Глава 9
Марк

Едва выйдя на улицу, я сразу почувствовал себя лучше. Хотел бы я сказать, что просто рад покинуть это жутковатое здание и душную квартиру, но, похоже, меня переполняет облегчение оттого, что я смогу провести какое-то время вдали от Стеф. Наверное, ужасно думать такое, но прошло уже несколько лет с тех пор, как мы проводили так много времени вместе, – нас всегда отвлекала работа или Хейден, и, наверное, мы привыкли к этому. Если мы расстанемся на час, обоим будет только лучше.

Наконец-то я в Париже. Город кажется таким знакомым – и в то же время необычным. Захолустная улочка с серыми номерами домов и узким мощеным тротуаром, усыпанным окурками, жвачками и собачьим дерьмом, видится мне Страной Чудес. Стоит пройти шагов десять – и увидишь что-то новое: вход в отель или школу; бакалею; кондитерскую; ресторанчик; магазин модной одежды; кафе; лавку, где продаются только продукты из меда; лавку, где продается только хамон; лавку паштетов; рыбный магазинчик, где на слое льда на витрине разложены морепродукты – моллюски в ракушках, синие раки, розовая глянцевая мякоть рыбного филе; витрину со связками огромного чеснока, красным луком, салями и сырокопченой колбасой. Я мог бы пройти несколько миль по районам Кейптауна и не увидеть ничего нового, но тут каждые пятьдесят метров прогулки могут подарить впечатления на всю жизнь. Эта маленькая улочка с неожиданными поворотами, милыми балкончиками и свежим ветром, дующим с реки, наверное, кажется очень скучной ее жителям, но для меня она символизирует радость жизни.

Я улыбаюсь, киваю, говорю bonjour продавцам, строгим женщинам, стучащим каблучками по мостовой, старикам, толкающим тележки с покупками, безупречно одетым детишкам – ох, все эти курточки, шарфики, башмачки! И какие здешние дети спокойные и воспитанные! Боже, Зоуи бы тут понравилось. Еще в возрасте семи лет Зоуи была так же одержима порядком, как и я. Однажды мы ехали на поезде в Саймонстаун, и малышка все время просила показать ей мои часы. Я удивлялся – зачем ей это? – но потом заметил, что она записывает название каждой станции и время, которое мы там пробыли, в свой дневничок. Эта милая, храбрая, любознательная девочка должна была прожить жизнь, полную путешествий. Несколько месяцев подряд она просила меня показать ей перед сном атлас и почитать альманах о странах мира. Она не только знала, как выглядят флаги многих стран, но и рисовала флаги выдуманных государств – Зоуиландии и других стран из мира ее грез. Я научил ее здороваться и прощаться на двенадцати языках и отдал ей коллекцию монет Одетты, как только малышка стала дотягиваться до стола, где лежала эта коробка. Иногда мы с женой видели, как Зоуи раскладывает перед собой монеты и бормочет названия столиц и приветствия на иностранных языках. Зоуи как раз подросла настолько, чтобы мы с Одеттой могли отправиться в путешествие за границу, но тут Одетта заболела, и Зоуи так никогда и не покинула ЮАР.

Уж мы бы с Одеттой позаботились о том, чтобы чертовы кредитки работали, мы бы накупили Зоуи груду модных одежек, мы бы поселились в изысканной гостинице и бросали бы пакеты с покупками на обитый плюшем диван, как в кино. Но это была бы другая жизнь – и я прячу воспоминания о Зоуи в дальний, укромный уголок памяти.

То, что я так всполошился из-за денег до приезда сюда, доказывает, насколько я увяз в рутине. Мы пробудем в Париже всего неделю, и мы можем позволить себе влезть в долги, чтобы провести это время по-настоящему здорово. Мне кажется, что тут я смог взглянуть на свою жизнь словно со стороны, и все дерьмо, случившееся дома, кажется таким далеким… Спускаясь по склону холма к «Старбаксу», я заглядываю в окна гостиниц. По пути мне встречается несколько вполне пристойных двух-и трехзвездочных отелей, и цена невысокая. Еще не поздно спасти этот отпуск.

В кофейне я заказываю огромный американо и пирожное из слоеного теста, заставляя себя не переводить евро в рэнды. Я надеваю наушники, подключаюсь к вай-фаю и звоню по «Скайпу» на линию техподдержки банка. Слыша в трубке музыку, я понимаю, что наши походы по магазинам, проживание в гостинице, ужины в ресторанах, вообще приятный отпуск для меня и Стеф – все это зависит только от этого звонка. Сердце у меня сжимается.

Я ввожу номер моего счета, и меня переключают на консультанта.

– Доброе утро, меня зовут Кендра! Могу я уточнить ваше имя, номер карты и адрес?

Я передаю ей свои данные, готовясь к спору, но, к моему изумлению, консультант оказывается умной и сообразительной девушкой.

– Доброе утро, доктор Себастиан. Чем я могу вам помочь?

– Видите ли, я сейчас за границей, и мне нужно разблокировать кредитную карточку, чтобы я мог ею воспользоваться.

– В какой стране вы находитесь, сэр?

– Во Франции.

– Вам известно, что необходимо заранее авторизовать карточку для использования за пределами страны?

Я думаю, не солгать ли ей – может, если я скажу, что не знал этого, она сжалится надо мной? – но не могу себя заставить.

– Да, на самом деле я знал об этом. Но забыл.

– Очень жаль, сэр. Такое часто случается.

Я все еще с подозрением воспринимаю тон этой женщины – наверное, их там научили вот так вежливо общаться с клиентами, а потом ничего не делать, чтобы решить проблему.

– Так мы можем что-то предпринять? Вы можете авторизовать ее сейчас?

– Знаете, сэр, вообще-то так делать не полагается, но я понимаю, что вы путешествуете и вам нужна рабочая кредитная карта.

– Именно так, – осторожно отвечаю я.

– Наверное, можно авторизовать карту так, будто вы приехали сегодня, и тогда все будет в порядке.

Ух ты! Это не похоже на обычное общение с консультантом в техподдержке.

– Отлично, спасибо вам большое.

– Но провести эту операцию может мой начальник, а он сейчас на совещании.

– А…

– Он обещал вернуться в полдень. Это… одиннадцать по вашему времени.

Я смотрю на часы – до его возвращения около часа.

– Вы можете перезвонить, и мы все уладим. Сейчас я дам вам мой прямой номер…

Я записываю номер на салфетке кончиком пластиковой ложки.

– Спасибо, Кендра, вы мне очень помогли.

– Не за что, сэр. Скоро все обсудим. Наслаждайтесь поездкой.

Я снимаю наушники, откидываюсь на спинку стула и наслаждаюсь кофе. Какая милая, готовая помочь девушка! Приятно вспомнить иногда, что не весь мир против тебя.

Я открываю диалог со Стеф в «Скайпе», но затем вспоминаю: в квартире нет вай-фая. Я не могу сказать ей, что задерживаюсь, но идти обратно смысла нет – я едва зайду в квартиру, как уже нужно будет отправляться в «Старбакс», чтобы уладить все с кредиткой. Ей придется подождать – или она может пойти прогуляться, если захочет, у нее ведь есть ключ. Как люди жили до того, как у всех появились мобильные телефоны? Они не волновались, доверяли друг другу и считали, что стоит вести себя как взрослые. Со Стеф все будет в порядке. Вместо того чтобы суетиться и волноваться, мне следует рассматривать ее как взрослого, ответственного человека, который способен сам о себе позаботиться. К тому же она, наверное, дремлет – после двух лет постоянного недосыпа у нее наконец есть возможность отдохнуть. А я могу прогуляться по парижским бульварам. Тут уж я точно найду, чем занять себя на ближайший час. Положив в карман телефон, я беру с собой стаканчик с кофе, иду по широкой мостовой и бесстыдно разглядываю голые ветки деревьев, тянущиеся к изящным балкончикам роскошных квартир, седаны с шоферами, едущие по дороге, неоновые вывески и широкие фасады дорогих магазинов. Мимо бегут трусцой спортсмены, куда-то торопятся рабочие в спецовках, идут в школу дети, а я миную бары с удивительно знакомыми названиями и огибаю выступающие на мостовую пристройки кафе со знаменитыми круглыми столиками. Немного поднявшись по улице, я прохожу мимо выложенного мрамором фасада торгового центра и оказываюсь у входа в музей восковых фигур. На постере написано, что у них есть фигуры Майкла Джексона, Джорджа Клуни, Ганди и Эйнштейна – и даже Хемингуэя с Сартром. Отличный способ убить час.

Я ожидаю увидеть небольшую выставку, ютящуюся в крошечной комнатушке, но за дверью простирается длинный узкий коридор с увешанными зеркалами стенами и роскошным красным ковром на полу. Сейчас десять минут одиннадцатого, музей только открылся, но уже собралась небольшая очередь: молодые влюбленные в модной одежде и пожилая пара с рыжеволосым мальчуганом. За мной с улицы входит семья туристов – они громко переговариваются на итальянском, шутят и смеются. Мы подходим к кассе. Я улыбаюсь малышу, и он цепляется за ногу бабушки. Я показываю охраннику содержимое карманов, остановившись прямо под кондиционером. На меня дует приятно теплый воздух, голова идет кругом от переизбытка незнакомой речи вокруг – все говорят на каких-то своих языках, и я вдруг чувствую себя чужим здесь, каким-то странным, как инопланетянин в герметично запакованном скафандре.

Я миную вход в гардеробную и оказываюсь в обитом красным плисом помещении с низким темным потолком. Сдаю плащ и только теперь замечаю, какие тут дорогие билеты. Но, признаться, эта роскошная красная комната воодушевляет меня, и я предвкушаю удовольствие от выставки, поэтому плачу. Когда я выйду отсюда, кредитка уже будет работать.

Я следую за остальными по тесному коридору, обставленному кривыми зеркалами, как в парке аттракционов, и тотемами из восковых масок. Я смотрю на маленького мальчика впереди – уверен, Хейден или Зоуи испугались бы масок, но малыш смеется, пританцовывая рядом с бабушкой и дедушкой. Наверное, они тут уже бывали. В очередной раз приказав себе не волноваться, я пытаюсь насладиться экскурсией.

Мы сворачиваем за угол и оказываемся в неожиданно изысканной ярко освещенной комнате, похожей на уменьшенную версию вестибюля оперы Гарнье: стены покрыты фресками и зеркалами в золоченых узорчатых рамах в стиле эпохи барокко. Нас ведут по широкой мраморной лестнице к черной двери с надписью «Le Palais de Mirages». Гул разговоров стихает, и мы входим в темную комнату размером с две наши спальни дома и высоким потолком. На стенах висят зеркала. Я пытаюсь подавить приступ паники. Что, если эти люди – мошенники? Что, если они собираются нас ограбить? Мы как мишени на плацу, легкомысленные, легковерные туристы с кучей денег. Нас завели сюда, как скот на убой, и мы покорно побрели, куда нам сказали.

«Не глупи, Марк». Голос в моей голове принадлежит не Стеф, это смесь голосов Одетты и Клары, неодобрительных, давно укоренившихся в моем сознании, привыкших подчинять: «Это просто шоу. Что с тобой случилось?»

«На меня напали, в моем доме, в темноте, – хочу ответить им я. – Вот что случилось со мной!» Но я знаю, что мою душу разъедает то, что произошло задолго до ограбления.

В темноте малыш что-то шепчет, и бабушка наклоняется к нему, чтобы утешить. Он хихикает. Из динамиков раздается объявление на английском и французском – просьба выключить мобильные телефоны и не фотографировать. Экскурсовод заводит очередную группу внутрь и подает нам знак встать у стены. Затем выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Лампочки в изогнутом потолке мигают, затем в такт барабанному бою, доносящемуся из динамиков, вспыхивают и гаснут яркие светильники в форме труб на стенах. Под раскат грома ярко вспыхивает молнией сфера под потолком, освещая четыре фигуры на высоких пьедесталах в каждом из углов комнаты, – и их отражения множатся в зеркалах. В комнате раздается зажигательная испанская музыка, и под звуки болеро фигуры заливает мерцающий свет из ламп, скрытых в нишах потолка. Кажется, что фигуры двигаются, хотя они сделаны из воска: три женщины в национальных костюмах – какого-то африканского племени, Полинезии и Индии – устремили взоры на горящие глаза злобного брахмана.

Я мысленно критикую скрытый в этой инсталляции сексизм и расизм – колониальное стремление усматривать экзотику в «примитивной» телесности. Но тут с очередным раскатом грома свет гаснет – и включается вновь, на этот раз горят светильники в виде зеленых змей и побегов экзотических растений, поблескивает потолок, из скрытых в нем отверстий в помещение проникает поток теплого воздуха, имитирующий ветер, и комната наполняется жужжанием тропических насекомых. Услышав рев тигра, я смотрю на маленького мальчика, испугавшись за него, но он улыбается, восхищенно глядя на узор листьев на потолке.

Снова гаснет свет, и теперь потолок выглядит как усеянное звездами ночное небо. Брахман и три женщины исчезают, и на пьедесталах вдруг оказываются другие фигуры – запечатленные в воске участники бала-маскарада. Над ними мерцают звезды, и в игре света и тени кажется, что они вальсируют. Постепенно на краю комнаты загорается свет, оранжево-розовый, будто наступает венчающий бал-маскарад рассвет. Из динамиков доносится объявление – участников экскурсии просят пройти в дальнюю дверь комнаты и продолжить осмотр музея.

Пока остальные покидают зал, я осматриваю помещение, думая, как же создателям этой инсталляции удалось добиться всех этих эффектов. Выставка, очевидно, довольно старая, но все еще производит впечатление тем, насколько тут все продумано. Наверное, внутри пьедесталов установлен специальный механизм, опускающий первые фигуры и поднимающий вторые в тот момент, когда гаснет свет. Я осматриваю потолок в поисках причудливых светильников и отверстий, откуда поступал теплый воздух, но искусственный рассвет слепит глаза, и я ничего не вижу. Бормоча что-то бессмысленное, просто чтобы показать экскурсоводам, мол, в зале еще кто-то есть, я на ощупь пробираюсь к двери. Ее нет! Я веду кончиками пальцев по стене, но ощущаю лишь шероховатость дешевого бархата, которым она обита. Наверное, я прошел мимо нужного места. Я возвращаюсь, по-прежнему ослепленный. Это небольшая комната, дверь находилась справа от меня. Даже если она…

За моей спиной слышится какой-то грохот, в углу кто-то тяжко вздыхает.

– Кто здесь?

«Этого не может быть. Наверное, это просто…»

Стук… Стук…

«Они внутри. О господи…»

У меня перехватывает дыхание, в груди ноет. Пытаясь вдохнуть, я поспешно иду ко второй двери комнаты, но не могу… все еще не могу найти…

Загорается обычный свет, зеркала в комнате поблескивают. Я тут один.

Но кто же тогда вздыхает за моей спиной?

Я оглядываюсь и смотрю на пьедестал. Ни фигуры африканской женщины, ни испанской танцовщицы – там стоит высокая девушка-подросток с длинными светлыми волосами. Это не часть выставки: на девушке джинсы, красная футболка и кроссовки с принтом Скуби-Ду. Стройная, симпатичная, она похожа на Одетту, но не совсем. Она… господи, это… это не Зоуи. «Посмотри на нее еще раз», – уговариваю я себя. Это восковая фигура. Загляни в ее глаза.

Зоуи. Ей четырнадцать лет. Словно она никогда и не умирала.

А теперь она улыбается. Я подхожу ближе. Она открывает рот…

– Oh, monsieur, pardonnez! – Экскурсовод возвращается в зал и поспешно направляет меня к выходу.

Дверь прямо в центре обитой бархатом стены. Я оглядываюсь через плечо, смотрю на пьедестал, но восковая фигура там – даже не девушка. Это испанский танцор в смокинге и с моноклем. Господи, Марк, возьми себя в руки!

В соседнем зале я вижу восковую фигуру Элтона Джона у пианино, молодую пару, снимающую сэлфи с Майклом Джексоном, женщину в парандже, делающую знак «мир» рядом с Бараком Обамой, позируя для фотографии, фигуру комика в усыпанном блестками наряде. Мое сознание не способно совместить улыбающихся туристов и ужас этих мертвых-но-не-совсем восковых фигур. Уверен, это просто сказывается посттравматический синдром – темнота и странность этого места, все эти вспышки в зале, должно быть, вызвали во мне какие-то воспоминания. Но я не могу отделаться от ощущения, что стеклянные глаза восковых фигур следят за мной, пока я блуждаю по залам музея, стараясь расслабиться и ожидая, когда же успокоится сердцебиение и восстановится дыхание.

В одном из залов на обитом красным бархатом пьедестале восседает фигура знаменитой французской актрисы. Черный парик в форме боб-каре чуть съехал в сторону, а когда я прохожу мимо, одна ресница отклеивается и падает ей на колени. Меня неотвязно преследует мысль о том, что волосы, которые использовались для сознания парика и ресниц, все еще в какой-то мере живы. Хотя я один здесь, комната полнится чуждым присутствием.

Зоуи было шесть, она подросла и превратилась в умную, красивую и веселую девчушку. Мы с Одеттой начали нормально спать, наша жизнь наладилась, мы были так счастливы и только недавно позволили себе помечтать, подумать о планах на будущее – это можно делать, только когда кризис ухода за маленьким ребенком уже миновал. А потом у Одетты начались боли. Врачи сразу диагностировали вторую стадию рака, и ей пришлось немедленно удалять матку, а потом проходить курс химиотерапии.

Зоуи вела себя молодцом, когда мамочка уставала, чувствовала себя обессиленной и страдала от тошноты. Малышка помогала Одетте краситься, а пока мама грелась на солнышке в новом шезлонге, приходила к ней поиграть в какие-нибудь спокойные игры. Она научилась делать бутерброды и заваривать чай. Но больше всего Зоуи пугало то, что Одетта облысела – впрочем, честно говоря, меня это тоже пугало. Если кто-то выглядит бледным и слабым, это уже нелегко, но все мы когда-то видели больных людей – и знаем, что обычно они выздоравливают. Но когда волосы выпадают клочьями, кажется, что они уже мертвы. Будто их тела сдаются, не хотят больше бороться.

Одетта проходила третий курс химиотерапии, когда меня начало беспокоить поведение Зоуи. Однажды вечером, когда Одетта ночевала в больнице, я купал дочку в ванной и заметил синеватые отметины у нее на руках. Это происходило уже не в первый раз, но раньше я списывал такие ранки на то, что любой ребенок может оцарапаться – в глубине души уже сознавая, что что-то тут не так. Но теперь это были уже не просто царапины, а след от укуса. Кожа вокруг покраснела, кое-где уже проступали синяки.

– Что с тобой случилось, дорогая?

Зоуи пожала плечами.

– Меня собака укусила.

– Что? Когда? Какая собака?

– Ну, собачка, которая живет возле магазина с мороженым. Напротив нас.

– Колли?

– Ага.

Зоуи шлепала по воде резиновыми уточками, как будто ничего особенного не произошло.

– Почему она тебя укусила? И что ты там делала?

Еще меня интересовало, когда это произошло. Почему, черт побери, моя дочка вздумала сама перейти дорогу и направиться к магазину? Или, может, Одетта водила ее на прогулку? Но она наверняка сказала бы мне, что Зоуи укусила собака.

– Принцесса Ариэль говорит, что волосы должны быть живыми, поэтому мамочка не выздоравливает. У собачки из магазина мороженого красивые волосы.

Я должен был отвезти Зоуи в больницу, чтобы сделать прививку от столбняка и бешенства. Я должен был спросить Зоуи, что еще сказала ей кукла. Но вместо этого я уложил дочку спать и напился до беспамятства.

Нужно взять себя в руки. Что было, то прошло. Думая о прошлом, ничего не изменишь. Нужно думать о том, что происходит здесь и сейчас. Намеренно изменяя ход мыслей, что я уже давно научился делать, я отстраненно осматриваю восковые фигуры, стараясь воспринимать их как произведение искусства, чтобы насладиться выставкой, ведь сотрудники музея приложили столько усилий, продумывая и обустраивая каждую экспозицию, да и создание самих фигур потребовало огромного мастерства. Они выглядят удивительно реалистично – их выдают только неподвижные отблески света на восковых щеках, но нужно присматриваться, чтобы это заметить. В каждом зале фигуры образовывают динамичную композицию: рок-концерт, театральная постановка, вечеринка в ночном клубе, куда собрались французские знаменитости, фотосессия со спортсменами, бар с писателями и актерами за стойкой. Я делаю сэлфи с Хемингуэем, но тут же потрясенно отшатываюсь, когда знаменитый писатель встает из-за стойки, – оказывается, это просто дедушка рыжеволосого мальчугана присел отдохнуть.

Экскурсовод заводит нас в сувенирную лавку при музее, и я стараюсь не смотреть на полки, считая себя достаточно умным, чтоб не попадаться на такую обдираловку, устроенную специально для туристов. Но тут я краем глаза замечаю блеск массивного кольца с изумрудом. Стеф бы понравилось. Оно выглядит очень красиво, на нем нет никаких безвкусных узоров, и я будто невзначай смотрю на ценник. Не так уж и дорого – учитывая, какой бы замечательный получился сюрприз. Главное – разблокировать кредитку. Я смотрю на часы. Начальник Кендры уже должен был вернуться. В музее бесплатный вай-фай, и я, улыбнувшись женщине за прилавком, отхожу в угол и набираю номер Кендры.

– Да, доктор Себастиан, Курт уже вернулся. Я ему все сообщила. Сейчас я вас переключу.

Секунд двадцать из трубки доносится музыка.

– Добрый день, сэр. Подождите, пожалуйста, – скучающим тоном говорит мне сотрудник банка.

Я такого не ожидал. Где-то полминуты я слышу стук клавиш. Потом раздается вздох.

– Нет, боюсь, мы не сможем авторизовать вашу карточку.

– Но Кендра сказала, что есть способ разрешить это недоразумение…

– Гм… да. Но это не в сфере ее компетенции. Существуют определенные процедуры для таких случаев.

– Но она мне все объяснила! Вы можете указать, что я прибываю сегодня, и тогда проблем не будет.

– Да, но даже если бы мы на такое пошли, сейчас это уже невозможно. С вашей карточки вчера были проведены две трансакции.

– Но они не прошли. Запрос отклонили.

– Гм… да, сэр. – Он произносит все слова отчетливо, будто разговаривает с идиотом. – Но в системе уже отмечено, что запросы направлялись из Франции, поэтому мы не можем оформить вам авторизацию задним числом.

– И что это значит? Что вы мне не поможете?

– Мы были бы рады помочь вам, сэр. Но в договоре с банком четко указано, что вы должны заранее авторизовать кредитную карту, отправляясь за границу. Вы подписывали договор. Вы могли бы воспользоваться другой картой.

– У меня нет другой карты. Что вы… – Я осекаюсь, осознав, что мой громкий голос эхом отражается от высокого потолка комнаты и продавщица смотрит на меня. – Ладно, неважно.

Я сбрасываю звонок, кипя от негодования. Но нет никакого смысла злиться на безликий бюрократический аппарат банка. Это мой просчет, и винить я должен только себя.

Я выхожу из магазина сувениров и направляюсь по залам музея к двери на улицу. Как я объясню все это Стеф? Когда она узнает, сколько денег я тут потратил… Я быстро миную фигуру Брэда Питта и Мадонны, зал, полный фигур знаменитых фотомоделей, сгрудившихся вокруг смотрящей телевизор пожилой пары, – апокалиптическое зрелище, вбегаю в зал героев детской литературы и, бормоча себе под нос ругательства, огибаю пузатую фигуру Обеликса, а потом какого-то существа из диснеевского мультфильма. И только увидев рыжеволосого малыша, вставшего рядом с восковой фигурой Маленького Принца, чтобы бабушка его сфотографировала, я заставляю себя успокоиться. Эти французы такие сдержанные, такие вежливые. Цивилизованная размеренная жизнь – разве не этим я хотел насладиться вдали от суеты, царящей у меня дома? Цивилизованные воспитанные люди не носятся по залам музея, ругаясь себе под нос.

Кроме того, сейчас я здесь, и это последняя роскошь, которую я смогу себе позволить в нашей поездке, поэтому почему бы не получить от нее удовольствие? Я глубоко вздыхаю, замедляю шаг в зале французской истории и литературы и читаю надписи под инсталляциями: история католицизма, французская революция, великие научные открытия, создание знаменитых произведений искусства. Сколько же здесь крови! Жанна д’Арк, Жан-Поль Марат, горбун из Нотр-Дам, Варфоломеевская ночь… Войдя в зал, где из динамиков доносятся стоны и звон цепей, – эта экспозиция посвящена черному мору, чуме XIV века, – я с ужасом вижу фигуру в черном балахоне, поднимающую из припорошенной снегом сточной канавы мертвого, синевато-серого младенца. Хейден бы испугалась здесь, это несомненно. Интересно, бабушка и дедушка проведут рыжего мальчугана мимо этого зала или попросят его зажмуриться на пороге?

Посмотреть только на коня в центре этой полутемной комнаты: ноздри раздуваются, глаза распахнуты в ужасе! Я обхожу коня и вижу, что на нем восседает скелет, занесший карающий меч. Странно: в одном зале – Микки-Маус, в другом – всадник Апокалипсиса и умерший от чумы младенец.

В этом зале чувствуется какой-то неприятный запах, да и в целом тут душно. Я уже давно не вижу других туристов. И сейчас почему-то не могу отвести взгляда от пустых глазниц черепа Смерти. В них что-то светится. Думая, как же организаторам выставки удалось добиться такого впечатляющего эффекта, я поднимаюсь на цыпочки и тянусь к всаднику, стараясь не касаться коня. Огонь в глазницах разгорается все ярче, из белого становится оранжевым, потом багровым, и вдруг краем глаза я замечаю слева какое-то движение – там вспыхивает что-то желтое, словно пламя из глазниц перекинулось на тени в углу комнаты.

Я поворачиваю голову – медленно, слишком медленно, как будто сам воздух здесь сгустился, стал плотным, как кисель. Холодный порыв ветра взметает искусственный снег в сточной канаве, и в нос мне бьет запах разложения, доносящийся из глотки коня. Я не хочу смотреть на желтую фигуру в углу, но моя голова все поворачивается.

К ней.

Потому что я знаю.

Я смотрю ей в глаза.

Это Зоуи, она высокая и красивая, как ее мать. Как будто она не умерла.

Она открывает рот, собираясь заговорить, но я отвожу взгляд и заставляю себя пройти в следующий зал. Я чувствую, что она следует за мной. Мне не сбежать от нее.

Наконец-то, слава богу, я вижу табличку с надписью «ВЫХОД». Я толкаю дверь и оказываюсь в обычной ярко освещенной комнате с паркетным полом. В углу стоит красная кабинка для моментального фото, на столике громоздится груда рекламных листовок. В такой комнате не может появиться призрак. Да, он может обитать в стенах этого музея, среди всех ужасов и смертей истории, в этом царстве иллюзий. Но ему не пробраться в реальный, повседневный, банальный мир.

Я берусь за ручку двери, ведущей на улицу, обычной белой двери, и думаю, что если я сейчас увижу дедушку, бабушку и рыжего мальчугана, влюбленную парочку, итальянскую семейку или обычных прохожих на улице, то освобожусь от наваждения. Но тут дверь за моей спиной хлопает.

Она последовала за мной сюда.

Теперь она уже моего роста. Кроссовки с принтом Скуби-Ду скрипят на паркетном полу. Она улыбается. Ее глаза ничуть не изменились. Я раскрываю объятия, она подходит, и я прижимаю ее к себе. Она пахнет в точности как тогда. Как ее мать. Я опускаю ладонь на ее белокурые локоны и вдыхаю ее запах.

Она толкает меня в сторону фотокабинки. Я натыкаюсь спиной на панель, куда нужно бросать монетки. Кабинка лязгает от удара – значит, все происходит на самом деле.

Она сжимает мои пальцы, как делала всегда. Трется кончиком носа о мой нос.

– Ты убил меня, папочка. Tu m’as tué. Pourquoi, Papa?

Ее дыхание отдает сладковатым запахом разложения.

А затем она целует меня – так, как целовала когда-то Одетта. Она посасывает мою нижнюю губу, а потом прикусывает ее.