В городке Вельштедт, в домашнем музее разорившегося коллекционера, Давида ожидал герр Блюм. Особняк опустел, легкое эхо блуждало от стены к стене и под потолком залы.

– О, верно, какое счастье для вас, господин Гедеон, наконец-то стать обладателем этого шедевра! – пропел герр Блюм.

Он был само обаяние. Даже безразличное лицо Давида не могло посеять в торговце хотя бы самое скромное зернышко сомнения: может быть, он ошибся? И его клиент вовсе не коллекционер?

Они стояли у стены, часть которой занимал триптих. Полотна, как их смог оценить Давид, были написаны рукой мастера.

Но вот главная тема трех полотен на первый взгляд озадачивала…

Взгляд зрителя сразу привлекало среднее полотно – самое крупное, с арочным верхом; на нем, в замкнутом пространстве, каменном мешке, боролись друг с другом три гиганта-тигра. И сразу было понятно, схватка эта – не на жизнь, а на смерть. На левом полотне – стая черных псов рвала на части беспомощных овец. На правом полотне уже черные псы превратились в жертв – они были еще более жалкими, чем овцы! Их сбивали лапами три огненно-рыжих тигра, ломали им хребты, превращали их в тени, что метались по замкнутому пространству, ожидая смерти.

Чем больше всматривался Давид в триптих, тем живее светились его глаза. И тем радостнее глядел на будущего покупателя герр Блюм. Давиду казалось, что он уже видел это произведение раньше. И потому сейчас так хорошо понимал его. Схватка рыжих тигров в середине несомненно была заключительной частью триптиха, но по воле художника оказалась помещена в центр.

– Не скрывайте своих чувств, господин Гедеон! – когда Давид оторвался от зрелища и озадаченно потер подбородок, воскликнул герр Блюм. – Вы восхищены, я это вижу!

– Восхищен, – согласился Давид.

– И кому вы должны сказать большое спасибо? Вашей заботливой племяннице! Уезжая на другой континент, кажется, в Африку, она зашла всего на несколько минут в мою контору. Она сказала: «Герр Блюм, я знаю, вы не только большой знаток искусства, но и хорошо осведомлены о том, какие произведения выставляются на тех или иных торгах. Мой дядя, господин Гедеон, особый коллекционер! Он ищет работы, которые соответствуют его требовательному вкусу. Что до триптиха «Последняя жатва», написанного неизвестным художником из Восточной Европы, то он искал его всю жизнь. Может быть, вы отыщите эти полотна? Господин Гедеон вам хорошо заплатит». «Название, которое вы упомянули, мне незнакомо, – признался я вашей племяннице. – Увы, сударыня, но…» «Какая жалость! – воскликнула она. – Для моего дяди найти эту работу стало бы настоящей удачей!» «Скажите, хотя бы, что было изображено на триптихе?» – спросил я. Ваша племянница заговорщицки мне кивнула: «Дядя говорил, что там черные псы убивают овец. А потом тех же собак разрывают огненные тигры. Да-да, именно так». «Какое кровавое произведение, – пошутил я. – Странный вкус у вашего дядюшки». «У него отменный вкус, герр Блюм, – ответила она, затем, точно опомнившись, бросила: – Поезд, я опаздываю на поезд!» – и была такова. Под моими окнами ее ждал роскошный драндулет со стариком-водителем, настоящим великаном-усачом, в котелке и блестящих крагах. Экстравагантная дама, ваша племянница!

Г-н Блюм безжалостно хлопнул себя по лбу.

– А всего спустя сутки я вспомнил, где именно видел этот «кровавый» триптих. В галерее у разорившегося О.Б.! Я поехал к нему, в этот особняк, и уговорил его продать триптих настоящему ценителю, который, так же как и прежний хозяин, будет сутками напролет восхищаться истинным произведением искусства. Правда, несчастный О.Б. никогда не слышал о названии «Последняя жатва», – оживленно пожал плечами герр Блюм. – Но это уже нюансы. Вот такая история, господин Гедеон. Поздравляю, ваше давнее желание исполняется. Вы – уже почти хозяин триптиха. Впрочем, разве можно быть хозяином великого полотна? Нам, смертным, позволительно стать разве что его хранителем. Не правда ли?

– Значит, племянница?

– Очаровательная и роскошная дама! – оживленно кивнул герр Блюм.

– И как же зовут мою племянницу?

Герр Блюм развел руками:

– А вот как зовут ее… не помню. Да она и не представилась мне вовсе!

Давид устремил на собеседника испытующий взгляд:

– Выслушайте меня, герр Блюм, – его тон был таким, точно он поверял торговцу картинами величайшую тайну. – Во-первых, я никогда не охотился ни за одним художественным произведением, в том числе и за этим, а во-вторых, у меня нет и не было племянниц.

– Нет племянниц? – удивился герр Блюм. – И вы проехали тысячу миль, чтобы сказать мне об этом, верно? Только ради того, чтобы сообщить мне, что вам эта картина вовсе не нужна? Господин Гедеон, сами подумайте, могу ли я вам поверить? – Хитро улыбаясь, герр Блюм покачал пальцем у самого носа Давида. – Плохой способ сбить цену!

– И все же вам придется оставить эту картину у себя, герр Блюм.

– Но вы оскорбляете меня, – пролепетал торговец. – Ваш поступок недостоин профессионала!

– Да пошли вы к черту! – уже готовый уйти, отрезал Давид. – Вы сочинили эту басню, написали мне в Пальма-Аму, вызвали меня, придумали племянницу. Но зачем? Ошиблись адресом?

Герр Блюм был мрачнее тучи – тон клиента не давал и намека, что он лукавит.

– Может быть, я и впрямь ошибся? – задал он вопрос самому себе. – Тем более что ваша племянница хоть и прекрасна, но ничуть не похожа на своего дядюшку…

Давид поднял брови:

– И какова она?

Герр Блюм сложил пальцы правой руки в щепоть, потер ими:

– Чужая кровь, господин Гедеон. Ваша племянница – мулатка. Ее дедушка, как пить дать, был негром! О вас этого не скажешь. Теперь я почти уверен, что эта молодая женщина солгала мне. Другое дело, откуда она так хорошо знает вас? Может быть, вы мне ответите на этот вопрос?

Давид отвернулся от г-на Блюма, точно немедленно собирался откашляться. Теперь он вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах слышал название триптиха. В Пальма-Аме, за городом, в шатре г-жи Элизабет. Она так и сказала: «Роберу Валантену пришлось уехать – уехать навсегда. Чтобы создать в снегах Восточной Европы блистательный триптих, который он назовет «Последняя Жатва». Давид смотрел себе под ноги. Пол был грязным – следы от десятков башмаков грузчиков, которые выносили из дома г-на О.Б. его мебель и антиквариат.

– И ее водитель был усачом? – спросил Давид.

– О, да, импозантный тип! – всплеснул руками герр Блюм. – Настоящей водитель!

– Тогда опишите мне подробнее и мою племянницу, – попросил он.

Герр Блюм пожал плечами:

– Просьба странная, но что не сделаешь ради клиента. Еще раз повторяю: она была прекрасна, ослепительна, чувственна. Как языческая богиня. Такую женщину трудно себе представить даже в мечтах! – Он вздохнул. – Вот какова была ваша племянница, господин Гедеон.

– Лет восемнадцати-двадцати, лукавая улыбка, точно она знает все тайны, существующие в мире?

– Верно, – кивнул герр Блюм, – в точку!

– Я знаю ее, – улыбнулся Давид, – я очень хорошо знаю ее.

– Слава богу, – искренне обрадовался герр Блюм. – А не то я и впрямь подумал, что это – розыгрыш! И она… ваша племянница?

– Почти что так, герр Блюм. Я бы даже сказал – ближе, чем племянница.

– А-а-а, – вновь потряс пальцем торговец полотнами. – Вы оба меня разыграли! Теперь мне понятно, какая она вам племянница! Теперь мне все ясно. То-то я смотрю: не бывает таких племянниц, как эта госпожа. А если и бывает, так у самого дьявола!

Руки Давида сами потянулись к горлу словоохотливого герра Блюма, прижали его к стене так, что голова торговца немедленно уперлась в раму центрального полотна.

– Что вы сказали, герр Блюм? – приближаясь к лицу обомлевшего торговца, спросил Давид. – Племянница дьявола?

– Это была шутка, господин Гедеон! – пролепетал торговец. – Метафора!..

– А знаешь ли ты, жалкий субъект, что за такую метафору я могу превратить тебя в уголь? Не просто переломить хребет, как эти тигры – собакам, а испепелить тебя. Заживо, герр Блюм, заживо! И без жалости! Зачем она подослала тебя ко мне? Говори же!

– Я не понимаю, о чем вы…

Кулак Давида, прихвативший воротник герра Блюма, стал камнем.

– А ты подумай… Что она обещала тебе? – ну?!

По щекам герра Блюма текли слезы. Он не знал, что ему говорить. Что пообещать. Он знал только одно, что попался. Волей судьбы оказался в руках сумасшедшего коллекционера, который хочет из него выбить как можно меньшую уплату за триптих, будь он неладен.

– Хорошо, хорошо, господин Гедеон, – уже задыхаясь, хрипло проговорил г-н Блюм. – Я беру только половину начальной суммы! Сто пятьдесят тысяч! Мои комиссионные почти равны нулю!..

…Уже на улице, отряхивая пальто, Давид оглянулся на окна бывшего музея коллекционера О.Б. В одном из них, слева за портьерой, пряталось лицо герра Блюма, в этот день оказавшегося не самым удачливым торговцем произведениями искусства. Он не то что не продал свой товар, но едва не лишился жизни!

Прогуливаясь по узким улочкам Вельштедта, Давид вышел к собору Петра и Павла, увиденному им еще издалека и сразу наметившему цель его прогулки. И теперь готический храм, застывший одним органным аккордом, уходил над его головой каменной мощью в небо, к редким перистым облакам. Переступив порог приоткрытой исполинской двери, Давид мгновенно перенесся из теплого октябрьского вечера в атмосферу прохладную и величественную, царившую под этими сводами.

Выйдя в центральный проход, Давид слышал, как каждый шаг его облетал собор гулким эхом. Усаживаясь на скамью, он не заметил, что на верху уже появился органист.

И вдруг сердце Давида дрогнуло от тяжелого, резонирующего звука, а в следующие мгновения грандиозная и величественная музыка качнула мерно горевшие свечи…

«Я взываю к Тебе, Господи! – медленно и протяжно наполняло храм пение органа. – Я взываю к Тебе, Господи! – исходило из его многотрубной, пусть медной, но живой души. Это был Бах! Как хорошо знал Давид эту музыку, знал еще с тех пор, когда мальчиком с матерью много раз слушал ее в кафедральном соборе, в Галикарнассе, но услышать ее здесь, теперь, не смел и мечтать! Божественно спокоен был глас поющего инструмента. Я взываю к Тебе, Господи! Я взываю к Тебе, милосердный и всемогущий, к силе и мудрости Твоей. Защити нас, слепых в страстях наших, заблудших в грехах наших! Помоги и рассуди, как быть и что делать! Не ровен час – оступимся мы и пропадем. Не оставь же нас, помоги, я взываю к Тебе!..»

Но чем дольше Давид слушал эту музыку, тем больше понимал, что между мальчиком в кружевном жабо, которого держала за руку мать, и нынешним Давидом Гедеоном давно пролегла пропасть. Непреодолимая пропасть!

Последняя нота, длинная и протяжная, растаяла, но Давид еще долго сидел, не двигаясь, глядя широко открытыми глазами в пространство. А потом неведомая ему сила заставила его поднять голову…

Он отказался быть рабом – отказался давно! Его душа приняла в себя великую страсть и силу, а разум был одержим стремлением знать и обладать, и всякий раз – большим. И он не жалел об этом! Ему одному открывалась книга мира, и он жадно читал ее! И если великая тоска и способна была разорвать его сердце, то лишь тогда, когда он понимал, что доступное ему – толика всех существующих таинств вселенной. И все-таки он, пусть – одинокий духом, был счастлив. Давно и бесстрашно шел он по тому пути, что сам начертал для себя!

Он не усидел – рывком встал.

«Почему Ты не хочешь понять меня?! – все кричало в нем, пока он смотрел вверх. – Почему Ты преследуешь меня? Я хочу славы своей, и только своей! И я получу ее, слышишь?! И я стану жить так, как сам заповедовал себе. И Ты не смеешь мешать мне!»

Неожиданно прилив крови ударил ему в глаза и уши. Покачнувшись, Давид схватился рукой за спинку сиденья, быстро опустил голову. Он простоял так несколько минут и направился к выходу – к высоким дверям собора.

Но на полпути остановился…

И помешало ему полотно, которое он пропустил, когда входил сюда. На полотне святой Георгий, восседавший на белом коне, только что поразил копьем Дракона – удар пришелся точно в спину чудовища. Георгий пригвоздил Дракона к земле, и тот был бессилен сопротивляться. Точно охваченный судорогой, Дракон еще пытался помочь себе – голова выгнулась назад, пасть была нацелена на древко копья – перегрызть его, сломать, освободиться. Но минуты Дракона были уже сочтены. Зритель видел только одно – агонию самонадеянного чудовища, его бессилие, ярость и страх.

Давид посмотрел в пол, вновь – на полотно, и быстрым шагом вышел из собора.

В оружейном музее Вельштедта Давид остановился у одной из ниш. Там, на двух крючьях, висел рыцарский меч – двуручный великан.

Давид оглянулся – зала была пуста. За окнами быстро темнело, все говорило о приближающейся грозе. Он провел рукой по лбу, и ладонь его стала мокрой. Что это – духота, предвестница ливня?

Давид быстро снял меч – три локтя в длину – и не успел опомниться, как острое жало в его руках со свистом рассекло воздух, описав круг над головой, затем второй. Два невидимых противника рухнули на землю, простившись с душой, истекая кровью…

Рядом, справа, оказалось зеркало – длинное и узкое, с рамой, украшенной резьбой. Звонко цокнуло об пол острие меча; сжимая его рукоять, Давид смотрел на своего двойника. А потом, выдвинув табурет, поставил его перед зеркалом и, не выпуская меча из рук, сел напротив. Подняв голову, вновь посмотрел на отражение. И оружейная зала, а вместе с ней и человек в костюме, с двуручным мечом, став зыбкими, качнулись, поплыли… Там, в ясном свете полной луны, на поваленном дереве сидел рыцарь, одетый в черное. Он держал в руках длинный меч, на котором застыло лунное серебро. Рыцарь походил на тень. А на месте его глаз были две черные дыры. И в одной из этих зияющих дыр, вдруг…

За окнами что-то вспыхнуло – ослепительно белое, а следом над крышей музея с хрустом раскололось небо. Капля за каплей, набирая силу, на стекла обрушился ливень.

– А вы неплохо владеете мечом, точно всю жизнь провели на ристалищах! – сухо проговорил за его спиной чей-то голос.

Давид обернулся – в дверях залы стоял старичок, музейный страж. С сознанием дела старик покачал головой:

– Сразу видно, фехтование для вас – профессия! Тем не менее, сударь, вам придется возвратить эту опасную штуковину на ее место. Тем более что музей закрывается.

Давид тяжело встал с табурета. Вернув меч в нишу, улыбнулся старику:

– Вы не ошиблись, любезный. В битвах я всегда был первым, и разрубить врага от плеча до паха мне ничего не стоило!

Еще через неделю Давид плыл на трехъярусном пароходе под небом Атлантики – на редкость ясным, несмотря на входивший в свои права октябрь, на ветреные дни. С утра до вечера он торчал на палубе, в шезлонге, с папиросой в зубах. Не читавший ни книг, ни газет, не заводивший ни с кем знакомств, Давид прослыл среди попутчиков отчаянным чудаком.

Сошел он в Александрийском порту. Родина Осириса и Исиды встретила его толчеей приморских улиц, жарой, слоновой костью минаретов, пальмами, попрошайками, бесконечными лавочками и заунывно-тягучей музыкой бродячих трубадуров в чалмах, сидевших, скрестив ноги, в самых людных местах столицы.

В день приезда, в гостинице, Давид познакомился с профессором Мелиариусом – главой научной экспедиции, уже готовой двинуться в глубь африканского континента. Он представился ученому мужу, чьи седые бакенбарды походили на два опаленных куста, фольклористом и собирателем языческих обрядов. Все, что нужно было Давиду, это стать попутчиком профессора до южной границы Египта…

Следующим утром на широкой террасе второго этажа гостиницы, под пестрым тентом, Давид с аппетитом поглощал морского окуня, запеченного в черепашьих яйцах. Он смотрел на горизонт Средиземного моря, запивая рыбу белым вином, когда ультрамариновая тень легла на белую скатерть его стола и посуду.

– Господин Гедеон, если не ошибаюсь?

На Давида смотрел сухощавый араб в белоснежном европейском костюме и белой широкополой шляпе.

– Не ошибаетесь. С кем имею честь?..

Араб добродушно улыбнулся, показав крупные белые зубы.

– Камил Мухаммад Ибрагим ал Галил, – сняв шляпу, представился он и, взглянув на свободный стул, спросил: – Вы позволите? – И, усаживаясь напротив, сообщил: – Я врач экспедиции, членом которой вы решили стать. Не удивляйтесь моему языку, я родился в Сирии, но вырос и учился в Европе, имею степень бакалавра и знаю пять языков.

Его история была занимательна: ал Галил оказался сыном визиря Бендеша, небольшого деспотического государства. Сразу после переворота, во время которого был убит высокопоставленный отец Камила, юноша тайно был увезен матерью и приближенными в Европу, где они и остались навсегда. На родине лишенный состояния, ал Галил получил профессию бакалавра медицины и практиковал в разных концах света.

Ал Галил заказал себе стакан простой воды со льдом и доверительно улыбнулся Давиду.

– Мне сказали, что вы интересуетесь язычеством, за последние полтора тысячелетия пустившим ростки сквозь каменные плиты ислама, укрывшие север Африки. Это так?

– Возможно, – ответил Давид.

– Простите мое любопытство, но эта страна так велика, так насыщена призраками минувших тысячелетий, что наверняка вы, ученый, интересуетесь чем-то определенным?

– Я иду по стопам пророка Мани.

– Ах, вот оно что, – едва пригубив воду, откликнулся ал Галил. – Вас, господин Гедеон, интересует коэффициент добра и зла в этом мире? – Его улыбка была иронична и загадочна. – Но, господин Гедеон, Мани никогда не доходил до Аль-Шабата.

– А с чего вы взяли, что я направляюсь именно в Аль-Шабат?

Араб пожал плечами:

– Вы сказали Мелиариусу, что покинете нас у южной границы и что маршрут экспедиции полностью вас устраивает. То есть, оставив нас, вы окажетесь всего в тридцати милях от Аль-Шабата. Но именно Аль-Шабат – один из самых древних и самых загадочных городов этой страны. И вы, ученый, тем более интересующийся древними мистериями, наверняка, знаете об этом. Именно Аль-Шабат на протяжении тысячелетий был распространителем различных вероучений самого нелицеприятного толка. Их не смогли задавить ни эллинская культура, сама дрогнувшая под напором восточного мистицизма, ни даже ислам. Что существенно… Не будьте так подозрительны, господин Гедеон, я вам не враг. Я просто хорошо знаю эту страну, довольно постранствовал по ней и многое здесь повидал. Но, повторяю, Мани в Аль-Шабате не было. Но там был некто другой…

Давид закурил, глядя в черные, как уголь, глаза араба.

– И мне сдается, – продолжал его собеседник, – что вы знаете, о ком я говорю. Об ученике Мани – Каире, образовавшем свою секту, подробности о которой история открывает очень неохотно!

– Значит, вы с самого начала были убеждены, что я иду по следам Каира? – по-прежнему глядя в глаза араба, спросил Давид. – Так?

– Даже не сомневался, – ответил ал Галил. – Но… это опасный путь, смею вас уверить!

– Что вы знаете о Каире?

Ал Галил сделал глоток воды. Задержав взгляд на таявшем кусочке льда, посмотрел на собеседника:

– Многое… В учении Мани говорится о том, что Царь Света и князь Тьмы каждый имеют по своему уделу и что главная битва еще впереди. По Мани, конечно, земля есть родина всего греховного. Каир интерпретировал учение Мани таким образом, что земная жизнь, находящаяся во власти князя Тьмы, вовсе не является враждебной человеку, поскольку она – часть его самого. Вторая же доктрина учения Каира превосходит все ожидания – она утверждает, что с князем Тьмы можно вести такой же диалог, как и с Богом. Конечно, это касается только посвященных! И что самое интересное, в трактовке Каира князь Тьмы – женщина. Да, да, господин Гедеон, женщина, способная являться в мир в разных обличиях. У каирова братства есть священный день – день Откровения. Первого сентября каждого года, в полночь, к избранным, прошедшим шесть ступеней посвящения, приходит она. По преданию, именно в этот день Каир встретил ее – встретил в пустыне. Это была молодая женщина, среди испепеляющего солнца и раскаленных песков с лицом белым, точно снег, и властным, как будто она была хозяйкой всего, чего касался взгляд ее глаз. Она явилась в черном плаще странника. И с ней был спутник – черный ворон… Вы удивлены, господин Гедеон?

– Может быть, – глядя на кисти рук собеседника, на белой скатерти казавшиеся черными, не сразу ответил Давид. – Может быть…

– Присутствие этой птицы в легенде о Каире вполне объяснимо, – живо кивнул ал Галил. – У одного из древних племен, живших на территории Северной Африки в районе Аль-Шабата, каннибальских племен, из которого, кстати, каириты брали жриц для отправления своего кровавого культа, существовал главенствующий бог, прародитель всего сущего, ворон Кхербэ. По преданию этого огромного племени Кхербэ создал землю, вырвав коготь из своей лапки. Ворону Кхербэ ежегодно приносили человеческие жертвы – юношей и девушек, из наиболее красивых, конечно. Их соответствующе наряжали, привязывали живьем к священному дереву и умерщвляли, тем самым устраивая воронам всей округи роскошную трапезу. Каириты считали ворона Кхербэ верным спутником дьявола!

– Что же было после того, как Каир встретил в пустыне ее?

– Белокожий суккуб в одежде паломника открыл ему свое имя и за службу себе обещал на земле великую славу, а после смерти – вечную жизнь. Каир, как гласит легенда, согласился на предложение – ее предложение. Он не желал обрекать себя на бесславное земное существование, на худой плащ проповедника, он не желал быть нищим духом, безропотной овцой, жить одной лишь надеждой, что там, в ином мире, он будет окружен славой. Ему хотелось славы и могущества здесь, в этом мире. А тут еще и вечная жизнь в придачу! Согласитесь, господин Гедеон, немалый куш! Истинно, Бог и дьявол приходят к тем, кто ждет кого-то из них. Скоро у Каира уже была своя община. Каирово учение распространялось не так быстро, как другие, это было в высшей степени закрытое братство! Шесть ступеней посвящения, продуманные с тщательностью и скрупулезностью, втягивали невежу раннего Средневековья незаметно и уже не отпускали обратно. Отступников безжалостно убивали! За несколько столетий вероучение Каира расползлось по северу Африки, Азии и пустило ростки во многих уголках Европы. Разоблаченных каиритов церковь беспощадно уничтожала. Арабское завоевание Азии и Африки затушило огонь каирова братства, но только на первый взгляд. Цветок ереси сумел проломить каменные плиты! Конечно, вы догадываетесь, господин Гедеон, где расцвел этот цветок, какой город принял «новую» общину. Именно там, где однажды Каир встретил ее, – в Аль-Шабате!

– Но откуда у вас такая уверенность? – спросил Давид. – Можно подумать, что вы были там. Были в этом городе. Видели все собственными глазами. Были членом этого братства, наконец!

Но ал Галил, не сводя с него темных восточных глаз, ответил вопросом на вопрос:

– А кто вам сказал, господин Гедеон, что я не был там? Не жил в этом городе? Не был членом этого братства? – Читая недоверие в глазах собеседника, он усмехнулся. – Когда-то мне это едва не стоило жизни!

Ал Галил пригубил свой простой напиток, в котором уже растаял лед, и после недолгой паузы продолжал:

– Путешествия всегда были моей страстью, господин Гедеон. В молодости я усердно колесил по Африке – от Претории до Александрии. К тому времени я уже слышал об Аль-Шабате и мечтал попасть в этот город. Просидев в библиотеках пару месяцев, я понял: именно там ожидало меня настоящее приключение. И вскорости я уже был на пути в этот город. Аль-Шабат вырос в центре оазиса, но его медленно, год за годом, затягивал песок. Прекрасное озеро, питаемое подводными источниками, кривое, как меч сарацина, рассекало этот город, его полуразрушенную крепостную стену, и уходило в пустыню. Привычная картина – минареты, рынки, дома. Провинциальный рай под палящим солнцем среди буйной зелени! Я жил в гостинице «Рулех», не зная, что предпринять, когда там же познакомился с одним торговцем, которому, по его словам, в скором времени должны были предоставить возможность выслушать одну интереснейшую проповедь, что вытекала из таинственного древнего учения! У меня екнуло сердце, господин Гедеон, и я напросился к нему в компанию. Через три дня нас привезли в загородную виллу Балдуина, маленький дверец, утонувший в апельсиновых садах. Ее повсюду охраняли головорезы с ятаганами! Нас провели в большую залу, где были арабы, мавры, евреи, даже европейцы! Месяц за месяцем я ежедневно посещал проповеди, о смысле которых рассказал вам только что. С той лишь разницей, что проповедники пользовались языком иносказаний, за многие века отточенным до совершенства. Необходимо было усердно работать головой, привлекая все свое воображение, чтобы понять хотя бы частицу из всего, о чем они говорили. Очень скоро у одного разговорчивого прихожанина я узнал, что многие крупные чиновники Аль-Шабата, представители богатых семейств города – члены братства. Я начинал подозревать, что это – город сумасшедших. Но мне-то нужно было одно: увидеть священный обряд – приход ее величества! А именно то, как дух дьявола войдет в тело молодой женщины-мавританки из каннибальского племени, как она, одержимая дьяволом, совокупится с жертвенным рабом и съест сердце несчастного! Но вскоре одна новость убила меня наповал: на священное таинство каиритов попадают лишь те, кто прошел все ступени посвящения, а это – шесть лет обучения! И ни одной провинности! Для меня это был неприемлемый срок и я решил поторопить время. Я близко сошелся с офицером ал Фаюмом, из посвященных, в день откровения усыпил его отваром воды кабу-хабу, переоделся и направился по цепи коридоров в священную для всех каиритов залу…

– Любопытство было так велико, что вы не боялись погибнуть? – нахмурившись, прервал его Давид.

Он слушал этот рассказ, до сих пор не зная – верить собеседнику или нет.

Глаза ал Галила неистово сверкнули:

– Представьте – не боялся! Охранники на вилле Балдуина носят на лице повязки, открытыми остаются только их глаза. Расчет казался мне правильным. Я уже был у дверей, ведущих в подземный дворец каиритов, где и находилась таинственная зала. Но я проиграл сразу, как только открыл эту дверь. Что меня подвело? – незнание заветных слов, смысл которых ясен только посвященным. Один из охранников сорвал с меня повязку и чалму, другой выхватил из ножен меч. Я не боялся драться – сын визиря Бендеша должен быть не только образованным человеком, но еще и воином. Уже к четырнадцати годам я владел любым холодным оружием и со ста метров мог расплющить свинцовой горошиной самую мелкую монету. Всему этому научил меня отец и его лучшие воины. Двух из охранников, как это ни прискорбно, я поразил ножами, предусмотрительно спрятанными в сапогах. Третьего уложил своим мечом – ведь на мне было обмундирование усыпленного ал Фаюма. Чего мне хотелось менее всего, так это пользоваться револьвером: я боялся вызвать панику – сражаться с целой армией не входило в мои скромные планы. Теперь нужно было бежать – и со всех ног. Я еще не успел пройти и трети дороги назад, как меня остановила другая охрана. Если бы я тогда мог знать тайный язык каиритов! Все уже грозило повториться, и тогда я пошел напролом: я с ходу заявил им, что обнаружил внизу трупы защитников дворца, что, возможно, кто-то чужой, очень опасный, проник в тайные коридоры виллы. Создав панику, я сумел выбраться наверх. Уже в саду, окружавшем виллу Балдуина, я поймал одну из лошадей и что есть силы помчался в город. Там первым делом я сбрил бороду, обрил наголо голову и переоделся в оборванца. Беглеца, преступника, изменника, конечно же, искали. Меня ожидала, наверное, страшная расправа. Два месяца я работал прислугой у одного гончара, хромал на левую ногу, перевязал левый глаз, шепелявил и коверкал слова. В начале третьего месяца я сбежал из Аль-Шабата. Я избежал смерти, господин Гедеон, и это было главным. С тех пор прошло восемнадцать лет!

Ал Галил подозвал араба-официанта, заказал еще стакан воды со льдом.

– Если бы тогда я знал тайный язык каиритов, – повторил он, не отпуская взгляда собеседника, – если бы тогда я знал его!

– Что вы хотите сказать этим «тогда»? – спросил Давид. – Коль начали, так продолжайте.

– Я хочу сказать, господин Гедеон, что вот уже год, как я знаю этот язык. Знаю его во всех мелочах, и остается только одно – испытать его на деле!

Голова Давида кружилась.

– Но откуда вы смогли узнать его, черт побери?

– Вы возмущены? Но кто вам сказал, что мой рассказ окончен? – Араб выпил полстакана воды залпом. – Полтора года назад я странствовал по Персии. В городке Ашраф я подметил старика – его лицо показалось мне знакомым. Он жил неподалеку – и я выследил его. И только ночью в гостинице вспомнил, кто это. Я видел его во время пребывания в Аль-Шабате на вилле Балдуина – гордый и полный достоинства, он шел через залу для слушателей-адептов. А мой учитель, Хаким Берек, шикая на нас, заставил поклониться в пояс и благоговейным шепотом произнес: «Это мастер Фарух ал Бешкет Сараим, один из трех верховных жрецов братства!» И вот теперь верховный жрец превратился в боязливую тень. Вспомнил я и другое: на вилле Балдуина говорили о великом мастере, который якобы утонул, но тело его найдено не было. Только что-то из вещей. Но кое-кто осторожно намекал на другое, что мастер утопился сам, раскаявшись в вероучении, которому посвятил всю жизнь… О том, что случилось дальше, вы, господин Гедеон, наверное, уже догадались. Я прижал старика к стенке и поставил условие: либо он учит меня языку посвященных, либо я говорю, что он сбежал из Аль-Шабата, предав свою веру, и все еще жив. И тогда остаток его жизни превратится в истинную пытку! И в его интересах научить меня всем премудростям, потому что, окажись я на раскаленной решетке в камере пыток, опять же в первую очередь выдам его. Полгода я прожил в доме бывшего жреца, зарабатывая на жизнь лекарством. И вышел оттуда с теми знаниями, которые до сих пор являются для меня сокровищем, может быть, более ценным, чем все знания европейской культуры!

Полуденная жара входила в свои права. Ультрамариновая тень укрывала двух мужчин, столик с белой скатертью и посуду. И лишь иногда легкий бриз долетал сюда со Средиземного моря, нежно касаясь лиц и рук. Давид вытащил очередную папиросу и, уперев взгляд в синий горизонт, прикурил.

– Единственное, что мне оставалось найти, это достойного спутника для своего вторжения в Аль-Шабат, – допивая воду, заканчивал рассказ ал Галил. – Но вторжения не бессловесным слушателем и смиренной овцой, но избранным, равным высшим чинам братства! – Он протянул вперед прокопченную руку и сжал кисть Давида. – Я хочу увидеть, хочу узнать, Гедеон! Я оттого и нанялся к Мелиариусу, что путь его экспедиции проходит рядом с Аль-Шабатом. Фарух ал Бешкет Сараим многое порассказал мне про это чудо…

– Почему же он сбежал? И впрямь – раскаяние?..

Ал Галил откинулся на спинку плетеного стула.

– Он стал бояться за свою душу и поэтому разыграл свою гибель. Жрец сказал, что это было прозрением. Что Аллах попытался спасти его. Но я мало верю в Иисуса и в Аллаха! Меня тянет в этот город. Мне нужна его тайна. И я живу только тем днем, когда смогу приблизиться и коснуться ее. – Он усмехнулся. – И вас, Гедеон, мне послала сама судьба.

– И вас не смогут узнать?

– Я был почти на двадцать лет моложе, со жгучей бородой. Не думаю! – беззаботно ответил он. – Вам стоит только поверить, что наши предки – выходцы из Аль-Шабата. Мой дед – основатель братства, скажем, в Пакистане или Индии. Я – нынешний жрец ложи Каира на своей родине, а вы – мой первый приближенный из посвященных. Нынче мы – паломники, пришедшие в Аль-Шабат с одной только целью: просить мастера о разрешении присутствовать в ночь Откровения при главном действе – появлении ее величества!

Ночью, в гостинице, Давид проснулся от нестерпимой жары. И тут же прислушался – странный звук: точно кто-то, и не один, проходил по его комнате. Давид огляделся – никого. Он поднялся, включил свет, откупорил бутылку вина и сделал несколько глотков из горлышка.

И только потом оглянулся – в длинном зеркале было его отражение. Поставив бутылку, он подошел ближе. Давид стоял нагой – сильный, несущий опасность для любого, кто попытается встать у него на пути! И вновь он услышал шаги. Оглянулся – позади никого не было.

Но не в зеркале!

За спиной его двойника, в темном отражении, приближались чьи-то тени – фигуры людей. Они уже обретали черты, ясность. И вот, собравшись вместе, они стояли там и смотрели на него. Их было много. Боясь шелохнуться, Давид уже различал чужие лица фантомов, их одежды. Где-то качнулся серый плащ паломника, блеснул стальной панцирь рыцаря, расцвел белым цветком кружевной манжет, а вместе с ним явилась на эфесе шпаги рука, мизинец которой был украшен очень знакомым перстнем, кажется, оправленным в золото изумрудом. И все эти гости были пугающе неподвижны.

И каждый смотрел ему в глаза.

Капля пота, набухнув под бровью, попала Давиду в глаз. Он зажмурился, а когда открыл глаза, за спиной его двойника никого не было.

Видение исчезло.

В эту ночь луна была полной. Ночной небосвод усыпали звезды – такие яркие и близкие, что, казалось, протяни руку – и ухватишь целую горсть! Караван остановился в голой саване – редкие кустарники, уродливые деревья. Крик ночной птицы аукнулся эхом, и лошадь профессора Мелиариуса дрогнула, повела ноздрями, испуганно фыркнула.

– Аль-Шабат – город дьявола, господин Гедеон, – сказал профессор. Его седые бакенбарды, густые брови и редеющая шевелюра отливали серебром. – Из него не возвращаются те, кто болен стремлением овладеть его сердцем. Я с трудом верю в Бога и дьявола, господин Гедеон, но фанатики могут оказаться куда страшнее самых темных сил.

– Мы будем осторожны, господин Мелиариус.

– Камил – сумасшедший, берегитесь его, – профессор кивнул в сторону ал Галила, глядевшего на начальника экспедиции с улыбкой. – Он похож на того мореплавателя, кто всю жизнь стремится пройти одно и то же непутевое место и однажды находит в этом месте свой конец. И горе тем, кто будет сопровождать его в этом предприятии. – Профессор уже хотел было пустить лошадь, но удержал ее. – И вот что я вам скажу на прощание, господа. В начале сентября следующего года я буду проезжать по этой же дороге. Если к тому времени вы будете живы, я с радостью возьму вас с собой. А теперь прощайте!

Вечером следующего дня, впереди себя, в лучах клонившегося к закату солнца, перед путешественниками предстал город. Он поднимался в темной зелени разросшегося на многие мили оазиса и обступавших его со всех сторон песков. Город желтый, как кость. Древние стены, купола минаретов, крошечные крыши лепившихся друг к другу домов. Аль-Шабат рассекало на две части кривое, как турецкий меч, длинное озеро, одним концом отточенного лезвия впиваясь в пустыню. За городом, у той части озера, что была окружена песками, стояли три железные птицы, клевавшие землю – нефтяные вышки. У самой воды, крытый металлическим панцирем, сверкал в красном свете заката огромный резервуар.

– Цивилизация преследует дьявола по пятам, – печально усмехнулся ал Галил. – Ах, Гедеон, испортить такой пейзаж!.. Итак, теперь нам стоит обжиться в одной из местных гостиниц. Язык ложи Каира вы схватываете налету, точно всего лишь освежаете его в памяти, что делает вам честь и облегчает нашу задачу. Верьте мне, Гедеон, не пройдет и полугода, как мы предстанем перед сиятельными очами верховного жреца братства, мастера ал Шабата!

Это был сухой, черный от загара араб-старик, в темной хламиде и алой чалме. Он сидел на возвышении, в углублении стены, на циновке, в тени, похожий на паука, притаившегося в глубине своего логова. Черные запавшие глаза верховного жреца испытующе смотрели на двух стоявших перед ним людей в черных плащах.

– Я рад, что у братства Каира есть еще два верных слуги, – наконец сказал он. – Я приглашаю вас быть гостями в этом доме. Надеюсь, что за те месяцы, которые мы проведем вместе, в ожидании дня Откровения, у нас будет время поговорить о многом.

Только теперь Давид рассмотрел то, что было за спиной старика. Там, в нише, высотой в полтора человеческих роста вырастала каменная тень. Статуя женщины, одетой в длинный плащ, с вороном на левом плече. Черты этой женщины, чья голова была покрыта приспущенным назад капюшоном, показались Давиду знакомыми. Хищное лицо; высокий лоб, излом бровей, в которых звучала гроза, тонкие губы, забранные назад волосы, ястребиный нос…

Если было бы возможно сбросить с нее каменный балахон, не сводя глаз со скульптуры, думал Давид, надеть платье и берет, заломленный на один бок, пожалуй, он смог бы узнать в ней другую женщину – во плоти и крови…

При свете факела, разрывавшего темноту в сыром и просторном склепе, пальцы Давида медленно скользили по древней, потемневшей от времени каменной плите. Латинские буквы на ней, когда-то, много веков назад выдолбленные чьим-то резцом, гласили:

«Я, ПРОРОК КАИР, ЗАВЕЩАЮ: НАСТУПИТ ДЕНЬ, И Я ПРИДУ К ВАМ В СЛАВЕ СИЯЮЩЕЙ И ГРОЗНОЙ, И МЕНЯ ВЫ УЗНАЕТЕ ПО ТОМУ ОГНЮ, ЧТО Я ПРИНЕСУ С СОБОЙ. И ТОГДА ВЫ ПАДЕТЕ ПРЕДО МНОЙ НА КОЛЕНИ И БУДЕТЕ СЛАВИТЬ МОЕ ИМЯ. ЭТО ПОВЕДАЛА МНЕ ОНА, ЧЬЯ ВЛАСТЬ РАВНА ЕГО ВЛАСТИ, ЧЬЯ СИЛА И ВОЛЯ ДАСТ ВАМ ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ».

– Это – та самая плита, о которой говорили вам ваши отцы, – за спиной Давида и ал Галила проговорил надтреснутым голосом жрец ал Шабат, стоявший на пороге склепа. – И эти слова были последними словами пророка Каира. Один из его учеников, перс Фахеллах, запомнил их и чуть позже выдолбил на камне… Там, за этой плитой, находится саркофаг с забальзамированными останками нашего Учителя.

Ал Галил приблизился к надгробию и вслед за своим спутником протянул руку и коснулся пальцами, как показалось Давиду, дрожавшими, букв.

– Мне кажется, что эти слова выбиты на камне моей рукой, – прошептал ал Галил. – Что со мной, Гедеон?!. Я даже чувствую в своих ладонях резец, которым были вырезаны эти буквы!..

Давид перехватил его лихорадочный взгляд. Но что чувствовал он сам? О чем думал, стоя у этого надгробия? Ведь оно тоже притягивало его. И тут он понял, что его взгляд также мог показаться ал Галилу нездоровым. Потому что ему сейчас хотелось сорвать эту плиту, раздвинуть стены каменного саркофага и увидеть прах человека, жившего почти две тысячи лет назад. Прах, благодаря чудодейственным мазям сохранившим черты Ромула Валериуса, пророка Каира. Человека, однажды встретившего в пустыне женщину с черной птицей на левом плече, женщину, поведавшую ему, кто она, и обещавшую за служение ей великую славу и вечную жизнь.

Над виллой Балдуина, над огромным ее садом, была ночь. Звезды, чей свет давно уже набрал силу, ярко горели на темном глухом небосводе. Свет луны серебрил тропическую зелень.

На воде, в круглом фонтане, на широком бордюре которого сидели двое в черных плащах, переливались масляные пятна.

– Эта нефть кругом, – раздраженно бросил ал Галил. – За два дня эти ублюдки в пробковых шлемах превратили оазис в пороховую бочку. Бурить скважину рядом с озером – и не проверить, хорош ли грунт и не сможет ли он дать течь! Теперь все озеро покрыто нефтью, как черным саваном, а несколько колодцев вряд ли смогут обеспечить жителям достаточно воды. Люди готовы разделаться с этими выродками, и, клянусь своим именем, я не стану жалеть ни об одном из них!

– Завтра ночь Откровения, послезавтра нас уже не будет в этом городе, – проговорил Давид.

– Нет, мы уедем завтра же, Гедеон, сразу после долгожданного представления, – возразил ему ал Галил. – Завтра же на рассвете – подальше от этого города. Мы встретим Мелиариуса, дай-то бог, и когда-нибудь возвратимся в Александрию. Одно я знаю наверняка, Гедеон: сюда я не вернусь, не вернусь за все сокровища мира!

Здесь, в полумраке, при тусклом свете масляных фонарей, в сладком запахе курившихся трав, более сотни человек стояли на коленях. Одетые в черные плащи, с наброшенными на голову капюшонами, они пели. Это была скорее даже не песня, но стон. Стон, в котором звучала тревога и тоска о ком-то; надежда увидеть кого-то и желание узнать его; страх и отчаяние, что тот, кого они ждут, может оказаться немилостив и забудет о них. В ярком свете горел алтарь. На каменной площадке перед ним сидела чернокожая молодая женщина – совершенно нагая. Она сидела, опустив голову на колени, сложив руки и ноги так, точно была змеей, гревшейся на камне в теплых лучах солнца. Люди пели, чуть раскачиваясь, и мольбы их с каждой минутой становились все громче, пронзительнее; казалось, стены начинали, вибрируя, вторить этим голосам и камни оживали от их гулкого, беспрерывного, протяжного воя.

И вот, змея на камне, согретом солнцем, ожила. Дернулась, словно в надвигающейся конвульсии, рука, за ней – плечо, колено… Голова женщины с рассыпавшимися по лицу волосами рывком поднялась, ее глаза, едва проглядывавшие за черными, как смоль, прядями, смотрели на тех, кто пел в надежде на это пробуждение. Вдруг женщину швырнуло в сторону – так, словно ее поразил электрический разряд небывалой силы; она оказалась у самого края освещенной площадки; она поползла к середине ее, но неведомая сила вновь настигла женщину, перевернула, бросила на лопатки, и лицо жрицы-мавританки, сразу открывшееся, исказилось от чудовищной боли… Теперь она билась в конвульсиях, а голоса вокруг выли все громче, неистовее, обращаясь к невидимому существу. Тому, что сейчас, в эти мгновения, через физическую боль, истязавшую тело женщины, приходило к ним. А потом голоса завыли по-другому – бешено, восторженно, исступленно, когда жрица, встав на ноги, разом преобразившись, стала танцевать в центре площадки. Она танцевала так неистово и завораживающе, так совершенно владея своим телом, точно была не человеком вовсе, но животным, чья жизнь и была этим танцем. И каждый, кто восторженно выл в эти минуты, желал одного – поймать ее взгляд.

Вторя поющим, Давид наблюдал за этим танцем, за превращением, и вдруг вспомнил другое: танец женщины и змеи в «Алой розе», танец богини Аты и многое, что видел и чувствовал раньше. Все это было здесь, на этой каменной площадке, в танце чернокожей людоедки! А потом жрица метнулась со своей сцены, бросилась в толпу и, выдернув из нее Давида, силой увлекла его за собой. Он не посмел сопротивляться ей, когда уже на площадке она яростно стала срывать с него одежду. Давид не успел опомниться, как оказался перед чернокожей жрицей нагим. Ложась на камни, она потянула его к себе, и он лег на нее, сразу вспыхнув огнем, сразу отыскав для себя место, уже готовый разорвать ее. Голоса по-прежнему выли, оглушая его, наполняя гудением все его нутро. Женщина-жрица рычала, извиваясь под ним, рассекая ему ногтями кожу, но Давид, бьющийся на ней и вместе с ней, не чувствовал боли. Он знал ее, знал все ее повадки, словно был с этой женщиной и прежде! И ждал, что еще будет с ней! Ее вопль отрезвил Давида и потонул в гуле человеческих голосов. А следом, не отпуская ее, уже готовую вырваться, превратившись в один оголенный нерв, закричал и он сам.

Женщина оттолкнула его, словно он взял ее силой, надругался над ней, вскочила на ноги. Все разом смолкли.

– Я хочу его сердце, жрец! – закричала она. – Отдай его мне!

Поднимаясь на ноги, Давид смотрел на ал Шабата, своего недавнего гостеприимного хозяина. Тот, помедлив, достал из складок плаща нож, блеснувший в полумраке, и, глядя в глаза своему гостю, сказал:

– Вот мой нож, ал Ханаш. Сердце этого человека – твое.

Он протянул руку, и жрица-мавританка быстро взбежала по ступеням; выхватив из руки ал Шабата жертвенное оружие, она бросилась вниз, на площадку. А за спиной к Давиду уже подходили двое стражников с ятаганами у пояса, в руках держа копья. Скрестив древки, они подтолкнули Давида к женщине, яростно сжимавшей кинжал. И тут Давид увидел ее глаза, смотревшие на него, еще недавно – полные экстаза, самого сладкого из всех забвений. Теперь они, сверкая крупными белками, смотрели на него холодно и насмешливо. Он знал эти глаза, знал их лед, знал слишком хорошо, чтобы простить им! Женщина шагнула к своему недавнему избраннику, занесла над ним кинжал. Но он успел перехватить ее руку и сжать с такой силой запястье, что сталь – его смерть – выпала из сдавленной кисти, оказавшись на камнях, у его ног.

Ал Шабат подскочил со своего места:

– Как ты осмелился, дерзкий?! – Выбросив правую руку вперед, он указал на Давида. – Возьмите его, свяжите и отдайте ей!

А следом грянули два выстрела и, едва успев обернуться, Давид увидел, как стражники, уже подступавшие к нему сзади, почти разом повалились на пол.

– Нам пора, Гедеон, – тихо и спокойно, точно ничего не случилось, сказал ал Галил.

Но Давид едва услышал его. Перехватив заметавшийся взгляд женщины, Давид быстро нагнулся, вырвал из мертвых рук стражника копье. Жрица молнией бросилась по ступеням наверх, острие копья в руках Давида, очертив круг, нацелилось на ее лопатки. Давид метнул копье точно в цель, но в последний миг женщина, уже достигнув верха, оступилась. Она упала у ног жреца, и копье, с тупым и отчетливо слышным хрустом ударило в грудь ал Шабата. Жрец, задыхаясь, ухватился за древко и, покачнувшись, неуклюже повалился на каменную площадку.

– Прочь! – закричал за спиной Давида, опешившего, смотревшего наверх, голос его спутника.

К ним кто-то шагнул, но грянувший выстрел опрокинул наступавшего. Первые ряды расступались. Двое стражников, вооруженных мечами, бросились в проход им навстречу, но две пули ал Галила остановили их. Еще двух, встретившихся у колоннады, постигла та же участь.

Но несмотря на смерть единоверцев, сила, преодолевающая страх, заставила этих людей сомкнуть ряды. Черными тенями они наступали на двух преступников, чужаков.

– У меня не хватит свинца на этих ублюдков, – хрипло сказал ал Галил. – Слышите, Гедеон?

– Он вам не пригодится, – ответил Давид. – Прикройте меня сзади. Это все, что мне от вас нужно!

– Спятили?!

– Не попадитесь мне под руку, – откликнулся Давид. – Я буду страшен – верьте мне!

Толпа в черных балахонах, с капюшонами, надвинутыми на глаза, уже готова была взять их в кольцо, сдавить, уничтожить. Но дотянуться до своих врагов каириты не успели. Однажды он отрепетировал будущий бой в Квентин-Жере, у развалин замка. Но теперь в руках Давида был не сарацинский меч, а двуручный, в три локтя длиной, смертоносное жало. Точно такой, каким он сразил невидимых противников в музее Вельштедта. И каким ловко управлялся на поле брани Черный Рыцарь – Гаустин Ривалль!

Его удары – умелые, точные – рассекали лица, отрубали конечности, сносили головы…

Вокруг Давида и ал Галила тотчас образовался круг из мертвых тел, раненых противников.

– Господи, – глазам не веря, пробормотал араб, – но это волшебство…

– Пока они не опомнились, уходим отсюда, – сухо бросил Давид. – Путь свободен.

Как ни в чем не бывало, они направились к дверям, чувствуя за собой движение множества людей. Каириты были обескуражены, подавлены. Может быть, первый раз оплот их существования, надежд, показался им зыбким и ненадежным, как мираж в пустыне, что на десятки миль окружала их забытый Богом город.

Выйдя из залы, Давид и ал Галил опрометью бросились по коридорам наверх. В конце одной из винтообразных лестниц, наверху, лязгнула дверь. Они услышали шаги… яростный топот…

– Назад, – схватив Давида за руку, крикнул ал Галил. – Теперь моя очередь!

Они спрятались за каменный уступ, а к ним сверху уже приближались голоса. Ал Галил перезаряжал револьверы. И когда трое вооруженных карабинами воинов ринулись мимо них, навстречу врагу, ал Галил выбросил руки вперед: не целясь, он послал каждому из них по пуле в затылок – охранники покатились по ступеням…

– Берите два карабина, и я возьму один, – четко, точно все происходящее было частью задуманного им ранее плана, бросил ал Галил. – Хоть вы и кудесник, они нам пригодятся! И прихватите с собой халат. Так вы слишком привлекаете внимание… А теперь – наверх!

Во дворе, разделавшись еще с одним охранником, они сели на лошадей. Не теряя времени, двое мужчин понеслись прочь из города. Только один раз они остановились – посмотреть назад.

– Вы не тот, за кого себя выдаете, – натянув поводья, бросил ал Галил. – Верно, Гедеон? Зачем вам понадобился этот город? Что вы хотели найти в нем?

– След.

– След – чей? Только ли Каира?

– Вы все равно не поверите, ал Галил.

– Отчего же, может быть, и поверю?!

Давид обернулся к спутнику:

– А не затем ли вы сами рвались сюда всю свою жизнь? Вы ведь тоже искали – след!

Их взгляды пересеклись.

– Едем, Гедеон!

Они остановились у самого озера. Над мертвой водой поднималось зловоние – смердела дохлая рыба, отравленная нефтью. Позади, обжигая ночь факелами, приближалась погоня.

– Если мы поскачем в объезд, они перехватят нас, – обернувшись, выкрикнул ал Галил. – Если попробуем перебраться через озеро…

Не договорив, он спрыгнул с лошади и сунул в воду руку. Когда он вытянул ее обратно, она была черна.

– …то они подожгут его и мы сгорим заживо.

– Они не посмеют этого сделать, – с трудом дыша, проговорил Давид. – Иначе сгорит весь город.

– Если бы я был на их месте, я поступил бы именно так, – с улыбкой, полной одержимого веселья, откликнулся араб.

– Я верю вам, ал Галил. Но – вперед! Мы успеем раньше них.

Соскочив с лошади, Давид потянул животное в воду, но конь, гневно топча землю, пытаясь вырваться, не слушался его.

– Сделайте что-нибудь с ними, ал Галил! Заставьте их войди в воду. Без них мы не выберемся отсюда. Ну же!

Ударами карабина ал Галил загнал обеих лошадей в воду. Шагнув следом, держа животных под уздцы, двое мужчин поплыли вперед. Дохлая рыба то и дело попадала под руку. На середине озера зловоние было куда сильнее, даже запах нефти не мог истребить его. Липкая черная масса забивала лицо, уши, глаза, мешала двигаться…

Когда в миле от резервуара с нефтью они выбрались с ног до головы черными на пологий берег, первые из преследователей, вооруженные факелами, уже на всем скаку ворвались в мертвую воду.

– Оружие и порох намокли, – в отчаянии пробормотал ал Галил. – Я не сберег его. Мне даже нечем поджечь эту чертову воду! Нам бы хватило только одной спички!.. Нужно ехать, Гедеон. Сейчас же. Только так у нас есть крохотный шанс остаться в живых. – Он вдруг сел на землю. – Все боги мира, я сам не верю тому, что говорю! Куда мы сможем деться в этой пустыне? Даже если они не настигнут нас, мы умрем в песках. Слышите меня, Гедеон? – мы обречены…

– Слышу… Спасибо, что не бросили меня… там… Этот чертов фанатик уже готов был забить меня, как теленка.

Ал Галил попытался улыбнуться:

– Я не смог бы вас бросить… даже если бы захотел этого… почему – не знаю.

Давид перехватил его взгляд, но лишь на мгновение. Противоположный берег уже пылал факелами. Там были и люди в пробковых шлемах. Они метались по рядам преследователей, пытаясь перекричать их, умоляя их, угрожая им, предостерегая от одного-единственного шага: озеро не должно загореться! Ни одного выстрела! Ни одного! А первые из преследователей уже пытались вплавь направить своих коней.

– Едем, – тихо проговорил араб. – Ну же, Гедеон!

– Нет, – ответил Давид, – мы останемся на этом берегу.

– Вы хотите приблизить нашу смерть? – Ал Галил зло усмехнулся. – Неужто Мелиариус был прав, и эта страна проглотит нас?.. Гедеон?!

Стоило Давиду посмотреть в глаза араба, он тотчас понял: этот человек ждал от него еще одного чуда. И верил – всем сердцем верил в него!..

Но почему он сам не подумал об этом?!

Давид встал, огляделся и направился к небольшому холму на берегу, возвышавшемуся над мертвым озером. Однажды на берегу океана он уже проделал такой фокус, так почему бы не повторить его? Но тогда он едва не лишился жизни, потому что не умел управлять своим Огнем. Теперь же – другое дело. Давид сбросил липкий от нефти халат и остался нагим. Вскинув руки над головой, он что есть силы крикнул:

– Стойте! Слышите меня? – стойте! Вы, все, смотрите же, что я подарю вам! Смотрите!

Медленно поднимаясь с земли, ал Галил впился глазами в спутника, с которым происходило нечто странное. Над мертвым озером, в слабых отсветах факелов с той стороны берега, Давид Гедеон двигался в танце; он точно оживал, но оживал внутри самого себя; словно нагой человек перерождался во что-то никому неведомое… и зловещее.

Над мертвым озером стояла тишина. Около десятка всадников, загнавших своих лошадей в воду, остановились.

И вдруг перед танцующим, футах в тридцати, вспыхнул алый искрящийся свет; он становился все ярче, разрастался, набирая силу. В безмолвии – таком, что, казалось, сама ночь затаила дыхание, все смотрели на наливавшийся огнем клуб, сейчас точно искавший форму, в которую он собирался вылить себя. Огненная масса видоизменялась стремительно, приобретая контуры живого существа – с вытянутой пастью, короткими крыльями и длинным хвостом!

Даже люди в пробковых шлемах и те не смели шелохнуться.

– Что это? Что это?! – распрямляясь, повторял ал Галил, приближаясь к Давиду и замедляя шаги, точно чего-то боялся. – Я не верю своим глазам… Нет верю! – самому себе внезапно признался он. – Я знаю, кто вы, Гедеон! – Его голос дрожал, срывался. – Я знал об этом раньше. Потому что всю свою жизнь искал вас!

Огненный Дракон взмахнул короткими крыльями и в одно мгновение оказался над серединой озера, затем ударил хвостом и метнулся в сторону тех, кто стоял на той его стороне. Он вихрем пролетел над ними, взметнулся в небо и завис над озером.

А потом сорвался на поверхность мертвой воды, нырнув и растаяв в ней, точно и не было его никогда. И вода мгновенно вспыхнула – вспыхнула стремительно и ярко. Молнией огонь метнулся во все стороны, и всадники, застывшие в воде у того берега, едва лишь успевшие повернуть лошадей, мгновенно превратились в горящие свечи. Захлестывая озеро, огонь уже летел по направлению к городу. И когда он ворвался в него через проем в старой крепостной стене, на другом конце озера полыхнул резервуар с нефтью. Разорвав стальную крышу, огненный столб взметнулся в ночное небо, разом озарив весь город!

Давид смотрел на ту сторону озера – сквозь огонь. Один из людей в пробковом шлеме, припав на колено, целился через бушующий ад – в него. Но Давид знал, что сейчас ни одна пуля не возьмет его. Потому что сейчас он был непобедим. Давид глубоко вздохнул, чувствуя, как гарь заползает ему в ноздри. И тут же в его ногу крепко вцепилось. Это были руки ал Галила, стоявшего перед ним на коленях, не поднимавшего глаз.

– Вы спятили, ал Галил? – усмехнулся Давид. – Да что с вами?!

На той стороне озера грянули один за другим несколько выстрелов. Но руки ал Галила цепко держали его за ногу.

– «Я, пророк Каир, завещаю, – скороговоркой бормотал араб, – наступит день, и я приду к вам во славе сияющей и грозной, и меня вы узнаете по тому огню, что я принесу с собой. И тогда вы падете предо мной на колени и будете славить мое имя!» – Ал Галил поднял взгляд на спутника: – Я стану твоим учеником и апостолом, как и прежде! Я буду рабом у твоих ног…

Он не договорил – вскинув руки, издав ртом хриплый стон, араб упал к ногам Давида. Свинец ударил ему точно в затылок, сразив мгновенно. Пальцы ал Галила, словно перед ним все еще было колено его спутника, были цепко сжаты, из кулаков араба вытекали струйки песка.

И тогда Давид увидел то, чего никак не мог ожидать. Десятки рук на том берегу подняли людей в пробковых шлемах, только что стрелявших через огонь, и швырнули их в кипящее озеро. А потом Давид оцепенел. Он подумал, что вслед за ал Галилом сходит с ума. Но слабость, пришедшая к нему вдруг, исчезла почти мгновенно. Восторг и страх душили его. Дебют в цирке Ларры был детской игрой в сравнении с этим. Давиду казалось, что небо, усыпанное звездами, сейчас потонувшими в гари, никогда еще не было так близко для его рук… Все, кто были на том берегу, за жаром и пламенем, медленно, словно подчиняясь чьей-то несокрушимой воле, опускались на колени. И скоро уже весь берег пал перед тем, кто так безжалостно сжег их город. Шли минуты, а Давид, стоявший среди языков пламени и дыма, все смотрел на ту сторону, безмолвную, распростертую ниц, казалось, затаившую дыхание перед его волей – пусть зловещей и смертоносной.

И каждый желал лишь одного: его милости.

А потом Давид протрезвел и бросился к одной из лошадей, совсем ошалевших от разгулявшегося пожара. Прыгнув в седло, как и был, нагой, он изо всех сил ударил пятками по ее бокам и поскакал прочь от берега.

…В миле от озера Давид оглянулся. Позади него была смерть. Длинная полоса огня, лизавшего небо, и полыхающий за ней город Аль-Шабат.

Длинный уставший караван остановила рука предводителя. Его бакенбарды, два роскошных куста, окончательно спалило африканское солнце.

Пришпорив коня, предводитель выехал вперед.

Навстречу профессору Мелиариусу из-за дерева выходил человек – совершенно нагой, дочерна загоревший, исхудавший донельзя, но – странно! – не утративший мужественной силы.

– Вы не узнаете меня, профессор? – спросил человек. – А ведь я не первый день жду вашего возвращения!

– Гедеон?! – изумленно поднимая брови, воскликнул профессор.

– Да, господин Мелиариус, он самый.

– Слава богу… Сколько же времени вы провели здесь, в этой пустыне?

– Три недели.

– И вы не умерли от жажды? Не превратились в уголь на этом солнце?

– Как видите.

Профессор не сводил глаз с мужественного лица собеседника, улыбавшегося ему как ни в чем не бывало.

– Я не верю вам.

– Это ваше право, господин Мелиариус. Впрочем, открою вам секрет: если бы не древняя наука йогов выживать, вы бы и впрямь нашли у этого тощего деревца высохшую мумию. И если бы не ваше обещание вернуться за нами, подарившее мне надежду!

– А где ал Галил?

– Его больше нет.

Мелиариус снял пробковый шлем, покачал головой:

– Он нашел то, что искал так долго. А вы, господин Гедеон, – помолчав, спросил Мелиариус, – нашли вы то, что искали?

– Может быть, – сказал Давид. – Буду вам благодарен, если вы подберете мне одежду и отвезете подальше от этих мест.

– На другой край света?

– Вот именно! – усмехнулся Давид.

Потрескавшиеся от солнца губы профессора и его седые бакенбарды разъехались в суровой, но добродушной улыбке:

– Одежду и лошадь я для вас найду, господин Гедеон. – Мелиариус вздохнул. – А вот другой конец света каждому дано искать самому!