Глава 19

Максим стоял у оконной решетки и смотрел вверх. Серое небо в клеточку стало привычной декорацией его новой жизни. Он брал крошки хлеба и клал их на узкий каменный подоконник квадратного окна. Птицы через решетку проникали в камеру, толкаясь и чирикая, клевали угощение. В основном прилетали воробьи, иногда синички. Толстые голуби не могли пролезть через решетку. Они цеплялись когтями за прутья, шумно хлопали крыльями и недовольно урчали.

Вчера было свидание с адвокатом. Эдуард Исаакович сообщил очередные безрадостные новости. Свидание с женой следователь не разрешает, ссылаясь на какой-то пункт уголовно-процессуального кодекса. Плешкунов все еще находится в больнице. Его перевели из реанимации в обычную палату, но состояние его по-прежнему тяжелое. Жить будет, но останется инвалидом. То, что это было покушение, в этом Максим не сомневается. М-м-да, серьезные ребята играют против меня. И кто за ними стоит?

Артура Долидзе Плешкунов найти не успел. Теперь его будет разыскивать адвокат. Эдуард Исаакович – адвокат, конечно, хороший, но у него оперативных возможностей меньше, чем у Плешкунова. Жаль Ростислава Аверьяновича! Хороший был начальник.

Следователь шьет статью сто пять, пункт «б» – от восьми до двадцати лет. Пять человек показывают против меня, бывшие сокамерники и этот вертухай. Понятно: спрессовали. А у меня ни одного свидетеля. Хреново! Эдуард Исаакович говорит, что еще не все потеряно. Он наскреб кое-какую информацию о том беспределе, который организовало начальство в изоляторе. Обещает, что будет подавать апелляции и дойдет до Верховного суда. Только поможет ли это?

Послезавтра Новый год. В прошлом году Максим достал для своих билеты на самую главную елку страны – в Кремле. Дети были очень довольны, особенно Оксана. Она, вернувшись домой, взахлеб рассказывала, какой был Дед Мороз и как он спасал Снегурочку от злого Бармалея. Как они там сейчас? Алле тяжело. В последнем письме она написала, что судья во всем разберется, все закончится хорошо и она еще больше любит его.

– Михалыч, давай партейку в шахматы? – предложил сокамерник Сергей.

– Неохота.

– Ну, тогда чайку?

– Это можно.

Этого Сергея подселили к нему три дня назад. Говорит, бывший военный. Только что-то непохоже. Блатной жаргон нет-нет да и проскальзывает. На теле полно татуировок. В офицерской среде такое не одобряется. В первый же день стал убеждать, что в его ситуации надо идти на сотрудничество со следствием: можно скостить половину срока. Грубо все-таки работает у нас следствие. Подсадить камерного агента к профессиональному разведчику?

– Иконников! – Окошко в двери открылось, в нем обозначилась физиономия дежурного у камер.

– Есть такой, – Максим резко повернулся к двери.

– Письмо.

Максим подбежал к двери, взял протянутый ему лист бумаги. Еще не читая, понял: от Аллы. Подошел к окну. Каллиграфически красивый почерк Аллы он не спутает ни с каким другим. Текст письма был написан на одном листе, больший объем не разрешается. «Максим, мой любимый! – После первой строки накатила горячая волна, глаза заблестели. – Пишу тебе у себя в школе. У меня уроки закончились, решила сразу написать и отправить тебе это письмо, чтобы ты успел его получить до Нового года. Прежде всего, хочу сказать: о нас не беспокойся, у нас все хорошо. Артем закончил полугодие хорошо. Почти все пятерки, только одна четверка по биологии. Он тебя очень ждет. Ты для него кумир. Оксану записала в бассейн, она сама напросилась. Да я и не против: надо ее немного укрепить. Денег нам хватает, часто приходит твоя мама, помогает мне.

Была в больнице у Плешкунова. Это ужасно! У него сломана шейка бедра и вообще много переломов, но голова целая. Он сказал, что его «выключили». Так и сказал: «Меня выключили, видимо, надолго». Это, наверное, какой-то профессиональный термин. И еще он просил, что во всем надо следовать советам адвоката. Адвокат попросил меня, чтобы я сделала копии твоих дипломов и удостоверений твоих правительственных наград. Его ходатайство об изменении тебе меры пресечения суд не удовлетворил.

У нас в школе, в коллективе, собираются на Новый год – вечер в небольшом кафе. Я не пойду. Там все будут со своими мужьями, а что я приду одна? Врать, что ты в загранкомандировке, я не хочу, а говорить правду… хотя, наверное, все равно об этом узнают. Но я этого стесняться не буду. Я знаю, что ты не преступник. Это какие-то негодяи хотят тебя упечь в тюрьму, только не пойму, за что?

Адвокат сказал, что суд будет после Нового года. Я его спросила: «Эдуард Исаакович, скажите честно: какие шансы?» Он ответил честно: «Шанс есть, но очень маленький». После этого пришла домой и весь вечер ревела. Даже Оксанка спросила: «Мам, а чего у тебя глаза такие красные?» Сказала, что чистила лук. Я боюсь идти на этот суд.

Максим, мой любимый, запомни: ты мой единственный, на всю жизнь. Что бы с тобой ни случилось, я с тобой, я буду ждать. Если тебя сошлют в колонию, я приеду, буду рядом. Я с твоей мамой говорила, она меня поддержала.

Пока все. Поздравляю тебя с наступающим Новым годом. Держись.

Целую. Твоя Алла».

Максим долго смотрел в серое небо, чтобы слезы, выступившие на глаза, не увидел сокамерник. Один воробей сел на подоконник и внимательно смотрел на Максима, ожидая очередных крошек. Повертел головой, затем стукнул клювом по камню, чирикнул и улетел.

Максим сел на кровать, невидящим взглядом уперся в пол, продолжая держать письмо в руке.

– От бабы, что ли, маляву притаранили? – спросил Сергей усмехнувшись. Максим поднял на него тяжелый взгляд, но ничего не ответил. – Ну, я думаю так: попадешь на зону, загуляет она. Все они… п-падлы… на передок…

Максим резко вскочил с кровати, подскочил к сокамернику, схватил его за грудки и встряхнул:

– Слушай, ты… Еще одно слово вякнешь о моей жене, придушу! Мне терять нечего.

– Д-да ты че? Я же так… не о ней, а в общем.

– Ты понял меня?! – Максим смотрел на зэка, глаза его полыхали недобрым огнем.

– Да понял, понял…

– Все, замри! – Максим оттолкнул сокамерника, тот не удержался на лавке, упал.

– Бешеный, – буркнул Сергей, поднимаясь с пола и с опаской косясь на Максима.