактически предоставил законотворцам 50 штатов инициативу.
На чем основывалось решение по делу «Роу против Уэйда»? То, что происходит с детьми после рождения или с семьей, рассудил суд, не имеет веса с правовой точки зрения. Напротив, право женщины на репродуктивную свободу защищено конституционными гарантиями частной жизни. Но это не безусловное право. Нужно выяснить, что весомее: гарантированное женщине невмешательство в частную жизнь или право плода на жизнь. И суд, проведя такую оценку, признал преимущество в первом триместре за правом на приватность, а в третьем триместре – за правом на жизнь. Критерий перехода совершенно не был связан со всем тем, о чем мы рассуждали здесь: ни с моментом «одушевления», ни с обретением плодом существенных признаков человека, что распространяло бы на него действие законов, запрещающих убийство. Критерием стала способность плода существовать вне тела матери – так называемая «жизнеспособность», частично определяемая способностью дышать. Легкие попросту не развиты и плод не может дышать сам – к какому бы совершенному аппарату искусственного дыхания мы его ни подключали – примерно до 24-й недели, т. е. до начала шестого месяца. Именно поэтому решение по делу «Роу против Уэйда» дало штатам право запрещать аборты в последнем триместре. Это очень практичный критерий.
Дальнейшие рассуждения таковы. На определенном этапе внутриутробного развития, когда плод становится достаточно жизнеспособным, чтобы выжить вне утробы, его право на жизнь перевешивает право женщины на неприкосновенность частной жизни. Но что конкретно подразумевается под «жизнеспособностью»? Даже доношенный новорожденный не выживет без огромной заботы и любви. Лишь несколько десятилетий назад, до изобретения инкубаторов, у семимесячных новорожденных едва ли был шанс на выживание. Следовало ли из этого, что аборты на седьмом месяце допустимы? И вдруг стали аморальными после появления инкубаторов? Что, если в будущем благодаря новым технологиям появится искусственная матка, где плод, которому меньше шести месяцев, сможет получать кислород и питательные вещества через кровоток как в организме матери? Можно гарантировать, что эта технология появится не скоро и будет доступна немногим. Но если бы она существовала, сделало ли бы это аморальным аборт на сроках менее шести месяцев, прежде не считавшийся безнравственным? Моральные устои, которые определяются технологией и меняются вместе с ней, слишком хрупки, а для некоторых людей попросту неприемлемы.
Наконец, почему именно дыхание (или функционирование почек, или сопротивляемость заболеваниям) должно давать право на защиту законом? Если бы удалось доказать, что плод способен мыслить и чувствовать, но не способен дышать, можно ли убить его? Неужели мы ставим дыхание выше мышления и эмоций? На наш взгляд, жизнеспособность не может служить надежным критерием допустимости аборта. Нужен какой-то другой критерий. И мы опять-таки предлагаем в этом качестве самые первые проявления человеческого мышления.
Поскольку в норме мышление у плода формируется даже позже, чем легкие, мы считаем решение по делу «Роу против Уэйда» обоснованным и справедливым выходом из этой сложной и неоднозначной проблемы. Запрет абортов в последнем триместре – кроме как по жизненным медицинским показаниям – золотая середина между такими противоположностями, как право матери на свободу и право плода на жизнь.
Эта статья в Parade сопровождалась телефонным номером, по которому читатели могли позвонить и высказать свою точку зрения на проблему абортов. Позвонила огромная масса людей – 380 000 человек. Им на выбор предлагались четыре варианта ответа: «Аборт – убийство уже с момента зачатия», «Женщина вправе предпочесть аборт на любом сроке», «Следует разрешить аборты в первые три месяца беременности» и «Следует разрешить аборты в первые шесть месяцев беременности». Parade выходит по воскресеньям, и к понедельнику голоса распределились довольно равномерно между всеми четырьмя вариантами. В понедельник же вышла регулярная ежедневная телепрограмма г-на Пэта Робертсона, исповедующего фундаментальный протестантизм кандидата от Республиканской партии на выборах 1992 г. С экрана он призвал своих сторонников «вытащить Parade из мусорных корзин» и ясно и четко заявить, что уничтожение человеческой зиготы – это убийство. Так они и поступили. Поддержка свободы выбора большинством американцев – снова и снова подтверждаемая опросами общественного мнения с контролем по демографическому параметру – была сведена на нет в угоду политическим амбициям.
Назад: Глава 14 Общий враг
Дальше: Глава 16 Правила игры
