Трость соскользнула вниз с руки Рэмпола, ударилась наконечником об пол. Он оперся на нее и сказал: «Доктор…», но обнаружил, что не узнает свой голос.

Девушка засмеялась, приложив руки к лицу.

– Мы подумали… – сглотнув, начал Рэмпол.

– Вы подумали, что я убийца или призрак. Я опасался того, что вы заметите пламя моей свечи в коттедже и придете сюда разбираться, но не смог закрыть окно. Послушайте, девочка моя, вам лучше присесть. Я восхищен тем, что вы здесь. Что касается меня…

Он достал из кармана крупнокалиберный револьвер старого образца и прокрутил его на указательном пальце. После такого жеста он опять замотал головой.

– Все потому, дети мои, что я абсолютно уверен: мы противостоим очень опасному человеку. Садитесь сюда.

– Но что вы все-таки здесь делаете, сэр? – спросил Рэмпол.

Доктор Фелл положил оружие на стол перед свечой. Он указал на стопку старых манускриптов и пачку писем такой же давности. Большим платком он вытер ладони от пыли.

– Теперь, когда вы здесь, – глухо сказал он, – мы должны в этом покопаться. Вы, Рэмпол, сядьте на краю кровати. Здесь полно далеко не радостных вещей. Прямо здесь, на столе. Вы, моя дорогая, – сказал он затем Дороти, – будете сидеть в этом кресле: все остальные кишат пауками. Энтони, конечно, вел счета, – продолжал он. – И мне все время казалось, что я смогу раздобыть их, если хорошенько пороюсь… Вопрос заключается в том, что Энтони скрывал от семьи. Должен вам сказать, что мы, по всей видимости, стоим на пороге очень старой истории о том, где спрятаны сокровища.

Дороти в дождевике сидела очень спокойно, но тут она повернулась и искоса посмотрела на Рэмпола. Затем произнесла:

– Я знала это. Я ведь уже говорила. А после того, как я нашла те стихи…

– Ах, стихи! – хмыкнул доктор Фелл. – Я хотел бы на них взглянуть. Мой молодой друг сказал мне о них. Но все, что вам следует делать сейчас, это читать дневники Энтони и искать в них подсказки и намеки. Он ненавидел свою семью; они пострадали из-за того, что смеялись над его стихами. Поэтому он и решил использовать эти стихи для издевательств над ними. Я, конечно, не самый лучший бухгалтер, но, исходя из этого, я могу сказать, – он побарабанил пальцами по стопке бумаг, – что он оставил в наследство лишь малую часть того, что у него было. Он, конечно, не мог сделать их нищими: самая большая ценность здесь – это земли, которые и так находились у них в безвременном пользовании. Но мне все кажется, что основную сумму он спрятал так, чтобы до нее нельзя было добраться. Золото? Кухонная утварь? Драгоценности? Я не знаю. Помните ту запись в его дневнике: «Вещи, которые стоит купить для того, чтобы их одурачить»? Это сказано о его родственниках, а потом он добавляет: «Но вся красота в надежном месте!» Или, если вы не забыли, его девиз: «Все свое ношу с собой» – Omnia mea mecum porto.

– И поэтому он оставил подсказки в стихах? – спросил Рэмпол. – Или попросту сказал, где все это спрятано?

Доктор Фелл откинул полы сюртука и достал принадлежности для курения. Смотав ленту, он нацепил пенсне.

– Здесь есть другие подсказки, – сказал он задумчиво.

– В дневнике?

– Частично. К примеру, почему у Энтони были такие крепкие руки? Когда он поступил на должность надзирателя, то был тщедушным, а затем его плечи и руки стали гораздо сильнее. Мы знаем, что… Что?

– Нет-нет, ничего.

Доктор кивнул косматой головой.

– Кроме того, вы видели те глубокие отверстия в балконных перилах? А? Они глубиной примерно с человеческий палец, – добавил доктор, непроизвольно поднимая и осматривая собственный палец.

– Вы имеете в виду какой-то тайный механизм? – спросил Рэмпол.

– И опять, – сказал доктор, – опять-таки – и это очень важно, – почему он среди других хранил ключ от балконной двери? Почему именно от этой двери? Если он оставил нужные инструкции в сейфе, то всем его наследникам для того, чтобы до них добраться, понадобится три ключа: ключ от двери в эту комнату, ключ от сейфа и ключ от коробки в сейфе. Зачем нужен был четвертый ключ?

– Все просто, потому что в этих инструкциях предлагалось проследовать на балкон, – сказал Рэмпол. – Это как раз то, о чем говорил сэр Бенджамин, когда упоминал о ловушке там… Послушайте, сэр! Если в те углубления прекрасно помещается палец, то не значит ли это, что если нажать…

– О, какой бред! – воскликнул доктор. – Я не хотел сказать, что отверстие приспособлено специально для пальца. Человеческий палец даже за тридцать лет не сможет пробурить такое отверстие. Но я вам скажу, что могло сделать это. Веревка.

Рэмпол вскочил со своего места и посмотрел на балконную дверь. Та была заперта, в пламени свечи у нее был зловещий вид.

– Почему, – повторил он громко, – почему все-таки у Энтони были такие сильные руки?

– О, если у вас есть еще вопросы, – громко сказал доктор, – то присядьте, пожалуйста. Почему участь всех так переплетается с колодцем? Все ведет прямо к колодцу. Сын Энтони, второй Старберт, бывший здесь надзирателем. Это он запутал нас. Он погиб, сломав шею, как и его отец, и продолжил тем самым традицию. Но мы должны разобраться в смерти самого Энтони и его сына, без оглядки на всякие традиции. Мы должны были отнестись к ней как отдельному случаю, но не сделали этого. Сын Энтони был надзирателем в тюрьме в те времена, когда свирепствовала холера, она забрала львиную долю жизней местных жителей. Они были просто обречены на то, чтобы сходить с ума и умирать в своих клетках от недостатка воздуха. Надзиратель, собственно, точно так же сошел с ума. Он тоже заболел и не мог переносить галлюцинаций, являвшихся ему. Вы помните, какой эффект произвел дневник его отца на каждого из нас? Тогда такой вопрос: какой эффект этот дневник может произвести на нервного человека, боящегося всякой нечисти, который еще и жил в таком месте, где холера унесла столько жизней? Как сказывается на мозге тот факт, что человек живет возле испарений болот, где гнили умершие от холеры и повешенные? Я не думаю, что Энтони настолько ненавидел сына, чтобы желать ему такой смерти: обезумев от бреда, тот просто пошел и выбросился с балкона. Вот что случилось со вторым надзирателем.

Доктор Фелл выдохнул так сильно, что едва не задул свечу, Рэмпол же от неожиданности чуть не подпрыгнул. На некоторое время в большой комнате воцарилась тишина: книги умершего, кресло умершего, а теперь еще и это сумасшествие, которое словно витало в воздухе. Оно было так же ужасно, как и лицо железной девы. Крыса пробежала по полу. Дороти Старберт положила руку Рэмполу на рукав. Можно было подумать, что она увидела призрака.

– А Энтони? – спросил Рэмпол с усилием.

Некоторое время доктор сидел в такой позе, что вся его шевелюра свесилась вниз.

– Вероятно, понадобилось много времени, – сказал он, – чтобы сделать те глубокие отверстия в камне, а ведь он работал один и в ночное время, никто не мог видеть его. Конечно, не было никакой стражи по эту сторону тюрьмы, и он мог уходить незамеченным… Но все же я считаю, что у него наверняка был сообщник, хотя бы первые несколько лет, пока он не стал сильным. Такая сила пришла к нему постепенно, благодаря его терпению, но сообщник ему нужен был хотя бы затем, чтобы поднимать и опускать его… Наверное, он потом разделался с ним.

– Подождите, пожалуйста! – вмешался Рэмпол, стукнув по столу. – Вы сказали, что отверстия могла проделать бечевка, на что Энтони потратил годы…

– Он был обвязан ею, так он опускался и поднимался.

– В колодец, – медленно добавил Рэмпол.

У него возникло короткое видение: странная черная фигура в черном, раскачивающаяся на веревке под звездным небом. Лампы зажигались в тюрьме, звезды меркли. Пробивая себе путь к колодцу, Энтони висел ночью на той веревке, на которой днем болтались повешенные.

– Да. Где-то внизу, черт знает где, в этом глубоком колодце он провел годы, выдалбливая нишу для своих сокровищ. А возможно, что и каждую ночь он повисал, чтобы посмотреть, все ли в порядке с его скарбом. Смрад из колодца постепенно разлагал его рассудок, что произошло позже и с его сыном, но гораздо быстрее, ведь отец был более крепким. Он мог увидеть покойников, карабкающихся из колодца и стучащих в балконную дверь. Он мог слышать, как они перешептываются ночью, потому как он украсил их кости своим богатством. Много раз он видел крыс, которые пировали в колодце. А когда он увидел крысу на своей кровати, то поверил, что покойники придут и за ним и заберут с собой.

Сырой плащ Рэмпола стал вызывать у него отвращение. В комнате прямо-таки чувствовалось присутствие Энтони.

Дороти произнесла отчетливо, по ней нельзя было сказать, что ей страшно:

– И это продолжалось, пока…?

– Пока он не забыл об осторожности, – ответил доктор Фелл.

Дождь, который уже почти прекратился, вдруг начал лить с новой силой. Он барабанил по листве плюща за окном, поливал пол, танцевал вокруг тюрьмы, словно собирался все смыть отсюда.

– А вообще-то, – подвел итог доктор, вдруг взглянув на балконную дверь, – вообще-то нельзя сказать, что он не был осторожен. Может быть, кто-то узнал о его вылазках и, не разобравшись, просто перерезал веревку. Так или иначе, либо веревку кто-то перерезал, либо развязался узел. То была дикая ночь: сильнейший ветер и ливень. Веревка, естественно, тоже упала вслед за ним. Она была закреплена с края, на внутренней стенке колодца, и упала туда же, в колодец. Никто не потрудился все исследовать там, ниже, потому что идея с веревкой никому и в голову не пришла. Но сам Энтони не упал в колодец.

Рэмпол подумал, что веревку действительно могли перерезать. Это гораздо более вероятно, чем то, что развязался узел. Наверное, в комнате надзирателя горела лампа, человек, у которого был нож, смотрел через перила, как спускается Энтони, перерезал веревку, и тот упал прямо на край колодца с острыми пиками. В воображении Рэмпола это представилось настолько ярко, словно на рисунке Крукшенка: белые выпученные глаза, раскинувшиеся в разные стороны руки, темный силуэт убийцы.

Крик, который нельзя было услышать из-за ветра и дождя, затем грохот падения, а потом погас свет. Это все уже мертво, как эти книги на полках. Эйнсворт мог бы себе вообразить такое, так как жил в те времена.

Как будто издалека, он услышал, что доктор Фелл сказал:

– Вот, мисс Старберт. Это ваше проклятие. То, что все это время вас беспокоило. Не личность впечатляет, не так ли?

Она молча стояла, а затем стала ходить по комнате, руки она спрятала в карманы, почти так, как тогда, при первой встрече. Остановившись возле доктора Фелла, она достала из кармана сложенный листок. Стихи.

– В таком случае, – сказала она, – как насчет этого?

– Криптограмма, без сомнения. Она должна указать нам точное место… Но, как мне кажется, опытному вору не нужны подобные листы, ему даже не обязательно знать об их существовании, чтобы догадаться: что-то спрятано в колодце. Он мог бы пользоваться только теми доказательствами, которыми пользовался я. Всего этого достаточно.

Пламя свечи стало более тусклым, но вдруг новая вспышка озарила комнату. Дороти подошла к тому месту перед окном, где дождь уже образовывал лужи, и уставилась на ветви.

– Мне кажется, я поняла, что случилось с моим отцом, – сказала она. – Он был мокрым, совершенно промокшим, когда его нашли.

– Вы имеете в виду, – сказал Рэмпол, – что он обнаружил вора за работой?

– Ну, а есть еще какое-либо объяснение? – прорычал доктор Фелл, делая отчаянные усилия, чтобы раскурить трубку, но вскоре положил ее на стол. – Он был в седле, понимаете? Увидел веревку, свисавшую в колодец. Можно предположить, что убийца не заметил его, поэтому Тимоти спустился в колодец. Ну и… – Сейчас он выглядел злым.

– Там должно быть какое-то подобие комнаты, тайное место, – добавил Рэмпол. – А убийца не знал, что оно есть, пока там не оказался.

– Уфф. Хорошо. Еще один вывод, пусть так. Простите, мисс Старберт, но ваш отец не упал. Его избили, хладнокровно и яростно, а затем бросили умирать в кустах.

Девушка обернулась.

– Герберт? – произнесла она.

Доктор Фелл большим пальцем рисовал узоры на пыльном столе. Он пробормотал:

– Я не думаю, что это сделал дилетант. Все выполнено чрезвычайно профессионально. Этого не может быть, но произошло несмотря на то, что все говорили иначе. А если все-таки это был не профессионал, значит, на кон было поставлено слишком много.

Рэмпол все никак не мог понять, к чему он, собственно, клонит.

– Я говорил, – продолжал доктор, – о визите в Лондон.

С видимым усилием, с помощью тросточек он поднялся на ноги. Выглядел он сердитым и злым, когда осматривал комнату поверх стекол своего пенсне. Затем он приставил одну трость к стене, как школьный учитель.

– Ваш секрет раскрыт, – проговорил он. – Вам не стоит больше бояться.

– Разве что убийцы, – сказал Рэмпол.

– Да, мисс Старберт, ваш отец держал это здесь. Ваш отец оставил в сейфе записи, как я уже говорил вам на второй день. Убийца же думает, что он в безопасности. Он ждал почти три года, чтобы вернуть себе эти проклятые бумаги. Но он не в безопасности.

– Вы знаете, кто это?

– Пойдемте, – сказал доктор. – Нам пора домой. Я хочу выпить чашку чая или, что еще лучше, бутылочку пива. И моя жена должна вот-вот вернуться от мистера Пейна…

– Послушайте, сэр, – сказал Рэмпол. – Вы знаете, кто убийца?

Доктор Фелл задумался.

– До сих пор льет такой сильный дождь, – ответил он задумчиво, как будто играл в шахматы. – Вы видите, сколько воды натекло под окном?

– Да, конечно, но…

– Заметили ли вы, – он проверил, закрыта ли дверь на балкон, – что здесь вода не собралась?

– Да, конечно.

– Но если дверь была бы открыта, то тут скопилось бы гораздо больше воды, чем там, под окном, не так ли?

Рэмполу уже стало казаться, что доктор запросто мог быть фокусником. Лексикограф смотрел сквозь пенсне, и вновь создавалось впечатление, что его глаза немного косят. Он покручивал кончики усов. Рэмпол решил поймать жар-птицу за хвост и не упустить ее.

– Несомненно, сэр, – согласился он.

– Тогда, – триумфально произнес его собеседник, – почему мы не увидели этих луж?

– О боже! – воскликнул Рэмпол.

– Это словно колдовство или фокусы, – говорил доктор, помахивая тростью. – Что Теннисон сказал о «Сорделло» Браунинга?

– Я не знаю, сэр.

– Он сказал, что ты можешь понять в поэме только первую и последнюю строчки, но и там, и там кроется ложь. Это может стать ключом к нашему делу. Пойдемте, дети, выпьем немного чаю.

По-видимому, в этом месте, которое когда-то было царством пыток и виселиц, и сейчас оставалось что-то зловещее. Рэмпол не ощущал этого сейчас, когда вновь ступил на дорогу, освещая себе путь фонарем.

Вернувшись в теплый и хорошо освещенный дом доктора Фелла, они обнаружили там сэра Бенджамина, который степенно дожидался их в кабинете.