Глава шестнадцатая
Лайла

Теперь не осталось сомнений.

Я предпочла бы их не рассеивать. Я предпочла бы, чтобы моя ремиссия, мое чудо не имело бы срока давности. Эта болезнь прежде у всех протекала без ремиссии, поэтому никто не знал, чего ожидать. Я предпочла бы верить, что вылечилась. Я должна была жить так, словно здорова.

За рождественским обедом мама вдруг схватила меня за руку. Хватка была слишком сильной, и я сначала не поняла, в чем дело. Мама отпустила меня так же внезапно, как схватила, и мы обе увидели, что моя рука слегка трясется на столе. Я и прежде никогда не чувствовала хорею, только замечала. Пока еще проявления были незначительны. Большинство людей, скорее всего, решат, что я просто перенервничала. Но это не нервы. Я не могу контролировать эти подергивания. Со временем все только ухудшится. Болезнь меня уничтожит.

Полагаю, что теперь, когда надежды почти не осталось, я могу быть честной с собой. Уверена, что полгода назад большую часть времени я чувствовала себя совершенно здоровой. С тех пор кое-что изменилось. На каком-то уровне подсознания я понимала, что делаю с Каллумом. Тем хуже для меня.

Люди с болезнью Хантингтона могут десятилетиями вести полноценную жизнь. Они женятся и выходят замуж. У них бывают дети. Они делают блестящую карьеру. Они веселятся, достигают многого в жизни и обзаводятся каким-то хобби. Если я сейчас расскажу все Каллуму, он почувствует себя опустошенным, но потом обратится к своему гребаному Гуглу и спустя полчаса опять будет полон надежд и планов. Угасание будет очень медленным, начнет он спорить со мной, и мы сможем извлечь все, что можно, из того времени, которое у нас осталось. Можно будет попробовать экспериментальное лечение. Мы найдем выход… вместе.

Если бы я прежде не наблюдала за двумя любимыми людьми, которых медленно убивала эта болезнь, я поддалась бы уговорам и позволила бы ему и дальше укореняться в моей жизни. Я перестала бы скрывать, что безумно влюблена в него. Мы съехались бы, возможно, отправились куда-то путешествовать, и, быть может, я в итоге вышла бы за него замуж.

Единственной слабостью, которую я позволила себе, несмотря на болезнь, было то, что я допустила Каллума в свою жизнь. Наши отношения достигли точки невозврата так быстро, что, когда я осознала, что на самом деле происходит, я уже не хотела останавливаться. Я рассматривала это в качестве роскошной награды за то, что так хорошо сохранилась, несмотря на годы.

Но довольно. Моя награда, удобство, которое я буду испытывать в течение последних месяцев или лет жизни, и близко не сравнится с болью, которая обрушится на Каллума. Я наблюдала за тем, как в нем постепенно просыпаются жизнерадостность и внутренний свет, как Каллум понемногу выползает из раковины, в которой прежде жил. Я не хочу быть той, кто отбросит его назад.

Я не собираюсь разыгрывать из себя мученицу. Не хочу, чтобы он наблюдал за моим умиранием. Я хочу, чтобы он запомнил меня такой, какая я сейчас. Пусть Каллум возьмет воспоминания обо всех этих месяцах с собой и пронесет до конца своей жизни. Пусть продолжит расти. Мне бы хотелось, чтобы через десять лет, когда он случайно наткнется на фотографии, где мы запечатлены в этом прибрежном домике, или ныряем с маской и трубкой, или летаем на буксируемом парашюте, или посещаем галерею искусств, Каллум улыбнулся бы и вспомнил обо мне с любовью и легкой ностальгией. Я не хочу, чтобы, глядя на ту же фотографию, он содрогался бы при мысли обо мне, извивающейся, корчащейся, истекающей слюнями на подушке в хосписе. Я не хочу, чтобы он менял мне катетерный мешочек, или кормил через назогастральный зонд, или постоянно напоминал мне, как меня зовут.

И да, возможно, это эгоистично с моей стороны, но мне нравится то, как он на меня смотрит. В его взгляде ощущается восхищение. И я тоже смотрю на него с восхищением. Это святое. Я хочу запомнить все хорошее, а не то, что случится после.

Когда я сказала маме, что должна отпустить его, мама умоляла меня передумать. Она хочет, чтобы я все ему рассказала и позволила самому решать, как поступить. Мы шли по подъездной дорожке. Каллум вырвался вперед и скрылся в доме. Мы с мамой оставались снаружи около часа. Мы обе плакали. Мама долго-долго убеждала меня в том, что мне не обойтись без его любви. Кажется, в конечном счете я смогла ее переубедить. Она, как никто другой, должна понимать, что здесь к чему.

Позже я узнала, что, пока мы спорили, Каллум отправил своим братьям по текстовому сообщению. Ему явно не терпелось вновь наладить с ними мосты. Я им горжусь. Пока это маленькие шаги, но Каллум «пошел в народ», старается наладить отношения, скорее для себя, чем для других, и я надеюсь, что в некоторой мере подтолкнула его к этому решению. Это будет самым наилучшим моим наследием, оставленным миру: Каллум Робертс, умный, великодушный, заботливый… Он уже понял, что у него есть, что он может предложить другим.

Мне следует закрепить все это для нас обоих прежде, чем двигаться к своей новой, последней стадии земного существования. Но прежде я дам себе еще несколько дней на то, чтобы подготовиться к прощанию.