Глава 8

Князь Юрий Ингваревич слушал рассказ сына, бледнея лицом. Высокая, гордая и красивая, Евпраксия сидела поодаль, как немое доказательство произошедшего. Князь то и дело посматривал на нее, и на скулах у него начинали двигаться желваки.

– Всеволод Пронский прислал гонца, – заговорил князь. – Пишет, что будет разбираться в этом деле. Сулицу он прогнал от себя за оскорбление жены одного из бояр. Дело чуть было не кончилось убийством. Насилу все замяли.

– С нашими-то что будем делать, княже? – спросил Коловрат. – Богучар, может, и укажет кого, да только я и без него могу назвать предателей.

– Алфея Богучара надо держать под замком. А в городе начинается смута: де, вина его не доказана, а здоровьем Богучар слаб. Требуют на поруки домой отпустить.

– У тебя требуют? – сквозь зубы спросил Федор.

– Доказательством будет слово Всеволода, когда он приедет к нам в Рязань, – резко ответил князь. – Наши с тобой слова – не доказательство. И слово Коловрата – не указ для посадского торгового люда. Он больше всех ратует за войну с монголами, а они хотят миром решить. Не верят они, что нельзя откупиться и договориться. И не хотят верить. И в вину мы им это тоже не поставим, вот что страшно, други мои ближайшие! Ведь и они на словах радеют на благо Рязани. Только мы, злодеи, войны хотим, а они агнцы.

– Будет тебе доказательство того, что они злое замышляют, – пообещал Коловрат. – Скоро будет. Те, кто с Богучаром, волнуются. Он ведь в узилище сидит у тебя. А ну как начнет говорить и признаваться? Только уж не оплошайте в этот момент. Когда я вам приведу их на аркане, вы народ на свою сторону примите. Пусть народное собрание решает их судьбу. Я стою за казнь немедленную. Цена больно высока, княже.

Аким не подвел. В ту ночь пошел мелкий снег, устилавший улицы и переулки посада, накрывший крыши домов белым покрывалом. Прибежавший малец в шапке не по размеру постучал в дверь, ему тут же открыл один из дружинников.

– Тут, што ль, воевода? – деловито и очень серьезно спросил малец. Но, увидев Коловрата, с готовностью снял шапку и подошел к Евпатию: – Дядька Аким поклон тебе шлет, воевода. Велел сказывать, что все пчелы в улье и жужжат.

– А где тот улей-то? Он не сказывал?

– Сказывал, – важно заявил малец. – У Прошки Щербака в кожевенных мастерских, что у реки.

– Спасибо, – похлопал мальца по плечу Коловрат. И повернулся к дружинникам, которые были одеты сегодня по-простому, в кафтаны да шубейки на меху.

Воевода поручил маленького гонца обогреть, накормить и не пускать никуда до самого утра. А сам принялся отдавать поручения. Одного послал к князю Юрию Ингваревичу, второго – к Федору Юрьевичу. Нескольких отправил поднять с постели и привести к мастерским троих самых шумных посадских, кто больше других ратовал за права горожан да за торговый люд, что может миром договориться с монголами.

Два десятка дружинников в кольчугах и с мечами Коловрат повел за собой на берег реки Лыбедь, к излучине, где стояли рубленые мастерские кожевников. И самого богатого из них – Прошки Щербака. Двоих дружинников, одетых неприметно, Коловрат послал вперед, чтобы они вовремя заметили, не выставил ли Щербак дозорных, что предупредят его о приближении людей князя. Этих дозорных надо было убрать тихо и незаметно.

Два десятка дружинников воеводы окружили мастерскую, где среди развешенных по стенам сушившихся кож собрались несколько посадских с намерением сговориться и выслать к монголам свое посольство. И чтобы монгольский хан с ним разговаривал и его слушал, а не князя Юрия, который только войны и крови хочет.

Коловрат встретил князя Юрия за три дома от мастерских.

– Все там, – сказал он, поглядев на посадских, взятых князем, чтобы стать свидетелями измены среди торговых людей. – Кто есть, увидите сами. Никого не выпустим, всех возьмем под руки и вам предъявим. А сейчас могу отвести вас к одному окошку хитрому. Там вы и послушаете, о чем говорят сейчас радетели блага народного.

Боярин Наум Могута сидел во главе большого стола, его было хорошо видно через слюдяное окошко в бревенчатой высокой стене. Посадские с князем Федором слушали, как Могута вещал, а ему вторили торговые Малок и Торопа. Сидел там и из старых дружинников Горидуб.

– Князя Юрия всем народом надо судить, – горячо говорил Могута. – В погреб посадить сына его Федора, воевод, а самого первого – воеводу Коловрата. Вот кто самый вредный для нас человек в детинце. Что Коловрат говорит, то князь и делает. А нам этого не надобно! Мы с Батыем договоримся. Нам не впервой миром решать. Дары богатые пошлем, на любую дань согласимся. Но главное – Юрия, Федора и Коловрата на веревках, как собак, к монголам свезти. А от монголов ярлык на княжение получим и заживем мирно и тихо. Пусть другие города рубятся в сечах и в огне горят.

– А на кого ярлык-то просить будем? – загалдели в комнате. – Нешто из нас кто князем будет или Батый нам своего посадит? Инородца?

– Могуту в князья! – выкрикивали другие. – Он боярин, ему сподручно!

– А пошто Могуту! Горидуба надобно. Он из дружины, дружина за ним пойдет.

– Богучара надо! Богучара знают повсюду, даже в половецких селениях, даже у мордвы и булгар. Он везде торгует, он сговорится с соседями.

– Богучар в подвале сидит у князя, сказывают. Привезли его откуда-то чуть живого, всего побитого и порубленного. То ли пытали-выведывали, то ли еще что.

– Завтра поутру надо идти к князю и требовать Богучара освободить. Князь слишком много на себя берет! Не смогли тогда Коловрата отравить, так надо снова попробовать. Потравить их всех, как мышей в погребе. И тогда наша жизнь настанет, вольная…

– Вольная? – спросил громкий сильный голос. – И кто из вас главный отравитель князя и его верного воеводы?

В большой комнате стало тихо. Так тихо, что слышно было, как где-то в глубине у стены капает вода. В дверях стоял, засунув большие пальцы под пояс, князь Федор. Хмурый, с прищуром. Пальцы на руках припухли. Виднелись на них кровоподтеки после того, как он ломал ногти, пытаясь помочь Коловрату стащить сапоги и спастись от смерти неминуемой в подвалах на границе с Пронским княжеством в руках предателей Могуты и Сулицы.

– Вот оно и настало, – с угрозой в голосе сказал Могута и взялся за рукоять сабли. Вскочивший Горидуб отбросил в сторону лавку, но в дверь уже ввалились дружинники. Звякнули сабли, у кого-то выбили оружие, кого-то повалили на пол. Некоторые из заговорщиков побросали оружие и попятились к дальним стенам с кожами. На них, выставив мечи, шли дружинники.

Закончилось все быстро. Могута, Торопа и Горидуб лежали на полу связанные и требовали суда народного и справедливого надо всеми, включая князя Юрия. На них уже не обращали внимания. В мастерскую вошел угрюмый и сильно постаревший Юрий Ингваревич с посадскими, брезгливо протиснулся между связанными пленниками. Князю подвинули большой стул со спинкой, он сел, положил руки на подлокотники.

– Значит, меня в железо и свезти к монголам? Или отравить сначала, а потом мою голову и голову других защитников земли Рязанской отсечь и в подарок инородному хану Батыю отвезти? А потом ему ворота городские открыть? И впустить сюда степняков? А знаете ли вы, кого пускать собрались, с кем мириться хотите? А ну, воевода Коловрат, расскажи им!

– Можно и рассказать, – погладив бороду, выступил вперед Коловрат. – Обманом и посулами монголы 14 лет назад на берегах рек Дона и Калки русскую рать уговорили сдаться, потому что в бою одолеть не смогли. А когда те, израненные, голодные и страдающие от жажды, сложили оружие, всех зарубили безоружных. А двенадцать лучших князей земли Русской монголы живыми связали и положили на землю, настелили на них доски и сели пировать, пока князья умирали под ними с переломанными костями, с раздавленными грудями и лицами. Вот кого вы призываете владеть вами.

– Ну, посадские. – Князь Юрий обернулся к свидетелям предательства, которых специально привел с собой. – Достойны, по-вашему, эти люди смерти? Или помыслы их чисты – и на благо люда рязанского.

Посадские стали бубнить невнятное, оправдываться, что, мол, и сами не знали, как далеко зайдут предатели, что вина их, конечно, велика. Но князь ударил кулаком по подлокотнику кресла и громко повторил:

– Смерти достойны или восхваления? Молчите? Собирайте на завтра вече городское. Всех мастеровых, всех пахарей и охотников. Всех соберите. Говорить буду с народом. А этих, – он кивнул на связанных и остальных, кого дружинники держали прижатыми к стене, – этих связать прочно и стеречь в погребе до утра. Утром народ решит, как с ними поступить. Приму любое, но мое мнение – одно!

Сколоченный за ночь помост возвышался на торговой площади. Многие жители уже приходили посмотреть, что же такое там выстраивают плотники. И по городу поползли самые разные слухи. Кто говорил о пойманных убийцах князя, епископа Евфросина, кто рассказывал, что ночью дружинники вели по улицам поджигателей, которые хотели оставить Рязань в зиму без хлеба. И сразу заговорили о степняках, которые идут войной на русские земли. То ли сами половцы поднялись на Русь, то ли мордва и булгары. Кто-то шептал, что опять между князьями начались раздоры и из Владимира идет войско. И что князь Федор чудом избежал смерти, но отбил первое нападение. Теперь будут с помоста народу кричать и передавать слово князя идти в ополчение.

Когда рассвело, народ набатом стали созывать на площадь. По улицам поехали конные от князя и громко передавали повеление собраться старому и малому на площади. Народ собирался с недовольством, многие выкрикивали оскорбительные слова в адрес князя и прятали лица. Стоявшие в толпе рядом с ними дивились такой смелости и лузгали семечки или жевали поджаренное зерно. Но большая часть рязанцев угрюмо молчала, чувствуя недобрые времена, которые наступали.

Коловрат смотрел в лица мужикам и бабам и думал о том, что ведь, почитай, никто из них и не подозревает даже, какие беды идут.

Князь Юрий Ингваревич подъехал на коне, спрыгнул из седла на край помоста и встал перед своими ближайшими боярами. Федор, призывавший слушать, отошел в сторону, уступая место князю рязанскому.

– Рязанцы! – громко выкрикнул Юрий Ингваревич. – Черное дело творится в нашем городе, в нашей земле. Гниет рана, нанесенная в спину Рязани. Люди, которым я верил как себе, на которых возлагал чаяния и надежды, предали, замышляя большое зло не только против меня и моих близких, но и против вас всех, детей ваших, матерей ваших, жен, предков ваших, чьи могилы вы чтите и которые у вас скоро отберут пришлые поганцы, не знающие Христа, не верящие ни во что, а только в своего черного хана, пожирающего живую плоть пленников.

Народ притих и слушал князя со страхом. Коловрат мысленно одобрил речь Юрия. Правильно говорит, надо смутить народ, иначе и слушать не станут. А потом рассядутся по домам, поминая убогого князюшку, которого и правда надо проводить бы с Рязанской земли.

А князь все говорил, повышая голос и захватывая внимание. Теперь – о подлом нападении на сына своего князя Федора с женой и епископом, которые искали помощи против надвигающихся орд монголов в соседних землях. Но Господь спас истинных радетелей земли Рязанской, а предателей отдал в руки народа. И не один рязанский народ, с ним и пронцы, и коломенцы, и многие другие станут на пути черных полчищ. А предатели – вот они.

И тут с коня сошел человек, голова которого была покрыта капюшоном длинного шерстяного плаща. Многие узнали в нем Всеволода Пронского. Князь обратился к братьям своим и стал рассказывать о том, что и его люди, сотник его Сулица, напали на сына рязанского князя. Как грозил муками и бесчестьем и призывал не противиться приходу монголов на русские земли, а помогать им. И следом вышел старый изможденный епископ Евфросин. Заговорил слабым голосом, но на площади установилась такая тишина, что голос святого старца был слышен всем.

Потом вышли посадские, кто ночью слышал слова заговорщиков против князя, собравшихся в кожевенной мастерской. Они встали перед рязанцами на колени и поклялись святым распятием, что сами слышали, как предатели сулили отравить князя Юрия с сыном и снохой, извести их сына Ивана, чтобы никого не осталось княжеской крови Ингваревичей в Рязани. А посадить на княжеский престол хотели боярина Могуту да старого сотника Горидуба, которые монголам, когда те придут под стены Рязани, вынесут хлеб и детей убиенных для хана Батыги. И будут они от его имени потом править. Страшную ночь, видать, пережили посадские, коли стали такие ужасные слова говорить. И ведь не учил, не подсказывал им никто. Сами про такое думали, возродились в их головах и душах прежние страхи перед монголами и дикой степью. И где сказка, где быль, не могли и сами они разобрать, а только плакались перед народом и жалились, что сами не верили, но убедились.

Потом вывели на помост всех, кого ночью связали и держали в подвалах. Последним вывели Алфея Богучара с разбитым лицом, хромающего и стонущего. Народ молчал, сраженный такими известиями. Думали уже больше не о предателях земли своей и веры, а о том, что же ждет всех, если эти самые монголы, которыми стращают, так близко. И снова князь Юрий поступил правильно. Видать, ночь, проведенная им с епископом Евфросином в молитве и покаяниях, сделала свое дело. Не стал князь требовать крови.

Народ молча, с тихим согласием выслушал, что князь с одобрения люда рязанского повелевает погрузить всех предателей на возы, если пожелают, так и с семьями их и скарбом домашним, и выслать их за пределы земель княжества Рязанского. Кто пожелает, могут остаться в Иоанно-Богословском монастыре, но впредь возвращаться в Рязань им запрещено. А кто вернется, того казнят тут же, где схватят. И все дружинники княжеские и каждый рязанец о том знать должен и может свершить князем указанное самолично. И не будет ему за то порицания и не будет в том греха перед церковью.

Перекрестившись на купол собора, князь повернулся к епископу и припал к его руке и был осенен святым крестом. Народ, тихо переговариваясь, стал расходиться. Все говорил об одном. Скоро станут в полки созывать. Пора поправить оружие и доспехи, которые у кого пылятся и ржавеют в подклетях, а у кого в чистой горнице на стене аккуратно развешены.

Евпатий вошел к князю в горницу и остановился, приложив руку к груди. Юрий Ингваревич повернулся, увидев воеводу, быстро подошел и обнял его, прижимая Коловрата к груди.

– Что, княже? – от неожиданности опешил Коловрат. – Не случилось ли еще чего?

– Спасибо тебе хочу сказать, Евпатий, – отстранившись, но продолжая держать руку на плече воеводы, сказал князь Юрий. – За силу твою, верность и терпение. Не говори ничего, не возражай! Я буду говорить, а ты слушай меня.

Коловрат кивнул, глядя на то, какие перемены произошли с князем рязанским. Куда делись его вялость, нерешительность и слабость. Видать, зря я о нем плохо думал. А князь, стиснув плечо воеводы, продолжал говорить:

– Не верил я тебе не потому, что считал тебя недостойным. Ты один из бояр моих мудрых и смелых. Потому и Большой полк тебе доверил, потому и знаю, что ты в середине всегда устоишь. И доверяю я тебе больше иных, как сыну своему Федору. Мало вокруг тех, кому могу довериться, глаза закрыв и позволив вести меня слепым по ухабам и оврагам. Не упаду с тобой.

– Спасибо, княже.

– Нет, не благодари, Евпатий. Слушай и не говори пока ничего. Хочу, чтобы знал ты все, что во всеуслышание не могу сказать пока. Помощь нам обещали многие, да истинно помогут не все. Романа пошлю во Владимир, хоть и мало надежды у меня. А на тебя надежда великая. Тебя уважают, ты был на Калке, ты воин земли Русской несгибаемый, и многие это знают. Посылаю я в Чернигов племянника Игоря. Он из Ингваревичей, его должно послать, но сможет ли он уговорить Михаила Всеволодовича на помощь Рязани?

– Князь черниговский должен его принять и выслушать, – удивился Коловрат. – Как же иначе может быть. И Михаил не глуп, он знает, что хан Батый не остановится, захватив Рязань.

– А если Михаил захочет, чтобы Рязань пала? А если он надеется, что потом ослабленного войной с Рязанью и другими княжествами Батыя он разобьет сам? А потом присоединит к себе и рязанские земли?

– Батый не ослабнет, если будет бить нас по частям, будет брать город за городом, – уверенно заявил Коловрат. – Он силен. Победить его можно только сразу в большой сече, разбив его главные силы и рассеяв пришлые племена, которые он загнал в свою орду силой и подкупом. Остальные не станут без Батыя воевать и уйдут в свои степи. Много у Батыя инородцев, очень много. И держатся они на его воле и страхе.

– Вот это все ты Михаилу Всеволодовичу расскажешь, убедишь его.

– Я?

– Ты Евпатий. Если не убедишь ты, то больше и послать мне некого. Ты уж постарайся, помни, что за спиной у тебя остается.

– Хорошо, я поеду с князем Игорем в Чернигов.

– И еще одна просьба к тебе, Евпатий, – сказал князь, заглядывая воеводе в глаза. – Сопроводи в Чернигов мою воспитанницу.

– Доляну?

Внутри у Коловрата все сжалось от предчувствия тоски. Любил ли он эту странную девушку, так много пережившую, смешливую, гордую, но такую тихую и простую внутри. Он помнил их последний разговор на лестнице, помнил, как она переживала общее горе, смерти близких. В ее душе он ощутил незаживающую рану, сделавшую девушку такой не по годам мудрой.

Он не видел Доляну порой по нескольку дней, а то и по месяцу. Но его согревала мысль, что она там, в Рязани. И что вот он вернется из похода или из поездки по поручению князя и обязательно увидит ее. Она есть, и это вдохновляло его. Он не строил планов на будущее, просто ему хотелось, чтобы Доляна была рядом. Просто была.

А теперь ее не будет. Как ни отгоняй эту мысль, но она подтачивала изнутри Коловрата уже давно. С тех пор как князь Юрий впервые заикнулся, что Доляну он выдаст замуж в Чернигове. И вот теперь предстоит ее туда отвезти и передать из рук в руки, может быть, ее жениху. И все, не будет ее. Некуда возвратиться мыслью. Дом, дочь? Да, к ним он возвращался всегда, но это уже есть, а то, чего хотелось сверх того, у него сейчас отнимали насовсем.

– Да, я хотел бы ее отправить и еще дальше, от монголов, от степи, от предстоящей войны, но могу только в Чернигов. Там она станет женой, там ее защитят и сберегут. Это мой долг перед ее отцом, ты же знаешь.

– Твоя воля, княже, – опустил голову Коловрат. – Я все выполню. Можешь быть во мне уверен. А коли не выполню, то и не жить мне.

Последние слова вырвались у воеводы неожиданно даже для себя самого. «Наверное, я уже стар для таких девушек», – подумал он. Шутка ли, вот-вот пойдет 38-я зима, как он появился на свет. И, как говаривали, она была такой же лютой и снежной, как предстоящая. А будет ли?..

Закрытый возок катился по обледенелой дороге, то зарываясь колесами в наметенный низинками снег, то разбивая тонкий лед на осенних лужах, набирая на ободья осеннюю еще не засохшую палую листву. Волчок резво стучал копытами и косил на хозяина черным веселым глазом, прося пустить его рысью, а потом в галоп. Коловрат только шлепал его ласково по крутой шее рукавицей и шептал, что набегаешься еще, погоди. Вот назад поспешим, и пущу я тебя во весь опор, понесешься к родимому дому, к теплому очагу повезешь хозяина.

Вот уже несколько дней Коловрат не разговаривал с Доляной. Они останавливались то в лесах, то в маленьких селах близ дорог. Девушку согревали мехами, горячим питьем. Дружинники, охранявшие посольство, поглядывали на мрачного воеводу и не открывали рта. Говорил все время только князь Игорь Ингваревич. Он обсуждал сам с собой погоду, раннюю осень, то, что стога в полях не просохли после осенних дождей, а их уже накрывает снегом, не дает проветриваться. И будет солома гнить. А кожи в этом году хороши, добрые кожи. Евпатий слушал князя, кивал даже, но не разговаривал.

Когда они въехали в черниговские земли, когда небо немного прояснилось и выглянуло солнце, Доляна попросила пересадить ее на коня. Свернув толстый шерстяной плащ, Коловрат посадил девушку перед собой. Удивительные, давно забытые ощущения нахлынули на него, как сон, как весенняя прохлада березовых рощ. Он держал в руках, почти в объятиях девушку, которая волновала его. Которую не хотелось выпускать из рук. Он закрыл глаза, отпустив поводья, позволяя Волчку выбирать самому путь.

– Ты понимаешь, Евпатий, что мы с тобой расстанемся и больше никогда не увидимся? – вдруг спросила Доляна.

– Да, я знаю, – вырвалось у Коловрата.

Он не понял сам, почему вырвались именно эти слова. Надо было сказать, что рано или поздно судьба сведет их все равно, что он рано или поздно будет с посольством в Чернигове или другой какой случай их все равно может свести. Но он промолчал. Какого ответа жала Доляна, он не знал. Но вдруг сердце сжало странной болью. Захотелось быстрее доехать, передать девушку князю Михаилу и покончить с этими муками. Впереди много всего, что потребует от него полного напряжения сил. Зачем терзаться еще и из-за девушки, которая сужена другому.

Доляна понимала это и ехала молча. А когда впереди показались стены Чернигова, она попросила остановить коня. Коловрат натянул повод, но девушка продолжала сидеть. Наконец сказала:

– Я всегда хотела себе такого мужа, как ты. Но ты всегда был далеко, не для меня. И я не для тебя. Кто знает, Евпатий, может, мы с тобой встретимся потом… там, на небе. Хочу, чтобы ты знал, что я буду помнить тебя всегда. А сейчас прощай. Спусти меня на землю.

Не дожидаясь его помощи, Доляна спрыгнула с коня и побежала к возку, где ее ждал князь Игорь. Коловрат отвел глаза. Все, я ее больше не увижу, подумал он решительно и махнул рукой, приказывая снова двигаться вперед.

Невысокий, с узкими плечами, Михаил Всеволодович специально подкладывал под платье мягкие подплечники, чтобы всем виделись широкие плечи и сильная грудь. Три дня назад он принял посольство из Рязани, выслушал, кивая головой. Потом хлопнул в ладоши и велел приглашать дорогих гостей к столу, отведать яств, выпить вин хмельных, которые напитают и согреют с дороги.

Князь Игорь недоуменно посмотрел на черниговского князя, потом на Коловрата, стоявшего рядом. Ответа на переданную от Юрия Ингваревича просьбу о помощи Рязани не последовало. Что это могло означать и как вести себя дальше, он не знал. Коловрат понял состояние князя Игоря, ждавшего либо прямого отказа, либо прямого согласия помочь. Сам воевода знал, что князь черниговский сразу не ответит, что ему нужно все обдумать, принять решение, посоветоваться со своими ближними боярами. Даже если он скажет «да», даже если он готов сейчас сказать «да», то его ответ должен выглядеть как тщательно обдуманный. Точно так же должен выглядеть и ответ «нет».

Большого труда стоило Коловрату не бросить последнего прощального взгляда на дверь, за которой только что скрылась Доляна.

– Надо идти за стол и улыбаться там, – шепнул Коловрат князю Игорю. – Мы двенадцать дней были в дороге и не можем допустить, чтобы наш путь был напрасным. Князь будет думать. А мы будем говорить с ним, убеждать. Пусть за столом, за винами. Пусть на нас смотрят его советчики, может, поддержат нас. Ведь не для себя просим, беда общая для всех русских земель.

Пир гудел, многие мужи поднимали кубки за дружбу, за единение. Несколько раз пускали вдоль стола полный ковш, чтобы испили все и тем самым почувствовали себя вместе. По обе стороны от рязанцев посадили по боярину черниговскому. Возле князя Игоря Ингваревича сидел седобородый Полыкан. Он только подливал рязанскому князю вина и кивал в ответ на все, о чем рассуждал гость.

Рядом с Коловратом сидел молодой широкоплечий воевода Ярусь. На левой руке его не хватало двух пальцев, а с уст не сходила улыбка.

– Пей, воевода рязанский, – приговаривал он. – Наш князь гостеприимен. Он для гостей ничего не жалеет, а к врагам он суров и беспощаден. Знаешь, какова сила нашей рати, если собрать ее воедино? Ни один враг не устоит.

– Так пошли с нами на общего врага? – сразу же подхватил Коловрат.

– Ваши земли топчет враг? – почти изумился черниговский воевода. – Кто посмел прийти на земли русичей?

– Монголы, – коротко ответил Коловрат.

– А-а, сказки, предания, – расплылся в широкой, уже заметно пьяной улыбке воевода черниговский. – Слыхивал я, а вот ты слыхивал ли о них, видывал ли хоть одного? Наша дружина, помнится, недалече отсюда с ними сражалась. Только это было давно, да и я мальцом еще был. Но тогда они ушли, потому что их побили булгары. Сначала они понесли большой урон от нас, а потом их булгары разбили. Нет, не придут больше монголы. Они нашу силушку отведали. Не захочется им вдругорядь.

– А если придут снова?

– Снова побьем! – уверенно заявил черниговец.

– Сначала вы, а потом отправите их к булгарам? Пусть они добивают? – усмехнулся Коловрат.

Черниговский воевода уставился на гостя, не поняв сказанного, не уловив издевки в его голосе. Потом он решил, что это шутка, и оглушительно захохотал, хлопнув рукой по столу.

– Вот это насмешил, вот это я понимаю! – хохотал он. Только никто за столом, как показалось Коловрату, на его смех внимания не обратил.

Дни сменялись днями. Почти каждый день князь Михаил приглашал послов к себе на пиры. И снова самого его за столом не бывало. Или он приходил, но сидел совсем немного, потом, ссылаясь на важные и неотложные дела, уходил. В разговоры не вступал и к себе в горницу не звал. Коловрат советовал князю Игорю через бояр черниговских спросить их князя, когда же ответ будет, те кивали, но снова проходили дни… Посольство ело, пило, жирели кони рязанских дружинников.

Оставалось лишь одно средство. Коловрат посоветовал князю Игорю прийти с утра в хоромы князя черниговского и, если тот его не примет или не окажется Михаила Всеволодовича дома, сидеть на лавке и ждать.

– А сколько так сидеть? – удивился Игорь Ингваревич. – Да и правильно ли это? Мы ведь с тобой, Евпатий, не просители какие из дальней вотчины, я князь из рода Ингваревичей, ты воевода Большого полка и боярин рязанский. По чину ли так?

– А вот и проверим сразу, как князь Михаил отнесется к нашему сидению у его дверей. Не станет он нас там морить и мучить ожиданиями. Быстро придет. Помяни мое слово.

Михаил Всеволодович оказался дома, еще не выходил из своих покоев, когда Коловрат и князь Игорь пришли к его дверям. Отроки, сновавшие по горницам с поручениями и по домашним делам, поглядывали на рязанцев и оббегали их стороной, пока Евпатий не поймал одного из них за ворот рубахи и не встряхнул как следует своей могучей рукой.

– А ну-ка, молодец! Добеги до князя Михаила и скажи, что видеть мы его должны по срочному делу. А мы с князем Игорем здесь тебя обождем.

Отрок, оступившийся, когда сильная рука рязанского воеводы выпустила его воротник, кивнул с испуганной улыбкой и бросился во внутренние покои.

– А теперь садись, Игорь Ингваревич, – развел руками Коловрат. – Выбирай любую лавку. Нам все можно, мы в гостях у князя, нам позволительно выбирать любое место.

Они уселись возле окна с цветными стеклами, выложенными узором, и стали смотреть, как мастеровые на подводах возили бревна и укрепляли одну из крепостных стен. Пар валил от лошадиных морд и спин, возчики стегали по ним кнутами, но работа все равно двигалась медленно. Не торопятся, подумал Коловрат. От них враг далече. Им можно не спешить. Когда-то и мы так считали, а он вот уже, близко. Так и они дождутся, враг встанет у ворот.

Дверь распахнулась, и в расстегнутом кафтане быстрым шагом вышел князь Михаил. Он протягивал великодушно руки, улыбался, но глаза его были красными, как об бессонной ночи.

– Что так рано поднялись, гости дорогие? Какая забота, какая печаль не дает вам покоя, сна лишает?

– Одна у нас забота, – улыбнулся с грустью и уже нескрываемым отчаянием князь Игорь. – Слова твоего ждем, ответа, который передать должны будем спешно князю рязанскому Юрию Ингваревичу. За помощью к тебе приехали, просить с нами выступить против врага общего и лютого.

Князь Михаил смотрел на рязанцев все с той же улыбкой, но в глазах его было пусто. Потом он опустил голову, посмотрел на носки своих сапог и как будто решился.

– Пройдите в мои покои, я дам вам ответ, – сказал тихо князь Михаил, и стало понятно, что решение он свое уже принял.

Пропустив вперед князя Игоря, Коловрат прошел следом. Шли коридорами, из двери в дверь, пока не оказались в просторной светлице с четырьмя окнами, с большим шерстяным ковром посередине комнаты и резными лавками вдоль стен.

Князь Михаил не предложил садиться. Он повернулся, посмотрел пытливо в глаза послов и принялся ходить по светлице, от окна к окну, широко расставляя ноги.

– Ответа хочет князь Юрий? Врага увидел недалече? Можно и послать с вами войско. Можно и большое войско послать. Наверное, польза будет от него тоже большая. Но кому польза-то будет. Вам? Рязани? А о черниговцах думать кто будет? А я ведь сижу тут для того, чтобы их защищать, земли их беречь. Чтобы дети рождались, стада паслись по лугам, девки по весне на берегах песни пели.

– Велики твои заботы, – поддакнул Коловрат, понимая, каким будет ответ.

– Велики? – резко обернулся князь Михаил. – Да, ты прав, боярин. Отправлю с вами войско, а как враг подойдет под мои стены? Что я буду без войска делать? К князю Юрию посольство отправлю?

– Не видать монголов у твоих стен, княже, – покачал головой Коловрат. – А у нас уже жгут дома, режут людей. Монголы не ветер, они всюду быть не могут. Надо их разбить одним ударом там, где они сейчас. Тогда и всем городам, каждому князю спокойнее будет.

– А что ты знаешь о них, воевода? – вспылил князь Михаил. – Они не могут быть всюду? Могут! Они всюду и есть. Я их видел, я с ними сражался, я кровью своих воинов умывался и плакал о погибших, которых было так много, что в поле стрела не могла упасть, не попав в павшего воина.

– Я был там, князь Михаил! – с нажимом заявил Коловрат. Там, на берегах Дона, погибли мой отец и все северные витязи, которые спешили служить одному князю на Руси, Киевскому! И все они сложили головы свои.

– Ты там был, – кивнул, остывая, князь Михаил. – Но ты был, наверное, с посольством своим? А где были рязанские дружины в тот день? Кто-нибудь привел рязанцев сражаться вместе с другими? Нет! Не было там рязанцев, не пришли они на помощь. Так почему они сейчас требуют помощи себе?

– Не простой люд виноват, что в тот год князь рязанский не повел дружину на помощь другим русичам. И в помощи ты сейчас отказываешь не князю Юрию, а старикам, бабам и детям в землях рязанских, потому что завтра там уже некому будет помогать. А послезавтра они придут в другие земли. И будут они топтать наши посевы и жечь наши дома во всех городах. И перебьют нас всех одного за другим, пока мы будем старое вспоминать и обиду копить.

– Доляна! – крикнул вдруг через свое плечо князь Михаил, не оборачиваясь и продолжая смотреть в глаза Коловрату.

Застучали каблучки, и в светелку впорхнула воспитанница князя Юрия. Но как она преобразилась! Узкий сарафан голубой ткани, внизу обшитый яркой тесьмой с узорами. Белая рубаха с красным шитьем по рукавам и воротнику. На голове меховая шапочка с песцовой оторочкой и золотыми колтушами по вискам, на груди искусно сплетенный гайтан. На плечах большой дорогой платок восточной вязки.

– Доляна, дочка. – Князь Михаил взял девушку за руку и подвел к рязанцам. – Наши гости и твои провожатые покидают нас. Им пора возвращаться. Можешь попрощаться.

С этими словами князь повернулся на каблуках и стремительно вышел из светлицы. Князь Игорь разочарованно посмотрел ему вслед и опустил голову.

– Знать, так тому и быть, – пробормотал он. – На все воля Божия. Отказал. Ну, прощай, девица. Желаю тебе счастье свое здесь обречь. А нам пора.

Доляна поклонилась князю в пояс и снова подняла глаза на Коловрата. Воевода стоял и не мог оторвать взгляда от девичьих глаз. Что с ними стало: они полыхали огнем, в них отражалась буря чувств, которая сейчас рвала девичью душу. Князь Игорь тихо вышел, думая уже о своем, а Евпатий и Доляна все еще стояли посреди горницы и смотрели друг на друга.

– Ипатушка, молю тебя. – Она прижала руки к груди. – Не уезжай, останься! Какими хочешь посулами тебя оставлю, дыханием твоим стану, замолю все грехи, все слова, какие можно, замолвлю за тебя. Только не оставляй меня! Только знать хочу, что ты рядом, что увижу тебя. Только бы жив остался. Что тебе эти монголы, что тебе Рязань! Где счастье, там и хорошо, будет у тебя все новое, будет жизнь новая. А Ждану тебе привезут. Пошли отроков, и привезут твою дочь, а я ей подругой доброй буду. Брось все, только останься здесь!

– Не говори так! – попятился Коловрат, глядя со страхом в черные глаза девушки, которые затягивали, увлекали вглубь, заставляли терять голову. Но слова, их смысл вдруг стал таким страшным, что воевода стиснул кулаки.

– Ипатушка!

– И ты можешь мне такое говорить?! Там моя земля, там могилы моих предков, моих родителей, там погибли мои други, там враг готовится сжечь Рязань, а я буду здесь вздыхать и мечтать о встречах с тобой?

– Ипатушка, прости. – Девушка зажала голову ладонями. – Не то говорила, сердцем говорила, не умом, женским сердцем, а оно глупое, оно только тихого счастья хочет. Только бы ты жил. Живи, Ипатушка!

– Не поняла ты меня, Доляна, – горько сказал Коловрат. – Не поняла и не узнала меня, раз такое молвишь. А быть на содержании у твоего нового князя я не хочу. Он отказал, не по-христиански обошелся с нами. Лучше я погибну там в битве, чем буду жить здесь в роскоши и сытости. Так и знай, Доляна!

Девушка молчала, закрыв лицо руками. Слезы тихо текли по ее щекам, по подбородку, капали на дорогие украшения, напитывали рубаху. Коловрат стиснул зубы, повернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Он топал ногами так, будто хотел всю свою обиду и злость втоптать в эти полы. Это же надо так за один раз получить обиду и от человека, на чью помощь рассчитывал, и от женщины, которую в своих мечтал любил и превозносил.

Коловрат шел по лестницам и коридорам, чтобы выйти на улицу, зычно отдать приказ дружинникам собираться, седлать коней. Он и представить себе не мог, что за не плотно прикрытой дверью светелки все время их разговора с Доляной стоял князь Михаил и покусывал губу. И когда рязанский воевода вышел, грохнув дверью, он поморщился и прошептал огорченно:

– Не согласился.

Коловрат вышел на улицу и повернул за угол терема, к конюшням. На высоком месте стоял терем князя Черниговского, но Коловрат не смотрел на окрестные леса и поля, укрытые пятнами первого снежка. Он хотел было уже позвать своих людей, но тут на балконе княжеского терема над его головой раздался громкий вопль. Совершенно нечеловеческий, истошный, полный безысходного горя и тоски.

Все посмотрели наверх, туда, где стояла Доляна. Девушка вцепилась в свои волосы и смотрела безумными глазами вдаль. Глазами, которыми, может быть, видела грядущее. Опешивший Коловрат повернул голову в ту сторону, куда смотрела Доляна. По высокому берегу Десны к детинцу и окольному граду скакал всадник. Не скакал даже, а гнал коня из последних сил.

Все замерли. Еще немного, и всадник исчез за высокими стенами. Вот неровный стук копыт по настилу в воротах, вот уже всадник на площади перед теремом. С губ коня хлопьями летела красная от крови пена, бока бешено вздымались. Еще миг, и прямо у ног Коловрата конь пал, ударившись о землю и застонав, как человек.

Рядом с конем упал и всадник, грязный, почерневший от мороза. Коловрат присел возле гонца, взял его голову в руки, тот открыл глаза и прошептал:

– Беда, Евпатий… поспешай. Горе…

Это был Апоница. Старый пестун князя Федора еще какое-то время смотрел на воеводу со слезами, а потом уронил голову на руки и потерял сознание.