«Следствие пришло к заключению, что смерть наступила в результате…» – эта официальная терминология навязчиво засела в голове Рэмпола, отражаясь раздражающим рефреном. В заключении говорилось, что Герберт Старберт убил своего брата Мартина, сбросив его с балкона комнаты надзирателя. При вскрытии была обнаружена кровь в ноздрях и во рту, а также ушиб основания черепа, не соответствующий положению тела после падения; все это, как считает доктор Маркли, указывает на то, что Мартину вначале был нанесен тяжелый удар еще до того, как тело сбросили с балкона. Перелом шеи и правого бедра Мартина, а также другие повреждения были бесстрастно описаны в комнате для дознаний со спертым воздухом.

Все было кончено. В лондонской прессе четтерхэмское убийство обсуждалось меньше девяти дней. Поначалу его описали в ярких красках: картинки, версии, новые тревожные доводы, а после реклама все-таки взяла верх. Осталась только охота на Герберта, но тот все никак не находился. Загадочная фигура на зеленом мотоцикле пересекла Англию и растворилась в дымке. Он, конечно, был замечен в дюжине мест, но всякий раз оказывалось, что это не он. Предполагалось, что Герберт направился в Линкольн, чтобы пересесть на поезд. Но он уехал так далеко, что ни отследить его передвижение, ни хотя бы найти его зеленый мотоцикл так и не удалось. Скотланд-Ярд начал расследование так тихо, словно сам был беглецом. Из мрачного здания на Вестминстер Прайор не доносилось ни одного слова.

Через неделю после начала расследования Четтерхэм вновь погрузился в повседневную дрему. Весь день шел дождь, накрывая собой долины, гулко опускаясь на листву и потрескивая в дымоходах от огня. Издавна английский дождь придает реалистичности и демонизма иллюстрациям к большим книгам с черными буквами и гравюрам на стенах.

В кабинете доктора Фелла Рэмпол сидел перед решеткой камина, который топился углем. Несмотря на треск огня, в коттедже под тисами было совершенно тихо. Доктор и миссис Фелл уехали в Четтерхэм до полудня; их гость, сидя в кресле перед камином, не нуждался в лампах. Ему были видны потоки дождя за серым окном, в которых отражалось и пламя камина.

Он смотрел на решетчатый изгиб камина в черном сиянии пламени, но лицо Дороти Старберт на дознании все время стояло перед ним. Ходило множество разных слухов. Стулья громко скрипели на покрытом песком полу, гулкие голоса раздавались в комнате для дознаний, доносившись, словно из кувшина. Когда все закончилось, она отправилась домой на старом автомобиле Пейна с опущенными боковыми шторками. Рэмпол видел, как из-под колес поднялся столб пыли, видел и любопытные лица людей, высунувшихся из окон и сопровождавших их взглядом. Слухи, словно разносимые злобным почтальоном, доходили до каждой двери. «Проклятые глупцы», – подумал он, но тут же почувствовал жалость к себе.

Шелест дождя стал еще более отчетливым, несколько капель зашипело в огне. Он разложил бумагу у себя на коленях и уставился в ее содержимое. Это были те глупые стихи, которые он переписал у Дороти. Он говорил о них доктору Феллу, но старый лексикограф так до сих пор и не взглянул на них. Соблюдая приличия, ввиду всей этой кутерьмы и похорон, они решили отложить на время разгадку смысла стихотворения. Но к нынешнему времени Мартин Старберт уже был погребен под дождем… Рэмпола пробил озноб. Всякие банальности лезли в голову. Все они теперь были ужасной реальностью. И еще эти слова…

«Предадим его тело земле», – эти мощные и спокойные слова были произнесены под чистым небом. Вновь в его памяти земля падала на крышку гроба, вызывая ассоциацию с сеятелем, разбрасывающим зерно. Он видел промокшие ивы, отражающиеся на сером горизонте, слышал молебен – службу по усопшему, – который ему почему-то напомнил знакомую еще с детства песню «Старое доброе время», ее часто пели в сумерках.

Что это было? Он словно слышал звуки из далекого детства, но вдруг понял, что этот шум реален. Кто-то стучал во входную дверь.

Он встал, схватил со стола лампу и осветил ею себе путь до самого холла. Капли дождя упали ему на лицо. Когда он открыл дверь, он поднял лампу выше.

– Я пришла повидать миссис Фелл, – произнес женский голос. – Думала, она угостит меня чаем.

Дороти серьезно посмотрела на него из-под шляпки. В свете лампы она казалась гораздо ближе. Девушка говорила извиняющимся тоном, при этом глядя пустым взглядом куда-то вглубь холла.

– Они уехали, – сказал он. – Но, прошу вас, все равно входите. Я… я не знаю, смогу ли приготовить тот чай, который вы любите…

– Я сама могу, – ответила она ему.

Скованность исчезла. Она улыбнулась. Повесив промокшую шляпу и пальто в холле, девушка поспешила на кухню и совершенно непринужденно занялась приготовлением чая. Он же пытался хоть как-то изобразить занятость. Теду казалось, что у него никогда не было такого ощущения вины, как сейчас, когда он стоял посреди кухни в то время, пока она готовила чай. Это можно было сравнить только с тем, как пассажир автомобиля наблюдает за водителем, меняющим покрышку. Как только ты пытаешься куда-либо отойти, что-либо сделать, то сразу наталкиваешься на него, а когда передаешь домкрат, то чувствуешь себя исчадием ада. Они почти не говорили, хотя Дороти сделала несколько смелых замечаний насчет чайной утвари.

Она постелила скатерть на маленький стол перед камином в кабинете доктора. Занавески были задернуты, очаг наполнен углем. Нахмурившись, она намазывала масло на тосты, желтый свет лампы отбрасывал тень на ее глаза. Горячие кексы, мармелад и крепкий чай; шуршание ножа о тосты и теплый сладковатый запах корицы по всему помещению…

Вдруг она подняла глаза.

– Вы будете пить чай? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Скажите мне, что случилось?

Нож со звоном опустился на тарелку. Она ответила, глядя куда-то в сторону:

– Ничего не случилось. Мне просто захотелось выйти из дома.

– Вы ешьте что-нибудь, я не голоден.

– Ой, а я ведь тоже не голодна, – сказала она. – Здесь так хорошо: дождь и огонь…

Она потянулась, как кошка, и уставилась на угол камина. Между ними продолжали дымиться чайные чашечки. Она сидела в старом кресле, обитом алой тканью. Впереди, перед камином, лежали те самые листы с переписанными стихами. Она кивнула на них.

– Вы говорили мистеру Феллу о них?

– Да, упоминал. Но я пока не рассказал ему о вашей идее, что в них кое-что кроется…

Тед осознал, что не понимает, о чем они говорят. Что-то словно ударило его в грудь и заставило подняться на ноги. Его ноги казались невесомыми и подкашивались, он услышал, как громко засвистел чайник. Он видел только ее глаза, яркие и призывные. Он обошел камин и приблизился к креслу. Некоторое время девушка смотрела на огонь, а затем повернулась к нему.

Рэмпол тоже глядел на огонь, от которого даже было горячо глазам. Тед по-прежнему слышал свист чайника и дробь дождя. Некоторое время после того, как он перестал целовать Дороти, она продолжала сидеть рядом без движения. Ее глаза были закрыты. Он перестал думать о том, что его могут отвергнуть, поднялся и почувствовал, что его сердце, бешено до этого колотившееся, теперь замедлилось. Он чувствовал себя комфортно, словно под одеялом. Он ликовал и в то же время чувствовал себя глупым. Обернувшись, он посмотрел на нее. Она же широко раскрытыми глазами с отсутствующим выражением лица осматривала потолок.

Собственный голос казался ему каким-то гулким.

– Я… Мне бы стоило…

Теперь Дороти взглянула на него. У него появилось впечатление, что он находится на дне какой-то ямы и смотрит вверх. Очень медленно ее рука обвила его шею, ее лицо вновь оказалось рядом. Они были так близко, что могли слышать сердцебиение друг друга. Чайник перестал свистеть, теперь слышался лишь бессвязный шепот, как в пелене тумана. Внезапно она отстранилась от него, поднялась и стала расхаживать по комнате. В свете лампы ее щеки раскраснелись, она остановилась перед ним.

– Я знаю, – сказала она грубым голосом, задыхаясь, – я маленькое бездушное существо. Я именно такая, вот и все. Так поступить с Мартином…

Он подскочил к ней и обнял ее за плечи.

– Не говорите так! Постарайтесь об этом не думать, – сказал он. – Все кончено, понимаете? Дороти, я люблю вас.

– А вы думаете, я вас не люблю? – сказала она. – Я никогда не смогу, никогда не буду любить кого-либо так, как я люблю вас. Я даже боюсь этого. Вы – первый, о ком я думаю, просыпаясь утром. Вы мне даже снились прошлой ночью. Вот как все далеко зашло. Но еще больше меня пугает то, что именно сейчас я думаю об этом…

Ее голос задрожал. Он прижал Дороти к себе, как будто пытался удержать от прыжка с обрыва.

– Мы с вами немного сумасшедшие, – продолжала она. – Я не буду говорить, как вы мне дороги. Я не буду признаваться. Мы просто оба немного вышли из равновесия из-за этой истории…

– Но все это не может долго продолжаться. Боже мой! Перестаньте об этом думать. Вы же знаете, что значат эти страхи. Ничего! Вы слышали, что говорил доктор Фелл?

– Я не могу этого объяснить. Я знаю, что буду делать. Я уеду. Я уеду прямо сейчас… вечером… завтра… И я забуду вас…

– Сможете ли вы забыть? Потому что, если сможете…

Он увидел в ее глазах слезы и выругал себя. Затем постарался говорить более спокойным голосом:

– Нет никакого смысла в том, чтобы пытаться забыть. Есть только одна вещь, которой нам стоит заняться. Надо в первую очередь разобраться со всем этим вздором: убийство, проклятие, глупость и прочее. Только тогда ваши мысли будут свободны. И тогда мы сможем уехать вместе, и…

– И вы захотите быть вместе со мной?

– Глупенькая!

– Ну, – сказала она жалобно после паузы, – я ведь просто спросила… Ой, черт побери, я как вспомню прочитанные мною за месяц книги и то, как представляла, что влюбляюсь в Уилфреда Денима, а сейчас прямо не знаю… Как они могут поднимать такой шум из ничего? Сейчас-то я думаю, какой была дурой! Могла что угодно вытворить. – Она помотала головой, а потом улыбнулась.

Ее лицо вновь приобрело озорное выражение. Она говорила шутливым тоном, но при этом словно касалась плоти ножом, а потом со страхом думала, что ранила человека до крови.

– Я надеюсь, что вы правы. Иначе, если вы ошибаетесь, мне придется умереть.

Рэмпол вначале уставился на нее, а затем пустился сравнивать себя и ее, давая ей понять, насколько он хуже нее. В этом он так преуспел, что уже в следующее мгновение не заметил, как вымазал руку маслом, но она только смеялась над его неудачей. Наконец они решили, что им стоит что-нибудь съесть. Она продолжала настаивать на том, что все это «как-то нелепо», а он же безрассудно защищал свои идеи.

– Выпейте уже этот проклятый чай! – сказал он. – Отрежьте себе кусочек дрянного лимона и не забудьте всыпать чертов сахар. Давайте, сделайте, как я прошу. Это странно, я сейчас с удовольствием кинул в вас этот тост, но все лишь потому, что я очень вас люблю. Мармелад? Он не сильно повлияет на ваш уровень интеллекта. Я рекомендую. Да, кстати…

– Пожалуйста, перестаньте! Доктор Фелл должен быть здесь с минуты на минуту. Перестаньте ерничать! И давайте откроем окно. Кажется, вы, американцы, любите находиться в душных помещениях. Пожалуйста!

Рэмпол прошел к окну мимо камина и раздвинул занавески; продолжая монолог, он все время подражал ее акценту. Дождь немного утих. Открыв окно, он высунул голову наружу и инстинктивно посмотрел на четтерхэмскую тюрьму. То, что открылось его взору, не шокировало и не удивило его, а скорее успокоило и обрадовало. Тед говорил спокойно, с удовольствием.

– В этот раз, – начал он, – я собираюсь найти его. Я точно его найду.

Тед кивал, пока говорил, потом обернулся к Дороти; на лице его застыло странное выражение. Он указал на комнату надзирателя, в которой снова зажегся свет.

Похоже, что это горела свеча: пламя было тусклым и мерцало во мраке. Девушка успела заметить свет и сразу схватила Теда за плечо.

– Что вы собираетесь делать?

– Я же говорил вам. Так хочет небо, – сказал Рэмпол бойко. – Я намерен выбить из него всю дурь.

– Ну вы же не собираетесь идти туда? Зачем же? Просто присматривайте за мной – это все, о чем я прошу. Я не могу отпустить вас. Нет, я серьезно. Вам туда нельзя!

Рэмпол засмеялся тем смехом, которым на сцене смеются актеры, играющие злодеев. Он взял со стола лампу и поспешил вперед, в холл, она же, порхая, следовала за ним.

– Я просила вас не делать этого!

– Просили, – ответил он, натягивая дождевик. – Просто помогите мне с одним рукавом, пожалуйста… Вот хорошо! Теперь все, что мне нужно, – сказал он, рассматривая вешалку, – это трость. Хорошая тяжелая трость… Вот, например, такая. «Вы вооружены, Лестрейд? Я вооружен». Отлично.

– В таком случае я тоже отправлюсь туда, – проговорила она осуждающе.

– Ладно, наденьте пальто. Я не знаю, сколько времени пробудет там этот маленький шутник. Я вот еще подумал, что неплохо бы взять с собой фонарь; доктор вчера оставил один, насколько я помню… Так.

– Дорогой! – залепетала она. – Я так надеялась, что ты позволишь мне пойти с тобой…

Намокшие и грязные, они пробирались через луг и низину. Дороти с трудом перелезла через забор из-за длинного дождевика. Когда Тед подсадил ее, то почувствовал на своей влажной шее ее поцелуй. Он был вне себя от счастья, но быстро собрался, вспомнив о человеке в комнате надзирателя. Сейчас было не до шуток. Это страшная и опасная работа. Он оглянулся в темноту.

– Послушай, – сказал он. – Серьезно, тебе лучше вернуться назад. Все это очень опасно, и у нас, возможно, не будет шанса.

Наступила тишина, он слышал, как дождь бьет по краям ее шляпки. Только мерцающий свет был виден, он едва освещал проходящие сквозь него потоки дождя. Когда она ответила, ее голос был тонким и холодным:

– Я это знаю так же хорошо, как и ты. Но я хочу все-таки разобраться. И ты должен взять меня хотя бы потому, что не знаешь, как добраться до комнаты надзирателя, а я могу показать тебе дорогу. Шах и мат, дорогой.

Она шла впереди него, взбираясь на холм и поднимая брызги. Он покорно следовал за ней, пригибая перед собой тростью разросшуюся траву.

Они оба шагали молча, девушка тяжело дышала. Но вот они добрались до ворот тюрьмы. В полной темноте невозможно было не думать о том, что ты находишься в обители пыток, и настроить себя на то, что ничего сверхъестественного в этом здании нет. Рэмпол нажал кнопку фонаря. Белый луч вспыхнул и проложил себе путь в зеленоватом туннеле. Немного поколебавшись, они двинулись дальше.

– Ты думаешь, что это тот самый человек, – шептала девушка, – который действительно…

– Тебе лучше вернуться, я настаиваю!

– Все такое ветхое, – сказала она тихим голосом. – Я трушу. Но еще больше я боюсь возвращаться назад. Возьми меня за руку – и я покажу тебе путь. Осторожно. Как ты думаешь, что он там делает? Он, должно быть, очень рисковый.

– Он может услышать, что мы подходим?

– О, конечно нет. Еще нет. Еще долго идти.

Звук их шагов был такой, словно они ступали по грязи. Рэмпол чуть не уронил фонарь. Маленькие глазки животных уставились на них, они, казалось, были повсюду, но тотчас скрывались, как только фонарь освещал самые отдаленные углы. Их облепили комары: где-то близко, похоже, есть вода, так как хор лягушек свидетельствовал именно об этом. Минуя ржавые ворота, они двинулись дальше по коридорам, спускаясь вниз, а потом вновь поднимаясь вверх. Когда луч от фонаря упал на скульптуру железной девы, что-то противно зашуршало в темноте…

Летучие мыши. Девушка пригнулась, а Рэмпол взмахнул палкой. Он не рассчитал, и трость ударилась о железную деву, отозвавшись многократным эхом под крышей. В ответ на эхо летучие мыши зашуршали крыльями. Рэмпол почувствовал, как дрожит ее рука в его руке.

– Мы вспугнули его, – зашептала она. – Мне страшно, мы наверняка вспугнули его… Нет-нет, только не бросай меня здесь! Я могу находиться только рядом с тобой. Если погаснет фонарь… Эта ужасная живность! Мне кажется, что они уже все в моих волосах…

Он успокоил ее, хотя слышал, как его собственное сердце тоже колотится. Если покойники, как гласят предания, бродят по этому каменному дому, то их лица, как он думал, должны напоминать это большое, лишенное выражения, покрытое паутиной лицо железной девы. Казалось, здесь, в комнате пыток, все еще ощущался запах пота заключенных. Он стиснул челюсти, словно у него в зубах была пуля, которую так давно, во времена Энтони, сжимали челюстями солдаты, чтобы притупить боль от ампутации.

Энтони…

Впереди показался свет. Этот крохотный отблеск по-видимому исходил с верхней части лестницы, ведущей из комнаты надзирателя. Похоже было, что кто-то держал свечу.

Рэмпол выключил фонарь. Он чувствовал, как трясет Дороти, поэтому двинулся вперед по левой стороне ступеней вдоль стены, а она шла за ним, держа его за руку. Он ясно осознавал, что не боится убийцы. Он с большим удовольствием взмахнул бы тяжелой тростью у его черепа. Но что же тогда заставляло дрожать его колени, из-за чего он ощущал тяжесть в желудке? Возможно, это тоже была какая-то разновидность страха.

На минуту он испугался, что Дороти в любой момент может закричать. И он может заорать, если свеча озарит фигуру, притаившуюся в тени, а на ней будет треугольная шляпа… Выше Тед услышал шаги. Очевидно, тот человек почувствовал, что они приближаются, осознал свою ошибку и уже собирался исчезнуть, потому как шаги раздавались на выходе из комнаты надзирателя.

Послышалось постукивание тростью…

Тишина.

Медленно, постепенно Рэмпол продвигался по лестнице. Из комнаты надзирателя струился тонкий луч света. Положив фонарь в карман, Тед взял в руки холодную и влажную ладонь Дороти. Его туфли шаркнули по полу, и тут же крысы тоже дали о себе знать. Он прошел дальше и притаился у края двери.

Горящая свеча стояла в подсвечнике на столе. За столом же совершенно неподвижно сидел доктор Фелл. Он подпер рукой подбородок, локтем оперся на колено. На стену свеча отбрасывала тень, странным образом напоминавшую статую Родена. А за изголовьем старой кровати Энтони огромная серая крыса смотрела на доктора Фелла хитрыми глазами.

– Входите, дети, – сказал доктор Фелл, покосившись на дверь. – Должен признаться, что испытал облегчение, поняв, что это вы крадетесь.