Глава 17
Марк

Я уже устал отводить глаза, когда Санте смотрит на меня, поэтому с облегчением вздыхаю, когда во дворе начинает мяукать кошка, а две огромные псины срываются с подстилки и начинают ломиться в дверь, заходясь лаем. За окном испуганно кудахчут куры. По крайней мере, теперь у меня есть повод отвернуться.

Психотерапевт принимает у себя дома в Боттелари, небольшом поселении к северу от Кейптауна. Я думал, что в южном пригороде найдется по два психотерапевта на каждую семью среднего достатка, но Санте Жубер оказалась единственным психотерапевтом, сотрудничавшим со страховой компанией нашего захолустного колледжа. И единственной, кто смог записать меня на прием. Конечно, меня за пять минут записали бы к любому психиатру, но я не хочу принимать препараты. Мое состояние – чем бы оно ни было – нельзя просто устранить таблетками. Раньше я такое уже пробовал, и это не сработало.

– У меня нет галлюцинаций, Стеф, – сказал я. – Нет психоза. Я не опасен.

Она прижала к себе Хейден и прошипела:

– Тогда почему твоя дочь плачет? И почему ты кричишь на меня?

– Я не кричу! – заорал я и осекся.

Какая банальная сцена – она разыгрывалась уже миллионы раз в миллионах разрушающихся несчастных семей. Как я банален! Сплошные клише.

– Чего ты от меня хочешь, Стеф? – мягко спросил я, поднимая руки. – Что мне сделать, чтобы ты поверила мне?

– Дело не в доверии, Марк. Я волнуюсь за тебя, вот и все. Понимаешь?

– Тогда что? Что мне сделать? – Я посмотрел на Хейден и понизил голос, будто так она меня не услышит. – С самого нашего возвращения ты не позволила мне ни минуты провести с ней.

– Я знаю, что сейчас на тебя многое навалилось. Может, есть много непроработанных травм, мыслей, которые ты подавлял. Тебе будет полезно поговорить об этом.

Я не могу понять, что отражается на ее лице – сочувствие или испуг.

– Мы просто хотим, чтобы тебе стало лучше.

А все потому, что я дождался, пока Стеф уснет, и достал постельное белье Зоуи из мусорного ящика. Я хотел его постелить. Я знаю, что от меня нужно Зоуи, но не могу объяснить этого Стеф. Я лишь пытался успокоить дух Зоуи. Я скорблю по дочери – бога ради, такое нельзя пережить, горе обрушивается на тебя вновь и вновь, всякий раз с новой силой, и это никогда не прекратится. Стеф не понять моего горя. Если бы она потеряла Хейден, то могла бы бегать голой по улицам, кричать, рвать на себе волосы – и все бы ее поняли. Но когда я хочу почтить память своей дочери так, как считаю нужным, меня вдруг называют безумным.

«Это несправедливо!» – произнес в моей голове обиженный детский голосок, и эта горькая жалоба заставила меня почувствовать себя чужим в этой семье. И я уже был готов поднять скандал, решить все раз и навсегда, отстоять свое право на скорбь, но в одно мгновение все переменилось. Стеф говорила и говорила, все больше выходя из себя, но тут Хейден перестала плакать, подняла мордашку от плеча Стеф, раздвинула упавшие на глаза волосы и посмотрела на меня в образовавшуюся щелочку. Я помахал ей рукой и улыбнулся – я всегда так делаю, когда вижу ее. И она улыбнулась в ответ – робко, но доверчиво.

– Я хочу все исправить, – сказал я.

«Если ты думаешь, что я что-то сделал не так», – хотелось добавить мне, но я сдержался.

– Так докажи это. Докажи свою готовность все исправить, и это станет для нас отправной точкой.

Невзирая на кажущееся спокойствие этих слов, Стеф говорила ледяным тоном, а ее тело оставалось напряженным. Так закончился наш спор – мы достигли согласия настолько, насколько это было возможно.

Я застрял в пробке из расхлябанных грузовиков на Вуртреккер-роуд по дороге через Беллвилл: медленные колымаги пытались обогнать развалюхи, двигавшиеся совсем уж черепашьим шагом, и хотя я выехал заранее, все равно опоздал на сеанс на одиннадцать часов. Следуя указаниям Санте, я миновал несколько боковых аллей и свернул на изрытую колесами грунтовую подъездную дорожку, едва не ударившись днищем своего «хёнде» о землю, а затем нажал на кнопку домофона у ворот. Послышались шипение и щелчки. Я окинул взглядом высокую стену, окружавшую частный дом, – мощные бетонные плиты, увенчанные колючей проволокой и проводами под напряжением. Я назвал свое имя, и ворота распахнулись. Проехав по дороге вдоль забора, я увидел несколько строений среди зарослей кипариса. Санте Жубер, пятидесятилетняя женщина непонятного телосложения (она носила платье в стиле индийского сари), жестами показала мне, что я должен припарковаться у одного из кипарисов.

Уже выходя из машины, я увидел, как от крыльца ко мне несутся два огромных дога: уши развеваются, на губах слюни – это видно даже на расстоянии. Возможно, человеческий мозг на инстинктивном уровне улавливает такие подробности, готовясь к отражению нападения. Я замер на месте. Санте ничего не сделала, чтобы остановить их, спокойно наблюдая, как они подбежали и остановились в полуметре от меня.

– Вы им понравились, – на сельский манер чуть растягивая слова, сказала она, как будто я прошел какую-то проверку. Словно псы определили, что я тот, за кого себя выдаю.

Псы обнюхали мои ботинки, виляя хвостом. Я мог бы отпустить какую-нибудь шутку, что-то вроде: «А если бы я им не понравился, они бы меня сожрали?» Но я словно лишился дара речи, я был на пределе от долгой поездки и этой встречи с псами, поэтому сумел выдавить только: «Хм…» Я последовал за Санте к одному из низких строений, пытаясь подавить нарастающее разочарование. Разве психотерапевт не должен успокаивать клиентов? Разве не в этом чертов смысл психотерапии?

Поэтому, когда она провела меня в обшарпанный кабинет, у меня уже окончательно исчезло всякое желание делиться своими секретами. И когда Санте сказала: «Надеюсь, вы не возражаете, если собаки посидят с нами», мне хотелось возразить, но кто я такой, чтобы что-то говорить? Два немецких дога, надо же. Псы последовали за нами и устроились на старой коричневой подстилке на продавленной кушетке. Не так я себе представлял офис психотерапевта, спокойный, в минималистском стиле. Эта комната ничуть не походила на кабинет доктора Розена, психиатра, к которому я раньше обращался. У него был кабинет в больнице, ничем не отличавшийся, скажем, от кабинета ЛОРа или онколога. Но комната Санте была набита старой мебелью, бесформенной и задрапированной шелком, как и ее хозяйка, а ковер лоснился от грязи и собачьей шерсти. Тут воняло конским потом и псиной, за приглушавшими лившийся снаружи свет шторами сонно жужжали мухи. Мы словно очутились в подземелье, под корнями какого-то огромного дерева.

Ладно, подумал я, устраиваясь в кресле, эта комната точно вырывает меня из привычного окружения: офис в колледже, дом, Вуртрекер-роуд – все это казалось невероятно далеким от этой вонючей хоббитской норы. Впрочем, мне понравились книги, громоздившиеся в расставленных по комнате книжных шкафах из разных комплектов – шкафы стояли под странными углами, образуя естественные укрытия, где можно просто спрятаться, если что. Но затем я перевел взгляд на Санте, это бесполое создание, старую матрону, взирающую на меня с осуждением, и тут же выпрямил спину и сдвинулся к краю кресла. Я не какой-нибудь ребенок, которого подобными уловками можно заставить говорить правду. Классический прием мозгоправов: смотреть на тебя, пока ты сам что-то не скажешь, и первое предложение – самое главное, именно по нему они будут оценивать тебя в процессе терапии. Но я не собираюсь сдаваться, пусть смотрит на меня, сколько ей заблагорассудится. Конечно, мне есть что рассказать, на мой рассказ уйдет целая жизнь, и я мог бы просто начать, но почему мне нужно делать это теперь, почему именно здесь? Мне нужно говорить о моей вине со Стеф или Одеттой, а не с этой дурой.

Прошло всего секунд тридцать, но мне показалось, что они тянулись целый час. Я отводил взгляд, намеренно стараясь не смотреть ей в глаза, и вдруг понял, что мое упрямое молчание столь же много скажет Санте, как и любая первая фраза, но теперь я уже погряз в этом процессе и если не смогу сдержаться, то это станет самым позорным свидетельством проблем с силой воли. Вернее, с отсутствием силы воли. Я упрям, но слишком слаб, чтобы отстоять свои убеждения. Поэтому когда кошка начинает шипеть и мяукать, куры – кудахтать, а псы – лаять и ломиться в дверь, бросаясь от меня к Санте и обратно, я вздыхаю с облегчением. Теперь я могу повернуться к ней и сказать что-нибудь безобидное:

– Вам нужно проверить, все ли там в порядке?

Но это не безобидный вопрос, вовсе нет. Я знаю, что псы защищают Санте, как и мощная стена вокруг ее сада. Я думаю, что же случилось здесь, что заставило ее принять такие меры предосторожности? Это неспроста. Наверное, на нее напали. Кто-то из местных: прямо за ее забором начинается царство нищеты, люди в отчаянии, они готовы на все, несметное множество нищих… Я вспоминаю тех трех грабителей, вспоминаю испуганный стон Стеф – а ведь мне так хотелось больше никогда не думать об этом. Пассивность Санте, умиротворенность в духе хиппи – наверное, это еще один уровень защиты, ее маска…

Психотерапевт качает головой, уголки ее губ опускаются.

– Нет, все нормально.

И она опять таращится на меня, правая рука – на небольшой записной книжке на подлокотнике кресла. Она не барабанит пальцами, не выказывает нетерпеливости. Она ждет.

У меня нет сил на новый виток борьбы взглядов, поэтому я, кашлянув, говорю:

– Мне бы хотелось уточнить, можем ли мы со всем разделаться за один раз?

– Разделаться?

– Медицинская страховка покрывает четыре сеанса, поэтому нам не удастся провести глубокий анализ проблемы. Так, может быть, мы бы со всем разобрались за следующую пару дней? У вас будет время для сеансов?

– Давайте вначале посмотрим, как все пойдет. Условия лечения мы всегда можем обсудить позже.

Я пожимаю плечами, зная, что, какие бы скидки она ни предложила, мы не сможем себе этого позволить. Поэтому все должно решиться сейчас – или никогда.

– Зачем вы пришли ко мне сегодня, Марк?

– Чтобы доказать свою готовность.

Коричневая псина возвращается на свое место, потягивается и выпускает газы. Лицо Санте не меняется, но я улыбаюсь. Наверное, я все-таки больше люблю собак, чем кошек. Думаю, если бы у меня был выбор, я предпочел бы умиротворенность собаки невротичной самовлюбленности кота.

И впервые со времени поездки я позволяю себе подумать о том, что сделала Зоуи с той кошкой. Случившееся вновь проходит перед моим внутренним взором – не тот вариант, в который верит Стеф, а настоящий. Все это не случайно, думаю я. Сторожевые псы, одичавшие бездомные кошки, колючая проволока, электрозабор. Эта женщина меня знает, она видит меня насквозь, она понимает все лучше, чем я мог себе представить. Я неспроста очутился в этой душной комнате.

– Готовность к чему?

– Ох, это у нас с женой такая шутка. Она как-то сказала про эту готовность…

– Внутрисемейные шутки – важный маркер близости отношений. Они как особый шифр, позволяющий отделить ближних от дальних, ощутить родство, сопереживание – понимание без слов. Но я вас не знаю, Марк, поэтому… если вы пришли за помощью…

– Да, я знаю, простите. Я пришел сюда по определенной причине и, полагаю, должен рассказать вам о ней. Но я не знаю, с чего начать.

Она позволяет мне немного подумать об этом, но когда я продолжаю молчать, говорит:

– Может быть, расскажете мне, что вы надеетесь получить на этих четырех сеансах? Вы ведь живете в Вудстоке, верно? Это далеко отсюда. На что вы надеялись, когда ехали сюда? Чего опасались?

– В целом?

Наконец-то она награждает меня улыбкой.

– Можем начать с частного. Что вы надеялись сделать на этом сеансе? Что вас тревожило?

Я меняю позу и откидываюсь на спинку кресла. Не помню, когда кто-то в последний раз спрашивал меня обо мне, о моих надеждах и тревогах. Я знаю, что это такая психотерапевтическая стратегия. Я знаю, что Санте просто льстит мне, но почему-то от этого я расслабляюсь и мне хочется поговорить. Намного проще честно отвечать на ее вопросы, чем сопротивляться анализу целый час. Ведь за анализом я сюда и приехал, в конце концов.

– Полагаю, я надеялся, что сеанс мне поможет. Моя жена хотела, чтобы я к вам пришел. Я хотел, чтобы она была довольна.

– А сейчас она недовольна.

Это не вопрос, поэтому я не отвечаю.

– Она хотела, чтобы вы доказали свою готовность. Готовность к чему? Готовность понять ее точку зрения? Готовность изменить свое поведение?

– Да. Мне не кажется, что я должен что-то менять. Со мной все в порядке.

– Но ваша жена считает, что что-то не в порядке. Может быть, вы могли бы рассказать, что, по мнению вашей жены, с вами не так?

Я обдумываю ее вопрос:

– Нет, это неважно. Я просто хочу, чтобы она опять мне доверяла.

Мне хочется добавить: «Чтобы она доверила мне нашу дочь», но это плохо звучит, и я не хочу тратить остаток сеанса, убеждая незнакомую женщину в том, что я никогда не обижал Хейден и не обижу. Я не готов говорить о моих дочерях.

– Я просто чувствую… когда мы не разговариваем… Мне одиноко. Она мой друг, и мне ее не хватает.

– Итак, хотя вы считаете, что с вами все в порядке, вы приехали сюда, чтобы я помогла вам измениться и вы больше не были одиноки.

Я хмурюсь. Эти слова полностью все объясняют.

– Понятно, – говорит Санте.

По дороге обратно я заблудился. Я подумал, что могу объехать трассу с грузовиками, свернув налево на пути через Беллвилль, но эта дорога вела не в город, и я оказался к югу от Кейптауна, петляя между пригородами Элзиривер, Маненберг и Филиппи. На этих окольных дорогах гоняют какие-то подростки на навороченных тачках, я чувствую исходящую от них опасность, но они не обращают внимания ни на меня, ни на мой потрепанный «хёнде». Я осознаю, где нахожусь, только добравшись до Баден-Пауэлла, с опозданием на час. Обычно подобная путаница вызвала бы у меня бурю гнева, но после сеанса я чувствую себя неспособным на такие чувства – я словно расшатан, расколот надвое, отделен от самого себя, будто мое тело находится в непроницаемом пузыре, а я завис в воздухе, как призрак, и смотрю на этот пузырь со стороны. Никто не может навредить призраку.

Я останавливаюсь на импровизированной парковке неподалеку от побережья, киваю рыбакам, раскуривающим один косячок на всех и поглядывающим на свои удочки, обхожу их, огибаю песчаную дюну, иду среди осколков стекла и пластикового мусора, наконец нахожу относительно чистый участок пляжа, сажусь и смотрю на чаек, кружащих над рыбаками, на белые барашки волн. С моря дует соленый ветер, принося запахи человеческой вони, но я любуюсь сочетанием красок: яркое голубое небо, белый песок, синие холодные волны. Не знаю, бывал ли я здесь раньше, едва ли это подходящее место для отдыха на пляже, и даже если бы я захотел, чтобы Зоуи ко мне присоединилась, вряд ли бы она отыскала сюда дорогу.

Домой я приезжаю уже поздно вечером. Стеф купает Хейден, поэтому я убираю все в кладовку, иду в ванную и здороваюсь с ними. Стеф, не поворачиваясь, говорит: «Привет». Я не ожидаю, что Хейден мне ответит, поскольку она играет со своими резиновыми рыбками. Я смотрю на свое отражение в зеркале – лицо обгорело. Приложив руки к щекам, я замечаю отметины. Я присматриваюсь к своим рукам: по тыльной стороне ладоней тянется несколько параллельных царапин, часть из них уже покрылась коркой засохшей крови. Под ногтями – темная грязь.

Я подхожу к умывальнику и мою руки. Мыло щиплет царапины, в умывальник стекает коричневато-красная вода.

– Ну как все прошло? – спрашивает Стеф.

– Хорошо. Даже отлично. Я такого не ожидал. Я думал…

– Где ты был весь день?

– Я взял выходной. – Я вытираю руки о самое темное полотенце на крючке.

– Я знаю. Но где ты был?

– Просто покатался по городу. Уже сто лет не был в той части Кейптауна.

– Ты ведь не ездил к Кларе, правда?

Я вздыхаю. Начать оправдываться? Или просто ответить?

– Нет.

– Ну, я решила уточнить.

Она набирает в ковшик воды, опускает голову Хейден себе на руку и осторожно собирает ее золотистые кудри, приглаживает их, поливая водой. Как у Стеф все отлично получается: Хейден даже не морщится, она откидывается на руку Стеф и вздыхает. Я завороженно смотрю, как Стеф втирает Хейден в волосы детский шампунь, промывает их, полощет. Затем она оборачивает голову Хейден маленьким полотенцем и вытаскивает малышку из ванны.

– Нет, мам! – кричит Хейден. – Хочу играть!

– Пора вылезать, мартышка. Сейчас мы тебя вытрем, и ты сможешь еще немного поиграть перед ужином.

Хейден продолжает капризничать, но Стеф непреклонна.

– Давай я тут уберу, – предлагаю я.

– Спасибо, – говорит Стеф.

Она надевает на Хейден халат с персонажами мультика «Холодное сердце» и несет малышку в спальню. Мне стыдно. Но если поход к психотерапевту и уборка в ванной позволят мне избавиться от этого чувства, помогут мне вернуть любовь Стеф, я это сделаю. Санте ошибается. Я не отвергаю себя, я держусь за то хорошее, что еще осталось в моей жизни.

Я вынимаю пробку из ванной, собираю игрушки и складываю их в коробку в углу. Кладу на место мыло, включаю душ, чтобы ополоснуть ванну. Вода медленно стекает – волосы Хейден забили слив. Я достаю их, этот великолепный комок волос… они источают синее свечение… сколько же в них жизни… Я не могу заставить себя выбросить эти волосы, поэтому стряхиваю с них воду и забираю их с собой.