Глава 21. Где у каждого своя правда

— Меня не должно быть на этом свете, — царица поднялась и щелкнула пальцами, позволяя раскрыться радужному пологу щита.

И значит, и вправду маг она.

— Так во всяком случае считал мой дед. Он придерживался старой веры, точнее не веры… вера, мальчик, не устаревает, в отличие от правил, которые надо соблюдать. И когда-то давно кто-то из царей решил, что некоторые правила слишком… жестоки? А может, имел другие резоны… тебе ли не понимать, что многих целей порой можно достичь одним ударом.

Ночной сад был тих.

И некому было слушать эту… исповедь? Нет. Просто историю. И царицы нуждаются в том, чтобы рассказать кому-то… вот только вместо гордости — сочли достойным, — Арей ощущал страх.

В живых не оставят.

— И нашлись люди, которые сочли себя… правильней прочих? — она ступала медленно, бесшумно, а тварь ее косматая держалась подле, то и дело поворачивалась, заглядывая царице в глаза. — Опасное заблуждение, но оно изменило всю их жизнь. Маленькая такая деревушка, потерявшаяся в лесах. Свои законы. Свои правила. Свой царь. Мой дед… однажды моя матушка слишком далеко зашла, собирая грибы. И наткнулась на недоброго человека. Тот человек ее изнасиловал. И уже этого было достаточно, чтобы перечеркнуть всю последующую жизнь ее. Она стала нечиста. И все, что ей оставалось — жалкое существование всеми презираемой твари. Хотя в чем ее вина?

Арей молчал.

Исповеди не прерывают глупыми вопросами.

— Но оказалось, что все куда как хуже. Она забеременела. А по той вере родиться могло лишь проклятое дитя. Хотя… если бы я была мальчиком, меня бы внесли в храм. И молились бы всем селом. И спасли бы душу. И до конца жизни не позволили бы забыть о подвиге.

Смешок.

Хотя и не смешно.

— Но мне не повезло быть девочкой. А девочки, рожденные вне брака, отмечены печатью Мораны. Им один путь — в Черное озеро…

Где-то далеко закричал козодой.

Дурная примета.

Впрочем, куда уж хуже.

— Но у меня получилось выжить. Даже дед при всей его твердолобости не пожелал марать руки о младенца. Или не захотел ссориться с моим приемным отцом? Тогда я полагала его родным. Я росла, зная о том, что нечиста. Мне не позволяли входить в храм. Со мной не разрешали играть детям в часы, когда им были дозволены игры. Мне запрещалось заговаривать со взрослыми. А уж они-то смотрели на меня… они удивлялись тому, что дед нарушил закон, который блюл свято. Нарушил, и небеса не разверзлись. И выходило, что если уж такой грех прощен был, то что говорить о малых? Начались… сомнения? Так, пожалуй. Мой дед не был глуп. Он понимал, что теперь просто так от меня не избавиться, раз уж позволил жить. Но и оставить нельзя. Нужен был предлог. И что лучше другого свидетельствовало бы о моей испорченности, как не магия? Дар у женщин? Нет, там это… не принято. Этот дар блокируют. Ради блага женщины. И мужчинам-то не рекомендуется часто прибегать. Дар — это искушение, которое Божиня посылает. А с искушением надобно бороться.

Зверь коснулся Ареевой руки.

Словно невзначай.

Колючая шерсть и… магия? Древняя. Холодная. Та, которая скрутит Арея, не позволив ему и вдохнуть. И если она, царица-матушка, способна совладать с таким, то почему просто не возьмет власть себе? Что уж нужно? Выпустить тварь в думу.

Пара бояр погибнут.

Остальные замолчат и молчать будут.

Милостей сыпанут, и завиляют хвостами. Кнут и пряник. Страх и золото. И она знает, но продолжает играть по их правилам. Не понятно.

— Я знала, что дар у меня есть. И что, стоит пойти к камням, этот дар объявят проклятым. А дальше просто. Блокировать? Зачем, если можно отправить дорогой матери. Нет… я собиралась бежать. И бежала бы. Но она позвала. Она давно меня звала, но я боялась откликнуться.

— Кто она?

— Не знаю ее имени. Женщина, которой посчастливилось вырваться из проклятого села, но не из жизни… ее книга была написана не человеком, но для людей. На человеческой коже. Человеческою кровью. И человеческой же душой, которая становилась частью книги. О да, она многих поймала. И тебе действительно очень повезло. Как скрыть дар… как сделать так, чтобы люди иные слушали тебя… как примучить удачу, привести золотую жилу в руки, как… о, сколько всяких полезных вещей писано. И я читала. Не только читала. Я пользовалась книгой. Почему бы и нет? А цена? Что мне чужая кровь, да и льет ее тот, кому понадобились удача да золото. Так я оказалась здесь, а после — и в тереме царском. Мой отчим решил, что если подсунет меня царю, то получит больше милостей. У него уже было многое. Дом. Двор. Деньги. Но ему было мало. Странное человеческое свойство, сколько ни дай, а все мало. Есть дом? Надобен больший. И еще больший… еда? Уже мало просто еды, надобно такой, чтоб брюхо потешить… шуба? Где одна, там другая. Или пятая, иль десятая, и чтоб не просто, а из меха особенного… вот и он, не хуже прочих. Не лучше. Жену свою, правда, крепко любил. Хотел, чтобы я такое заклятье в книге отыскала, которое ей здоровье вернет. Только в проклятой книге подобных заклятий нет. И быть не может… а вот как сердце к себе привязать чужое, это имелось… знаешь, какое заклятье крепко?

— То, которое на крови?

— Верно. На человеческой крови. Чем больше пользуешься, тем выше цена. И я заплатила. Купила раба, старика, которому и так недолго оставалось. Убедила себя, что у него и без меня не жизнь, а мучение, и что болезнь его все одно к смерти приведет, только смерть эта будет долгою и болезненной. Он не сопротивлялся. Лежал в круге, глядел… до сих пор помню, как он глядел… а я ему все говорила, что смогу сделать для людей. Только вряд ли поверил… я могла бы отпустить его, но… какая жалость, если ко мне ее ни у кого не было? Вот и пустила кровь. Получилось, как видишь.

И вновь она не раскаивалась.

Говорила, как оно есть. И от этого становилось совсем не по себе. Подобных откровений, в минуту слабости сделанных, после не прощают. И как быть? Слушать, это да, а после?

Бежать?

— Царь полюбил меня. Он никого и никогда не любил по-настоящему, а меня вот… только мне эта любовь его была неприятна. И сам он… много старше меня. И некогда был красавцем, давно, да… с той красоты ничего не осталось. Он любил поесть, и вином не брезговал. У него дурно пахло изо рта, а зубы были желты. Для всех он был и остался царем, а для меня мужчиной, с которым пришлось разделить ложе. И тут я поняла, насколько ошибалась… если бы он со мной поиграл и отпустил, я была бы свободна. А царица… не бывает бывших цариц, понимаешь? И даже если завтра я сама отрекусь от трона, уеду в монастырь, то не доеду. Мне оставалось терпеть. Держаться. И родить наследника. Хочешь, скажу, во что обошлось это дитя?

— Нет.

— Правильно… кровь и снова кровь. Больше крови. Больше смерти. Я была молода. Мне казалось, я смогу остановиться в любой момент. Достаточно будет пожелать. Я рожу дитя… мальчика. Наследника. И никто больше не сумеет упрекнуть меня в бесплодии…

Она схватила себя за руку, сжала, словно желая причинить боль.

— Это они все… мой первый ребенок родился живым. И он был здоров. Совершенно здоров. Я знала. Но что-то произошло и мне протянули уже умирающего. Убили младенца, и не посовестились. Сказали, родился слабым… или я, рожая, придавила. Но это ложь. Второй прожил два дня… я эти дни не отходила от колыбели. Я запретила кому бы то ни было приближаться. И объявлять о рождении наследника народу. А они все одно нашли способ. Третий… я скрывала беременность столько, сколько смогла. А как живот полез, уехала… по монастырям уехала. Я знала, что за мной отправят соглядатаев. И не только их. И я принесла еще одну жертву. Я выкупила жизнь за жизнь. Есть способ. И висящее на мне проклятье поразила ребенка моей сестры. Да, мне стыдно за это. Я не знала, я догадывалась, что так будет, но… я искренне надеялась, что она родит других детей. Вот только проклятье наложили серьезное. Она сама едва не умерла. Более того, умом подвинулась… а может, научилась видеть правду.

Стража перекликается.

И старые часы на башне отсчитывают три удара. Поздний час. И заметь кто, что царица-матушка в сей час по саду разгуливает, да без свиты, да в компании неподходящей, слухи пойдут.

— Как бы ни было, но я поняла, что только так он останется в живых, мой мальчик. Кровь за кровь? У меня не было иной родни. А вот у него… мой муж, как я уже говорила, был кобелем редкостным. И детей незаконных наплодил множество. И если так, то отчего было не воспользоваться?

Это не вопрос.

Это лишь слова. И тварь рядом прихватывает руку Арееву. Мол, молчи.

Молчит.

— Я собрала их… кого сумела найти. Неожиданно оказалось, что эти дети понадобились не только мне. Из трех дюжин осталась одна.

— Они знают?

— Кое-что знают…

Но не то, что сами — залог чужой жизни. Мена… черная чума? Проклятье? Пожар и болезни… царевич уцелеет, а кто-то да уйдет.

— Да, некоторые умерли, чтобы мой сын выжил. А других убила не я… если бы не боярская жадность, крови бы пролилось много меньше. А еще я привязалась к этим мальчишкам. И мне действительно не хочется, чтобы кто-то из них умер. Но и отменить заклятье не в моих силах. Быть может, в книге отыскался бы способ, но… я не хочу вновь видеть ее.

Тварь смотрела снизу вверх, и теперь в желтых глазах ее виделось Арею что-то донельзя человеческое. Мол, ты слушай и думай, сколь опасно связываться с древнею волшбой.

Возьмешь в руки и не отвяжешься.

— Я знаю, что книгу утащила одна из его девок, отдала Милославу на хранение. Только ведь он был слишком любопытен, чтобы не заглянуть в книгу. Полагаю, тоже говорил себе, что это все — исключительно науки ради… что он лишь изучает… пробует, и вправду ли эффективны древние заклятья. Одна проба, за ней и другая… он увлекся.

Она ведь разумна, эта собакообразная тварь.

Откуда взялась?

Подгорная, как и та, которую Арей изгнал? И хватит ли его новообретенных сил, чтобы справиться с этой? Нет, он не собирается вступать в борьбу, причин пока нет, но исключительно теоретически?

Тварь усмехнулась: попробуй.

— Все считают меня виновной… конечно, Милослав ведь книжник. Добрейший человек, никогда-то ему власть не нужна была. Как же смог он смуту затевать? Ложно обвинили. Казнили… если бы я побоялась измены, казнили бы не только его… знаешь, кто донес?

— Откуда?

— И вправду, откуда тебе… супруга его. И в монастырь она ушла доброю волей. Она терпела его увлечения. И то, что он изменился, сперва списала на новое открытие. Он всегда желал совершить что-то этакое… но несмотря ни на что, ее любил. Она ведь, как и я, бедного рода. Не пара царевичу. И благословение царское на женитьбу Михаил долго пытался получить. Отец надеялся, что перегорит эта любовь, а ее на годы хватило. Завидую. Но как бы ни было, он вдруг стал называть жену идиоткой. Она и вправду не больно-то в магии разбиралась. Была недалекой, может, глуповатой, но… он ведь видел, а все одно любил. А тут вдруг идиотка. Она стерпела… в доме стало неспокойно. Шорохи. Шелест. Домовые ушли, а куда — никто не знает, зато крысы появились. Не люблю крыс. Страшные.

— Они магию чуют.

— Чуют. И эта их манила. Его жена пыталась поговорить, образумить, поняла, что муж ввязался во что-то, с чем не справится сам, но получила пощечину. Она не нашла ничего умней, как пригрозить, что пожалуется мне. И была посажена на цепь. И просидела там три месяца. За эти месяцы она многое увидала… не знаю, как сохранила разум. Мне жаль эту женщину.

Арей кивнул.

Жаль? Способна ли она, сама заглянувшая в проклятую книгу, испытывать жалость? Но в одном она права, книгу следует отыскать и уничтожить, пока не поздно.

Если не поздно.

— Ей удалось передать записку. Те, кого Милослав нанял, предпочитали работать за золото, а у боярыни оставался отцовский браслет. Дальше… мы не стали поднимать шума. Одно дело — смута, а другое — запретная волшба. Ведь Милослав, как ни крути, царского рода. И все, что он делал, так или иначе сказывалось на семье. Нет, невозможно, чтобы простой люд узнал правду. Да и не всем боярам ее сказали… дом вычищали. Спроси у своего наставника, он спускался в тот подвал. Он видел… магия требует жертв. И Милослав не чинился их приносить… сначала старики. Потом молодые и полные сил. Потом… чем больше в человеке жизни, тем выше цена. Чем тяжелей он с этой жизнью расстается…

— Я понял.

— Милослав дошел до детей. Его бы судили тайно, и те, кто стал его судьями, узнали бы правду, но… он не пережил ночь. Сила, которой он воззвал, взяла свою плату. Его супруга попросилась в монастырь… дочери… я предлагала ей остаться с ними, но она боялась даже подойти к этим девочкам. Все твердила, что ее девочки умерли, а эти…

…девушка, которая тихо плакала на лавке, была живой. Арей слышал, как бьется ее сердце. И страх ее чуял, и отчаяние. Разве можно подделать отчаяние?

Выходит, что можно.

— А Илья?

— Его отец отослал. То ли предполагал, что увлечение его не безопасно, то ли не желал делиться… мальчик чист. А с девочками… первым моим порывом было избавиться от них. Но семеро жрецов сказали, что не видят в них зла. И магики не нашли ничего, кроме небольшого истощения, которое, если правда, что мне рассказывали, вполне объяснимо. И отпустить бы их, но…

— Вы жрецам не поверили?

— Отчего ж, поверила… они не лгали, не видели нужды. Я же просто чувствовала, что не все так просто. И отпущу… кого отпущу? Людей? Или тех, кто лишь кажется человеком? Нет, Арей, я оставила их при себе. И поверь, не обижала. Боги не дали мне иных детей, кроме тех, кого я вынуждена была пригреть. И если мальчиков я полюбила… не усмехайся, боярин, я тоже способна любить. По-своему.

Только с этое любви никому не легче.

— И я расскажу им, — она глядела в глаза. — Все как есть. Думаю, они и сами догадываются… они неглупы. А вот девочки эти… с одной стороны тихи, что вода в омуте, а с другой неспокойно. Служанки около них не держатся. Неделя другая и плакаться начинают, в ноги падают, мол, хоть на конюшню сошли, а не неволь. С чего? Спрашиваю, может, боярыни норовисты? Бьют, обижают? Ан нет, все в один голос говорят, что тихи и некапризны, тогда с чего бежать? Из жути… веет, мол… а объяснить толком не способны.

— И чего вы от меня хотите?

— Хочу, чтобы ты к невестушке почаще заглядывал. Чтоб пожалел бедолажную. И позволил вырваться из терема царского. Только так вырваться, чтобы под присмотром была…

— Но о присмотре не думала?

— Именно. У нас с тобой месяц осталось, боярин. И за это время многое успеть надобно.