Эпилог

Лютер встречает утро с улыбкой. Выбравшись из кровати, он надевает джинсы и два свитера, выходит в гостиную и улыбается окоченевшей собаке Перси на каменном полу.

Пока варится кофе, Лютер выходит на крыльцо. Из низко нависших туч лениво валятся крупные снежные хлопья.

– Привет, ребята!

Орсон и Перси ничего не отвечают. Они сидят в креслах-качалках по обе стороны от двери, неподвижные словно каменные изваяния, устремив немигающие взоры в пустыню, в пустоту. Оба злятся на Лютера, поскольку он заставил их просидеть всю ночь на улице на морозе.

Усевшись на ступенях, Лютер прислушивается, но пока что ничего не слышит. Но ничего страшного тут нет. Времени всего 10.45. Позади сарая на снегу мелькает бурая точка – койот, ищет, чем бы поживиться. Ночью койот выл на луну и разбудил Лютера.

Лютер различает едва уловимый рокот. Лениво поднявшись на ноги, он потягивается и берет со стола двустволку Перси. Положив ее рядом с собой на крыльцо, снова садится на ступени и ждет.

По пустыне мчится снегоход – черная точка, скользящая по снегу.

Жена Перси подъезжает к крыльцу и останавливается рядом со снегоходом своего покойного супруга. Она в темно-коричневом нагруднике и черном пуховике. Сняв шлем, спрыгивает в снег, доходящий ей до пояса. У нее такое же обветренное морщинистое лицо, как и у Перси; длинные седые волосы ниспадают ниже плеч. Улыбнувшись Лютеру, она опирается на снегоход, чтобы перевести дыхание. В зеркальных стеклах ее очков Лютер видит два отражения бревенчатого дома.

– Привет, – весело здоровается он. – Вы Пэм, так?

– Точно.

– Перси любезно согласился вчера вечером подбросить меня сюда. Я очень тревожился о своих друзьях, застрявших здесь в буран.

– Ну, я признательна вам, ребята, за то, что вчера вы составили ему компанию. Перси, я захватила ящик с инструментом, так что, будем надеяться, мы починим твой снегоход и вернемся на нем домой. Я всегда говорила ему, что вытрясу из него душу, если он уедет без мобильника. Что ты на это скажешь, Перси? – Пэм оглядывается на своего мужа, сидящего слева от Лютера.

– Вы заявили о том, что он пропал без вести? – спрашивает Лютер, подавляя очередную волну головокружения.

Шагнув вперед, Пэм склоняет голову набок, вопросительно глядя на мужа. Лютер достает из кармана два патрона с дробью.

– Нет, поскольку я услышала ваш сигнал, – говорит Пэм, не глядя на него. – Эй, Перси!

Сняв солнцезащитные очки, она пристально смотрит на мужа, затем оборачивается на Лютера. С мыска его левого сапога на снег стекает кровь.

– Черт возьми, что с ним?

– О, он мертв.

Пэм улыбается, как будто Лютер остроумно пошутил, и делает еще шаг вперед. Увидев горло Перси, она оглядывается на Лютера, на Орсона, после чего кричит. Позади сарая в воздух с громким карканьем взлетает ворона. Развернувшись, Пэм бежит к своему снегоходу.

Лютер переламывает ружье пополам и вставляет патроны в стволы.

Три часа спустя он нежится на крыльце, потягивая из кружки черный кофе. Доброта ему не чужда. Он позволил Пэм и Перси сидеть бок о бок и даже устроил так, что рука Пэм лежит на коленях у мужа. Они замерзнут вместе. В этом есть что-то романтичное.

– Ребята, я приведу вам нового друга, – говорит Лютер. – Как вы на это смотрите? – Повернувшись к Орсону, он хлопает его по спине – арктической глыбе льда. – А вы не очень-то разговорчивые, да?

Лютер фыркает.

Теперь он считает, что превзошел своего учителя и достиг совершенства. У него в груди горит возбуждение.

Еще одна ниточка теплой крови стекает по его бедру…

Лютер приходит в себя, лежа на спине и уставившись в потолок навеса над крыльцом. Пролитый в шерсть свитера кофе уже превратился в сосульки. Лютер садится. Тучи рассеялись, низко опустившееся солнце наполовину скрылось за белыми скалами вдалеке. Перед глазами у него мельтешат черные точки – предвестники приближающейся смерти. Под ногами на деревянном полу замерзла лужица крови, розовая в свете угасающего солнца. Ему очень холодно. Боль вернулась, но он не откликается на нее хныканьем, как поступили бы другие. Его невозможно остановить, хотя скоро ему нужно будет уходить отсюда, если он собирается справиться с той пулей, которую всадил в него Эндрю Томас.

Лютер встает, берет ружье и, пошатываясь, возвращается в дом. В конце коридора он отпирает дверь в спальню для гостей и ударом ноги распахивает ее настежь.

Эндрю Томас неподвижно лежит на кровати.

– Вставай! – приказывает Лютер.

Он не заходил в комнату со вчерашнего вечера, после того как притащил сюда Эндрю. Громко застонав, тот старается сесть, откинувшись спиной на бревенчатую стену. Несмотря на то что он укутан в плед, Эндрю ежится от холода, его дыхание вырывается облачками пара.

– Идем со мной! – приказывает Лютер.

Эндрю подавленно смотрит на него.

– Я слышал выстрел из ружья. Они все мертвы?

– Идем со мной!

Брат Орсона опускает взгляд на пол, у него на глазах наворачиваются слезы.

– Просто убей меня!

Лютер чувствует, как под ним подгибаются ноги. Прислонившись к стене, не обращая внимания на кровь, капающую с отворота джинсов, он пытается прицелиться. Однако ружье выскальзывает у него из рук, и он сползает на каменный пол.

Я поднимаю ружье с пола и прикасаюсь пальцем к спусковому крючку. Приставив оба дула Лютеру к груди, ощущаю вкус безумия – и, о господи, какой же он сладостный! Хочу нажать на спусковой крючок, ощутить, как отдача воткнет приклад мне в плечо, увидеть, как Лютер истечет кровью на каменном полу. Короче говоря, я изнываю от желания его убить – и именно поэтому я этого не делаю.

Я вытаскиваю Лютера, еще живого, но уже угасающего, на крыльцо и привязываю его семьюдесятью футами веревки к последнему свободному креслу-качалке. Затем беру красное шерстяное одеяло, которое я взял с кровати Орсона, и накрываю им Перси Мэддинга и женщину рядом с ним – предположительно, его жену. Мне хочется похоронить их, но земля под слоем снега промерзла. Это все, что я могу сделать для человека, который спас мне жизнь.

После того как мне удалось закрыть замерзшие веки Перси, я отхожу от дома по глубокому снегу, останавливаюсь и оборачиваюсь на мертвых и умирающего.

Прощальные лучи холодного солнца расцвечивают золотом картину на крыльце, которая навсегда останется у меня в памяти: Перси Мэддинг, его жена, Орсон и Лютер Кайт, каждый в своем кресле-качалке, – трое мертвых, один при смерти.

Лютер заговаривает, и я вздрагиваю от неожиданности. Его бьет дрожь, зубы неудержимо клацают. Я не могу себе представить, что он доживет до утра. Интересно, он умрет от потери крови или же первым его приберет к себе мороз?

– Эндрю, у тебя на лице написан ужас, – говорит Лютер. – В чем дело?

– Я в ужасе от всей этой крови, Лютер.

– Все мы жаждем крови. Это в нашей природе. Война, насилие и кровь, много крови. И не пытайся меня убедить в том, что тебе это ничего не говорит.

Черные волосы Лютера ниспадают на бледное, бескровное лицо. Он ждет моего ответа, но я ничего не могу ему сказать.

Наконец я подхожу к своему брату. Наклоняюсь к самому его лицу. Глаза Орсона остались открытыми, губы застыли в едва уловимой усмешке. Меня захлестывает ярость при мысли о Мэддингах и всех остальных человеческих существах, беспощадно загубленных братом, и я кричу ему в лицо, наполняя своим гневным голосом пустыню:

– И это, по-твоему, красота, Орсон? Это истина?

После чего, как будто приступ лихорадки проходит, я заливаюсь слезами.

Я скольжу по снегу на восток, в направлении шоссе номер 191, под бескрайним багрянцем вайомингского неба, и по мере того как бревенчатый дом остается все дальше позади, безумие утихает. Я думаю о том, умер ли уже Лютер. Я думаю о многих вещах.

Лыжи скрежещут по асфальту, и я останавливаю снегоход на противоположной стороне дороги. Спешившись, отстегиваю два чемодана, наполненных одеждой и содержимым ящика в комнате Орсона. Сажусь на обочину. Шоссе расчищено – на асфальте лишь тонкий слой наметенного снега. Все вокруг неподвижно. Левая рука у меня пульсирует болью, но, к счастью, Перси ошибся. Пуля прошла навылет – сегодня утром я извлек из плеча расплющенный кусочек свинца.

Солнце скрылось. Ночное небо начинает заполняться древними образами звезд и планет.

У меня за спиной над Уиндсом карабкается вверх луна, и ее свет отбрасывает мою длинную тень на дорогу. Пустынное белесое шоссе простирается на север и юг покуда хватает глаз.

Мне очень холодно. Я встаю и начинаю притоптывать. Вместо того чтобы снова усесться на обочину, захожу в глубокий сугроб и падаю навзничь, раскинув руки в стороны. Я лежу на спине, окруженный белыми стенами, и вижу только один космос, и чувствую упорное проникновение холода в организм.

Мои мысли становятся наэлектризованными.

Я думаю о стихах Орсона. Полных вызова. Возможно, мужественных.

Если б мы тогда не вошли в тот тоннель, мы по-прежнему оставались бы в этой пустыне.

Мама…

Уолтер…

Я не вернусь в Северную Каролину.

По мере того как холод усиливается, безумие отступает и мой рассудок проясняется.

Меня охватывает умиротворенность.

Я уже почти сплю, когда до меня доходит отдаленное ворчание автомобильного двигателя. Какое-то время я раздумываю, не следует ли мне остаться в снегу и умереть. Я уже перестал дрожать, по всему моему телу разливается обманчивое ощущение тепла.

Сделав усилие, я сажусь в снегу. Приближается свет фар, направляющийся на север из Рок-Спрингс. Я поднимаюсь на ноги, стряхиваю с одежды снег и с трудом бреду к дороге. Это фура, предполагаю я. Встав на прерывистой разметке, дожидаюсь, когда в меня ударит свет фар, и начинаю размахивать руками.

К моему несказанному удивлению, в десяти шагах от моего пояса останавливается бампер большого белого внедорожника.

При моем приближении со стороны водителя опускается стекло, и мужчина, на несколько лет моложе меня, улыбается до тех пор, пока не замечает у меня на лице черные ссадины. Облокотившись на приборную панель, его миловидная жена с опаской смотрит на меня. Половина ее лица освещена голубым отсветом часов на приборной панели. На заднем сиденье спят трое детей, улегшись друг на друга и переплетя конечности.

– У вас все в порядке?

– Не знаю. Просто… Мне нужно добраться до ближайшего города. Любого, куда вы едете. Пожалуйста!

Мужчина оглядывается на свою жену. Та поджимает губы.

– Где ваша машина?

– У меня нет машины.

– В таком случае как вы сюда попали?

– Пожалуйста, подбросьте меня до ближайшего города. За всю ночь ваша машина единственная проехала по этому шоссе.

Мужчина снова вопросительно переглядывается со своей женой.

– Послушайте, мы направляемся к родственникам в Монтану, – говорит он. – Но до Пайндейла миль пятьдесят. Мы можем подвезти вас туда. Забирайтесь назад.

– Спасибо. Я только возьму свои вещи.

– Ричард! – бормочет женщина.

Забрав из снега чемоданы, я подхожу к джипу сзади. Открыв заднюю дверь, ставлю вещи в багажник и забираюсь туда сам.

– Только, пожалуйста, не шумите, – шепотом предупреждает меня жена. – Мы хотим, чтобы ночью они спали. – Она указывает на детей так, словно демонстрирует мне ювелирные украшения.

Заднее сиденье снято, поэтому я устраиваюсь на полу среди семейных пожитков: красной канистры с питьевой водой, холщовых сумок, чемоданов, корзины для белья, заполненной игрушками. Упираясь ногами в чемоданы, сворачиваюсь клубком, кладу голову на канистру и подбираю колени к груди. Машина трогается, и я смотрю в заднее окно на залитую лунным светом ленту шоссе, которая все быстрее и быстрее разматывается под колесами.

Полчаса мы поднимаемся вверх по склону. Затем едем по плато, и я оглядываюсь назад на унылую долину, пытаясь различить в море снега две черные точки.

Сидящая спереди женщина шепчет своему мужу:

– Какой же ты у меня замечательный, Рич!

Она гладит его по затылку.

Теплый воздух из сопел отопителя дует мне в лицо, динамики издают убаюкивающее океаническое присутствие: редкие звуки пианино, шум волн, крики чаек, размеренный мужской голос, читающий Священное Писание.

И в то время как Орсон, Лютер и Мэддинги коченеют на крыльце бревенчатого дома, в тишине бескрайней пустыни, я купаюсь в умиротворенном детском дыхании.