Вам, наверное, интересно, насколько она ягодка опять в реальной жизни. Или изюминка опять, или курага, или что там еще.

В реальной жизни она очень даже ничего. Пониже, чем вы думаете, и порыхлее. С косметикой перебор, но это вы и так знаете. Непривычно глядеть на ее затылок.

В общем, увидев Пэйлин на трапе вертолета, я почувствовал только уныние. Я знал, что мне недолго быть рядом с Вайолет, но не думал, что так мало. Ни за что на свете Милл-От не доверит два миллиона долларов мнению такой прославленной невежды, как Сара Пэйлин. И к тому же она теперь имеет не больше отношения к федеральному правительству, чем Том Марвелл.

Что же до личности этой женщины, то она не вызывает у меня почти никакого любопытства – да, ее всегда в этом упрекают, но у меня на то есть уважительная причина: я жил в США, когда она баллотировалась на пост вице-президента, а потом ушла с должности губернатора Аляски за полтора года до окончания первого срока. Бога изображают в компании праведников, Зевса – среди лебедей и дождя, но Пэйлин – блин, она была просто везде, куда ни плюнь, несколько лет подряд. Что же еще могло остаться любопытного?

Впрочем, мой интерес к Пэйлин несколько возрос, когда перед ужином мы все – гости и сотрудники турбазы – выстроились в очередь, чтобы познакомиться с ней и ее свитой: она жмет мне руку, рассеянно смотрит в глаза, переходит дальше, но тут замечает татуировку у меня на правом плече и замирает, уставившись на нее.

Татуировка – крылатый жезл, обвитый двумя змеями. Когда мне ее накололи, я думал, что это посох Асклепия – бога медицины. Но выяснилось, что символ Асклепия – посох без крыльев и с одной змеей. А жезл с крыльями и двумя змеями – символ Гермеса, бога, переносящего людей в подземное царство.

Пэйлин протягивает руку и трогает мое плечо:

– Джон. Взгляни-ка на это. – И спрашивает меня: – Откуда это у вас?

– По идее это должен быть посох Асклепия, бога медицины.

– Но это же символ Гермеса.

Зашибись. Даже люди, которые не могут назвать все три страны Северной Америки, знают, что это за символ.

Интересно, а Вайолет заметила, что это не та картинка. Если заметила, но промолчала, чтобы не ранить мои чувства, то надо ей это предъявить. Может, тогда мы будем в расчете за то, что я не сказал ей про замороженный французский тост. Хоть какая-то зацепка.

– В чем дело, Сара? – Подходит высокий красавец-мужчина.

– Смотри.

Он смотрит – с калифорнийским прищуром. Берет меня за плечи и пытается повернуть так, чтобы рассмотреть другую руку.

– Меня зовут Лайонел Азимут, – говорю я.

Он натянуто улыбается и отвечает с обиженным снисхождением:

– Извините. Преподобный Джон Три-Шестнадцать Хок.

– Простите?

– Это мое имя. – Он делает шаг в сторону, чтобы рассмотреть татуировку на другом плече, не тормоша меня. – А-а.

Звезда Давида, она самая.

Пэйлин тоже хочет посмотреть. Преподобный не отходит, и она неловко сталкивается с ним:

– Ох, батюшки.

– Мы близко, Сара, – отзывается он, – очень близко.

Преподобный приводит ее в равновесие, и они двигаются дальше. Вайолет, как и все остальные, пялится на меня. Я пожимаю плечами и пытаюсь удержать ее взгляд, но она отворачивается.

За ужином Пэйлин подозрительно склонилась над тарелкой и, сосредоточенно морща лоб, слушает, что нашептывает ей на ухо преподобный Джон Три-Шестнадцать Хок. По другую руку от Пэйлин сидит четырнадцатилетняя девочка – как выяснилось, ее дальняя родственница по имени Санскрит или что-то вроде того. В данный момент девочка залилась румянцем и молчит, возможно, оттого что напротив нее – Тайсон Гроди.

В помещении царит странная тишина. Люди все еще называют Пэйлин “губернатором”, но только шепотом, словно не желая расстраивать ее. Фики, повинуясь какому-то инстинкту, развернулись на полпути к городу, чтобы выяснить, а не окажется ли вдруг судья достойной фигурой, ради которой стоит воссоединиться с группой, – конечно же, так оно и вышло, – и теперь они просто сияют от присутствия Пэйлин: за такое можно простить все на свете.

Я стараюсь разговаривать как можно меньше и совсем не разговариваю с Томом Марвеллом, с которым сижу за одним столом. Марвелл вроде бы ничего: перед ужином, на лужайке, показал Стюарту Тену фокус с визитной карточкой, вспыхивающей огнем, и повторил его раз пятнадцать под восторженные вопли и смех Стюарта, а юная родственница Пэйлин, сгорая от стыда, изо всех сил старалась не выглядеть частью целевой аудитории Марвелла. Интересно все-таки, что же связывает его с Пэйлин? Где они познакомились – на слете почитателей Уэстбрука Пеглера? Но я не хотел бы лезть в глаза человеку из Вегаса, достаточно смышленому, чтобы с черным цветом кожи стабильно преуспевать в этом парке развлечений для мафии.

Вайолет сидит за столом “взрослых” рядом с Гроди. Я не ревную. Это как если бы доберман связался с чихуахуа. Хотя вообще-то напрягает, когда он начинает болтать с ней.

После ужина они с Теном заводят речь о повторной поездке в казино, и эта мысль заражает всю компанию. Я размышляю, не стоит ли поехать с ними, просто чтобы попробовать оказаться наедине с Вайолет, но решаю, что не стоит. Мне ни к чему узнавать ближе кого-то из этих людей, в том числе и ее.

Вместо того чтобы ехать вместе со всеми, я опять иду в кабинет в домике администрации и, изо всех сил стараясь не смотреть на фото семьи Семмел, проверяю свою почту. А тут Милл-От уже ответил на сообщение, которое я послал ему перед ужином, о том, что третейским судьей оказалась Пэйлин. Поскольку я знаю, что в письме приказ возвращаться домой, оставляю его на потом. И читаю очередную весточку от Робби, австралийского паренька, что подменяет меня на корабле.

От него только одна строчка: “все заблевано”. Даже не с прописной буквы.

Спрашиваю его о подробностях и желаю скорейшего выздоровления, если все заблевал он. Затем открываю письмо от Милл-Ота:

“Пэйлин как судья меня устраивает. Действуйте по плану”.

Ну ни хрена себе!

Я, конечно, признателен ему за возможность еще побыть здесь с Вайолет, особенно если та перестанет меня бойкотировать, но все равно поражен. И возмущен. Швырять на ветер два миллиона долларов – это отвратительно, как бы богат ты ни был. По крайней мере, в “Позолоченном веке” они хоть что-то там покрывали позолотой.

Однако Милл-От отвечает и по другим пунктам. Например, что в Финиксе (Аризона) действительно есть бюро расследований “Пустынный орел” и что там работает – точнее, владеет им – кекс по имени Майкл Беннет, подходящий под описание кекса с фотоаппаратом. А Кристин Семмел, мать Отем, сейчас живет вроде бы в Сан-Диего, и у нее есть телефон.

Все еще недоумевая, какого черта Милл-Оту так уж приспичило убедиться в существовании чудовища в озере Уайт, звоню Кристин Семмел.

– Да? – голос ее похож на шепот.

– Мисс Семмел?

– Да?

– Меня зовут Лайонел Азимут. Я врач. Я вроде как помогаю расследовать потенциально преступные действия здесь, в Миннесоте.

Ничего.

– Это долгая история, но я был бы рад изложить вам подробности.

– Это Реджи? – спрашивает она.

– Нет.

– Вы звоните с турбазы.

– Да. Я остановился здесь. Но, как я уже сказал…

– Он еще кого-то убил?

Ну что ж.

– Еще кого-то помимо кого? – спрашиваю я.

Помолчав, она отвечает:

– Он убил моего мужа и мою дочь.

Я жду, пока она скажет что-нибудь еще, но нет.

– Почему вы так думаете?

– Я это знаю.

– Можно спросить, откуда?

Снова пауза.

– Реджи собирался объявить, что в озере Уайт есть чудовище. Он убил мою дочь, чтобы все подумали, будто это сделал монстр. Потом он убил моего мужа, чтобы завладеть бизнесом.

– Значит, мистификацию задумал Реджи?

– Конечно, он. Крис никогда не додумался бы ни до чего подобного. Он был не такой. Не… лукавый. Отец Подоминик таким тоже не был. Реджи подбил их на это втайне, чтобы люди ничего не заподозрили, когда он добьется своего. Он повернул все так, что Крис думал, будто они с Реджи собираются поймать чудовище и продать.

Кристин Семмел тихонько заплакала. Молодец, доктор Азимут.

– Мисс Семмел, мы можем прекратить разговор, если хотите.

– Не обращайте внимания.

Кажется, она сказала это искренне, поэтому я спрашиваю:

– Тогда не могли бы вы сказать мне, откуда вам известно, что Крис-младший планировал поймать и продать это существо?

– Сразу после смерти Криса на турбазу доставили все эти крюки, сети и прочее, по его заказу.

– Реджи говорил мне об этом.

– Потом я нашла список телефонных номеров, написанный почерком Криса. Я звонила по этим номерам. Те люди, которые согласились поговорить со мной, все сказали, что они перекупщики редких животных. Они говорили, что никогда не слышали о Крисе, но я не верила им.

– У вас сохранился этот список?

– Я отдала его полиции.

– Вы не сделали копию?

– Нет.

Понять можно – ее семью только что уничтожили. Но это значит, полиция либо изучила эту зацепку, либо решила не связываться. Номера, наверное, пропали, и теперь уже ничего не поделаешь.

– Есть ли еще какие-то… – хотел сказать “доказательства”, но понимаю, что это прозвучит так, будто я ей не верю. – Есть ли еще что-то, о чем вы можете рассказать?

Снова молчание. Только тихое шипение в трубке. Я уже собрался повторить вопрос, но тут она говорит:

– Реджи, я знаю, это ты.

Она произнесла это без злости. Но опустошенно и горестно. От этого как-то не по себе.

– Это не Реджи. Клянусь вам. Если хотите, я перезвоню вам позже, со мной одна женщина.

– Мне все равно. Если ты Реджи, то будь ты проклят, – говорит она и вешает трубку.