На этот раз приходил в себя я в гораздо более комфортных условиях. Конечности были свободны, да и лежал я не на жестком полу, а на мягкой кровати. Где-то вдалеке слышались спокойные голоса, и вообще, ощущения были самые мирные и приятные. Я ими не обманулся – догадывался, что как только очнусь окончательно, меня ждет допрос, возможно с применением пыток, затем суд надо мной и над моими товарищами, с предсказуемым смертным приговором. Даже если следователи поверят, что действительно мы виноваты, эльфы инородцам не поверят ни за что. Чтобы хоть как-то спасти положение, нас признают виновными в любом случае. Я бы и сам так поступил. Беда только в том, что это все равно не поможет.

Тем удивительнее было видеть довольные рожи шефа и Ханыги, когда я открыл глаза.

– Очнулся, герой? – весело спросил начальник, как только увидел, что я пошевелился.

– Очнулся. А чего вы такие радостные, шеф? – мне было искренне непонятно, почему в такой ситуации они еще и улыбаются.

– А ты, наверное, думаешь, что Старика развоплотили, а нас виноватыми сделали?

Отвечать вопросом на вопрос я, в отличие от шефа, не стал. Молча пожал плечами.

– А ты расслабься, сержант. Живехонек твой Старик. То есть мертвехонек на самом деле, но ты понял. Тебя дурили просто. Ну и нас до кучи. Я уж не в курсе деталей, но от той кучки праха Старик больше не зависит. А нам его отдали, чтобы заговорщиков на живца поймать. Так что нас теперь еще и наградят, попомни мое слово.

Подробности я узнал еще до того, как целители отпустили меня восвояси. Один раз меня навестила Мать Сенней в компании с призраком – я был неизменно вежлив и почтителен, и в награду мне объяснили, что за те два дня, что я не видел Мать Сенней и Старика, они успели побывать у императора на аудиенции. Некроманты, гораздо более квалифицированные, чем наш Свенсон, как-то разорвали связь призрака с его останками, так что теперь его хранит Мать Сенней. Весь их план заключался в том, что об этом факте пока никому неизвестно. Им нужно было спровоцировать заговорщиков, чтобы избавиться от них одним ударом. Что с успехом было проделано путем использования ничего не подозревавшего сержанта имперской стражи и, в меньшей степени, его непосредственного начальника вместе с товарищем. Не знаю, возможно, какой-нибудь истинный сын своей семьи и юный патриот эльфийского народа гордился бы тем, что он, сам того не зная, послужил высоким целям, но я никакой гордости не чувствовал. И потому в тот же день, когда мне разрешили вернуться к службе, подал прошение о внеочередном отпуске, в графе «причина» указав желание поправить пошатнувшееся здоровье. Вид у меня, похоже, действительно был не вполне здоровый, потому что прошение госпожа Гриахайя, ни слова не говоря, подписала.

Сказать кому-нибудь, что у меня плохое настроение, было бы бессовестным приукрашиванием правды. Настолько отвратительным оно было всего несколько раз в жизни. Меня опять предали. Так же, как когда-то это сделали мои почтенные родители, только теперь я уже совсем ни в чем не виноват. И хуже того – я видел, что что-то не так, все понимал и при этом продолжал на что-то надеяться. Мать Сенней станет действительно хорошей главой клана. Вернее, уже стала. По крайней мере, использовала меня она очень профессионально. А я-то, лопух, ведь мог бы уже запомнить, что от женщин нужно держаться подальше! Нет, опять купился! Подумал бы сам, что во мне такого замечательного, чтобы глава целой эльфийской семьи прониклась ко мне хотя бы дружескими чувствами? Ей нужен был преданный и не слишком умный помощник, и она его получила. А чтобы даже остатками мозгов ничего не заподозрил, его нужно слегка очаровать. Как очаровать мужчину? Очень просто – прикинуться слабой. Тяжело ли ей поплакать у меня на груди? А я после этого шею готов свернуть, лишь бы она улыбнулась.

Я не стал заходить ни в свой кабинет – не хотелось портить настроение своим кислым лицом товарищам, которым, конечно, отпуска по болезни никто не предлагал, ни в кабинет Свенсона – тот стал бы вытягивать из меня подробности моих приключений, а мне их вспоминать вовсе не хотелось. Домой не хотелось идти тем более, так что я закономерно отправился в кабак. Выбрал только такой, чтобы был подальше от моих традиционных маршрутов, с ласковым названием «Последнее утешение». Место было примечательным – в нем собирались те, кому финансовое положение не позволяло пойти в какую-нибудь приличную забегаловку. Если коротко – самый паршивый кабак в столице. Здесь даже не подавали еды – по той простой причине, что клиенты заведения приходили сюда вовсе не для того, чтобы перекусить. Мне, впрочем, это подходило как нельзя лучше.

Я слабо помню, как провел первые дни отпуска. Мне достоверно известно, что ко времени закрытия я всегда находил в себе силы перейти на другую сторону улицы и нетвердой рукой заплатить за самый дешевый номер в маленькой убогой гостинице, удачно расположившейся так близко к «Последнему утешению». Подняться на второй этаж, где находился номер, удавалось не всегда – в таком случае я нанимал носильщика. Утром, не дожидаясь, когда пройдет опьянение, я возвращался в кабак – и все повторялось снова. Спустя три дня, перед самым закрытием, ко мне за столик подсел какой-то бесцеремонный тип – я не очень понимал, что ему от меня нужно, но второй комплект выпивки заказывать не стал – даже в таком состоянии мне хватило соображения понять, что призраки алкоголь не употребляют. Догадаться, что призрака я знаю, урезанных алкоголем умственных способностей мне не хватило, как и понять, что собственно ему от меня нужно. Вяло проследив, как бледнеет лицо бармена при виде такого странного посетителя, я расплатился и, прихватив по дороге початый кувшин черного кумыса, с которым общался последние полчаса, отправился допивать его в гостиницу, невежливо протопав прямо сквозь активно жестикулировавшего собеседника.

Однако спокойно опустошить сосуд мне не дали – едва я добрался до середины, как в комнате появился посетитель, да не один, и оба вполне материальные. После двух размашистых пощечин я смог сфокусировать взгляд и, глупо улыбнувшись, сказал:

– О, шеф, рад видеть. Ханыга, привет. А я как раз никак не могу расправиться с этим замечательным напитком. Поможете?

Шеф выругался, налил немного жидкости в стакан и передал его гоблину. Сам же в два глотка уничтожил то, что еще оставалось в кувшине.

– Ты давно жрал, сержант? – почти спокойно спросил он, после того как пустой кувшин уютно устроился под столом.

– Напротив, совсем недавно. – Я ответил очень трезвым голосом. – Ты не помнишь, когда меня выпустили из госпиталя? Вот накануне вечером.

– Ага, значит, три дня. А какого конячьего хрена ты тут эти три дня прохлаждаешься, ты можешь объяснить?

– О, это легко. Я заливаю горечь поражения. – Мне внезапно захотелось общения. – Хотя это только так говорится, что она горечь. На самом деле вполне себе сладкое чувство, только отдает гнилью. Я бы сравнил этот вкус с испорченным яблоком. Нет, скорее это было не яблоко, а такая, слегка подмерзшая сырая картошка. Шеф, ты когда-нибудь пробовал мерзлую картошку?

– Нет. А объясни-ка мне, сержант, с чего бы ты чувствовал горечь поражения? Ты же знаешь, что на самом деле мы все правильно сделали.

– Так это я сейчас знаю, а тогда не знал. – Я хихикнул немного невпопад, а потом продолжил: – А вы меня как нашли? Я тут одну прозрачную скотину видел, это он рассказал?

– Он и рассказал. Ты вообще-то в курсе, что суд над заговорщиками закончился, их развенчали и все такое, и все теперь довольны и счастливы, а после публичного выступления, как ты говоришь, прозрачной скотины весь эльфийский народ дружно кается и теперь более благовоспитанных подданных, чем эльфы, в империи нет?

– Не в курсе. Но мне и не интересно. Шеф, Ханыга, вот вы зачем пришли, мой кумыс пить? Могли бы тогда и с собой чего-то принести, а то я выпить хочу, а уже нечего. Безобразие.

– А ты и не будешь ничего пить. Вставай, мы тебя до дома проводим.

– А вот это черта с два. У меня законный отпуск по болезни, не мешайте мне восстанавливать здоровье.

Ханыга, молчавший в течение всего разговора, неожиданно сказал совершенно без акцента:

– Дурак ты, Сарх, – и с этими словами, шустро выхватив у меня из потаенного кармана парализующую звездочку, легонько царапнул ею меня же. Прежде чем уснуть, я флегматично пронаблюдал, как он помогает шефу взвалить на себя мое парализованное тело, и мне даже почти не хотелось грязно ругаться.