Моя вина…

Моя вина…

Два коротких слова срывались с моих мокрых губ и едва слышным эхом отражались от бегущей воды, что с недовольным журчанием и плеском огибала мое тело.

Моя вина…

Опустив голову, я погрузил лицо в воду и надолго замер так, широко открыв слепые глаза. Лишь тьма пляшет у меня перед глазами. Если же взглянуть иным зрением, то во тьме появляются стремительные серебристые росчерки свечения снующие в водной толще. Рыбы. Я вижу наполняющих их холодные тела тусклые сгустки жизненной силы.

Я вижу тьму наполненную ожившими серебряными звездами сошедшими со своих мест и пляшущими веселый хоровод.

Моя вина…

Кем я себя возомнил?

Высшим существом? Тем, кому все по плечу?

Да, так и есть. Именно им я себя и возомнил. Особым существом могущим найти выход из любой передряги. Слишком уж долго удача баловала меня своим вниманием. И вот сокрушительный результат — я впал в манию величия, посчитал себя самым умным, самым живучим, самым сильным.

И мне преподали жестокий урок.

Я как щуренок привольно живший в своем прибрежном бочажке и бывший там самым зубастым. А затем глупый щуренок бесстрашно сунулся в соседний глубокий омут и напоролся на обитающую там старую щуку, что живо ободрала щуренку бока и лишь по случайности упустила его из пасти. Но лишь глупому щуренку так сильно повезло — его друзья остались у старой щуки в плену.

Вспомнив усталые лица двух ниргалов с неестественно расширенными зрачками, я судорожно дернулся всем телом, удерживающая меня гнилая ветка предупреждающе захрустела. Шрам и Однорукий. Два верных воина примкнувших ко мне по чужому приказу, но многажды спасавших мне жизнь, закрывавших меня собственными телами. В последний раз, когда я видел их, они сидели у костра и медленно пережевывали вкусную кашу, неуверенно работая челюстями, плотно сжимая изуродованные ожогами губы. А сразу за этим они превратились в две недвижимые статуи, беспомощно застывшие после прикосновения Истогвия, этого клятого вечноживущего старца, этой старой «щуки» давно облюбовавшей местный омут и пожирающей чужаков…

Я снова дернулся, несчастная ветка, удерживающая меня от срыва в неизвестность, жалобно застонала, предупреждая — вот-вот хрустну, обломлюсь! Я замер, опустил лицо в ледяную воду… в ушах зашумело, забулькало…

Не помогло — хруст повторился, я почувствовал рукою, как начала сползать с ветви гнилая кора, как начала расходиться влажная древесина.

— Держись! — мой яростный дрожащий крик эхом пролетел над водой и растаял вдали.

Ладони и живот обожгло неестественным в этом месте жаром, в лицо ударил стол пара, послышалось шипение. Журчащая вода с плеском переливалась через ветку, и вскоре жар сменился холодом. А ветка больше не хрустела — замерла поперек тока воды как прочный бревенчатый мост. Мой магический дар. Хоть это осталось. Магия укрепления сработала, надолго превратив гнилую ветку в весьма прочный предмет.

Что ж… мое положение несколько изменилось. Теперь я болтался не на гнилой ниточке, а на металлической цепи. Однако все еще оставался на месте и если сейчас сюда прибудет Истогвий, он меня снимет отсюда с той же легкостью, с какой опытный рыбак снимает рыбу с крючка.

Я добыча…

Это если сравнивать наши с Истогвием силы.

Он охотник, а я выслеживаемый им… кто? Какой я зверь в понимании Истогвия? Я для него не больше чем юркий бельчонок прыгающий с ветки на ветку? Или же крупный рогатый олень могущий представлять некую опасность? А может быть, Истогвий видит во мне крупного волка? Или даже грозного медведя?

Эти странные мысли обрадовали меня. Обрадовали по-настоящему.

Уныние медленно проходило, ко мне возвращалась трезвость рассудка.

И виной моего беспомощного состояния было отнюдь не только поражение. Не оно лишило меня воли и заставило испуганно застыть в предсмертной обреченности. Нет. Виной за мое бездействие на моем состоянии.

Я слеп. Мало что ощущаю. Почти ничего не слышу. Такое впечатление, что мне сначала выкололи глаза, а затем обложили мое тело подушками и запеленали в несколько ковров. И через этот толстый слой до меня с трудом доносятся отголоски звуков, лишь их малая часть. Равно как и ощущения.

И поэтому я позволил сознанию расслабиться, дал себе передышку, разрешил части моего разума удариться в язвительность, пусть насмешничает, пусть сравнивает меня с щуренком, а Истогвия с могучей старой щукой. Помимо того, что это правда, это же дает мне прийти в себя.

Утвердившись грудью на ставшей немыслимо прочной ветви, я расслабился, опустил свободно руки и ноги, повис как тряпка. Мои конечности покачивались в течении, в мою спину ударялся разный мусор, что-то скользило по ногам. Но я не шевелился, не отрывая застывшего взгляда от кружащейся перед глазами тьмы с пляшущими в ней серебряными звездочками жизненной силы. Снующие туда-сюда рыбы жили своей жизнью. Они охотились, убегали от охотников, пытались скрыться в убежище или же выжидали в засаде. Особенно большие холодные и терпеливые рыбины казались тускло сияющими корягами у самого дна — это, наверное, сомы или иная крупная рыба. Мелкая рыбешка носилась стайками, представая для меня сонмом крохотных искорок причудливо пляшущих в струях течения.

Изредка та или иная рыба или рыбешка касалась моих опущенных в воду ладоней или ступней. И водное безвинное создание тотчас погибало, ибо в момент касания я безжалостно забирал пульсирующую в его теле искорку энергии жизни.

Проточная вода…

Она все портила.

Из забранной чужой силы мне доставалась лишь десятая часть или треть в лучшем случае — все остальное буквально растворялось в текущей воде, словно впитываясь в водные струи. И в такие моменты я ощущал неприятное покалывание в теле, будто меня тыкал иглами кто-то голодный и жадный, пытаясь пробить мою кожу и выпустить на волю заключенную во мне чужую жизненную силу… И казалось, что если это удастся, я тут же сдуюсь как разрезанный кожаный бурдюк.

Не зря нежить боится текущей воды. Ой не зря. Я буквально всем нутром чуял сокрытую в безобидно журчащей воде страшную угрозу для себя. Но я не пытался выбраться из столь опасной для меня стихии.

Почему?

Все по той же причине — вода вытягивала из меня чужую силу, вытягивала из меня некромантию. Ту темную волшбу как-то наброшенную на меня плененной девушкой, дочерью Истогвия. Это не магия. Это что-то из темного арсенала древнего Искусства Раатхи, жрецов ставшего безымянным бога, жрецов Темного. Именно некромантия не давала мне ничего увидеть, хотя глаза оставались на месте и были широко раскрыты. Именно из-за некромантии мои движения были столь неловки, а мои ощущения практически исчезли.

И вот сейчас, капля за каплей, мало-помалу, прямо через кожу из меня выходило чужое колдовство. Или же мне это чудилось — что не исключено. Сейчас я подавлен, обескуражен, унижен.

Меня отшлепали как шкодливого мальчишку.

Но кое-что все же грело мою жестоко уязвленную душу — в моей голове до сих пор гремели перекаты искренне изумленного голоса Истогвия — «да кто же ты такой, мальчик?». Видать я шибко удивил двухсотлетнего дедушку. Ох и удивил же я его…

Почему он не пошел за мной? Его не мог испугать спуск даже по очень крутому склону, не думаю, что его могла остановить проточная вода. Но за мной никто не пришел. И с каждым новым мгновением я убеждался в этом еще сильнее — за мной никто не придет. По крайней мере, сейчас. Это самое главное. А причинами я могу задаться и позднее — когда выберусь из клятой западни…

Не знаю, сколько времени потребовалось мне для того, что прийти в себя хотя бы отчасти и вернуть большую часть чувств.

Я снова видел — мутно как сквозь окно из бычьего пузыря, но все же видел.

Я опять слышал — самые тихие звуки от меня ускользали, но на это я уже внимания не обращал.

То же самое с остальными чувствами. Из бесчувственного бревна я превратился в нечто более осмысленное и уверенное. И убедившись в собственной решимости, я начал действовать. Первым делом выворотил магически укрепленную ветвь и отдался на волю течения, что с шумом текло под крутым углом вниз. Почему я не осмотрелся? А незачем. Обычным взором тут не увидеть ничего. Сплошная темнота. Лишь далеко вдали тускло светлеет что-то ниже по течению. Туда я и поплыл, держа ветвь на воде и держась за нее одной рукой, тогда как другая ощупывала пространство перед собой. Не хочется мне на полном ходу налететь лбом на выпирающий камень.

Где же я?

Сначала я подумал, что судьба вновь забросила меня в подземную реку — как тогда, когда мы рухнули с водопада и промчались по смертельным порогам уготованным нам роком.

Но затем мои руки коснулись склизкой древесины. Хотя нет — сама древесина была крепка как железо, но сверху покрыта склизкими отложениями. Со всех сторон дерева — мне не потребовалось много времени, чтобы осознать, где именно я нахожусь. Внутри гигантского пустотелого древесного ствола, повалившегося давным-давно. Дерево упало на склон крутого холма, а затем, благодаря причуде природы или же настойчивости речки, исполинская сосна стала руслом для спускающейся вниз воды.

Я убедился в этом в самом скором времени — когда течение вытолкнуло меня на свет белого дня. Я сжался в комок, выставил перед собой ветвь, щурясь, закрутил головой по сторонам, выискивая врага. Тем временем вода последний раз подтолкнула меня в спину, плеснула в затылок да и выбросила на илистое мелководье у подножья заросшего сосняком холма.

Насчет упавшего могучего дерева я оказался прав. Вот только я не мог знать, что таких деревьев окажется под несколько десятков — толстенные стволы хаотично лежали на земле, между ними и сквозь них с плеском и журчанием струилась вода, там и сям росли кусты и молодые деревца. Невероятная мешанина воды, дерева и грязи. Такое не сотворить разумному существу. Тут все решил некий случай — скорей всего вода подмыла склон, затем у пары сосен полопались корни и деревья завалились вниз на своих соседей, увлекая их следом за собой. Случилось это очень давно. И за прошедшее время здесь образовались самые настоящие непролазные дебри, сплошь залитые проточной водой. Один только вид заваленного мертвыми растительными великанами холма приводил к ошеломлению. И отбивал всяческое желание здесь что-то искать.

Лежа на мелководье, весь покрытый илом и грязью, я смотрел вверх и не двигался. Текущая вода. Я почти не сомневался, что именно она решила мою судьбу — сюда не пустить на поиски нежить, неохота лезть самому, текущая вода надежно скрывает от взора ищущего пульсирующую жизненную силу жертвы. Ведь не зря я так плохо видел «искры» жизни живущих здесь рыб. При желании Истогвий отыскал бы меня и здесь, но, похоже, он куда-то сильно торопился. Все же интересно — куда отправился местный хозяин? Не к Тарису точно — это в другой совсем стороне. В любом случае он не здесь.

Я пролежал в грязи довольно долго. До тех пор, пока полностью не прояснился взор. Тогда я зашевелился и медленно встал на окрепшие ноги. Чувства вернулись. Я прозрел. Снова осязал и обонял в полной мере. Отлично слышал.

Проследив взглядом вверх по крутому склону, я понял, что мне не взобраться. Возможно это осуществимая затея, но крайне трудная, ведь подниматься придется не по земле, а по осклизлым толстенным соснам, пробираясь между топорщащимися в небо гнилыми мертвыми ветвями, пробиваясь сквозь тучи комарья, проваливаясь по грудь и глубже в многочисленные грязевые ямы и бочаги. Куда проще все это безобразие обойти кругом, добраться до сухого хвойного ковра покрывающего землю и там начать восхождение.

Но я не стал обходить. Уцепился рукой за ошметок коры на ближайшем стволе, оторвал его, взялся за следующий. Этот кусок оказался покрепче и выдержал мой вес. Я начал карабкаться вверх. Прямо сквозь мертвый бурелом. Если Истогвий где-то там, у меня появится шанс вновь укрыться среди проточной воды и грязи. Порази меня враг стрелой — не страшно. Я боялся лишь неизвестной мне темной волшбы — этой части загадочного Искусства неподвластного мне. Я обладал силой, но не знаниями. Но недавно мне хорошенько намяли бока. И я извлек урок из своей ошибки. Отныне я стану куда мудрее.

Шаг за шагом я преодолевал крутой склон, взбираясь вверх как дрожащий грязный червь — я не шел, я полз. Но упорно двигался вверх.

Вскоре я вернусь к месту недавней схватки.

Разумней было бы бежать прочь.

Но я не могу.

Пусть это глупо, но там остались два ниргала. Те, кто прошел со мной все мыслимые и немыслимые беды. Я не мог просто бросить их. Не мог. Да это глупо. Но я не мог. Я обязан выяснить их судьбу.

Оказавшись на вершине склона, я не остановился. Я попросту и не заметил завершения одного отрезка пути, сразу перейдя к следующему. Да и не к чему было останавливаться — я не устал. А по пути наверх успел загубить несколько невинных существ, выпив их жизненную силу.

Шагая вперед, я старательно оглядывался, вслушивался. Пусть не увижу самого Истогвия, что явно помудрее меня в этих делах будет, но зато могу узреть его спутников или же лошадей.

Однако до самого места назначения я не увидел врага. Только несколько животных пасущихся или охотящихся поблизости, да гнездящиеся в дуплах совы, погруженные в дневную дрему, и прочие пичуги сидящие на ветвях. Мир и покой вокруг. Природа во всем своем сонном величии.

Однорукого я заметил сразу.

Трудно не увидеть сидящего под деревом обнаженного мужчину с одной рукой. Его голова поникла на грудь, опираясь подбородком о запястье единственной руки, что намертво вцепилась ему же в горло. Ноги вытянуты, обрубок второй руки свисает вниз, на обнаженной коже множество шрамов и рубцов, про ожоги и говорить не хочется. Множество новых царапин и синяков — полученных за последние дни.

Однорукий мертв…

Ах ты ж…

Я застыл в двух шагах от мертвого воина с жестоко обезображенной внешностью.

— Ублюдок Истогвий! — сорвалось с моих губ — Проклятый ублюдок Истогвий!

Нет ни малейшей ошибки — Однорукий задушил себя сам. Ему попросту приказали это сделать и он выполнил страшный приказ, сам себе, пережав горло. А перед этим, по еще одному приказу, он самостоятельно снял с себя доспехи. Возможно даже погрузил их в седельные сумки, после чего встал под деревом и удушил себя, не сводя застывших глаз с того, кто отдал мерзкий приказ.

— Ты мог подарить ему более достойную смерть! — выдохнул я с ненавистью — Мог даровать ему достойный конец! Если кого и нельзя винить ни в чем — так это ниргалов! Но ты унизил его. Ублюдок… ты пожалеешь об этом!

В моем и без того длинном списке мести появилось еще одно имя. И заняло там достойное место. Нет ни малейшего сомнения в том, что Однорукого намеренно унизили, тем самым унизив и меня, его лидера. Лучше бы ниргалу отрубили голову. Так ведь быстрее. И так ты не узнаешь о том, что тебя настигла смерть, пока голова не слетит с плеч. А заставить себя задушить — ведь ниргалы крайне живучи, даже без воздуха в груди воин мог жить еще очень долго, смотря перед собой и продолжая сдавливать ладонь на собственном горле.

— Ладно — кивнул я — Ладно. Пусть так.

Отвернувшись, но не стерев смерть Однорукого из памяти, я начал осматривать разоренный лагерь.

Костер тщательно затушен — залит водой и засыпан сырой землей. Сразу видна рачительность хозяина, не желающего, что в его собственном сосновом бору полыхнул лесной пожар.

Вокруг нет ни единого куска железа — все увезли с собой. Мои доспехи, броню Однорукого, котелок и ложки. Забрали все до последней мелочи.

Нежить — исчезла. Осталась лишь вонь и злобно жужжащие над мокрой вонючей хвоей стаи мошкары. Увели мое новорожденное войско. Забрали. И нежить подчинилась воле Истогвия. Еще одно знание в шкатулку моих новых знаний.

Второй ниргал — ни следа. И тут прослеживается рачительность. Мощный, опытный и преданный воин всегда в цене. Глупо разбрасываться. Поэтому Шрама забрали с собой.

И почему же не взяли с собой Однорукого? Ведь даже с одной рукой ниргал мог дать фору многим здоровым воинам. Его смертоносность ненамного уменьшилась с потерей руки. Почему не взяли? Не знаю. Но мне показалось, что решение о судьбе искалеченного ниргала Истогвий вновь принял исходя из своей рачительности.

Но рачительности не обычной, свойственной каждому нормальному мужику из простого сословья. Нет.

Тут речь о рачительности особой, возведенной в абсолют.

С чего я так решил?

А вот не знаю. Но решил. Если задуматься — Истогвий был одет с иголочки, причем сразу заметно, что для него это обычное дело — щеголять в безукоризненно чистой и целой одежде. Он всегда опрятен. Всегда. Я его видел лишь единожды, но уже, почему то приобрел такую вот уверенность о его внешнем виде. Его дочь одета столь же хорошо и для нее это столь же обыденно. Те кинжалы, что приставили к моей шее, были образчиком того, как следует обращаться с воинским оружием. Клинки вычищены, лезвия наточены, матово поблескивают. Ногти — что у Истогвия, что у его дочери — коротко и красиво обрезаны. Обувь в отличном состоянии и было видно, что по сапогам регулярно проходится грубая щетка.

Истогвий настоящий хозяин. Крестьянин. У такого скотина будет лосниться от жира, будет обихожена в лучшем виде, всегда накормлена, напоена, в хлеву не найдешь навоза неубранного, коровы от распирающего вымя молока жалобно мычать не станут — их вовремя подоят. Но все это касается только скотины здоровой. А ежели курица нестись перестала — в суп ее дуру! Коли корова отощала, молока не дает — на мясо пока не сдохла! Конь охромел — и его на бойню! Никакой жалости! Никакой привязанности! Вроде бы и хорошо таким человеком быть, у такого семья голодать никогда не будет. Да ой ли? Такой хозяин и старого верного пса зарежет без жалости — чего собаку кормить, коли она уже ничего не слышит и толком не видит? Такой пес вора не заметит, хозяйского добра не убережет. Вон его со двора! За баню оттащить и полоснуть ножом по заросшему седой шерстью горлу. Только и взвизгнет собака тихонько в руках не жестокого, а просто рачительного хозяина…

Такой человек на собственного деда нож поднять может — а чего бесполезный старик на лавке лежит, да кашу подъедает? Пользы от него все одно никакой. Пора бы и честь знать, время на тот свет собираться.

Именно таким представлялся мне характер Истогвия, вроде бы и спокойного с виду мужика-крестьянина, да с нехорошим расчетливым огоньком в глазах, смотрящего на мир сквозь призму рачительности.

И порой такое вот свойство его характера может запросто привести к неожиданным результатам. К действиям что совершенно не могут быть отнесены к правильным.

Мудро ли уничтожать пусть однорукого, но крайне умелого и зверски сильного ниргала? Ответ — нет. Это ошибка. Такого воина можно было использовать во многих делах, его можно было бы послать в самую гущу схватки. Тем более столь неспокойные времена настали, гости незваные заявились к порогу. Тут каждый воин на счету! Но Истогвий решил иначе и Однорукий задушил сам себя.

Быть может Истогвий сделал это в отместку мне, полагая, что я мог остаться в живых в том буреломе? Нет, или только отчасти. Почему? Да потому, что достаточно вспомнить рассказ пленников о том, как Истогвий без раздумий убил боевого мага. Мага! Боевого! Это какая же мощь в твоих рядах, под твоим контролем! Нужно лишь направить его в нужном направлении и десятки врагов будут утоплены как котята! И ведь всего-то надо было как-то найти общий язык с чересчур вспыльчивым магом. Всего-то надо было взять пару бутылок вина, сесть вдвоем в дальнем уголке и побалакать о разном по-мужски. А там глядишь и сошлись бы характером. Но Истогвий и пытаться толком не стал. Разом превратил боевого мага в пузырящуюся кровавую слизь. Наглядно показал всем, что произойдет с каждым, кто вздумает перечить с Хозяином!

Снова прослеживается эта клятая вдумчивая и мудрая рачительность — бычок может и силен, да больно бодлив. К чему такого держать? На бойню его! И маг растекся зловонной лужей… Потому что Хозяин так решил.

Вот!

Хозяин! С большой буквы! Вот кем Истогвий считает себя — Рачительным Хозяином!

В понимании Истогвия безобразнейшая вонючая нежить выглядела куда лучше однорукого воина. И нежить он забрал с собой.

Такой вот забавный и уродливый выверт характера…

Почему он не скормил Однорукого нежити? О, тут просто — мертвое тело он оставил лично для меня. Чтобы я, коли остался в живых, явился сюда и увидел мертвого союзника в неприглядном виде. Циничная издевка. А так же небольшая надежда на то, что я воспылаю яростью и брошусь по следам убийцы, дабы покарать его. А там бы Истогвий вновь скрутил меня, но на этот раз я бы уже не ушел.

Услышав шорох за спиной, я крутнулся на месте, беззвучно выругавшись на себя и свое ротозейство. Совсем ушел в мысли и не заметил, как перестал прислушиваться и приглядываться к окружающей местности.

Кто?!

Увидев гостя, я разинул рот в изумлении. Буквально. Настолько сильно меня давно никто не поражал.

Нежить! Та самая первая тварь, с вывернутыми конечностями, которую породил пленник из собственного соратника дабы натравить на меня, но нежить предпочла служить мне и убила собственного создателя.

Однако теперь от нежити остались лишь жалкие остатки. Куски. Ошметки. Будто кто-то очень клыкастый, с громадной пастью, взял да и перекусил мертвяка около грудины. Ко мне приполз жалкий ошметок — безвольно болтающаяся голова на перекрученной шее, остатки измахраченных плеч, одна рука вцепившаяся почерневшими когтями в растительный ковер, да часть грудины, сразу за которой не было больше ничего, кроме болтающихся гнилых лохмотьев.

— Тебя то за что? — вздохнул я, шагая вперед и опуская на макушку несчастного свою ладонь.

Сейчас я увидел перед собой не темную тварь восставшую из мертвых, а того самого перепуганного парня подло убитого собственным другом. Тяжко ему пришлось. И ничего он толком не совершил будучи мертвяком. Просто болтался хвостиком за мной и ниргалами. Взглянув на слепо таращящиеся на меня бельма мертвых глаз, я тихо произнес:

— Все. Тебе пора отдохнуть.

Усилий прилагать не пришлось. Чужая жизненная сила словно бы сама перетекла в мою ладонь. Да и было той силы всего ничего. Как вообще удалось нежити вырваться, почему не покорилась она воле Истогвия? Кто разорвал мертвяка пополам и почему не добил? Ответ на этот вопрос мне не получить. Однако упокоение я нежити дал. А затем встал и без малейшей брезгливости ухватился за потемневшую гнилую плоть, поднял человеческие останки и потащил за собой, туда, где у древней величественной сосны замер мертвый Однорукий.

— Я устрою вам огненную тризну — пообещал я, опуская искалеченные останки рядом с ниргалом — Этот сосновый бор светел и стар. Но видит Создатель — в бору этом столько скверны таится, что самая дремучая чащоба в сравнении с ним покажется мирной рощицей! Что, Истогвий, укусить меня решил, мерзость ты двухвековая? Ниргала моего раздел да бросил воронам на поживу? Ну-ну. Тебе удалось. Однако с чего бы это ты так тщательно костерок тушил? Неужто столь дорог сердцу твоему поганому сей лес сосновый? Неужто радуешься ты его величию? Так я отниму у тебя радость…

Проговаривая эти злые слова, я суетливо метался из стороны в сторону, взрывая пальцами толстый слой палой хвои, не обращая внимания на уколы и занозы. Первый камешек отыскался быстро. Второй, чуть потемнее и звонче, искать пришлось чуть дольше. Но я нашел. И скрючившись рядом с мертвыми телами словно грязная, злобная и гнусная неведомая тварь, тихо засмеялся, часто стукая камень о камень, стараясь держать их так, чтобы яркие искры летели на холмик сухой хвои и разных тоненьких былинок. Подготовленного трута у меня не было, но сухая труха из старой сосновой ветки положенная поверх холмика хвои подошла неплохо.

Дурное дело нетрудно.

Вскоре я почувствовал запах дыма. Затем увидел, как чернеет хвоя и былинки. Затлело… я осторожно раздул пламя, едва оно набрало силу, морщась от дыма, навалил сверху тоненьких сухих веточек. Затрещало. Принявший лакомое угощение огонь поднялся выше, жадно лизнул пятку мертвого ниргала, оставил подпалины на толстом растительном ковре. Сосновый бор старый… людей вокруг мало. Хворост никто не собирает. Для одного поселения такого леса слишком много, не собрать себе всех его даров. Мне не составило труда набрать несколько охапок веток и навалить их поверх трупов. Добавил туда пару коряг. Да, все неправильно делаю. Но что уж теперь. Зато огненная тризна превратится в мелкую пакость взбешенного барона. Мелкая пакость великих размеров.

Я пригоршнями подкидывал хвою и веточки в разбушевавшееся пламя, отскакивал назад, когда огонь обжигал щеки. Подпрыгивал, когда отлетевший уголек падал мне на руку или плечо. И смеялся, все время смеялся. И чем выше поднималось пламя, тем громче становился мой смех.

Воздух наполнился запахом горящей плоти. Тело Однорукого и остатки мертвой нежити давно скрылись в огненном саване. Сжигающее их пламя попробовало на вкус многовековое дерево, вгрызлось немного в кору и довольно заурчало, распробовав новое кушанье.

Древняя сосна занялась разом! Ее старая бугристая кора была словно трут — полыхнула вмиг! Жадный огонь с ревом рванулся вверх по стволу, прямо к тревожно качающейся вершине. Радостно хохоча, я выхватил из огня две пылающие головни и заметался между соснами, поджигая хворост и хвою где только мог. Да, много где огонь тух, но кое-где ему удавалось удержаться, и пламя начинало расползаться в стороны. Между старыми деревьями повис густой дым — все заволокло серым едким туманом. И я метался в нем будто призрак, одинокий и безумный, злорадно хохочущий и пританцовывающий.

За моей спиной трещала полностью занявшаяся огнем древняя сосна, у чьих корней упокоился Однорукий. Я воздвиг огненный обелиск над его могилой!

Следом полыхнуло еще несколько деревьев, к небесам поднялись тяжелые столбы темно-серого дыма.

Медленно и тяжело, но сосновый древний бор загорался… А я продолжал поджигать все новые и новые участки леса, следя, чтобы пламя занялось хорошенько. Такой огонь нелегко погасить! Набирающий силу прерывистый ветер стал частью роковой судьбы — огонь уже самостоятельно пополз между деревьев. Мне больше не требовалось раздувать пожар — он справится и без меня.

Остановившись, я отбросил чадящие головни и растянул губы в злой усмешке.

Ну что, рачительный Хозяин Истогвий. Посмотрим, кто из нас может укусить больнее? Мошка мелка, да кусача, муха невелика, да назойлива, а прихлопнуть ее хоть и легко — да попробуй поймай!

Развернувшись, я побежал прочь от пожара, не собираясь погибать в огненной геенне. Я бежал на северо-запад. Просто уходя от огня. Пока я бежал без плана. Но я уверен — вскоре у меня появится новый план.