ОГОНЬ
Пламя, прядай, клокочи!Зелье, прей! Котел, урчи!Шекспир, «Макбет», акт IV, сцена 1
Разум есть полная луна, восходящая под теплым весенним дождем. Дэниелу становилось все легче, легче, легче, несмотря на намокшие кожаные штаны, несмотря на то, что Алмаз в мешке каждые четверть часа прибавлял по унции, легче, легче — казалось, он уже может подняться вместе с луной. Он стоял там, где высадил его водитель, подобравший на заправке Рено Шелл. Старик очень сожалел, что не может пригласить его переночевать, но — внучка, места мало, ты ж понимаешь, да и мать не больно-то жалует гостей.
Дэниел тоже сожалел. Внучка оказалась не карапузом, но сногсшибательной девятнадцатилетней девицей с огненно-рыжими волосами. Пока она была в уборной, старик успел рассказать, что в Санта-Розе у нее был безумный роман с одноклассником, и потому родители отослали ее подальше, к старикам на ранчо. Дэниел дважды прижимал руку к стеклу в перегородке, пытаясь коснуться ее волос. Он готов был уже исчезнуть, залезть под инструментальную панель и просто смотреть на нее. С трудом удержался.
Глядя на восходящий месяц, Дэниел попытался представить, что она чувствует в десятках миль от него, и ощутил непривычное тепло между сжатыми бедрами, почувствовал под ними сиденье старого пикапа, подскакивающего на проселочной дороге. От этого ощущения ему стало еще легче.
Смаргивая дождь, он смотрел на неясную луну, восходящую с такой чувственной величественной неизбежностью, что его тут же потянуло исчезнуть. Он все сильнее чувствовал себя частью теплого ночного дождя — такого теплого для апреля в Неваде, что черта с два он поверит, повторял старик-водитель. Дэниел верил. Он верил, что может исчезнуть, подняться вместе с луной, покинуть сквозь темя собственное тело и стать вечным, быстрым, легким, как она. Он начал уже концентрироваться, чтобы исчезнуть, когда его отвлек низкий страстный рев.
Темно-красный «порше» пролетел мимо в мгновение ока, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы заметить за рулем женщину невероятной красоты. «Стой», — подумал он вслед размытому дождем свету задних фар.
Когда машина уже почти скрылась из виду, вдруг мигнули фары. Дэниел бросился к машине, изо всех сил надеясь, что увиденное им за стеклом не окажется секундным видением, миражом, плодом воображения, дождя и лунного света.
Разум есть мираж, наполненный настоящей водой.
Подбежав к двери и наклонившись, чтобы заглянуть внутрь, он почти задохнулся от ее красоты. Дверь была закрыта.
Она наклонилась через сиденье к двери — сейчас откроет, подумал он — она лишь приоткрыла окно.
Мгновение она разглядывала его, затем спросила:
— Это ты Джим Бриджер?
С тем же успехом она могла бы сказать: «А вот ты в меня и влюбился».
— Нет, мэдм, — Дэниел начал растягивать слова, как старый охотник-бобрятник, — но я знал мальчишку Бриджера в те поры, когда он был зеленее луговой травы. Они вместе с презренным Джоном Фицпатриком попросту оставили меня в горах умирать. Меня чуть не сжевала гризлица. Закон гор велит не бросать человека до последнего, но мальчишка Бриджер с дурнем Фицпатриком перепугались индейцев, мародерствующих в окрестностях, и оставили меня на верную смерть. И это бы еще полбеды, но они оставили меня без оружия, то есть почти без рук. Я питался волчьими объедками, которые отвоевывал у канюков. Нога у меня была сломана, так что пришлось ползти на четвереньках. Я спал на иссохших буйволиных шкурах. Двести пятьдесят миль до форта Кайова меня вело только одно — месть. Но стоило видеть лицо мальчишки Бриджера, когда он увидел, что я подползаю к воротам — как кошмар, ставший реальностью, пришедший за ним.
Женщина придвинулась ближе к оконной щелке:
— Ты убил его?
Дэниел тоже наклонился поближе, чтобы услышать вопрос, и уловил запах корицы:
— Нет, мэм. Месть привлекает только до тех пор, пока не придет время нажать на курок. Потом это лишь обыденное убийство. Но не поймите меня неправильно. Я не убил его, но и не простил. Точнее — нет, я простил мальчишку Бриджера. Он был новичком, он еще не понял закона гор. Со временем из него вышел бы настоящий человек гор. Старина Гейб — так его стали бы называть. Фицпатрик же остался бесчестен и непрощен.
— Когда это произошло?
Дэниел краем глаза взглянул на луну:
— В тысяча восемьсот сорок пятом, может, в сорок шестом — точно не помню.
— То есть сто сорок лет назад.
— Если быть точным, — улыбнулся Дэниел.
— Но тебя тогда еще не было.
Дэниел присел, упершись руками в колени, так что их глаза оказались на одном уровне, и произнес твердо:
— Мэм, если я знаю, кто я, я могу быть где угодно и кем угодно.
— Садись, — сказала Дженни, открывая дверь.
Дэниел повиновался.
Пока он входил и устраивался, Дженни не сводила с него глаз, потом спросила:
— А Ди-джея ты знаешь? Ну, парня с радио?
— Вообще-то я не спец в этих новомодных штуках, но я слышал парня по имени Денис Джойнер в программе «Момент истины» — они там рассказывают про разум, и этот Денис говорил так, точно у него только что течением вырвало весла, если хотите знать мое мнение.
— И что он говорил про разум?
Дэниел откинулся назад, помедлив с ответом:
— Много всего, но, кажется, главная мысль была такая: твой разум — это то, как ты его представляешь.
Дженни кивнула:
— Ди-джей. Когда ты его слышал?
— Дайте подумать. Две ночи назад, когда приехал в Рено.
— Я знала, что он где-то рядом, — улыбнулась Дженни. — Я должна встретиться с ним на могиле Джима Бриджера в восточном Вайоминге.
— Неподалеку от Зеленой реки есть форт Бриджер, но старину Гейба похоронили не там, где следовало бы. На корабле его тело перевезли в Сент-Луис. Не знаю, не мне судить, но на мой взгляд, город — не то место, где можно обрести вечный покой. Вечно там суета, дороги да разговоры.
Дэниел даже не ожидал, что вспомнившийся отрывок из детской книжки так тронет его.
Дженни оценивающе взглянула на него:
— Ты кто?
— Меня зовут Хью Гласс, мэдм.
— Да нет же. И сними уже свою дурацкую кепку.
Дэниел послушался и повернулся к ней.
Они смотрели друг на друга и боялись, что вот-вот задрожат.
— Ты мой ровесник. Тебе лет двадцать.
— Меня зовут Дэниел Пирс, — он почувствовал головокружение, произнеся свое имя.
— А я Дженнифер Рейн, — сказала Дженни. — Сюзанна Рапп, если вдруг спросят документы.
— Следует понимать, что мы оба вне закона?
— А мне следует понимать столь разительную перемену в голосе и дикции как проявление искренности? — Дженни провела рукой по голове и улыбнулась, разноцветная кисточка от шляпы закачалась над ее левым плечом.
— Стоит, — ответил Дэниел.
— Я сама не знаю, кто я. Я сбежала из психиатрической лечебницы в Калифорнии, прошлой ночью выиграла двести тысяч, трижды бросив кости, а теперь вот здесь, понятия не имея, куда ехать дальше. Но ты не поверишь — как раз когда я заметила тебя на дороге пялящимся на луну, я думала над тем, что я. Не кто — об этом мы со временем тоже поговорим — но что. Что я такое. Сейчас я начинающий поэт и Любовница Фортуны. Не Воительница Фортуны. Любовница. И потому подошла довольно близко к границе закона.
— Ты забыла еще кое-что.
— Что же? — осторожно уточнила Дженни.
— Ты мать. Если только ты не похитила этого ребенка, спящего на заднем сиденье.
Дженни воззрилась на него с ужасом и облегчением.
Испугавшись, что обидел ее, Дэниел быстро сказал:
— Если мы поедем дальше вместе — а мне бы этого очень хотелось — я обещаю уважать все твои тайны.
Дженни наклонилась к нему, взяла его левую руку в свои ладони и крепко сжала:
— Это моя дочь, — сипло сказала она, — но, Дэниел, она же воображаемая. Это моя воображаемая дочь. Как ты ее увидел?
— Не знаю, — сказал Дэниел. Казалось, он сейчас потеряет сознание. Она сжала его руку еще крепче. — Не знаю. Я увидел ее, завернутую в одеяло, как только вошел в машину, и вижу до сих пор. Я знаю, что у меня сильное воображение, но такого со мной никогда еще не было.
Он вспомнил пламя в форме спирали внутри Алмаза и добавил:
— Ну, разве что однажды.
— Ты можешь вообразить мою воображаемую дочь? Это ты хочешь сказать?
— Да. Но только потому, что ты сама мне это позволила.
Дженни выпустила его руку и потянулась к ручке двери. Она открыла дверь и взглянула на Дэниела:
— Следуйте за мной, мореход.
Он прошел за ней ярдов двадцать от машины вглубь заросшей полынью пустыни. Она велела ему остановиться. Он остановился. Она прошла еще ярдов десять и повернулась к нему. Сбросила туфли с четырехлепестковым клевером. Сняла шляпу и встряхнула волосами цвета начинающего плавиться сахара.
— Скажи, что ты видишь, — велела она. Отвернулась, расстегнула застежку-молнию на спине и, грациозно изогнувшись, стряхнула платье наземь.
— Дэниел, что ты видишь? — чуть повернув голову, она требовала ответа.
— Я вижу, — голос Дэниела сорвался, — шрам в форме молнии у основания позвоночника, и прекрасную женщину с мокрыми от дождя плечами, от желания прикоснуться к которой у меня дрожит голос.
Дженни повернулась.
Если бы не Алмаз, который теперь прибавлял по унции каждые пять минут, Дэниел мог бы взлететь. Он смотрел, как она мягко касается себя, видел лунную белизну ее бедер, видел, как по напряженным соскам струится дождь. Он видел ее тело, укрытое наготой. В ее глазах он прочел то, что было знакомо им обоим: отчаянный голод и неустрашимую надежду. Он откликнулся на ее зов всем собой: удар сердца к удару сердца, дыхание к дыханию. Ничто не омрачало его согласия, это был сплошной свет без тени сомнения — но он оставался безмолвен.
Тогда заговорила Дженни. Она кивнула на «порш» и сказала:
— Принеси Миино одеяло.
Вернувшись домой, Вольта выставил из гостиной всю мебель, кроме длинного низкого стола с кленовой столешницей и подушечки для сидения. Аквариум с золотой рыбкой он поместил в поле зрения, на другом конце стола. Он прослушал сообщения — ничего срочного не оказалось — и выключил магнитофон. Потом он взял ручку и лист бумаги и сел сочинять прошение об отставке из Звезды. Крошечная рыбка бешено заметалась по аквариуму.
Повинуясь внезапному порыву, Вольта вскочил и побежал в спальню. Он вернулся несколько минут спустя в старом синем шелковом одеянии мага, расшитом мелкими золотыми звездами, с луной в разных фазах на рукавах и спине. Он сел на подушечку, скрестив ноги, и взял в руки аквариум. Рыбка все кружилась за стеклом, но уже не так неистово. Под взглядом Вольты она замедлила движение. Махнув хвостом, она подплыла к центру аквариума и остановилась там, повисла, едва заметно шевеля плавниками.
Вольта чувствовал, как Алмаз врастает в Дэниела все крепче.
Разум — свет той тени, к которой стремится.
Закончив заниматься любовью, Дэниел и Дженни легли навзничь на голубое одеяло, подставив тела ласковому теплому дождю. Никогда еще Дэниел не испытывал такой чистоты.
Спустя полчаса они не говоря ни слова начали собирать мокрую одежду. Дженни смахнула дождевые капли с соломенной шляпы. Разноцветные ниточки слиплись и потемнели от воды. Она подняла мокрое одеяло и стряхнула лишнюю воду, улыбнувшись Дэниелу так, что он не смог не ответить.
Но, взявшись за свой мешок, Дэниел перестал улыбаться. Что-то было не так. Алмаз потяжелел вдвое — или в кожаный мешочек вместился целый галлон воды. Ему захотелось тут же вынуть Алмаз и взглянуть на него, но нельзя было впутывать в это Дженни. Дэниел уже хотел было попросить ее подождать в машине, пока он сделает одно важное дело, но тут луна скрылась, и дождь перестал.
Дженни набросила на них обоих голубое одеяло. Она положила руку Дэниелу на грудь, прямо на сердце, легонько погладила его сосок и прошептала: «Давай сделаем вид, что мы — двойной дух, две души, ставшие друг другом — не одним целым, ты же понимаешь, но двумя, нашедшими, где соприкоснуться».
Дэниел обхватил ее за талию и прижал к себе:
— Сделаем вид или действительно станем? — ласково спросил он.
— Как хорошо, что ты это сказал, ты не представляешь, — прошептала Дженни. — Но ты только взгляни на нас, Дэниел: двое любовников под мокрым шелковым одеялом, которые нашептывают друг другу глупости в зарослях полыни, двое любовников, повстречавшиеся час назад — с фальшивыми документами и настоящими сердцами. Мы сумасшедшие, Дэниел, настоящие сумасшедшие, и все сильнее сходим с ума. Давай придумаем, чем займется наш двойной дух — иначе это будет несправедливо.
— Я восхищен тем, что ты говоришь, — Дэниел уткнулся носом в ее мокрые волосы.
— Так что мы придумаем?
— Чего твое сердце желает, — прошептал Дэниел.
— Нет, — произнесла она так резко, что Дэниел отшатнулся. — Мы должны придумать это вместе. В этом вся суть.
Дэниел прекрасно понял, о чем она, понял вдруг, что ни одно воображение не придумывает себя в одиночку. Может, именно это Вольта и имел в виду.
— Давай представим, что наш двойной дух на время ослеп от наслаждения и теперь наощупь ищет красный «порш», на заднем сиденьи которого спит воображаемая дочь Дженни и Дэниела. Им остается положиться на оставшиеся четыре чувства, на интуицию и воображение.
— А когда они найдут машину с дочерью, их души рассядутся по своим местам и нагими поедут по пустынной дороге — Любовники Фортуны вне закона — и будут ехать так, пока не сядет луна. Они будут говорить друг с другом, если это позволит им лучше соприкоснуться. Все остальное время они будут молчать, стараясь представить друг друга и то, что принесет им наступающее утро.
— Мы представим все, что угодно, — подтвердил Дэниел.
— Что угодно.
— Ты сама — Фортуна.
— Меня зовут Дженнифер Рейн, Сюзанна Рапп, Голди Хат, Эмили Дикинсон, Малинче, Глава де Коров, Золушка, Лао-Цзы, Мия, Дальнеплаун, Дэниел Пирс.
Дэниел рассмеялся в одеяло.
— Господа, вы собрали всю одежду? Дух может отправляться на поиски машины?
— Я возьму шляпу и туфли. Платье пусть остается там, где упало.
Их общий дух медленно поплыл в сторону дороги. Там Дженни молча сложила одеяло, а Дэниел выжал свои кожаные штаны и забросил их под переднее сиденье вместе с рогом для пороха. Сумку с Алмазом он положил в ногах. Дженни проскользнула за руль и завела машину. Оба они были обнажены, кожа блестела от дождя. Дэниел оглянулся на Мию. Она лежала с открытыми глазами, обращенными внутрь себя.
— Дженни, Мия в трансе.
Не отводя глаз от дороги, Дженни кивнула.
— Я знаю. Она ищет что-то, чего я не могу понять. Даже у воображаемых дочерей своя жизнь.
Дэниел не ответил.
Дженни повернулась к нему:
— Ты знаешь, что она делает, куда она идет?
— Нет. Даже не представляю. Но могу попробовать догнать ее, если хочешь.
Дженни секунду подумала:
— Если хочешь.
Дэниел представил, как погружается в разум Мии — и вдруг ощутил опасность. Сначала она была неясной и бесформенной, но попытавшись придать ей форму, Дэниел увидел чье-то лицо. Он сконцентрировался сильнее и разобрал черты лица. Вольта. Дэниел был ошеломлен.
— Скажи, — сказала Дженни. — Я хочу знать.
— Я увидел лицо человека по имени Вольта. Вы знакомы?
— Нет.
— Я знаком с ним очень близко. Когда я был в коме, он вошел в мое сознание. Вероятно, он пытается снова сделать это через Мию, раз уж у нас теперь общее воображение. Может, дело только во мне — я попытался защитить Мию и вспомнил, как это было со мной. Но увидев его, я почувствовал опасность, и она была реальной. Ты тоже ее чувствуешь?
— Нет, — ответила Дженни, — но я чувствую ее через тебя.
— И не напрасно.
— Я догадываюсь, что это секрет, — начала Дженни ровным голосом, — но мне хотелось бы знать, что у тебя в мешке?
— Я не могу рассказать тебе. Это подвергнет тебя ненужной опасности.
— Я ценю твою заботу, но мы и так каждую секунду в смертельной опасности — и разве не это делает жизнь интересной?
Со всей прямотой, на которую был способен, Дэниел сказал:
— Дженни, я люблю тебя.
— Ох, — Дженни рассмеялась, но это было похоже на стон. — Какие речи. Но Дэниел, не забывай любить и нас, любить то, чем мы стали вместе.
Они проехали молча миль семьдесят, пока Дженни не притормозила, улыбнувшись и изогнув бровь:
— Еще?
Дэниел вздохнул:
— Дженни, я должен предупредить тебя, что в прошлом — я имею в виду свое небогатое сексуальное прошлое — мне ни разу не удавалось испытать оргазм дважды с одной и той же женщиной.
— Нельзя войти в одну реку дважды, — согласилась Дженни, сворачивая с дороги.
— Кажется, я не понимаю.
— Я меняюсь. Ты тоже меняешься. Все меняется. Так к чему бояться, что ничто не останется прежним? Оно и не должно. Хотя надо сойти с ума, чтобы понять, как это прекрасно.
— Женщина по имени Шармэн говорила, что я любил себя больше, чем всех этих женщин.
Дженни открыла дверь и, обнаженная, вышла из машины. Теплый дождь перешел в морось. Дженни взяла с заднего сиденья одеяло и тоном коварной искусительницы обратилась к Дэниелу:
— Идемте, мореход. Пора перейти реку. Ставлю твою любовь против пятидесяти тысяч долларов, что вместе мы сможем войти в эту реку дважды. Вдвоем.
Любовь восторжествовала и увела их с собой. Далеко-далеко.
Так далеко, что Дэниел осознал: он в опасности. Когда они вернулись к «поршу», Дэниел приподнял мешочек с Алмазом. Не изменившись в размере, Алмаз стал тяжелей вчетверо.
Следующие сорок миль они ехали молча. Дэниел откинулся назад, пытаясь представить, что происходит с Алмазом. Он боялся взглянуть на него, боялся попросить Дженни остановиться, чтобы уйти в солончаки и там в одиночестве посмотреть на Алмаз. Он чувствовал, что там увидит: Алмаз готовится раскрыться. Быстро, с уверенной радостью, Дэниел понял, как быть с Алмазом и Дженни.
Разум, вспомнил Дэниел, есть все и ничто.
Разум — каньон с вертикальными стенами.
Дэниел стиснул голое плечо Дженни. Она повернулась, вопросительно улыбаясь. Дэниел указал на обочину дороги.
— Еще? — спросила она, за насмешливостью скрывая восторг.
— Я хочу жениться на тебе. Здесь и сейчас.
Дженни уже сворачивала с дороги.
Когда они съехали вниз и остановились, Дэниел сказал:
— Ты придумала нам подвенечный наряд, а я позабочусь о кольце.
Обнаженные, они пошли по заросшей полынью степи. Дженни несла под мышкой сложенное одеяло, на плече у Дэниела была сумка, свободными руками они обнимали друг друга за талию. Они нашли среди кустов гладкий участок земли. Облака рассеялись, клубящийся туман стал еще ярче в лунном свете. Дженни расстелила влажное шелковое одеяло, разгладила его руками. Шрам у основания позвоночника мерцал в лунном свете. Дэниел опустился на колени и поцеловал его, возбужденный и испуганный его жаром.
Чувствуя, как к глазам подкатывают слезы, Дженни повернулась к нему:
— Мне наплевать, — горячо сказала она, — настоящий ты или нет.
— Это смертельно опасно для нас обоих — тебе до сих пор наплевать?
— Жизнь прекрасна.
— Тогда, дорогая моя возлюбленная, — нараспев произнес Дэниел, плавно вытряхивая Алмаз из сумки, — пусть это кольцо соединит нас. Можно мне поцеловать невесту?
— Минутку, — пробормотала Дженни.
Оба они заглянули в Алмаз. Дэниел сразу почувствовал, как тот засиял по-иному — не ярче, но острее. Ему захотелось тут же исчезнуть, чтобы взглянуть изнутри.
Дженни положила руку ему на бедро:
— Скажи.
Дэниел посмотрел на нее и сказал твердо и прямо:
— Я люблю тебя.
Дженни запрокинула голову к луне и рассмеялась.
— Ты хотела услышать что-то другое? — озадаченно спросил Дэниел.
Дженни перестала смеяться, но удержаться от улыбки не могла. Она покачала головой, потом взяла из рук Дэниела Алмаз и осторожно переложила его на одеяло. Свет Алмаза смешался с лунным светом на светло-голубом шелке, так что одеяло стало похоже на горное озерцо.
Дженни повернулась к Дэниелу, стоящему на коленях лицом к ней. Она обняла его и притянула к себе, шепча:
— Согласна. Согласна. В болезни и в здравии. В жизни и в смерти. В безумии и безрассудстве. Пока нас не разлучат, и после того, как разлучат. Здесь и сейчас. Согласна.
— Я должен что-то сказать тебе.
— Ты ничего не должен, — заверила его Дженни.
— Я могу исчезнуть, — сказал Дэниел, надеясь, что она поймет: этого он не мог утаить от нее, поймет, какое доверие оказывает он ей.
— Не надо, — прошептала она, касаясь языком его ключицы. — Если ты исчезнешь, я больше не почувствую тебя внутри, я никогда больше не испытаю того, что мы испытываем вместе.
— Мне нужно найти кое-что. Нужно понять.
Дженни ослабила объятия и откинулась на одеяло. Глаза ее заблестели лукаво, с вызовом:
— Дэниел, я хочу, чтобы ты нашел все, что собираешься, и увидел все, что должен. Для этого мы и муж с женой. Но сначала, Дэниел, прежде чем ты уедешь на своем прекрасном белом скакуне сражаться с драконами, спасать девушек и отвоевывать Святой Грааль, я хочу быть уверенной, что ты знаешь самое главное.
Она повернулась на бок и похлопала по одеялу. Когда Дэниел лег рядом с ней, она коснулась его щеки.
— Понимаешь? — тихо спросила она.
— Да, — выдохнул Дэниел, закрывая глаза.
— Посмотри на меня, — с силой сказала Дженни. — Посмотри мне в глаза. Ты меня видишь?
— Не знаю. Я уже не знаю, кого вижу.
— Если ты не видишь меня, Дэниел, ты никогда не увидишь себя.
Дженни обхватила его руками:
— Ну же. Давай посмотрим друг на друга.
Дэниел крепко обнял ее. Он улыбнулся ей и вдруг расслабился.
— Миссис Пирс, я с величайшей радостью провозглашу нас мужем и женой, но сначала пообещай мне: если со мной что-то случится, если я исчезну и долго не буду возвращаться, возьми Алмаз — наше обручальное кольцо — и брось его в любой большой водоем по своему усмотрению. Или еще куда-нибудь, где его не найдут. Он украден. Они убьют тебя, чтобы забрать его. Никому его не показывай.
— Договорились, — с жаром прошептала Дженни. — А теперь давай представим что-нибудь настоящее — например, друг друга.
Медленно купаясь в лунном и алмазном свете, обвитые клочьями тумана, потревоженного их криками, они представляли друг друга — две реки, соединившиеся, чтобы влиться в море.
Когда они перестали смеяться, дрожать, плакать и целовать друг друга, Дженни сказала: «Я не изменила своих намерений». Она свернулась рядом, положив голову ему на грудь.
Дэниел прижал ее крепче, но сам был уже далеко. Даже с закрытыми глазами он чувствовал, как свет Алмаза набирает силу. Он должен был довериться ее пониманию, довериться себе. Через плечо он взглянул на Алмаз, сконцентрировался на его центре и исчез.
Алмаз остался видимым.
Поначалу Дэниелу показалось, что Алмаз исчез вместе с ним. Он видел пламя внутри, но не спиралевидное, как обычно. Точно прижатое возросшим весом Алмаза, пламя сосредоточилось в центре, сжалось до пульсирующей точки, до воронки светового водоворота, горячей настолько, что хватило бы испепелить кость. Но у Дэниела больше не было тела.
Он швырнул себя в центр водоворота. И шагнув через край, просочившись сквозь водоворот, сквозь пылающий горн, скользнув в Горнило Алмаза, Дэниел понял наконец то, что стремился понять.
Он был богом — Гермесом, Тотом, Меркурием, пророком Гермесом Трисмегистом. Он принял рождение из сочувствия к человеческому роду.
Он испытал радость освобождения. Он наконец вернулся! Алмаз был дверью, любовь — тем ключом, который позволил ее открыть. Что наверху, то и внизу. Неразрывная связь. Перекресток. Он возблагодарил свою мать за то, что она предоставила ему свое лоно, позволила самому себя зачать. Он услышал внутри себя ее вскрик: «Дэниел, беги!», но бежать было уже некуда — выход исчез. Он благословил своих учителей, своих друзей, своих любовниц — и особенно Дженни, свою жену. Он услышал, как внутри него Вольта повторяет глухо и монотонно: «Жизнь, жизнь, жизнь, жизнь». Он благословил Вольту за помощь и мудрость, хотя и знал, что Вольта никогда не поймет этого. Поднимаясь вверх с вихрем света, Дэниел смеялся. Все это было жизнью — без измерений, без границ. Выхода из нее не было даже для богов. Он скрестил руки на груди, закрыл глаза и отпустил себя, растворясь в Свете Алмаза навсегда.
Вольта сидел на полу по-турецки, покачивая в руках аквариум с рыбкой, всеми силами сосредоточившись на Дэниеле. Он почувствовал, как Дэниел вошел в Алмаз и сдался ему, растворившись в блаженстве. «О нет, — тихо вскрикнул Вольта, — о, бедный, бедный Дэниел». Еще одно прекрасное, но заблудшее существо поглотила сила, ошибочно принятая им за его собственную. Вольта осторожно поставил аквариум на стол. Рыбка вяло поводила плавниками.
«Ну что ж, — вздохнул Вольта, — иди». Дэниел сделал свой выбор — если только это можно назвать выбором, если дождевая капля выбирает, куда ей упасть, река — куда ей течь. Оставалось оставить этот выбор Дэниелу — и оплакивать его уход. Жить и помнить умерших. Вольта встал и быстро пошел к двери. Ему надо было вдохнуть свежего ночного воздуха, увидеть настоящую луну и звезды.
Едва Вольта открыл дверь, Шеймус навел пистолет ему в переносицу. Оба застыли. Шеймус держал маленький автоматический пистолет здоровой рукой. Курок был взведен. Изуродованная рука Шеймуса была поднята к уху, складка у большого пальца образовывала перекошенный рот.
Спокойно и ровно Шеймус сказал:
— Иди обратно в дом, держи руки на уровне плеч, ладонями ко мне.
Вольта осторожно шагнул обратно в середину комнаты. Шеймус пошел за ним на расстоянии, целясь ему в лоб. Ногой он закрыл за собой дверь.
Когда изуродованная рука прокричала Шеймусу на ухо голосом, ни капли не напоминающим его собственный: «Раздень его. Догола», Вольту передернуло.
— Сними мантию, — приказал Шеймус Вольте.
— Нет, — ответил тот.
— Убей его, — приказала рука. — Прямо сейчас. Ни слова больше.
— Давай, — согласился Вольта. — Тогда ты точно никогда не узнаешь, кто тебя предал. Помня, что ты работал с Якобом Хиндом, я ожидал, что ты догадаешься, кто такой Алекс Три. Но ты справился быстрее, чем я предполагал.
— Не своди с него глаз! — предупредила рука.
— Ты признаешься в том, что донес ЦРУ? — холодно спросил Шеймус.
— Да. Но против своей воли, выполняя чужую просьбу.
— Сука Дэниел, — прошипел Шеймус.
— Я поклялся честью, что не выдам источника информации.
— Да неужели? — усмехнулся Шеймус. — О какой чести ты говоришь после того, как продал нас ЦРУ?
— Я был вынужден действовать максимально оперативно. В такой ситуации ЦРУ было лучшим вариантом.
— Кто тебе сказал? — пистолет дрогнул в руке Шеймуса. — Говори, не то я буду отстреливать тебе все, что можно, пока не скажешь. Мне нужно от тебя только то, что я заслужил. Только правда.
Вольта посмотрел мимо дула ружья в глаза Шеймуса:
— Тебя предала Эннели.
Шеймус побелел. Изуродованная рука выкрикнула ему в ухо:
— Убей его, убей его, убей его — он врет, врет, врет!
Вольта заговорил, не отводя глаз с потрясенного Шеймуса:
— Шеймус, я прошу прощения. Я считаю, что каждый заслуживает того, чтобы знать правду, но я пообещал Эннели не говорить об этом никому, никогда, если только от этого не будет зависеть моя жизнь. Я сказал ей, что не отдам свою жизнь за то, чтобы сохранить ее предательство в тайне.
Шеймус смотрел на Вольту, не обращая внимания на бормотание руки. Вольта встретил его взгляд спокойно. Шеймус быстро мигнул, губы его изогнулись в кривой усмешке. Щека стала подергиваться; потом, точно спазм поразил всю нервную систему, он начал дрожать всем телом. Вольта чувствовал: Шеймус знает, что это правда. Вольта признавал право Шеймуса на нее, но понимал, что тот ее не переживет. Впрочем, Вольта прекрасно понимал, что не переживет ее и он сам, если только Шеймус от шока не потеряет рассудок и способность передвигаться. К тому же Шеймусов было двое: рука с пистолетом и другая рука, чудовищно изуродованная расплавленным серебром.
Лицо Шеймуса исказилось. «Нет, — крикнул он, — никогда!»
— Это правда, — мягко повторил Вольта.
— Врет, врет, врет, — завыла Шеймусу в ухо рука.
— Я знаю, дьявол раздери! — заорал Шеймус руке. Он начал бегать взад вперед, держа Вольту на прицеле. И он, и рука бормотали что-то, но так громко и косноязычно, что Вольта не мог разобрать ни слова. Он ждал момента, когда Шеймус утратит бдительность, искал лазейку, искал, когда можно будет сделать свой ход. Это ему не удалось. Тогда он попытался нанести сокрушительный удар по сознанию Шеймуса, чтобы тот смог принять правду. Чем дольше Шеймус бегал по комнате, тем больше он забывал про пистолет, тем сильнее Вольта надеялся на свою удачу.
Он перестал надеяться, когда Шеймус остановился и медленно поднял пистолет, целясь в лоб Вольты. С презрительной усмешкой Шеймус проговорил:
— Ты бездушный ублюдок. Бессердечная дрянь. Думаешь, я дурак? Я знаю, что предатель — Дэниел. Он донес тебе, ты донес ЦРУ-шникам — чисто сработано — а теперь, вопреки своему хваленому благородству, выгораживаешь Дэниела. Здорово придумано. Ты признаешь, что заложил нас, но заявляешь, будто сделал это по просьбе достойной и отважной женщины, которая — к твоему счастью, к моему отчаянию — уже мертва. Мертва, потому что ее предал собственный сын при соучастии его будущего наставника, после предоставившего столь безграничные возможности для столь испорченного духа. Но если верить слухам, ты проиграл, положившись на свое темное искусство. Я всегда чуял в Дэниеле червоточину, всегда знал, что горбатого только могила исправит.
— Так и произошло, — сказал Вольта. — Но он не стремился исправиться. Теперь он там, где нет ни отпущения грехов, ни их самих. Он не вернется.
— Как удобно, — иронически подхватил Шеймус, — теперь нет ни одного из тех, кто мог рассказать тебе…
— Шеймус, подумай сам, — оборвал его Вольта. — Дэниел мертв. Отчего я не сказал тебе то, что ты хотел услышать, — что он предатель? Почему?
Рука бешено бормотала Шеймусу в ухо:
— Не верь ему, не верь, не верь, он все врет, не слушай, не давай ему, не…
Шеймус дико уставился в лицо Вольты:
— Ну же, почему?
— Потому что только правда может излечить тебя. И потому что я уважаю тебя и могу тебе помочь. Эннели выдала тебя. Это правда.
Шеймус продолжал целиться в лоб Вольты:
— Безжалостный сукин сын. Ты знаешь, что скоро умрешь, и даже это тебя не останавливает, ты готов осквернить все, что мне осталось от нее, — память о ней.
— У меня есть доказательства, — сказал Вольта.
— Застрели этого подонка! — взвизгнула рука. — Сейчас же. Не слушай его. Не слушай. Не слушай.
Вольта продолжал спокойно и отчетливо:
— Эннели позвонила мне в день похищения час спустя после того, как ушла от тебя. Она звонила по так называемой золотой линии, а все разговоры по золотой линии автоматически записываются. Запись находится здесь, в комнате, в стенном углублении позади зеркала, находящегося справа от тебя. Магнитофон позади меня, на столе.
Он сделал паузу, затем добавил:
— Если ты готов услышать правду. Если у тебя хватит духу жить с ней, подобно мне, долгие годы.
— Хорошо, — твердо сказал Шеймус, не обращая внимания на монотонное жужжание руки, — я послушаю эту фальшивку.
— Ты сделал разумный выбор, и я поздравляю тебя с ним. Единственное твое спасение, Шеймус, — принять правду.
— Да, — выплюнул Шеймус, — я послушаю твою фальшивку, но если я пойму, что ты врешь, тебе конец. Я буду убивать тебя медленно, я зажму тебя в тиски — я еще подумаю, с чего начать… Так где запись?
— В отверстии в стене за зеркалом. Отодвинь зеркало и нажми на гвоздь: три длинных, четыре коротких. Стена откроется. Запись помечена как AGAFE. Я могу достать ее сам.
— Медленно, — пробормотал Шеймус, слегка махнув пистолетом в сторону зеркала.
Глубоко дыша, Вольта открыл углубление. Шеймус следил за ним с расстояния в десять футов, изуродованная рука по-прежнему реяла возле его уха, но молча, точно тоже наблюдая. Когда дверца в стене открылась, Шеймус приказал:
— Теперь отойди вправо на десять футов вдоль стены и встань к ней лицом. Если двинешься — умрешь.
Вольта спокойно выпрямился там, где стоял, и вытянул руки над головой, прислонившись к стене.
Вольта слышал, как Шеймус водит дулом пистолета по сложенным в коробки и стопки кассетам, ища нужный код. Когда он нашел его, наступила тишина.
— Я могу вставить ее в магнитофон, — предложил Вольта. Его угнетало беспомощное стояние у стены.
— Не двигайся, — предупредил Шеймус. — Даже не вздрагивай.
— Не делай этого, сраный сентиментальный ублюдок, безвольный слюнявый неудачник. Желторотый, мягкотелый плакса, настроивший гнилых воздушных замков. Дай мне пистолет. Я приму решение сама. Я прикончу его.
Шеймус переложил пистолет в изуродованную руку и нажал кнопку магнитофона. Он отошел на десять футов от Вольты, стоявшего лицом к стене в нескольких дюймах от открытой дверцы.
Телефон на кассете прозвонил семь раз, прежде чем Вольта ответил: «Да?»
ЭННЕЛИ: Сегодня вечером женщина попытается подбросить бомбу на аллее между складами Ливермор на Лас-Постас Авеню. Ее необходимо остановить. С ней будет ребенок, он не должен пострадать. Если ее арестуют, о нем надо будет позаботиться. Никто…
ВОЛЬТА (прерывая): Эннели, я не могу делать вид, что это анонимный звонок.
ЭННЕЛИ: Тогда поклянитесь мне всем, что для вас свято, что вы никогда не скажете никому, кто это сделал. Никогда. Даже под страхом смерти.
ВОЛЬТА: Эннели, я восхищен твоим поступком, несмотря на то, что теперь уже поздно говорить о безопасности; я восхищен твоей любовью и тем, как ты рискуешь собой, чтобы сохранить ее. Но в его глазах твой поступок все равно будет предательством. Этого можно было бы избежать, если бы ты позвонила мне сразу, как только он вернулся. Я постараюсь сохранить твои слова в тайне, насколько это возможно, но я не готов умереть за нее.
ЭННЕЛИ: Я согласна. Но не дайте мне подбросить бомбу.
ВОЛЬТА: Очевидно, это отвлекающий маневр. Ливермор? Плутоний?
ЭННЕЛИ: Просто помешайте мне. А если что-то случится, позаботьтесь о Дэниеле.
ВОЛЬТА: Я постараюсь. Это все, что я могу сделать.
ЭННЕЛИ: Сделайте.
Щелкнула кнопка.
Вольта стоял лицом к стене и не видел реакции Шеймуса, поэтому сказал то, что почувствовал:
— Мне жаль, что тебе пришлось услышать это, Шеймус. Я понимаю, как это мучительно.
— Мучительно? — дико расхохотался Шеймус. — Эта трусливая, жестокая, дешевая фальшивка? Как зовут вашего легендарного имитатора, Жан Блёр? Даже глухой услышал бы, что запись смонтирована. Это и близко не похоже на ее голос. Я помню ее голос. Я помню ее кожу, помню ее смех. Это — доказательство? Это дерьмо! Это — правда? Вольта, повернись, я покажу тебе, что такое правда!
Вольта повернулся к Шеймусу лицом. Увидев пистолет в изуродованной руке Шеймуса, Вольта понял, что это конец.
— Ты хочешь правды, — завопил Шеймус, — только правды и ничего, кроме правды?
Он схватил зеркало, висевшее на стене и ткнул его в лицо Вольте:
— Вот! Вот она, правда! Загляни в него. Загляни в себя. Посмотри, кто ты есть!
Вольта встретился с собой на поверхности зеркала. Взглянул себе в глаза. Выхода не было. Он поднял голову и посмотрел на Шеймуса:
— Я знаю, кто я, — сказал Вольта.
Пуля попала в левый глаз и прошла сквозь затылок. Вольта пошатнулся, шагнул вперед, сделал последний вдох и ударил кулаком по зеркалу, за которым укрылся Шеймус, разбив стекло вдребезги. Острый осколок разрезал сонную артерию дюймом ниже левого уха Шеймуса, второй, попав по запястью изуродованной руки, отсек ее почти полностью.
Вольта попытался удержаться на ногах, выйти на воздух и умереть там, под луной и звездами, но Шеймус — воющий, ослепленный осколками — оттолкнул его. Вольта упал на стол, сбросив на пол аквариум с золотой рыбкой.
Шеймус, прижимая к себе окровавленную руку, другой рукой держась за шею, дошел, держась за стену, до двери, нащупал ручку и вывалился наружу.
Вольта остался лежать возле стола ничком, с выброшенными вперед руками, к которым подтекала лужица крови.
Золотая рыбка билась на дубовом паркете, пытаясь снова оказаться в родной стихии — в озере, в извилистой реке. Отчаянным скачком она достигла лужицы крови, забилась в ней, пытаясь плыть — как бьется в верховьях лосось, чтобы принести потомство — подняла волны на разливающейся все шире поверхности и, в последний раз блеснув золотистой спинкой, затихла на усыпанном звездами, украшенном лунами рукаве магической мантии.
Все еще без одежды, в одном только шелковом одеяле, Дженни заглянула внутрь Алмаза. Она не видела, как Дэниел исчез в нем — просто слегка задремала и вдруг осознала, что его нет рядом. Она знала, что он ушел именно туда, и не сожалела, что помогла ему уйти. Любовники воображаемые, любовники реальные, такие как Дальнеплаун, даже безумная любовь Клайда — суть одно и то же. Любовь — то, что ты сам создаешь, и то, что обретаешь после. Брошенная под венцом. Овдовевшая во время брачной ночи. Дженни заглянула в ровный, без центра и источника, свет Алмаза и решила, что подождет Дэниела до рассвета. Если он предпочтет исчезнуть, нежели остаться с сумасшедшей женщиной и воображаемой дочерью — что ж, удачи. Все равно эта любовь была настоящей. Но всякий, кто когда-либо целовал ее шрам, оставался свободен — равно как и она.
Когда Алмаза коснулся первый луч света, Дженни аккуратно опустила его в мешочек, завернулась в одеяло и пошла к «поршу». Она решила положиться на сказанное Дэниелом: могила Джима Бриджера находится в Сент-Луисе. Отлично. Она испытает на себе средство Дальнеплауна, отправится в Сент-Луис, влюбится в обворожительного и преданного Ди-джея — хорошо бы он оказался настоящим — а потом, если Дэниел не появится, избавится от Алмаза. Дженни просмотрела на Алмаз целую ночь и поняла, что он ей не нравится. Слишком безупречный. Безжизненный. Дженни подумалось, что Алмаз — тоже ненастоящий, очередная иллюзия, зеркало, за которым можно спрятаться.
Открыв дверь машины, Дженни почувствовала то, что немедленно подтвердили ее глаза: Мия исчезла. «Сукин сын, — воскликнула Дженни, — чтоб ты сгорел, чтоб пропал, чтоб ты сгинул!» Куда бы Дэниел, дьявол его разбери, ни делся, Мию он забрал с собой.
Когда ярость поулеглась, Дженни подумала, что, вероятно, Мия последовала за Дэниелом добровольно — или же стала его проводником. Мия, будучи в трансе, могла сама представить Дэниела. Могла уговорить его взять Алмаз. Могла оставить мать теряться в догадках и ускользнуть в другую жизнь. Ее собственная воображаемая дочь сбежала с ее выдуманным любовником!
Дженни расхохоталась и пожелала им удачи и счастливой дороги.
После того, как Вольта не ответил на третий звонок быстрого доступа, Улыбчивый Джек вылетел на побережье. Он мог бы попросить кого-то из членов Альянса, находящихся ближе к Лорел Крик, выяснить, что с Вольтой, но чувствовал, что должен сделать это сам. Вольта всегда отвечал на срочные звонки. Если его больше нет, Джек становился наследником и хранителем его тайн.
Едва выйдя из взятого в аренду «форда» в долину Лорел Крик, Джек уловил сквозь аромат цветущих слив и яблонь запах разложения, идущий от открытой двери дома. Джек приостановился, собираясь с духом, подготавливая себя к тому, что придется увидеть и сделать дальше.
Несмотря на следы крови на крыльце, первым делом Джек пошел в дом. Он ожидал самого худшего, но тем не менее вид Вольты, лежащего на полу в застывшей луже крови, с дырой в черепе, окруженной стаей мух, потряс его. Первым его порывом было поднять Вольту из кровавого болота, положить так, как это достойно его памяти. Но он оставил его лежать и стал методично осматривать комнату: открытую дверцу в стене, разбитое зеркало, подкассетник рядом с магнитофоном. Кровавый след, ведущий к двери и за нее.
Джек хотел было послушать кассету, но вместо этого пошел по кровавому следу на крыльцо, через двор, к реке. Джек готов был поставить свой сделанный на заказ «кенворт» против обрывка туалетной бумаги, что через четверть мили найдет труп Шеймуса Мэллоя — и выиграл бы уже спустя сотню ярдов. Скорчившись у подножия великолепного, шумящего ветвями Дугласа, Шеймус прижимал разрезанное запястье к ране на шее, точно в надежде, что кровь не покинет тело, а станет переливаться из раны в рану. Джек втащил его тело на вершину холма и оставил под деревьями.
Джек прослушал кассету трижды и стер ее, потом повернулся к телу Вольты. По мнению Джека, раз уж Вольта взялся помочь Эннели предотвратить похищение, он выбрал правильную тактику, согласившись хранить ее секрет, но отказавшись принять смерть во имя предательства, какой бы возвышенной ни была его причина. И он следовал своей линии, он оставался верен себе и чести, даже когда это стало опасным, даже под угрозой смерти. Оставаясь верным себе, он сказал Шеймусу правду. За это Вольта и умер. Против невыносимой правды нет средств.
Джек перенес тело Вольты в кухню и накрыл простыней. Потом пошел в амбар звонить.
Первой он позвонил Долли Варден. Он хотел, чтобы она немедленно приехала и помогла собрать Вольту в последний путь. Он сделал еще несколько звонков, потом взял заступ и пошел копать яму для Шеймуса.
Долли, утомленная ночным перелетом из Портленда, приехала на рассвете. Они вместе разрезали затвердевшее от крови платье и в тишине начали обмывать тело, после чего Долли проронила:
— Черт возьми. Это что, взаправду?
Джек не понял:
— Что именно?
— Вот это, — Долли приподняла руку Вольты, указав на его запястье. — Или я совсем выжила из ума, или к его запястью приклеена золотая рыбка.
Джек пригляделся.
— И впрямь рыбка. Малек. Не думаю, что приклеена — просто как-то держится, может, на крови, а может, чешуя была липкой.
Долли взглянула на Джека:
— Так что, отскрести ее — или пусть останется?
— Оставь. Вольта всегда говорил: «Доверяй тому, что имеешь».
После того, как они обмыли тело Вольты, Джек осторожно поднял его на руки и, сопровождаемый Долли, отнес в заросшую ольхой низину, туда, где приток Лорел Крик начинал резко впадать в реку. Они уложили его навзничь на росчисти, скрестив руки на груди — так, как сам он просил много лет назад.
Джек с Долли пошли вдоль реки и остановились у глубокой чистой заводи. Они сбросили одежду и, набрав в легкие воздуха, с наслаждением бросились в холодную воду.
ВТОРОЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН
какое-то мая
Меня зовут Дженнифер Рейн.
Это конец, и я узнаю его, хотя пока не осознала. Сегодня вечером я уехала из Сент-Луиса куда глаза глядят. Последние две недели я провела на могиле Джима Бриджера, пытаясь утешиться надеждами, иллюзиями, мечтами, фантазиями и остатками наркотиков, которые привезла из Рено. Хорошо, что они наконец закончились.
Я не встретила Ди-Джея. Дэниел не возвращался. Я больше не могу представить Мию.
Может, Дэниел и есть Ди-Джей. Я помню, как он целовал мой шрам. Я знаю: то, что скользнуло тогда между нами — были истинные мы. Вальс под июльским дождем, и кругом сплошные звезды. Я знаю, что придумала Мию, но Дэниел был настоящим, достаточно настоящим, чтобы придумать меня.
Алмаз все это время был со мной. Я знаю, что Дэниел был — и есть — настоящий, а алмаз — нет. Я никогда в него не смотрела. Я просто забрала его прямо в свертке и заботилась о нем, потому что все на свете требует заботы. Алмаз становился все легче, но не уменьшался, только горел ярче и ярче, и я боялась, что если он останется у меня, то изойдет светом, растает, и Дэниел никогда не найдет дороги назад.
Странно. Алмаз ненастоящий, но это все, что от нас осталось. Сегодня на закате я приехала с ним на мост Миссисипи. Я жена Дэниела. Я должна сдержать свой обет.
Я вынула Алмаз из сумки и вгляделась в него изо всех сил. Мне нужен был знак, мне надо было увидеть в этом шарике хоть что-то, что осталось бы со мной. Я ничего не увидела и не почувствовала.
Я раскрыла ладони и отпустила его. Я думала, что он коснется воды и утонет без всплеска, как дыхание, растворившееся в воздухе.
Алмаз ворвался в реку, словно комета, в ответ выплеснулось пол-Миссисипи, и брызги стали золотыми от заходящего солнца.
Ничего я не знаю. Наверное, это означает, что я здорова. Но я снова схожу с ума.
notes
Назад: ВОДА
Дальше: Примечания
