Глава двадцать шестая
Весна незаметно приближалась, и природа замерла в межсезонье, снег растаял, и днем невысокие растения в саду, подстриженные по-городскому, приободрялись, но ночью землю снова сковывало морозом, и в лунном свете дорожки превращались в сверкающий серебром каток. Животные, впадающие в спячку, пока еще лежали в подземных норах, свернувшись клубком, дожидаясь, когда закончится период неопределенности. Люди и животные на вилле чувствовали, что световой день увеличился, а когда в дом задувал порыв ветра, он нес с собой сладкий запах мха, исходящий от пробуждающейся земли. Нежно-розовая дымка набухших почек на верхушках деревьев была верным признаком того, что весна торопится прийти точно в срок, и животный мир готовился отпраздновать ее приход ухаживаниями и спариванием, поединками и танцами, вскармливанием детенышей и усиленной кормежкой, сменой оперения и линькой – иными словами, пьянящей, пенящейся кутерьмой вернувшейся нескладухи-жизни.
Однако весна утекала в тонкую трещину во времени, которую проделала война. Для людей, настроенных на природу и смену времен года, особенно для крестьян и тех, кто работает с животными, война обнесла время колючей проволокой, заставив их жить в состоянии хронической болезни вместо подлинного времени – времени пшеницы, волка и выдры.
Заключенная в мягкое узилище своей кровати, Антонина время от времени поднималась, чтобы сделать несколько неуверенных, болезненных шагов до балкона, откуда открывалась широкая панорама и даже был слышен мощный грохот льда, трескавшегося на Висле, – литавры, знаменующие конец зимы. Из-за постельного режима движение мира замедлилось, и у Антонины появилось время полистать страницы памяти и придать новую перспективу некоторым вещам, пока другие оставались за пределами досягаемости или ускользали от ее внимания. Рысь все чаще оставался без надзора взрослых, однако она считала его «более понимающим и уравновешенным, чем полагается ребенку его возраста».
Дети постарше, из молодежных групп, помогавших подполью, появлялись у них неожиданно, и ни Антонина, ни Рысь не знали, кто придет и когда; хотя Яна предупреждали заранее, он зачастую бывал на работе, когда они налетали, словно облака, или так же внезапно исчезали. Обычно они оставались на пару ночей в Фазаньем доме, а затем снова растворялись в подлеске Варшавы, только Збышек, мальчик, который возглавлял списки разыскиваемых гестапо, задерживался на недели. Носить подпольщикам еду приходилось Рысю как наименее подозрительному обитателю виллы.
Антонина и Ян никогда не говорили о деятельности этих молодых людей при Рысе, хотя некоторые появлялись на миг, словно редкие животные, а затем таинственным образом исчезали, и, к изумлению Антонины, Рыся они вроде бы совсем не интересовали, несмотря на его обычное любопытство. Он же наверняка объяснял себе как-то их присутствие? Желая узнать, как именно, она спросила сына, что он думает об их юных визитерах, какого мнения, к примеру, о Збышеке?
– Ну, мам, – сказал Рысь страдальческим тоном, какой дети приберегают для бестолковых родителей, – я все об этом знаю! Мужчины обычно понимают подобные вещи. Я никогда не задавал тебе вопросов, потому что знаю, что у вас со Збышеком тайны, которыми вы не хотите делиться со мной. Но на Збышека мне наплевать! У меня теперь есть друг. И если ты действительно хочешь знать, что я думаю о Збышеке, – я думаю, что он глупый мальчишка! – И с этими словами Рысь выскочил из комнаты.
Подобное проявление ревности не удивило Антонину, а показалось вполне естественным, однако в последнее время Рысь сделался более скрытным, подумала она, и куда менее разговорчивым. Догадываясь, что его внимание чем-то занято, она задумалась, что бы это могло быть. Единственный ответ, приходивший на ум, что это как-то связано с его новым другом Ежиком Топо, сыном плотника, семья которого недавно въехала в квартиру для персонала на территории зоопарка. Антонина считала Ежика вежливым, хорошо воспитанным, он был на несколько лет старше Рыся, ловко управлялся с разными инструментами, перенимая ремесло отца. Рысь восхищался его умением работать с деревом, и они оба любили что-нибудь мастерить, а поскольку жили по соседству, то каждый день играли вместе. Со своего наблюдательного пункта на втором этаже Антонина иногда видела, как они сооружают что-то загадочное и постоянно разговаривают, и она радовалась, что у сына теперь есть товарищ.
Но потом в один прекрасный день, когда мальчики ушли в школу, на виллу пришла мать Ежика и встревоженным голосом спросила, нельзя ли ей поговорить с Антониной наедине. Антонина провела ее в свою спальню и закрыла дверь. По воспоминаниям Антонины, пани Топо сказала:
– Мальчики не знают, что я здесь. Не говорите им! На самом деле я понятия не имею, с чего начать…
Антонина забеспокоилась: что натворил ее сын?
А в следующий миг пани Топо выпалила:
– Я их подслушала – они меня точно не видели. Я понимаю, как это нехорошо, но разве я могла поступить иначе, поняв, что они замышляют? Я должна была дослушать до конца. Поэтому сидела тихо и слушала, и я была потрясена! И не знала, смеяться мне или плакать. Когда они ушли, я не знала, что делать, поэтому решила сначала поговорить с вами. Может быть, вместе мы что-нибудь придумаем!
Антонина заволновалась. Может, пани Топо приняла слишком уж всерьез какие-то мальчишеские шалости? Надеясь, что так и есть, она сказала:
– Ваш сын такой хороший мальчик. Я уверена, он не хотел вас огорчать. А Рысь еще просто слишком мал… Обещаю, я буду внимательнее приглядывать за ним… Но что именно они натворили?
– Пока что они не сделали ничего дурного, но затевают большое дело.
Антонина писала, что душа у нее ушла в пятки, когда пани Топо рассказала о том, что услышала: мальчишки торжественно поклялись выселить из зоопарка немцев, считая это своим патриотическим долгом, для начала подложив бомбу в высокий стог сена рядом с немецким складом оружия, расположенным у ограды зоопарка.
– А у Ежика под матрасом, – продолжала пани Топо, – я нашла одно из ваших полотенец, на котором большими красными буквами было написано «Гитлер капут!». Они хотят повесить это полотенце над главным входом в зоопарк, потому что сюда все время приходит много немцев и они точно увидят! Что же нам делать? Может быть, ваш муж поговорит с ними и объяснит, что они еще слишком малы для борьбы и если осуществят свой план, то подвергнут опасности всех нас… Но как по-вашему, что нам делать?
Антонина слушала молча, пытаясь сначала понять, а затем проанализировать тревожную новость: намерения мальчишек показались ей одновременно благородными и глупыми. Она предположила, что Рысь придумал это, подслушивая разговоры харцеров, которые проводили подобные мелкие диверсии. До сих пор их семья преуспевала в тонком искусстве не привлекать внимания к царящей в зоопарке суматохе, которое было сродни умению спать на динамите. Не хватало только, чтобы мальчишки вывесили этот свой красный флаг.
Еще она недоумевала, как могла не заметить зреющего заговора, неверно оценить способность Рыся воспринимать причинно-следственные связи взрослого мира, решив, что может рассчитывать на безоговорочное сохранение тайны с его стороны. Как она могла быть уверена, что он уже достаточно взрослый? Злость на него и на себя быстро переросла в скорбь, когда она осознала, что, вместо того чтобы похвалить его за храбрость и инициативность, сказать, как я им горжусь, ей придется его наказать, рассказать отцу, что он украл взрывчатку, может быть, даже скомпрометировать его перед другом. Она знала, что Ян придет в бешенство.
– Да, – ответила она пани Топо, – я попрошу Яна поговорить с мальчиками. Ну а пока что лучше сжечь это полотенце.
В тот же вечер она услышала, как ее мужчины, отец и сын, ведут вполголоса официальный военный разговор.
– Надеюсь, ты ценишь то, что я отношусь к тебе не как к ребенку, а как к солдату, – сказал Ян, взывая к естественному желанию сына считаться человеком серьезным и взрослым. – Я в нашем доме офицер, и я твой командир. И в военное время ты обязан выполнять только то, что я приказываю, не проявляя инициативы. Если ты хочешь, чтобы между нами и дальше сохранялись такие отношения, тебе придется поклясться, что ты не станешь делать ничего без моего ведома. То, что вы замышляли с Ежиком, попадает в категорию «анархия и самоуправство», и за это тебя полагается наказать, точно так, как это было бы в регулярной армии.
Только какое наказание отец в роли военного командира должен выбрать для ребенка в роли солдата? Риск в глазах ребенка был вовсе не таким, как в глазах взрослого, ребенок не мог сознавать далеко идущие последствия своего поступка, а наказание действенно только тогда, когда обе стороны считают его справедливым – справедливость остается золотым стандартом детства.
Поэтому Ян спросил:
– Может быть, сам скажешь, как я должен тебя наказать?
Рысь серьезно обдумал вопрос.
– Ты можешь меня отшлепать, – предложил он в итоге.
По-видимому, так Ян и поступил, потому что Антонина, описывая эту сцену в дневнике, заметила просто: «И вот таким нехитрым способом наше собственное семейное подполье было разгромлено».
