Хотя и босой, я не чувствовал под ногами холодный лед. Вероятно, в свете тонкого серпа полумесяца наши лица казались синюшными и зловещими. Окружающая ночь выглядела сюрреалистичной, и я подумал: «Меня здесь нет. Я не иду вместе с братом к этому сараю». Орсон держался совсем близко, тяжело дыша и кряхтя, словно ему приходилось прилагать усилия, чтобы не отставать от меня. Уход в себя или обморожение, а может быть, и то и другое. Дойдя до двери сарая, я остановился и обернулся. Орсон ковылял следом, держа в трясущейся руке «Глок». В лунном свете я разглядел его лицо – кончики ушей почернели, щеки, губы и лоб мертвенно-бледные от мороза.

– Ты жадно пил пахту, – усмехнулся он. – Заходи. Дверь не заперта.

Я толкнул дверь плечом, и она отворилась. Когда я увидел то, что сделал Орсон, у меня колени подогнулись от страха. Внутри сарай был заполнен свечами – десятки свечей горели на полу и на полках. Бесчисленные тени плясали на бетонном полу, на стенах, на балках перекрытий. Я увидел железный столб, кожаный ошейник, кусок пленки, расстеленный на полу, чтобы собирать мою кровь.

– Все это для тебя, – прошептал Орсон. – Смерть при свечах.

– Орсон, пожалуйста…

Кончик ножа воткнулся мне в спину, принуждая войти в дверь. Проходя по бетонному полу, я смотрел на дыру в стене в дальнем углу. Предположительно, Орсон весь день прятался под снегом, а с наступлением темноты пробрался сюда. Выломанная сосновая доска лежала на полу.

– На пленку! – приказал Орсон.

Увидев, что я медлю, он сделал три шага ко мне и направил «Глок» в левое колено. Я тотчас же шагнул на пленку и опустился на колени.

– Ложись на живот! – приказал Орсон, и я распростерся на полу.

Орсон натянул ошейник мне через голову и застегнул на шее, и я почувствовал запах кожи, а также запах пота, крови, слез и слюны несчастных, побывавших в этом ошейнике до меня. Я проникся жутким родственным чувством к этим обреченным созданиям. Теперь мы кровные родственники – страшные дети Орсона. Взяв в углу табурет, папочка уселся на него так, чтобы до него нельзя было достать.

Засунув «Глок» за пояс джинсов Уолтера, Орсон достал из кармана точильный брусок и начал водить по нему лезвием: вжик, вжик, вжик. Наблюдая за его работой в тусклом желтоватом свете свечей, расставленных вокруг куска пленки, я остро чувствовал, как впиваются мне в запястья наручники.

Это были мои собственные наручники. Они были у меня со Дня всех святых 1987 года, когда нам с Софи, моей тогдашней подругой, преподнес их в шутку один знакомый. Сначала подарок нас несколько смутил, но уже следующей ночью я приковал Софи к спинке кровати. Впоследствии я сковывал этими наручниками и других женщин и позволял им сковывать меня. Я сковал ими Орсона. И вот теперь он сковал меня. Долбаная прочная сталь!

Я уселся лицом к Орсону. Переполненный отчаянием, я незаметно попытался разорвать наручники, и когда руки у меня начали неметь, я напрягся еще сильнее. В «Поджигателе» главный герой Сиззл – человек, сжигающий людей живьем, – разрывает цепочку между браслетами наручников, сидя в патрульной машине, после чего убивает арестовавшего его полицейского. Продолжая что есть сил разводить руки в стороны, я вспомнил посвященный этому абзац, которым я очень гордился: «Цепочка лопнула, у О’Малли хрустнула шея, Сиззл перебрался за руль и вытолкнул полицейского на мокрый асфальт». Вот так просто. Так порви же и ты.

– Ты напрасно тратишь свои драгоценные силы, – небрежно заметил Орсон, изучая зазубрину на лезвии. – Когда ты поднес зажигалку к моему глазу, я не смог порвать наручники. – Он продолжил точить нож, теперь уже глядя на меня. – Тебе оказываешь одну любезность за другой, и вот как ты за это отплачиваешь! Это же предательство.

У меня во рту пересохло; слюны не осталось совсем.

– Не представляю себе, что ты вкладываешь в понятие «любезность»…

– Все это было для тебя, – перебил меня Орсон. – Вашингтон, мама. Мы с тобой могли бы добиться поразительных результатов, брат. Я смог бы освободить тебя. Как я освободил Лютера. Понимаешь, я тоже показал ему его отражение в зеркале. Помог ему увидеть демона. И он не плюнул мне в лицо. – Он начал тыкать себя ножом в щеки, соскребая кожу, словно ему доставляла удовольствие полная потеря чувствительности кожных покровов; в нескольких местах из ранок выступили капельки крови. – Ты заявился ко мне домой, – продолжал Орсон. – Когда я спал. Ты меня истязал. – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Ты меня напугал, Энди. А этого не должно было случиться.

– Клянусь…

– Знаю – ты никогда больше не пойдешь против меня. Энди, когда человек знает, что его смерть неминуема, он пообещает все что угодно. Как-то раз я потрошил одного типа, и он сказал мне, что над ним издевалась родная бабушка. Просто выложил это в промежутке между криками, словно это могло что-либо изменить. – Орсон печально рассмеялся. – Ты будешь разговаривать со мной, когда я вскрою тебе грудь? Нет, уверен, ты будешь только вопить.

Он встал с табурета. Здоровенная красная свеча, ароматизированная корицей, стояла на полке у двери. Орсон поднес лезвие ножа к пламени и достал из-за пояса «Глок».

– Выбирай, какое колено, – сказал он.

– Зачем?

– Увечье. Мучение. Смерть. В таком порядке. Все уже началось. Выбирай, какое колено.

Меня захлестнуло бесконечное спокойствие. Ты не сделаешь мне больно. Поднявшись на ноги, я посмотрел брату в лицо, вызывая ту угасшую любовь, которая когда-то нас связывала.

– Орсон, давай поговорим…

Пуля с полым наконечником впилась в мягкие ткани моего левого плеча. Упав на колени, я увидел, как на пленку струится кровь. Почувствовал запах пороховых газов. Почувствовал запах крови. И отключился.

Я лежал на куске пленки на спине, уставившись на балки перекрытий. Руки у меня по-прежнему были скованы за спиной. Я попытался пошевелить ногами, но они были грубо связаны толстой, жесткой веревкой. Сто восемьдесят пять фунтов обрушились мне на ребра, и я застонал.

Усевшись на меня верхом, Орсон достал из пламени большой красной свечи нож. На пленку уже успела накапать лужица парафина. Стальное лезвие сияло оранжевым светом, словно раскаленная лава. От него исходили струйки дыма.

Я был в футболке, трусах и рваном свитере. Лезвие легко рассекло обуглившуюся ткань, начиная снизу и до воротника. Разрезав на мне одежду, Орсон обнажил голый торс. Волоски у меня на груди шевелились в едва уловимых потоках воздуха, образованных пламенем свечей в ледяном сарае. Мне показалось, что сквозь оглушительный стук своего сердца я расслышал в пустыне какой-то звук, отдаленное завывание, подобное писку кружащегося возле уха комара.

– Ого! Только посмотри, как часто у тебя стучит сердце! – сказал Орсон, положив руку на мою судорожно вздымающуюся грудь. Он похлопал меня по грудине. – Сейчас я начну ее перепиливать. Ты уже горишь нетерпением?

Когда острие ножа встретилось с моим левым соском, я стиснул зубы и напряг все мышцы, как будто это могло помешать огненному лезвию проникнуть в мою плоть.

– Спокойнее, – сказал Орсон. – Мне нужно, чтобы ты расслабился. Так будет больнее.

Он переместил нож на два дюйма левее соска и слегка надавил. Кончик вошел в тело на одну восьмую дюйма. Сталь оказалась невыносимо холодной. Я поежился, наблюдая за тем, как лезвие описало неровную окружность диаметром около четырех дюймов. Струйка крови стекла вниз, собираясь в пупке в лужицу. Работая, Орсон разговаривал со мной. Его монотонный голос обладал умиротворенностью психопата.

– Две трети сердца находятся слева от грудины. Поэтому я обозначаю ориентир, по которому буду работать. – Он вздохнул. – Знаешь, я обучил бы тебя этому. На ком-нибудь другом. Взгляни вот на это. – Он поднес кончик ножа к моим глазам, чтобы я увидел кровь, стекающую по янтарной рукоятке. – Знаю, пока что ты ничего не чувствуешь, – продолжал Орсон. – Это действие адреналина. Болевые рецепторы отключены. – Он усмехнулся. – Но долго так не продлится. Скрыть сильную боль уже не получится.

– Орсон! – взмолился я, чувствуя, что у меня вот-вот хлынут слезы. – А как же насчет подарка?

Брат озадаченно посмотрел на меня, затем, вспомнив, сказал:

– А, подарок… Какой ты у нас любопытный! – Он прижал губы к моему уху. – Подарком был Уиллард.

Обхватив левой рукой мой лоб, Орсон правой стиснул нож.

– Порой я гадаю, Энди, а что, если б он выбрал тебя?

Раздался стук в дверь. Орсон застыл.

– Мне нужно, чтобы ты подал свой голос, – шепнул он, поднимаясь. – Клянусь всем чем угодно, ты проживешь еще несколько дней.

Положив нож на табурет, он подошел к двери и достал «Глок».

Из-за двери донесся голос Перси Мэддинга:

– Дейв, ты там? У тебя всё в порядке?

Я постарался сесть.

Орсон выпустил восемь пуль в дерево на уровне пояса. Оглянувшись на меня, он усмехнулся.

– А вот это, Энди, называется…

Выстрел из ружья разнес в щепки дверь, и грудь Орсона приняла полный заряд дроби из обоих стволов. Свинцовый град, словно гигантской рукой, сбил его с ног и швырнул навзничь на землю. Оглушенный, он попытался подняться на четвереньки, глядя на меня. Кровавые капли упали из простреленной груди на бетонный пол. Ворвавшись в сарай, Перси ногой выбил пистолет у Орсона из рук. Брат пополз было ко мне, но бессильно рухнул на пол. Его булькающее дыхание вырывалось с трудом.

Поставив двустволку к стене, Перси подошел к столбу и присел на корточки рядом со мной. Судя по его хриплому дыханию, он был ранен. Перси недоуменно посмотрел на столб, на ошейник, на кусок пленки, на неровный окровавленный круг у меня на груди.

– Ключ от наручников у него при себе? – спросил он, теребя белые как снег усы.

Голос прозвучал твердо, однако руки у него тряслись. Я кивнул, Перси подошел к Орсону и, порывшись у него в карманах, достал ключ. Он приказал мне перевернуться на живот, затем, расстегнув наручники, достал из ножен на ремне охотничий нож и перерезал веревку, которой были связаны мои ноги.

– Ты ранен? – спросил я.

Перси потрогал бок. На куртке защитного цвета вокруг отверстия в ткани расплывалось алое пятно.

– Пустяки, царапина, – сказал он, глядя на то, как я расстегиваю ошейник. – Вижу, ты тоже получил пулю в плечо. Они с полым наконечником, да?

– Так точно.

– Значит, она осталась там. – Подойдя к Орсону, Перси приложил два пальца к его шее. – И это твой родной брат? – спросил он, стараясь нащупать пульс.

Я молча кивнул.

– Матерь божья, что он с тобой сделал?

Я ничего не ответил.

– Пожалуй, нам нужно поскорее к врачу.

Поднявшись на ноги, я направился к двери.

– Сначала мне нужно забрать кое-что из дома, – сказал я. – Ты мне не поможешь?

– Конечно, приятель.

Оставив невидящие глаза Орсона открытыми, Перси захватил ружье и вышел следом за мной через разнесенную в щепки дверь на снег. Он крикнул что-то насчет моего друга, однако мое учащенное дыхание заглушило его голос, а переспрашивать я не стал. Плечо у меня горело.

Перед домом стоял снегоход. Подойдя к крыльцу, я обернулся и увидел, что Перси ковыляет шагах в пятнадцати позади, зажимая левой рукой бок, держа в правой ружье.

Войдя в дом, я закрыл за собой дверь. В полумраке я ничего не видел. И Перси также ничего не увидит. Выглянув в окно, я увидел, как он бредет по снегу, освещенный фарой снегохода. Отступив от окна в тень, чтобы меня не было видно, я подумал: «Нужно будет просто его оглушить. Еда здесь есть, и рана у него несерьезная. Рано или поздно его найдут. Иного выхода нет». Сапоги Перси застучали по ступеням.

Я осторожно отступил к двери, чтобы оказаться у него за спиной, когда он войдет в дом.

– Дейв! – крикнул он, распахивая настежь входную дверь. – Что ты там говорил насчет…

Аммиак.

Теплое дыхание пощекотало мне затылок.

Обернувшись, я оказался лицом к лицу с Лютером, улыбающимся в темноте.