Ледяные пики. Ледяные клыки. Снежные вершины. Ледяная пасть.

Такие названия шурды дали приютившему их не слишком длинному прибрежному хребту отделяющему северную часть Диких Земель от Ядовитого моря.

Здесь, у подножия угрюмых заснеженных гор, среди покрытых бурым лишайником скал, глыб и прочего каменного крошева возник город шурдов. Их главная гордость. Символ процветания их расы. Они не просто племя — они раса. Ведь у них есть град под горой…

И это правда. Город на месте. Никуда не делся. И жители остались. Если можно так сказать про горстку перепуганных грязных обитателей жмущихся по самым темным и дальним углам подземного логова. Иным словом это место не назвать. Город — слишком уж громко. Хаотичная путаница узких и очень узких проходов, десятки тупиковых ответвлений источающих немыслимую вонь, хлюпающая под глазами странная грязь кишащая червями и слизнями, наполненный темными испарениями затхлый воздух, один глоток коего способен свалить с ног даже самого сильного воина. Зловонная клоака. Настолько грязная, что даже каплющая сверху вода напитана сажей и гнилью, каждая такая капля оставляет грязный потек на моей недавно отстиранной во впадающей в море речушке с кристально чистыми талыми водами рубашке. Но я не жалуюсь. Ведь я сам решил навестить это место… Не жалуется и мой неумолкающий хромец проводник доживающий свои последние часы.

Много дней назад, после того как Истогвий пал от моей руки, а я потерял руку, к моему сердцу подступило странное опустошение. Я просидел на песке до заката, а затем и до восхода, слепо смотря на мерно накатывающие волны и вслушиваясь в их рокот. Прилив лизал мне ноги, суетливые крабы недовольно щелкали клешнями, оббегая меня и спеша к выброшенному на берег трупу Истогвия, чья судьба оказалась стать кормом для морской живности. Его судьба достала краешком своего траурного крыла и меня самого — в паре шагов от мертвеца колыхалась на мелководье моя отрубленная рука, а крабы и мелкие рыбешки жадно отрывали кусочки плоти, спеша урвать хоть немного. Удивительное ощущение — наблюдать как часть тебя с первобытной жадностью поедают в лучах закатного солнца, а затем при свете холодных звезд.

К утру того дня от моей руки не осталось ничего, исчезли даже кости. Истогвий превратился в почти полностью обглоданный костяк с редкими обрывками сухожилий болтающихся в воде. Волны все дальше отшвыривали его тело от моря, заодно принося с собой песок, что укутывал кости саваном, милосердно скрывая их от чужих глаз и даруя им покой. Сидя замершим истуканом, я лениво подумал тогда, что кости Истогвия выглядят необычно — многие из них странно искривлены и утолщены, а некоторые слишком уж коротки. Да и весь скелет будто бы уменьшился в размерах…

И вот тогда-то, ближе к полудню, когда я подумал о том, что от мертвеца почти ничего не осталось, это натолкнуло меня на мысль, что и раса шурдов может «похвастаться» тем же — благодаря пробудившемуся Тарису, что собрал всех темных гоблинов и погнал их в самоубийственном походе по Диким Землям.

И тогда же я вспомнил про город шурдов скрытый под Ледяными Пиками. А вдруг их столь восхваляемый пытаемыми мною визжащими шурдами действительно настолько красив и славен? Быть может части шурдов удалось скрыться от глаз Тариса? А ведь кто-то из невольных солдат наверняка не выдержал тягостей похода и подходящей темной ночью попросту исчез из лагеря? И куда же дезертир направит стопы? Не потянет ли его домой?

Обдумав все хорошенько, одновременно наблюдая, как песок закрывает смотрящий на меня с немой укоризной череп дядюшки Истогвия, я понял, что мне действительно интересно будет взглянуть на город шурдов. Я встал, повернулся лицом к востоку и сделал первый шаг, оставляя за спиной место ожесточенного сражения, о котором вряд ли кому-нибудь станет известно в будущем и о котором уж точно не станут петь бродячие менестрели.

Долгие дни я шел по хрустящему прибрежному песку, наслаждаясь ветром и солнцем, наблюдая, как вокруг меня расцветает жизнь. Виднеющиеся за песчаными холмами деревья укутались зеленой молодой листвой украшенной яркими цветами, пение птиц не замолкало даже ночью. Шаг за шагом приближал меня к цели. А когда мне становилось скучно, я переходил на стремительный бег, старательно не обращая внимания на боль в культе.

Рука отрастала… но на удивление медленно, будто бы в моем столь могучем и живучем теле что-то разладилось. Я грешил на каменный тесак, что всегда висел за моей спиной и непрестанно что-то бормотал мне в ухо. Тесак прожорлив и хитер. И очень коварен. Порой я просыпался из-за ощущения острой опасности, хватался за рукоять лежащего рядом разумного оружия и долго смотрел на него, пытаясь понять, на самом ли деле он собирался поразить меня подлым ударом, либо же мне просто приснился очередной глупый кошмар. Кто знает… одно совершенно ясно — в долгие перерывы между боями и «кормежкой» тесака, я действительно становился слабее. Думаю, каменное оружие оттягивало из меня часть жизненной силы и делало это постоянно.

Одним прекрасным днем моего путешествия я увидел впереди зыбкие очертания высоких гор. Ближе к вечеру мираж превратился в реальность, дрожащие очертания стали резче, показались блестящие снежные вершины подпирающие небеса. Перед взором появилась цель, и я стал двигаться быстрее, все чаще переходя на бег и все реже останавливаясь. Питался я птичьими яйцами, всегда беря из гнезда лишь одно и не трогая те гнезда, где лежало единственное драгоценное яйцо, надежда и гордость пернатых родителей, что с плачем летали у меня над головой. Иногда мне попадалась рыба — будто сам Создатель подталкивал волну и вместе с ней выплескивал на песок бьющуюся рыбину. Постоянно встречались на моем пути ручьи с чистой холодной водой, попадались и реки. Что за обильный край! Тут можно легко прожить безо всякой охоты и хлеборобства! Достаточно наклониться несколько раз и поднять с земли пищу! Трудно ли высосать яйцо и сложно ли запечь в глине рыбу?

Я о много думал во время пути. Много нерадостных мыслей приходило мне в голову. Мыслей обо мне. Мыслей о Подкове. Я давно уже не человек. Пора признать это. Я нелюдь. Странная, разумная, чувствительная и не потерявшая некоей… праведности? Но я нелюдь. И мне не место среди обычных людей. Так что же мне делать? Как поступить?

От этих мыслей меня спасло лишь окончание долгого путешествия. Воздух стал холоднее, я вошел в густую тень отбрасываемую величественными горами, под ногами захрустели участки до сих пор нерастаявшего снега, которого почти не касалось солнце. На моем пути стали попадаться странные рисунки и некие сооружения, представляющие собой сооруженные из камней и костей груды, пирамидки, круги, рисунки на земле. Я не жалел времени чтобы уничтожить их. Это шурдские творения. Их извращенные понимания об искусстве и красоте? Или это особые места для проведения темных ритуалов? Неважно. Я уничтожал все, что только мог уничтожить. Разбрасывал камни, ломал и крошил кости, разжигал под намалеванными на скале рисунками дымный огонь, дабы закоптить изображения и странные буквы. За моей спиной не осталось ничего напоминающего о расе шурдов. И знание этого согревало мое сердце. Я намеревался стереть из мира любое упоминание о расе темных гоблинов. Я разорю все их капища. Предам огню и разрушению все ими созданное.

Очищая скверну, я продвигался вдоль хребта, отдалившись от Ядовитого моря. Здесь сама настрадавшаяся от ига шурдов почти безжизненная местность указывала мне направление пути. Поганые шурды буквально вырвали из этой несчастной земли все живое! Осталась лишь посеревшая земля и камни! Редкие здесь ручейки были чисты лишь у истока. А затем их русла наполнялись костьми и костьми. Вода темнела и начинала источать вонь — чем ближе к устью, тем вонь сильнее. Звери избегали эти места — лишь кое-где хрипло ворчали склирсы, выбирающиеся из редких глубоких нор и начинающие глодать голые кости, с хрустом перемалывая их в надежде извлечь хоть что-то питательное.

В этих местах не может зародиться хоть что-то светлое. Тут правит тьма. Она царит здесь даже днем. Еще один довод в пользу изничтожения шурдов — ведь эти разумные твари умудрились искалечить и убить не только людей, они сумели убить саму землю! — во всяком случае поблизости от себя. Во многих виденных мною и уничтоженных гнездилищах были подобные пятна мертвой земли, но, чтобы с таким размахом…

Вход в шурдский город я заметил издалека. И сразу понял, что город не опустел окончательно. Густой столб вонючего дыма исходил из огромной дыры-раны в теле хребта и подобно змее полз по мертвой земле прочь. Даже дым стремится убежать отсюда. Рядом с этим провалом, богато «украшенным» множеством корявых сооружений из камня и костей, уставленным по краям костяными клетками с остатками замученных людей, гоблинов и зверей, я и встретил своего будущего попутчика и проводника по дебрям подземного города.

Он сидел неподвижно, ежась и дрожа под двумя рваными старыми шкурами. И он был так стар, что казался не живым существом, а замшелым сгнившим сучком, настолько изъеденным временем, что наступи на него — и не услышишь даже хруста. Вооруженный тесаком, я уничтожал костяные клетки, топтал и расшвыривал камни. А он наблюдал за мной и натужно сипел, с великой хлюпающей жадностью всасывая в себя содержимое птичьего яйца. Еще три яйца лежали на его трясущихся истонченных бедрах, уродливо торчали вздувшиеся старческие колени подобные всунутым под серую кожу еловым шишкам. Пучки седых волос имелись лишь над наполовину обрубленными ушами, лицо изрезано давними шрамами и украшено парой свежих кровоподтеков. Кто-то избил старого шурда. И судя по всему выгнал прочь из города. Умирающий от голода изгой, что сидел в холодном ветренном сумраке и со стариковской озлобленностью, смешанной с фатальностью, ожидал прихода смерти. Едва он заметил меня, мрачного чужака, как в его заплывших слезливой водой подслеповатых глазках заполыхала нескрываемая злобная радость и непонятная надежда.

Сначала я решил, что уродливый старик что-то ведает о подстерегающей меня опасности. А потом я понял — да, он видит опасность. И видит ее во мне, но не для себя, а для кого-то еще. А еще он видит во мне отмщение — и на этот раз именно для себя. Поняв это, я оставил рядом с ним тряпку с птичьими яйцами и куском запеченной рыбы, припасенных мною для ужина. При моем приближении он дернулся, зажмурился невольно. Надо было видеть удивление на его иссохшем птичьем личике, когда он понял, что все еще жив, а у его ног лежит царское по его меркам угощение. Он принял мой дар. И при этом он понимал, что за угощение придется отплатить столь же щедро.

Высосав первое яйцо, смочив пересохшее горло, посидев неподвижно некоторое время, он оправился настолько, чтобы начать говорить. Начать долгий и рваный монолог. Он говорил не со мной. Но он говорил для меня. Выплескивал всю накопленную и застарелую ненависть к более удачливым сородичам, упоминал некие знаковые мгновения для расы шурдов, описывал те редчайшие миги, когда ему улыбалась удача. Я молчал, но ему не требовался собеседник. Он жаждал иметь слушателя — возможно жаждал этого десятилетиями. И вот он я — явился из серой влажной туманной дымки, молчаливый, сосредоточенный и готовый слушать.

Первым делом я опрокинул жалкое подобие ростовой статуи неизвестного мне шурда. Лицо плоское, глаза навыкате, рот плотно сжат, губы выпячены, на полуобнаженной груди налитые мощью мускулы. Я разбил эту поделку на мелкие куски, а старик сопровождал мои действия прерывающимися пояснениями и хлюпаньями.

— С-сорок лет тому назад подняли. А за что? Мерзкий ведь был он — Луклу Могучий. Да и имя у него другое было — Квелый. Вечно сидел в уголке и слюни пускал… а тут на тебе — статую ему воздвигли. В голодное время и морознейшую зиму сумел он выследить большой людской обоз, а затем вывести на него наших воинов — тех, кто еще мог стоять на ногах и держать в руках лук. Но ведь и я в той разведке был… отморозил тогда четыре пальца на левой ноге и два на правой. Жутко они воняли, пока не отвалились… а я думал — оживут… не ожили… ух и вкус-сные яйца! Свежие! Самая пища для живота старого шурда… давно не едал я яичек, давно не лакомился старый Шлеп вкус-снятиной…

Я подступился к толстой треснутой колонне, навалился на нее плечом, не забывая поглядывать на темнеющий дымный вход в город шурдов. А старый Шлеп продолжал щедро делиться со мной никому не нужными воспоминаниями.

— Вот как говорят? Мол самый нежный и вкусный — это человеческий детеныш. Может и так! Не с-спорю! Но ведь мал кусочек! На всех не хватит! Лучше всего детеныша откормить! Вырас-стить! И кормить много! Часто! Пусть полнеет в своей тесной клетке, где можно только лежать! И он быстро нарастит нежный жирок, а мясо останется мягким! Но куда там… ведь надо терпеливо ждать… так и сожрали тогда всех десятерых детенышей. Мне почти и не досталось ничего… а куда я поспею на своих беспалых ногах? Еле ковыляю… А рыба вкус-сная! Чужак! Ты забыл разбить вон ту кость — а это непрос-стая кость! Ос-собая! Она из ноги самого Румла Клыкастого! Одного из наших великих… правда мы съели его, когда он состарился и ослабел. А ведь он так плакал и так громко кричал о былых временах…

Старик изливался еще долго. И замолк он лишь, когда я подошел и указал рукой на вход в подземный лабиринт — о котором невольно услышал уже немало из непрерывных речей Шлепа.

— Вес-сти? — понял он меня правильно.

— Веди — впервые нарушил я тишину — Укажи каждый закоулок. Каждого шурда что скрывается в темноте. Ты ведь знаешь где их любимые отнорки и логова?

— Знаю, как не знать, чужак… с-смерть пришла за нами в твоем обличье, да? — неожиданно пронзительно уставились на меня старческие глаза — Да?

— Да — не стал я скрывать — Убью каждого.

— А меня?

— И тебя. Ты умрешь последним.

— Что ж… может оно и к лучшему. Пошли, чужак… я пос-смотрю как ты губишь мой народ… такое зрелище не каждый день выпадает!

— Веди…

Вытащив из-под костлявого зада искривленную палку с поверхностью выглаженной ладонями до блеска за прошедшие годы, шурд с непонятной и даже несколько страшноватой радостью поковылял навстречу выходящему из мрачного входа дыму. Старик окунулся в вонючий дым с головой, привычно кашлянул, из дымного тумана послышалось его нескрываемо злорадное хихиканье.

Так началось мое путешествие по подземному смрадному лабиринту, почти опустевшему после явления сюда Тариса, но сумевшему сохранить островки задыхающейся в вечном дыму жизни. Я шагал и шагал, а чуть впереди и в стороне ковылял Старый Шлеп, скованно ворочающий длинной костлявой шеей и указывающий палкой на тот или иной отнорок, прерывая свой бесконечный монолог пояснениями:

— Род Угхуров туточки обитал. Сильная семья была, грозная. Детишки их мерзкие не раз мне в спину камни метали. А теперь мое время пришло! — палка старика в негодовании стучала по стене прохода ведущего к его обидчикам — Что теперь скажете? Осмелитесь бросить камень? А? А вот помню в давно прошедшие года досталась мне из военной добычи пара книг. Им мясо — а мне книги. Все норовят обидеть Старого Шлепа. А я прочел! По сию пору помню каждую строчку и буковку… но животу от этого сытнее не стало…

С перепуганным визгом из темного тупика метнулось несколько закутанных в вонючее тряпье фигур. Пара женщин и трое детишек. Мужчины Угхуров не выжили? Или до сих пор в походе Тариса? Я взмахнул каменным тесаком, бесстрастно отнимая жизнь шурдов. Древнее оружие радостно взвыло, пронзая грязную серую кожу врагов. Все закончилось быстро — на каждую жертву по одному удару. А затем мы пошли дальше — после того как хихикающий и раскачивающийся подобно гнилой ветке на ветру Старый Шлеп нанес несколько стегающих ударов палкой по замершим в лужах крови трупам. Шурды, как и гоблины не забывают ничего и никогда. Старик прожил долгую и тяжелую жизнь, наполненную частыми обидами — и каждую обиду он запомнил накрепко, выпестовал ее в своей темной душе, бережно нанизал их на нить мести. И сейчас настало время срывать бусины… Наши с ним цели удивительно совпали…

— А вот крысеныши из нижних коридоров! Жадные! Жадные! Жадные! Притащили как-то чуть подгнившую оленью тушу. Запах с-сладостный такой! Я им — хотя бы копыто поглодать дайте… а мне в ответ удар в грудь. Сильный удар! Кашлял я несколько лет. Ох… хороший у тебя удар, чужак. Голова так и покатилась… А вон в тех боковых проходах обитает одна большая семья. Они себе заняли большую комнату, где раньше жили младшие поводыри. А меня не пус-стили…

Следуя его указаниям, я послушно сворачиваю и спустя пару десятков шагов мы действительно попадаем в большую задымленную комнату. В углах жмутся старые щурящиеся шурды, мне в плечо вонзается стрела, от еще двух я уворачиваюсь и первым делом убиваю трех неумелых лучников. Одного тесаком, остальных просто «выпиваю». На склизкий чавкающий пол падают трупы, вновь брызжет кровь, своим медным сильным запахом разбавляя стоящую здесь немилосердную вонь. Я взмахиваю тесаком как косарь во время жатвы. И срезанные «стебли» падают и падают к моим ногам. Раскачивающийся в дымном сумраке Старый Шлеп не скрывает своего ликования, он пытается пританцовывать, кружится, размахивая палкой и рваными одеяниями из шкур.

— Дальше, чужак! Идем дальше! Впереди еще много мерзких душонок! Ох! Твой удар вспорол ему грудь! Сердце! Можно я возьму себе сердце?

Запах крови сводит Шлепа с ума, он неотрывно смотрит на развороченную тесаком грудь сородича. Я киваю, и костлявый старик бросается на рану подобно ворчащему склирсу. Я выхожу, и вскоре поводырь меня догоняет, довольно чавкая и облизывая покрасневшие пальцы.

— А теперь по этим ступеням! Там тебя ждет обильная добыча! Не меньше трех десятков мелких крысенышей, что недавно пытались меня убить и сожрать! Крыс-сята! Мерзкие крыс-сята! Их них выросли бы хорошие воины! Они из одного старого рода. С-самого первого рода, с-созданного Тарисом! Они и выглядят иначе! Ты только взгляни, чужак!

Слова Шлепа приводят меня в большой зал. Здесь на удивление чисто. Это сразу бросается в глаза. А затем на меня бросается множеством молодых шурдов, в меня летит десяток жужжащих шипов и стрел. Я успеваю пригнуться и прикрыться подхваченной с пола шкурой, в которой застревает большая часть смертоносных посланцев. А затем начинается короткая, но ожесточенная свалка, где я уподобляюсь мяснику среди стада быстрого волчьего молодняка еще не вошедшего в силу. Меня несколько раз ранят, чей-то меткий удар глубоко распарывает мою культю, я истекаю кровью. Но быстро восполняю потери, забирая чужую жизненную силу. И культя мгновенно затягивается молодой розовой кожей, на глазах удлиняется почти до запястья. Вскоре я вновь стану двуруким.

— Ты прав, старик — после боя удивленно нарушил я свое долгое молчание — Они другие… неужто ему удалось? Замысел оправдался спустя два столетия?

Атаковавшие меня шурды выглядели иначе. Никакого корявого телосложения и уродливых лиц. Фигуры ладные, почти все пальцы на месте, спины прямые, большие глаза и широкие ноздри. Новое поколение, вся эта шурдская семья была непохожа на обычных гоблинов, но и не походила на обычных шурдов. В чем-то эти детишки были даже красивы. А проживи они еще десяток лет и обзаведись собственными детьми — от так же выглядящих отцов и матерей — возможно на свет появились бы совсем иные шурды. Страшные шурды. Быстрые, сильные, выносливые, умные и никогда ничего не забывающие. Меня невольно пробрала дрожь, когда я представил десяток тысяч таких созданий, обживающих Дикие Земли — на это понадобилось бы чуть больше ста лет, если плодовитость шурдских самок не упадет и эти положительные изменения закрепятся в поколениях.

Тарис был прав, когда калечил несчастных гоблинов и напитывал их темной магией? Этот глупый принц все-таки сумел создать самую настоящую новую расу, сильную и жестокую, способную на многое?

Если и так, то я сломал его двухсотлетнюю затею. Когда я уходил, на полу валялась изрезанная кровавая тряпка бывшая моей еще недавно столь чистой рубашкой, а прямо за ней — десятки шурдят навсегда замерших в мертвой недвижимости. Нет уж, твари. Вам не вырасти! Вам не отрастить клыки! И не явиться потом с оружием к нашему поселению!

— Есть ли еще такие, Шлеп? — вопросил я, опуская в протянутую ко мне дрожащую ладонь еще горячее молодое шурдское сердце — Полакомься, восстанови силы.

— Есть! Есть! — прочавкал тот, вгрызаясь в податливую и брызжущую кровью плоть — Есть! Немного, но есть!

— И хорошо, что немного — едва заметно улыбнулся я — Самый первый род, да?

— Да! Ты убил самых лучших! Молодую здоровую поросль! И я рад! Рад! Ведь мерзкие крыс-сята считали меня старым уродцем, ходячей закус-ской! Я вряд ли пережил бы эту ночь… либо с-смерть от клыков с-склирсов, либо с-смерть от рук потомков… в них есть и моя кровь!

— Ты тоже из первого рода?

— Боковая ветвь… дальняя… умершая… мне не дали с-самку! Не дали! А я просил! Ведь и я с-сражался! Почему они не дали мне продолжить род? Нам вот сюда, чужак. Пригни голову. Ты высок. А с-своды здесь низкие… впереди тебя ждет новая кровавая тризна…

Так и мы шагали по городу шурдов. Я со старательностью и тщательностью довершал начатое Тарисом дело — вырезал здесь все живое. Комната за комнатой, тупик за тупиком, нора за норой. Старый Шлеп знал свое дело. Его совершенная память единственное, что не подводило в его дряхлом теле. Подпитанный мясом сородичей, с выпяченным бурчащим животом, опирающийся на палку, старик не знал усталости, он не отставал от меня ни на шаг, указывая и указывая новые укрытия шурдских стариков и молодняка. Он же показал мне в каком месте можно обрушить растрескавшийся потолок в одном из коридоров, чтобы отрезать путь бегства из части подземного города.

Сначала счет моих жертв подобрался к сотне, а затем и преодолел ее. Шурды оказались весьма умны. И далеко не все из них присоединились к Тарису. Мне повстречались не только дети и старики — попадались на пути и взрослые шурды, не пожелавшие почтить повиновением своего ожившего бога. Но они же как правило оказывались достаточно умны, чтобы не пытаться вступить со мной в бой. И старались скрыться. Но я никому не позволил уйти. Я убил даже привязанных в одном углов пару склирсов, размозжив им головы. Все живое внутри этих затхлых стен должно умереть.

Долгие часы я провел внутри скалы. Никак не могущий насытиться Шлеп сопровождал меня подобно верному брехливому псу, что только лает, но не кусает. Шлеп знал много. Очень много. Когда он уставал изливать свои старые обиды, то переключался на историю, про кою рассказывал так легко и подробно, будто сам был свидетелем тех событий. Будь у меня такое желание, я бы что-нибудь запомнил из его рассказов. Но желания не было. Я все пропускал мимо ушей. Меня интересовали только те слова, что указывали на новый проход, ведущей к новым жертвам. И не было такой лазейки или крысиного лаза, про который не ведал Старый Шлеп проживший здесь всю свою долгую жизнь. Он указал их мне все до единого. Что как не сам злой рок во плоти встретился мне у входа в город шурдов? Страшный рок довлеющий над расой шурдов… и сегодня его меч опустился…

Начавший задыхаться, тяжело опирающийся на палку, широко расставив изуродованные жестоким морозом ступни, поддерживая свободной рукой отвисающий живот, Старый Шлеп хрипло дышал, со странным благоговением смотря на очередной проход, откуда вырывались клубы не дыма, а вонючего желтоватого пара. Со стен обильно стекала вода, собираясь в лужи на полу. Хлюпало, булькало, чавкало. Пар клубился вокруг нас призрачным маревом, вызывая невольную настороженность. Непростое здесь место…

Зацепившись взглядом, я «посмотрел» на живот Шлепа внимательнее. Что-то не так с жизненной силой в его животе. Кажется, старик сожрал слишком много пищи. Тяжелого сырого мяса. И это после долгой жизни впроголодь. Его тело не справилось со столь обильным потоком пищи. Вряд ли старый шурд переживет свое пиршество… и судя по умному морщинистому лицу Шлепа, он это понимал. Однако незаметно, что его как-то трогала собственная незавидная участь. Он смотрел только на окутанный паром проход. И не оборачивался на уже пройденный нами путь. И правильно делал. Ведь за нами никого. Мы прошлись по городу шурдов как сама смерть.

— Нерожденный… долгие-долгие годы нами правил Нерожденный, что никогда не покидал с-своих покоев. Он плескался в заполненной горячей водой яме, соединенный священными неразделимыми узами жизни со с-своей матерью пребывающей в вечном с-сне… Он был могуч! Очень умен! Умел! Но и он не с-сумел уцелеть после явления с-самого Тарис-са… Быть может то и был наш закат?

— Кто знает — пожал я плечами — Кто знает… А кто сейчас в том зале? Новый правитель шурдов? Король под горой? Властелин вонючих испарений?

— Метко с-сказано, чужак! — забулькал от восторга Шлеп, оправдывая свое имя и что есть сил шлепая себя ладонью по трясущемуся бедру — Метко! И да — там тот, кто занял это ме-сто силой. А вместе с ним его бойцы. Не больше дес-сятка. Но они сильны! И с ними костяные пауки! Не меньше пяти!

— Будь здесь — велел я и шагнул в объятия зловонного пара, что с радостью поглотил меня — Я призову тебя.

Мой голос донесся уже из прохода и влажным скорбным эхом глухо отразился от каменных стен. И тут же послышались другие голоса — злые, предостерегающие, окликающие, требующие. Я не стал им отвечать, но внимательно прислушался, пытаясь узнать где скрывается враг еще до того, как увижу его в этом мареве.

Первый шурд налетел на меня сразу же. Схватился руками за лезвие вонзившегося ему в живот тесака и уронил голову на грудь. Стряхивая его с оружия, другой рукой я ломал шею подвернувшегося визгливого мечника, пытавшегося вскрыть мне колено. Затрещали сминаемые позвонки, я счастливо улыбнулся — отросшая рука набрала свою силу, недавно выросшие пальцы повиновались мне беспрекословно и без задержки.

— У меня снова две руки — поведал я важную для себя новость следующему противнику, а затем снес ему голову с плеч, не дожидаясь его радостных поздравлений…

Старый Шлеп явился на мой зов когда все уже было кончено. Стоя на краю заполненной горячей водой ямы, я вытаскивал из нее за волосы воющего от страха шурда. А вон довольно высок для этого народца. И плечи не перекошены врожденным уродством.

— Это последний? — вопросил я, буднично перерезая глотку новому верховному шурду.

— Нет — удивленно покачал головой Шлеп и ткнул себя в грудь — А я? Я шурд! Настоящий шурд! Злобный! И могучий!

— О да — кивнул я, сдерживая невольную улыбку. Ты почти мне понравился старый калека. Но это не спасет тебя.

Глухо стукнула отброшенная палка, слишком уж длинная и толстая для такого доходяги. Не иначе Шлеп пытался придать себе весомости при помощи этого отполированного посоха. И ведь сумел же сохранить — палка не улетела в огонь во время морозных зим, когда все время не хватает дров. Но почему же сейчас отбросил с таким пренебрежением? Раздался громкий всплеск. Я повернул голову и все понял. И улыбнулся еще шире.

Старый Шлеп шлепнулся в яму. Старый Шлеп стал королем!

Он с шумом вынырнул, зафыркал, заохал от воды. Закачал в изумлении мокрой головой, утирая с лица струйки воды.

— Тепло! Горячо! Я наконец-то с-согрелся! И я теперь король шурдов! Верховный вождь! Самый-с-самый главный!

Я стоял у края ямы и снизу-вверх глядел на ликующего шурда, последнего жителя огромного подземного города и, возможно, самого последнего их короля. Я стоял и улыбался, глядя на веселье старика, что впервые за всю свою жизнь сумел наесться, согреться и получить самый настоящий трон. Ведь эта яма лишь для меня не больше чем впадина со зловонной водой. А для старого шурда это верх всех его жизненных мечтаний.

— Я правлю в этом граде! Я правлю этими землями! — булькал и булькал старик, подплывая поближе ко мне — Я отдаю приказы! И вот мой первый указ! Чужак, я повелеваю тебе — убей меня!

— Да будет так, король Шлеп — склонил я голову в невольном глубоком уважении к этому веселому презрению к смерти.

Я убил его быстро и безболезненно. Одним ударом, распоровшим и густой пар и шею Шлепа. Его голова отлетела и с плеском упала в воду. Обезглавленное тело медленно погрузилось следом.

— Ты правил недолго, король Шлеп — начал я эпитафию — Но ты правил достойно! Покойся с миром, старый шурд.

Повернувшись, я направился к выходу и больше не оглядывался.

Коридор за коридором, зал за залом, комнату за комнатой я проходил не останавливаясь, переступая через окровавленные многочисленные трупы. Сегодня я сделал большое дело. Быть может даже великое дело. День прошел не зря.

А завтрашний день я проведу в пути. Время отправляться на юг. Поближе к величественной одинокой скале доминирующей над большой холмистой долиной. Поближе к Подкове…

Два отряда ударили друг в друга как молнии. Столь же внезапно и столь же смертоносно.

Встреча оказалась полной неожиданностью для обеих сторон. Но медлить они не стали, разом опознав в противоположной стороне противника. Первыми ударили воины в белых плащах, спокойные, внешне медлительные, но на самом деле стремительные как ядовитые змеи. Дружный залп трех десятков арбалетов смел с седел почти такое же число врагов, упавших молча или с захлебывающимися криками боли. Брызнула первая кровь.

Следом в дело вступили измученные тяжелым странствием беглецы в грязных плащах потерявших всякий цвет кроме серого. Они бы предпочли уклониться от боя, но им никто не предложил выбора. Весь их грех состоял в том, что их господин не поддержал нынешнего короля из новой династии, ныне восседающего на троне и правившего самым большим из осколков былой Империи. Беглецы приняли бой. Ответили стрелами на стрелы. И несколько священников упали с лошадей, другие успели прикрыться щитами и словами святой молитвы.

Спешившиеся воины сшиблись в небольшой светлой рощице, яростно сражаясь за жизнь. Прочь поскакало несколько из тех, кто слишком сильно любил свою жизнь. Им вслед полетели арбалетные болты и не ушел никто. Оставшиеся без седоков лошади вскоре замедлили свой бег, а затем и остановились, потеряв интерес к происходящему. Неважно кто победит. И от тех, и от других они получат овес, поэтому нет нужды куда-то убегать. Упавшие с седел раненые беглецы пытались уползти прочь, цепляясь за драгоценную жизнь с неистовой силой. Выкаченные глаза, хрипящие рты, хлещущая кровь из пробитых безжалостными стрелами тел. Кто-то сумел встать и тотчас упал снова, получив еще одну стрел промеж лопаток. Кто-то полз, теряя кровь и силы, а затем и жизнь. Самые умные затаились, зажав ладонями раны и возможно впервые в жизни вкладывая всю свою проснувшуюся веру в истовую молитву о спасении жизни. Тщетно. Молящихся добили сразу же после расправы над еще сражающимся противником. Головы снесли с плеч даже тем, кто стоял на коленях и непрестанно осенял себя священным знаком Раймены, во всю глотку поминая Создателя. Не пощадили никого. Нет веры закоснелым грешникам. Их молитвы лицемерны. А вера их коротка.

Едва закончилась короткая битва, воины в белых плащах принялись сооружать большой погребальный костер, использовав для нее ту самую светлую рощу, где и случилось побоище. Лошадьми тела стащили в кучу между самыми большими деревьями, забросали валежником, подрубили и уронили сверху с десяток бревен, придавив мертвецов тяжким гнетом. А затем подпалили всю огромную кучу с нескольких сторон, не забыв плеснуть немного горючего масла. Чадный огонь взвился вверх и яростно зашипел, заплевался кипящей смолой и влагой из сырых деревьев. Вся роща полыхнула с жутким стонущим шумом, небольшой холм окутался вонючим дымом. Адское пекло быстро превращало в пепел мертвую плоть, обугливало и ломало кости. Ни один мертвяк не сможет восстать. А витающий в горячем воздуху порошок молотой травы Раймены добавит в этом уверенности.

Вскоре немного поредевший отряд боевых священников скакал прочь, ведя в поводу захваченных лошадей. Священнослужители молились прямо на скаку, последним словом поминая своих павших единоверцев и не забывая попросить о снисхождении у Создателя для грешных душ покаранных еретиков.

Уничтожен еще один змеиный клубок бунтовщиков и возможных соратников проклятого Тариса Некроманта. В недавно пришедших «вестниках» от иерархов Церкви говорилось ясно: уничтожить всю скверну в Диких Землях, не щадить живота своего ради достижения это святой цели. Церковь объявила Великий Сход, прошедший и закончившийся на удивление быстро. И решение было единогласным — что тоже весьма удивительно, если не сказать невероятно. Седые древние старцы очень редко сходились в своих мнениях. И они никогда не торопились. Днями перекладывали пожелтевшие бумажки, скрипели писчими перьями, задумчиво жевали губами и непримиримо хмурили брови. Порой заседания Схода длились много дней кряду. В этот же раз их будто заставил кто… прикрикнул властно на седых мудрецов, подтолкнул их нетерпеливо, а то и стукнул кулаком по столу. И решение было принято быстро…

Но как бы то ни было — решение принято и объявлено.

Пришло время очистить Дикие Земли от всей накопившейся в них тьмы. Карательным отрядам Церкви надлежит незамедлительно пересечь границу, перейти на ту сторону Пограничной Стены и начать очистку несчастных земель, что столь долго были лишены света Создателя. Тем же отрядам что уже находились в заброшенных Западных Провинциях следовало и дальше продолжать свое дело, невзирая на потери. Биться до последнего воина и последнего вздоха!

Далеко на востоке от пылающей рощи, в пограничном селении, через непривычно широко и без опасений распахнутых ворота, один за другим проходили большие и тяжелогруженные обозы. Со всех сторон их прикрывали воины — и не абы какие, а из имперских тяжелых кирасиров, уверенно сидящих в седлах и бдительно поглядывающих по сторонам. Рядом с ними ехали священники, на чьих поясах покачивались большие ключи — символ их святого ордена. Ордена Привратников. В вышедшей и широко объявленной намедни высочайшей булле говорилось, что священника Ордена Привратников, как самым сведущим по Диким Землям, надлежит взять на себя тяжелое, но священное бремя церковного наместничества. И первым делом им приказали основать большое и постоянное селение рядом с давным-давно заброшенной цитаделью Твердынь, так же известная как Крепость Твердь или же Угрюмая Твердь.

Привратникам было приказано проверить окрестности вокруг огромной крепости, очистить их надежно от любой мерзкой пакости, после чего заняться самой цитаделью, с целью основания в ней мощного форпоста, через который в дальнейшим будут проходить караваны поселенцев.

Надежно закрытый от посторонних глаз и ушей орден Привратников доказал, что, несмотря на обычную свою мудрую медлительность и основательность, он умеет при нужде выполнять приказы крайне быстро. Еще бы — недавно Привратники запятнали свои белоснежные балахоны и плащи темными пятнами, среди их числа оказалось несколько еретиков, скрывавшихся на глазах у всех.

Тяжелые грохочущие обозы, пешие первые поселенцы, монахи и многочисленные всадники шли настолько плотно, что заброшенная века назад древняя дорога сама собой очистилась от покрывавшей ее буйной растительной поросли. Исчезли даже деревья, быстро вырубленные и выкорчеванные передовыми отрядами.

Привратники спешили.

Время заслужить прощение и снова доказать, что они приносят наибольшую пользу Святой Церкви.

Их ждала Угрюмая Твердь — старая покинутая крепость гномьей постройки, стоящая посреди равнины покрытой множеством оплывших и заросших могильных курганов. Вскоре над цитаделью вновь взовьется гордо реющий имперский флаг. Вернее — два флага. Еще один повиснет чуть в стороне, в размерах будет куда скромнее, в цвете белый, с хорошо заметным зеленым рисунком цветка Раймены и почти незаметным изображением дверного ключа в левом правом углу. Оба флага, бережно свернутые, лежали в крепком и надежно запертом сундуке, где ждали своего скорого часа.

Там же, в богато золоченной шкатулке изнутри выстланной алым бархатом, лежал аккуратно свернутый и перевязанный лазурной тесьмой свиток. Несмотря на столь солидный вид, свиток не более чем отличная копия с подлинника, написанного высочайшей коронованной особой. Указ. И указ короткий.

«Повелеваю возвернуть в состав Великой Империи некогда оставленные Западные Провинции».

И подпись нового правителя, чье имя народная молва уже успела накрепко связать с пролитыми реками крови. И при этом нового правителя воспевали. Ибо кровь лилась дворянская, а не народная. Простой люд никто не трогал. Более того — им впервые снизили налоги, дав продохнуть крестьянам и ремесленникам. И коли крестьянская жена теперь может дать детям не только темный хлеб, но и вареную курицу, а порой и кусочек свиного окорока, коли усталый после работы в поле крестьянский муж может позволить себе кружку хмельного эля, то никто из них и не задумается о мятежных дворянах, что сейчас уподобились загнанным волкам. Пусть бегут! Пусть! Новый король хорошо начал! Вымел сор из страны! Снизил налог неподъемный! А теперь и святош разленившихся наконец-то заставил что-то делать и погнал их за Пограничную Стены, дабы слуги Создателя Милостивого за дело взялись! А то ишь привыкли вино церковное в монастырях попивать, да монахов по крестьянским дворам гонять за пожертвованиями! Пусть! Пусть скачут белоплащники!

Да и забыли уже крестьяне и про дворян, и про Церковь. Ведь вести вон какие по селам и деревням ходят! Люди королевские по дворам даже рыщут, на каждом перекрестке весть ту зачитывают охрипшими от ора голосами.

В поселенцы набирают! Отрядами по триста душ самое малое. На поселение в Западные Провинции! И каждой семье — большой земельный надел! А также несколько голов крупного скота, десяток мелкого и по полста птичьего молодняка. С кормами! А с каждым таким отрядом — десяток монахов и один священник отправляется. И защиту обещают — про патрули конные глашатай кричит, да не забывает добавить, что патрульный отряд числом немалый, а к нему и боевой волшебник прикреплен будет! Такая сила от любой нечисти защитит!

С такими вестями уже и не до пересудов о мятежниках. К темному их! Тут вона какие дела…

Задумался простой люд. Особенно тот что победнее. Очень уж многого обещают. И не когда-нибудь — а сразу! Вот тебе коровы, а вот тебе и козы. И клетки с цыплятами и утятами. И налоги! Никаких налогов сроком на пять лет! Все заработанное — себе в мошну положишь, ни с кем делиться не придется. За пять лет немало накопить можно, если усердно работать. На ноги поднимешься, детей вырастишь, хозяйство наладишь.

Шепчутся крестьяне, шепчутся. А кое-где уже и сбивается народ в десятки и дюжины, договаривается. Заманчиво, очень уж заманчиво. Как тут устоять?…

И последняя удивительная весть частенько обсуждалась на каждом постоялом дворе и в каждом трактире.

Высочайшим указом король запретил отныне и впредь называть те земли «Дикими».

Отныне и впредь — это снова Западные Провинции, законная часть Империи.

Еще одно столкновение произошло в десятках лиг к северу от угрюмой огромной скалы Подкова, неподалеку от широкой реки с ревом несущей мутные весенние воды к высокому водопаду в облаках водной пыли уходящему под землю и пропадающему там бесследно. Ни один глупец не осмелится последовать за падающей водой и посмотреть, куда он приведет. Разве что отчаянному смельчаку или полному глупцу придет такое в голову…

Но до водопада никому не было дела. Его едва слышимый на расстоянии рев не интересовал совершенно никого. Стоящие друг против друга люди замерли в неподвижности. Они выжидали, с трудом сохраняя спокойное выражение лиц.

С одной стороны огромный конный отряд ощетинившийся копьями и флагами. С другой — горстка людей в бедных монашеских одеяниях, числом не больше пяти, держащих в поводу лошадей. Стоящие друг против друга воины и монахи напряжены. И это выглядит зело странно, ведь воинов куда больше чем монахов, случись сейчас схватка и судьба священнослужителей предрешена. Но воины на пределе, по их мокрым от пота лицам хорошо заметно, что их обуревает страх. И не самой смерти боятся умудренные боями и годами службы много повидавшие ветераны. Нет. Они боятся э т о й смерти. Ведь одно дело получить удар мечом и пасть от него. И совсем другое вспыхнуть как факел и с воющим криком закружиться в ужасной агонии…

Между монахами и воинами не больше двадцати шагов. И точно посередине стоят друг против друга еще две фигуры. Алая и черная. Оба они стары. Примерно одного возраста. Один полностью сед и худощав. Другой сумел сохранить черный цвет нескольких прядей. Два изборожденных морщинами лица смотрят друг на друга с мрачной угрюмостью непримиримой застарелой вражды. Тут встретились не два друга. Тут столкнулись лютые враги, ненавидящие друг друга столь сильно, что от яростной силы их ненависти вокруг плавится земля. Обширный круг земли вокруг двух старцев почернел и дымится, редкие шипящие языки огня то и дело прорываются наружу. Еще немного и под их ногами разверзнется огнедышащий вулкан!

Этого и страшились закаленные войнами ветераны — прорыва огненной геенны. Чуть в стороне дымилась широкая и длинная черная полоса.

— Императорский приказ превыше всего!

— Нет ничего превыше воли Создателя нашего.

— Не время полагаться лишь на его туманную милость! Ты все же столь же упрям, неотесанная деревенщина! — жестоко обожженные губы боевого мага в алом плаще кривятся в нарочито брезгливой усмешке — Попробуй хоть раз уповать только на собственные силы!

— Я пробовал… раньше — спокойно ответил седой старик в белом балахоне перевязанным красным поясом, скользя ленивым взглядом по бугристой от старых ожогов щеке собеседника.

— Ты победил чудом! Я был ослеплен бешенством и горем! Действовал необдуманно! И ты воспользовался этим! Но я оправился от ран! Но не стал исцелять лицо. Оставил его таким. И каждый день, глядя на свое отражение, я вспоминал тебя! Я отточил свое мастерство! Приготовился к новой схватке! И тут… дошла весть что твой дар запечатан. Ты стал бессильным святошей впавшем в отчаянии и только и могущем что убивать разную погань, а между делом стенать и грызть землю от осознания своей никчемности. Ты сжег ее заживо! Заживо! И ее, и свое еще нерожденное дитя! Ты убил мою кузину! Когда я узнал, что ты больше не обладаешь талантом к огненной стихии, то впал в отчаяние! — ведь отныне я не мог вызвать тебя на магический поединок. Что ж… я прихватил пару мечей и собрался послать тебе вызов на поединок стали. Но тут мне поведали, что ты стал священником… и убей я тебя — меня ждал бы святой суд за пролитие крови духовного лица. Трус!

— Я бежал не от тебя, Гарон.

— Лучше бы ты так и остался в своей клятой деревне!

— Видит Создатель — я мыслю также. Лучше бы я никогда не покидал пределов родного селения… быть пахарем — что за счастливая доля…

— Если бы не королевский приказ, я бы уже сжег тебя на медленном огне! Точно также, как ты поступил с ней! — в ярости выплюнул Гарон — Детоубийца! Убийца родичей! Убийца жены! Душегуб! Вот тебе мои слова, никчемыш Флатис! Ты и я — мы встретимся в последней схватке. По всем правилам чести. На ровном поле. Без свидетелей. Без пощады. Оттуда уйдет только один. И если ты откажешься — я просто сожгу тебя. Здесь Дикие Земли. Гиблые места… пропажа одного святоши не опечалит никого. Ведь ты один как перст! Ведь ты обратил свое будущее в пепел…

Седой старик не ответил ничего. Повернув голову, он слепо всмотрелся в далекий горизонт и промолчал.

— Мы встретимся снова! — повторил Гарон — Как только будет выполнено высочайшее императорское повеление! — повернувшись, отбросив полу алого плаща, он громко крикнул, обращаясь к своим воинам — По коням! Этот священник укажет нам путь к Тарису Некроманту!