Глава 11
Марк

Синяк на спине я еще могу чем-то объяснить – ну, наткнулся на что-то и не заметил. Но как же след от укуса на губе? Я смотрю на свое отражение в зеркале в ванной, дотрагиваюсь кончиками пальцев до места, куда она меня укусила. Я помню случившееся урывками, как сон, но все это происходило в реальности. Я прижимаю ноготь к ранке, и она отдается болью. Не нужно думать об этом.

Что это была за девочка? Это не Зоуи, вот уже в который раз повторяю я. Это не Зоуи, потому что это просто невозможно. Но мой собственный голос в голове звучит неубедительно. Наверное, та девочка была все-таки старше четырнадцати. И она была пьяна. Или под наркотиками. Что-то в этом роде. Это бы все объяснило. И не заставляло меня чувствовать себя… заклейменным.

Она сказала, что я убил ее. Она никогда не простит меня. Остатки рационального в моем сознании напоминают, что я все это выдумал. Это я сам себя никогда не прощу. И не должен. Смерть ребенка не так легко простить. А уж о прощении самого себя и речи быть не может.

– Марк?

– Да? – откликаюсь я.

– Ни за что не поверишь! – кричит мне Стеф из гостиной.

Я мою руки, споласкиваю лицо и выхожу к ней.

– Что случило?

Стеф поднимает голову от айпада:

– Ничего не случилось. Пети ответили.

– Отлично! Наконец-то. Что пишут?

Она указывает на письмо на экране. Там всего две строчки:

– Странно, да? – говорит Стеф, вставая и подключая айпад к зарядке.

– Ну, они ведь плохо говорят по-английски, помнишь? Наверное, если бы мне нужно было написать кому-то сообщение на французском, я бы постарался составить его как можно короче.

– Да, но после всего этого времени… Наверняка они понимают, что мы беспокоимся.

Я пожимаю плечами:

– Может, это так у французов принято. Гальское головотяпство. Кто знает? Но хорошо, что с ними все в порядке. Теперь нам не нужно о них беспокоиться.

– Не думаю, что ты вообще о них беспокоился.

– Я знал, что все обойдется.

– Как думаешь, они все еще собираются остановиться у нас дома? Письмо такое невразумительное.

– Да, это ты верно подметила. Наверное, стоит у них спросить.

– Сейчас сделаю. – Она уже набирает сообщение. – И Кларе напишу, что с ними все в порядке и, может, они еще появятся.

Я смотрю, как она наклоняется над ноутбуком. Свитер провисает, и я вижу ее изумительное декольте. Я женат на этой женщине. Красавица с такой восхитительной грудью предпочла жить со мной. Она замечает мой взгляд, улыбается и встает.

– Давай приготовим что-нибудь вкусное на ужин, – предлагаю я, смутившись. – К нам присоединится местная сумасшедшая. В конце концов, надо ее уважить.

– Мирей? Она хотела только выпить.

– Но мы можем накупить свежих продуктов у лоточников по дороге, совсем дешево. Когда еще у нас будет шанс приготовить что-то из купленных на рынке французских продуктов? Можем отпраздновать новости о твоей книге. Будет как в тех кулинарных роликах о готовке за границей.

Стеф кивает:

– Давай.

Она целует меня в щеку, прижимается ко мне, и мы обнимаем друг друга крепко-крепко. Не знаю, когда мы в последний раз так обнимались. Как же это приятно!

За час мы умудрились пробиться сквозь языковой барьер и, объясняясь только жестами и улыбками, купить сырокопченые колбаски, крупные черные оливки, упаковку спагетти, пару огромных, словно рифленых помидоров (этот сорт еще называют «воловье сердце»), головку чеснока, пучок петрушки, пахнущей сухой землей (словно ее только сегодня утром привезли с фермы), багет и немного сыра комте, пару свежих груш и мандаринов – и, конечно, четыре бутылки вина. За все это мы заплатили ненамного больше, чем пришлось бы отдать в нашем городе.

Мы минуем дверь во двор. Стеф что-то болтает о мопсе, наряженном в кожаный костюмчик, а я наслаждаюсь нашим настроением. Проходя мимо облупившейся двери в чулан, я усилием воли отгоняю от себя мрачные мысли – о призраках, жертвах, испражнениях. Сейчас, прямо сейчас, для меня самое главное – счастливое время с женой, а не какие-то мрачные выдумки. Они не испортят мне этот вечер.

Мы поднимаемся в чернильной темноте лестницы, и только слабое свечение телефона освещает нам путь. Отпираем тяжелую дверь. Я с натугой открываю оконную раму в кухне, пока Стеф включает музыку – мягкий лаунж, из тех, что заставляет беззаботных юных красоток пускаться в пляс на залитом предрассветными сумерками пляже. Вот кем была Стеф для меня, когда я повстречал ее, – юной и жизнелюбивой, и потому казалась экзотичной. Я никогда даже не думал, что у меня появится такой шанс. Что я заслуживал такого шанса. Что я смогу очутиться в раю с ней. Что со всеми моими травмами и сожалениями я вообще могу жить с ней на одной планете. Но вот она – на парижской кухне, со мной, покачивает бедрами в такт музыке, распаковывая продукты.

– Ой, черт… – охает Стеф.

Меня бросает в холод.

– Что случилось?

– Мы не купили оливковое масло.

– Господи, от твоего вопля у меня чуть сердечный приступ не начался!

– Прости. Мне выйти и купить?

– Нет, я просто порежу колбаску, и мы промажем ее жиром сковородку. Я думаю, этого будет достаточно.

– Отличная идея! Мне нравится, когда ты берешь дело в свои руки, шеф-повар.

Я открываю бутылку вина – аргентинский «Мальбек», в столице Франции он куда дешевле, чем у нас, – и наливаю нам по бокалу. Стеф отпивает немного, мурлыча себе под нос слова песни, протирает стол в кухне и начинает резать помидоры. Я становлюсь рядом и давлю массивные, свежие дольки чеснока.

– Слушай, Стеф, я хотел извиниться…

Она молчит, движения ножа замедлились.

– Знаешь, последняя пара дней, проведенных здесь, заставили меня иначе взглянуть на многое. На себя. Мне было трудно после ограбления. Я не знал, как реагировать, как помочь вам с Хейден. Мне кажется, я вел себя совсем не так, как когда мы только познакомились. Совсем не как тот человек…

Стеф поворачивается ко мне:

– Совсем не как тот мужчина, которого я полюбила. Ты можешь сказать это.

«Любовь» и «мужчина» – два слова, которые мне сложно употреблять в отношении себя после ограбления.

– Я люблю тебя, Марк, правда. И я знаю, что тебе пришлось нелегко в последнее время.

Я киваю и улыбаюсь. Мне не сразу удается вернуть себе дар речи.

– Спасибо. В общем, мне очень жаль. Вы с Кларой были правы, когда уговаривали меня поехать.

При упоминании Клары ее лицо каменеет, и я жалею о сказанном. Но уже через мгновение ее губы растягиваются в шаловливой улыбке.

– Раз уж мы заговорили об этом, что у тебя за отношения с Кларой? Я пыталась разобраться в этом с тех самых пор, как мы познакомились. В первый раз, когда мы пошли на тот концерт в Кирстенбош, я подумала, что вы с ней встречаетесь. Ты меня очень интересовал, и я чувствовала, как ты флиртуешь со мной, но при этом Клара все время была рядом, наблюдала за нами. Вернувшись домой, я сказала соседке по квартире, что вы свингеры.

– Свингеры? – удивляюсь я. – Господи, если бы я знал, ни за что не взял бы ее с собой. Она просто всегда была в нашей компании.

– Так в чем же дело? Она в тебя влюблена? Ревнует ко мне?

– Нет! – Эти вопросы никогда не задавали мне вот так прямо и открыто. Мне никогда не приходилось о них задумываться. Они казались просто… неважными. – Нет. Она знает, что я люблю тебя. Ты меня спасла. Ты – мой второй шанс в этой жизни, на который я уже и не надеялся. Я ведь… – Я осекаюсь. Она и так знает о Зоуи, моей самой страшной беде, а Зоуи здесь и сейчас не место.

– Приятно слышать. Мне всегда казалось, будто… будто мы с Хейден боремся за тебя со всеми остальными людьми в твоей жизни, что мы не так важны для тебя.

– Что ж, тогда я рад, что теперь ты знаешь о моих чувствах. Я люблю Хейден. Она дает мне силы… знаешь, вообще что-то делать. Пытаться. А ты – самый главный человек в моей жизни.

Я целую ее в щеку, и она прижимается ко мне – знак того, что все в порядке. Я отпиваю глоток вина и принимаюсь рубить петрушку, а Стеф вырезает сердцевину помидора.

– Мне тоже жаль, – говорит она через некоторое время. – Мне не хотелось оставлять Хейден, ты же знаешь. Но с ней все в порядке, она там веселится с бабушкой, на самом деле, и я не уверена, что здесь ей понравилось бы. У нас тут все пошло как-то наперекосяк, да?

– Не совсем. Конечно, эта квартира – сущая дыра. Но город великолепен, как мы и ожидали, правда?

Стеф кивает.

– И я многое понял. Такого переосмысления своей жизни не добьешься и за годы психотерапии. Потрясающе, как изменение обстановки позволяет взглянуть на все словно со стороны. Это банально, но правда. Как там говорят: отпуск – время перемен? Нет, как-то не так.

– Лучший отдых – путешествие?

– Одно и то же. Отдохнуть я никогда не откажусь.

Стеф смеется.

– В общем, я рад, что мы здесь.

– Я тоже рада, – подумав, отвечает она.

Эти трое мужчин с ножами все еще бросают тень на мои мысли, но мы так далеко от дома, и Хейден далеко. Мы в безопасности. Впервые со времени ограбления эти люди так далеко, что я не чувствую их вони, не слышу их окриков, неразборчивого бормотания, приглушенного плача Стеф. Впервые с тех пор я думаю, что у нас все будет в порядке.

Около восьми вечера Мирей сообщает о своем приходе, колотя в дверь. Похоже, по случаю похода в гости она решила принарядиться: на ней изящное красное пальто и элегантное платье с цветочным узором, столь непохожее на поношенные кофты, бесформенные штаны и обтрепанные шали, в которых я видел ее раньше. В правой руке у нее почти полная бутылка арманьяка.

– Входите. Добро пожаловать! – Стеф нравится роль радушной хозяйки. – Позвольте, я возьму ваше пальто.

Мирей ставит бренди на журнальный столик, сбрасывает пальто на руки Стеф и принимается расхаживать по комнате.

– Тут приятно пахнет, – говорит она. – Запахи вкусной еды. У нас тут давно не было их.

Мирей подходит к окну, теребит край ставни – мне наконец-то удалось открыть их одним из найденных в коробке инструментов. Перегибается через подоконник и смотрит во двор. Ее щека – рядом с оконной рамой, и стекло запотевает от ее дыхания.

– Теперь оно открыто.

– Да. – Стеф смотрит на меня.

Это слово «теперь» подразумевает, что Мирей была здесь раньше. В приоткрытое окно в комнату проникает свежий холодный воздух, смешиваясь с ароматами стряпни и разгоняя мрачную атмосферу квартиры. Интересно, одобряет ли Мирей такие перемены? Почему-то мне кажется, что это важно. Но она ничего не говорит, только проводит кончиками пальцев по тяжелой коричневой шторе, задергивая ее, а потом отдергивая вновь.

– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – Я беру бутылку бренди со столика. – Арманьяк? С водой? Или со льдом?

Она морщится.

– Это выпьете позже. Наверное.

– Вина? – Стеф появляется в дверном проеме, держа в руках бутылку.

– Вино. Да.

Я не продумывал встречу с Мирей и ничего особенного не ожидал, но если этот неловкий и странный обмен любезностями продолжится, то вечер затянется. Надеюсь, вскоре она расслабится. Женщина садится за обеденный стол, и я присоединяюсь к ней. Когда Стеф дает ей бокал вина, она делает глоток и молча смотрит в окно, на темные очертания зданий и облачное ночное небо. Сейчас Мирей кажется скромной и одинокой, как женщины на картинах Эдварда Хоппера или в фильмах Робера Брессона. В ней не заметна злобная отстраненность и грубость, которую она проявляла раньше. Словно угасло какое-то полыхавшее в ней пламя.

Я собираюсь встать и пойти помешать пасту, а заодно попросить Стеф поменяться со мной местами и поддержать разговор, но тут Мирей поворачивается ко мне:

– Я не всегда дружелюбна. Я знаю. Это потому, что я боюсь. И я единственный человек, который может… как это… prendre soin о себе. Позаботиться, да? Поэтому я пришла сюда сегодня. Дружелюбно. Хорошо, что вы готовите семейную еду. Как тут было давно.

Мне хочется сказать: «Расскажите о своей семье. Кто жил здесь с вами? Почему теперь тут никто не живет? И что, черт возьми, произошло в чулане?» Но почему-то я понимаю, что не хочу этого знать. Теперь, когда выяснилось, что Пети живы, мы можем спокойно провести эту неделю и отправиться домой. Все такие милые сейчас – и Мирей, и Стеф, – и я хочу сохранить это хрупкое равновесие.

Стеф опять появляется в дверном проеме – с полотенцем в руке.

– Откуда вы родом?

– Я всегда жила в Париже.

– Вы жили тут с семьей? Вы, кажется, упоминали, что у вас нет детей.

Я смотрю на Стеф:

– Никому не понравится такой допрос с пристрастием, дорогая.

– Может, добавишь соус в пасту? – Стеф натянуто улыбается, бросает мне полотенце и садится напротив Мирей.

Я с облегчением ретируюсь в кухню, прислушиваясь к их разговору.

– У вас один ребенок, да? – спрашивает Мирей.

– Да, дочка. Ей два года.

– Я думаю, у вас две девочки.

– У Марка была… – не подумав, начинает Стеф.

«О боже…»

Я громко кашляю, и Стеф осекается.

– Подлить вам вина?

– Да, спасибо.

В комнате повисает неловкое молчание, поэтому я отпускаю Мирей комплимент:

– Вы хорошо говорите по-английски, мадам.

– Я училась год в Лондоне.

– О, а что вы изучали? – подключается Стеф.

– Банковское дело. Но потом я быстро вернулась сюда. Стала художницей.

– Вы давно живете в этом доме?

Я выразительно смотрю из кухни на Стеф, помахивая ложкой, чтобы привлечь ее внимание. Ее слова действительно напоминают полицейский допрос.

Но Мирей покорно отвечает – наверное, сказывается ее меланхоличное настроение. А может, ее стимуляторы перестали работать.

– Давно. Поэтому я не могу уехать так просто. Вся моя жизнь здесь. Даже если они хотят, чтобы я уехала.

– Кто? Кто хочет, чтобы вы уехали?

Если Стеф продолжит донимать Мирей, она оскорбится и уйдет, и мы никогда не узнаем историю этого дома. Я в последний раз помешиваю пасту, возвращаюсь в комнату, сажусь и начинаю нести какую-то чушь о нашем отпуске. Все любят, когда туристы хвалят их город, поэтому я с восторгом рассказываю об архитектуре, древних дорогах, великолепных товарах на рынке, но Мирей перебивает меня:

– Теперь я вас знаю. Знаю о вашей семье. Вашей маленькой девочке. Сегодня я окончательно решила. Я уйду.

– Откуда? – спрашивает Стеф. – Вы имеете в виду, отсюда?

– Oui.

– Почему?

– Нельзя убежать от своей истории… ton histoire. Это всегда с тобой. – Мирей смотрит на меня, произнося эти слова. – Это всегда со мной. Я думала, может, это ушло с прошлыми людьми. Mais, non. Но нет. Теперь я должна забрать это с собой. Иначе это будет с вами.

– Это? Что… – начинаю я.

Но Стеф опять меня перебивает:

– Прошлыми людьми? Вы имеете в виду Пети?

– Нет petits! – вспыхивает Мирей, а затем, уже спокойнее, добавляет: – Как я сказала, я думала, q’ il était parti, это ушло с прошлыми людьми. Им было плохо, но недостаточно, я думаю. Я ошиблась. Мне жаль за вас. Мне жаль за вашего ребенка.

Ладно, это уже становится смешным. И страшным. И портит атмосферу, которую нам удалось создать сегодня. Эта женщина безумна, в конце концов, и мы не получим от нее никакой информации. Я встаю и похлопываю Стеф по плечу.

– Помоги мне, пожалуйста. Простите, madame.

Стеф встает из-за стола и идет за мной в кухню.

– Она сумасшедшая, – шепчу я, грохоча тарелками и ложкой. – Мы у нее ничего не узнаем. «Это будет с вами». Что, черт возьми, это значит?

– Это значит, что ей трудно выразить свои мысли, вот и все. Просто позволь ей говорить. Потом мы сравним ее слова с рассказом директора агентства по недвижимости и все выясним.

– Что выясним? И почему это важно? Мне кажется, мы копаемся в истории, которая нас не касается. Нужно просто оставить все как есть.

– Я хочу разобраться, – возражает Стеф, поливая разложенную по тарелкам пасту соусом.

Я качаю головой. Стеф не разубедить, и я не хочу ссориться, поэтому просто заткнусь и буду пить вино. Этот ужин – глупая ошибка. Я режу багет и выкладываю ломти хлеба на тарелку с сыром, когда скрипит, поднимаясь, оконная рама. Стеф несет в комнату две тарелки с пастой, и я слышу, как они с грохотом падают на пол.

– Мирей! Нет! – вопит Стеф.

У меня хватает времени только на то, чтобы повернуться к окну кухни. Я вижу, как Мирей взбирается на подоконник, отталкивается от ржавой решетки, когда-то удерживавшей горшки с цветами, переворачивается и изящным движением прыгает головой вниз. Платье с цветочным узором вспыхивает в лучах света – и Мирей исчезает.