Глава 14. Об игрищах боярских и сватовстве
Гостя этого Кирей не то, чтобы ждал, но понимал, что рано или поздно явятся. И потому не удивился, когда мальчонка в алой шелковой рубахе, перетянутой дрянным пояском, протянул грамоту.
С поклоном протянул.
И со страхом.
И с любопытством. Небось, никогда еще живого азарина так близко не видел. Оттого не спешил уходить. Стоит, глазеет, рот приоткрывши, запоминает. Будет ныне на боярском дворе развлечение — как станет рассказывать-пересказывать про диво дивное, девки все и заслушаются.
Печать на грамотке хрустнула.
Посыпался сургуч крошкой.
Приглашение.
В гости.
Составлено найлюбезнейше. Патоки налили — как не утонуть.
— Передай хозяину, что буду… рад… — последнее слово Кирей произнес так, что стало ясно и дураку — рад он не будет ни на медяшку, но раз приличия требуют, солжет.
Сложная эта вещь — этикет.
Утомительная.
Посыльный побежал — прямо пятки засверкали.
— Чего хотят? — Лис держался неподалеку. Опять приглядывает, волчья душа. И нос вон дернулся.
— Полагаю, шкуру мою у кровати кинуть, — Кирей повел головой. В шее хрустнуло. Спину кольнуло. Надо же, этак он и разваливаться начнет того и гляди.
Раны-то зажили.
Затянулись.
А нет-нет, и дают о себе знать.
— А на словах если? — Лис отличался звериной понятливостью.
— На словах… просто-таки горят желанием пообщаться со мною в обстановке приватной. Беседы побеседовать…
Нет, точно задождит. Вот и ломит кости, крутит, особенно левую руку. Порой начинало казаться, что лучше б ее и вправду отрезали, чем так.
Кирей сжал кулак.
И расправил пальцы. Пошевелил каждым, пусть и движение это далось с немалым трудом. Ничего, скоро пройдет. Такие приступы, если и случались — на счастье его, сие происходило редко — то проходили быстро. И главное, что руки после слушались.
Огонь тоже.
— Понятно, — Лис поскреб за ухом. А потом тихо-тихо произнес. — Я перестал Ерему слышать.
— Что?
— Остальным если сказать, дергаться станут. А не надо. Может… просто… время выходит… а я перестал его слышать. И сны видеть.
Он замолчал ненадолго, потом добавил.
— Луна не зовет. Плохо.
— Может, к целителю…
Лис глянул искоса. Ну да, глупость Кирей сморозил. Где этого самого целителя отыскать, которому верить можно? Да так, чтоб целитель оный, теоретический, не пришел в ужас от того, что особа царское крови перевертнем оказалась.
Еще слух пустит…
— Нас связали. Ты знаешь. Давно, — Лис по-прежнему говорил тихо. Кратко. А значит, волновался. — Думаю. Заклятье износилось? Одежда носится. Обувь. Заклятье?
Он опять замолчал и уставился, не на Кирея, на скворца наглого, что по птичьей своей надобности забрался на забор и сел, распушил черные перья. Клюв приоткрыл.
Дышит?
Лис точно сказал бы, он слышит и дыхание птичье, стук маленького сердца.
— Не знаю… в теории возможно, — Кирей присел. — Любые заклятья время от времени нуждаются в подпитке. Если не подпитывать, то заклятье развеивается. Да… но обряд… если бы знать подробности…
— Приходил человек. Ко мне. К Ереме. Я знаю, что приходил. Ерема не сказал. Молчит. И сердится. Устал. Он не волк. Я не человек. А привязали. Я тоже устал. Человек говорил, что может отпустить… я думал, он снова придет. Нет. А Ерема молчал. Почему?
— Спроси.
— Обидится.
— И что?
— Не знаю, — Лис опять задумался. Они с Еремой привыкли жить одну жизнь на двоих, и сама мысль о том, что брат способен скрыть что-то, его пугала. — Я подумаю.
— Подумай.
Кирей тоже думал.
О том, как бы до лета дотянуть. Пара месяцев осталась, а там… там или выйдет все, как задумано, или он, Кирей, умрет. И тот, и другой вариант в принципе устраивали.
…еще бы родственничек дорогой дурить бросил.
Боярин, мать его.
К вечернему визиту Кирей готовился старательно. Коль уж желает урядник лицезреть наследника престола, так тому и быть…
…город не степь.
Тесно коню.
Шумно.
И встряхивает он гривой, скалится зло. Тронь бока, и полетит, понесет по узеньким улочкам, да на простор, на волю… обоим охота воли.
…чтоб земля дрожала, отзываясь на удар копыт. Чтоб ветер в лицо хмельной. Чтоб кровь полыхнула. И лететь, бежать, не от города, но к тонкой черте горизонта, хотя ж и зная, что никогда его не достигнешь.
Нельзя.
Не время.
И смиряется конь дивный, ступает величаво, словно ведает, что несет не лишь бы кого. Сияет драгоценным шитьем попона. Переливается самоцветами упряжь. И расступаются зеваки.
Царевич едет.
Едет…
Сидит. Глядит перед собой, ибо не престало особе важное головой крутить. Подбородок задрал. Рукой бок подпер. Хорош. И самому смешно, да смех этот…
…сегодня же донесут Кеншо-авару, который — о диво дивное — не возвернулся в степи с посольством, но остался в царстве, чтоб торговлю ладить. Будто бы не было никого, кому бы сие дело доверить можно.
…донесут, доложат… кто соглядатая? Та ли молодка с ведром, что застыла, рот раззявивши. И глядит влюбленно, небось, этакой красоты не видела? Или просто спешит запомнить все, чтоб рассказать тихому человечку, который за сплетню верную монеткой пожалует? А может, не она, но мальчишка? Мальчишек на улице много. И что за диво, если привяжется такой? И не один… проведут от Акадэмии до особняка урядникового… или не они, а купчишка в дрянном кафтане. Сразу видать, дела его плохи, отчего б и не поправить золотом азарским?
Нет, гадать вечность можно.
Не угадаешь.
Остается сидеть.
Ровно. Прямо. Будто и не мерещатся в подворотнях стрелки. А что, амулет амулетом, да не всякую стрелу он отведет… родственничек, небось, на заговоренную расщедрится. Или нож… или яд старым азарским обычаем. И страх привычный оживает. Да с ним Кирей справится,
Всегда справлялся.
Улицы-улочки… велика столица…
Дымна.
Людна.
И в толпе не разглядеть лиц… конь всхрапнул, шаг замедлил. Устал? Нет, дивный конь, такой день деньской бежать может по степи, а и потом не покроется…
— Боярин, кинь медяшку! — под самые копыта выскочил юродивый. — Кинь, кинь… медяшечку кинь! А я уж спляшу!
И пошел вприсядку, коленца выкидывая.
Трясет косматой головой.
Подвывает сам себе будто поет. Трясутся руки голые, перекатываются плечи, одно другого выше.
— Кинь монетку за старание…
…плеткою бы его… небось, нашлись охотники, вон, исполосованный весь… глаз гноится, зубов почти не осталось. И руки-то, руки… калечные, ломаны и срослись неровно. А левая без пальцев. И Кирей таким бы быть мог… почему нет?
Сложись все иначе.
На цепь посадили бы. Водили бы на потеху народу. Вона, хохочут, не то над юродивым в его старании, не то над Киреем, не способным избавиться от докуки.
— Держи, — Кирей вытащил из кошеля пригоршню серебра. Монетку кинул юродивому, который ее и не увидел… нет, отберут. — Эй ты… поди сюда.
Он поманил из толпы бабу, которая на юродивого глядела, как почудилось, с жалостью.
— Знаешь его?
— Так то Микитка, боярин, — баба заробела. — Он тихий. Его в маленстве конь потоптал, от и вышло… с мамкою живет, та старая, не доглядит.
— Понятно, — Кирей протянул горсть серебра. — На, передай его матери. На пропитание.
Народ зашевелился.
Зашептались.
Завидуют? И на бабу глядят волком. А она, на деньги воззарилась с удивлением, будто не верила, что этакое богатство перепало.
— Отдашь? — спросил Кирей.
И вздрогнула баба, избавляясь от морока жадности.
— Божиней клянусь.
— От и хорошо, — Кирей снял кошель. — А это тебе… за доброту.
Ныне пойдет по городу сказка гулять-перегуливать, обрастет враньем, да и пускай себе. Пусть шепчутся, что богат азарин, едва ль не самого царя богаче. Что щедр он. Что…
…а его ждут.
Вона, улочка осталась.
И переулочек.
— Боярин, — окликнул юродивый Микитка, переломанною рукой монетку подбирая. — Не ходи тудою… там злые люди.
— Да?
Конь стоял.
И ему одному, доставшемуся едва ль не обманом, но в том не было Киреевой вины, он верил.
— Били Микитушку… гоняли Микитушку… а у самих самострелы! И стрелы огроменные! Сказали, иди отселева, иродище… а Микитушка забоялся!
— Спасибо…
…может, и примерещилось.
Но конь не идет.
И улочка темна, а переулочек узок. Тесно тут дома стоят, прилипли стенами друг к другу, срослись намертво. И окошки в них узенькие, что бойницы. А крыши низенькие. Стрелять с такой сподручно, если людей поставить грамотно — а мнилось, найдутся у дорогого родственника грамотеи — перекроют отступление. С двух сторон…
…с трех.
Если не с четырех сразу. Пальнут… глядишь, да пробьет какая из стрел щит, войдет в сердце. А если и не войдет, то хватит махонькой царапины.
— Здраве будь, боярин, — Микитка поклонился. — Гореть тебе весело… и не ходи к морю, там ваших не любят, к горам бери. В горах люди иные, там не будут выспрашивать, откуда вы с женою явилися… не принято…
Баба Микитку за руку взяла, зашептала что-то быстро, спешно, то и дело на Кирея оглядываясь. Боится, что осерчает он с таких речей?
Нет.
А ведь про море он никому не рассказывал. Ни одной душе живой. Да что рассказывать, он и думать-то о море лишний раз боялся… мало ли… и откуда тогда?
…сам не решил.
…море манило. Кирей читал, что оно на степь похоже, только из воды. Бескрайняя синяя гладь… он озера видывал, и они были удивительны, безбрежными казались иные, но вот чтобы море…
…а горы пугали. Пару лет тому, когда вновь переехали, куда — им не говорили, да и не имело то значения, но горы были видны, стало быть к самой границе царства Росского. Сине-зеленая гряда, обманчиво близкая, обманчиво низкая. Будто из цветного стекла отлитая.
Еська, дурень, решил, что доберется.
Три дня в лесу его искали.
Лис вышел по следу, нашел бестолкового на сосне, куда его медведь загнал. Еська и сам вспомнить после не мог, как на сосну эту, огроменную, ветвей лишенную, вскарабкался.
А горы ближе не стали.
Значит, туда?
Почему бы и нет…
_______________
Коня Кирей повернул. Если взять по Малокузнечной, оно, конечно, дольше будет. Да и улочка эта неудобная, не мощена, настилом не уложена, в яминах она, грязью по весне полных. По такой коня благородного мучить ни один боярин не станет.
Не на то ли расчет был?
Но другое интересно, если правду сказал убогонький, то… откуда узнали? Грамота заговоренная, а такой заговор снять непросто. Мальчишка вряд ли правду знал. Отследили? Возможно. За Акадэмией давно наблюдают, тут ничего удивительного нет… и проводить мальчишку до подворья просто. А дальше… дальше теория… может, и не знал дорогой родич.
На удачу людей послал.
И была б за ним…
…а может, и не на удачу. Боярину что? Ему все едино, с которым наследником договариваться.
Ждали.
И ворота распахнулись. Подскочили холопы, один спину согнул, боярину подставляя. Другой коня под уздцы перехватил. Попытался.
— Не стоит, — Кирей сам спешился, потянулся, разминаясь. Кости ломило. Точно к вечеру задождит, хотя ныне на небе ни облачка.
Ясное.
Высокое.
Как море, которого ему, судя по всему, не видать.
— Так… — холоп замер, не зная, как быть. Небось, не отправишь боярина на конюшню, самолично коня расседлывать, хотя ж и конь этот диво, какого во всем Росском царстве не видывали.
— Показывай, — Кирей не доверит Ветерка чужим людям.
И тот, благодарный, ткнулся бархатным носом в шею, дыхнул, напоминая, не ты ли, Кирей, обещался за хозяина отомстить?
Не забыл ли?
Не забыл.
Сочтется… этого перекрестья не минуть.
А конюшни у боярина знатные. Из камня сложены. Потолки высокие, полы каменные. В загонах на полу мягкие опилки лежат, да видно — меняли недавно. И навряд ли к Кирееву приезду.
Холоп услужливо дверцу распахнул.
— Может…
— Воды принеси, — велел Кирей.
И конь вновь вздохнул. Тесно ему было в городе, и конюшня, сколь бы ни была хороша, а все не то, чего душа желала.
— Потерпи, — Кирей провел ладонью по горячей шее. — Скоро уже…
Он ослабил подпругу, после подумал и вовсе снял седло. Коль выпадет из гостей быстро уходить, то некогда станет с ремнями возиться.
Недоуздок оставил.
Оно, конечно, и за гриву уцепится, если нужда выпадет, но со сбруей оно как-то привычней.
Растереть не успел…
— А я все гадаю, куда ж это гостьюшка наш долгожданный подевался? — Рязенский урядник больше всего походил на быка. И не на благородного тура, которого землепашцы лесным царем именуют, но на быка обыкновенного, к стаду коровьему приставленного.
Не сказать, чтоб высок.
Широк. Кряжист.
Голова с лбом покатым крепко на плечах сидит, шеи, той почти не видать. И мнится, что нет ее вовсе. Нос широкий.
Ноздри вывернуты.
Губы лупаты и блестят, что намасленые. Боярин их то облизывает, то покусывает.
А безбород.
И удивительно, потому как не в росском обычае это…
— Да вот, — Кирей похлопал коня по шее. — Норовистый. Как бы не покалечил кого…
— Если и покалечит, то за дело, — Игорь Витюйтович Жучень двигался нервозно, дергано, и виделось в том волнение…
С чего бы? Не с того ли, что не чаял уж гостя дождаться.
— А хорош… хорош… и вправду, чтоль, от водяного прижитый? — он остановился у загона и губы облизал. — Продай?
— Нет.
— По весу золотом дам…
…было бы у него это золото. Храбрится боярин, пылит золотым песком в глаза недругов, мол, все-то у него ладно. Полна казна самоцветами, что ни выезд — то люду забава. И кидает нищим деньгу полными горстями, а шептуны верные народу весть несут — выйдет из Жученя славный государь.
Кровь-то сильная.
И город под его рукою цветет да процветает. И сирым он помогает, и убогим… для сирот дом построил специательный, почтенные вдовы там живут да вместе детей ростят, наукой учат…
…коровы чистым маслом доятся.
…а куры яйца несут через одно — золотые.
— Нет, — Кирей забрал у холопа ведро с водой, поставил у дверей.
— Не запалишь?
— Он умный. Да и не так далек путь был, чтоб притомился…
Шкура блестит, переливается, и сам конь, дивный, боярина манит. Ишь, вперился взглядом, небось, уже своим полагает. Не коня ли ему обещали? Нет, конь, хоть и хорош, а короны не стоит. И стало быть, конь — это так… небольшим подарком новому другу.
— Закрывать не станешь? Смотри, а то сведут…
— Не стану.
Доска дубовая на дверях, но конь и ее вынесет, силен он иною волшебною силой, но к чему имущество портить?
— Да и кто сведет-то, боярин, с твоего подворья? — Кирей в глаза глянул.
Глянул и не разглядел.
То ли серые, то ли синие, а то и вовсе чернотой дурною отливают. Нехорошие эти глаза. И глядеть в них неприятно.
— Что ж, дело твое, азарин. Так может в дом пройдем? Стол стынет. Уж моя-то хозяйка расстаралась… даром, что помирает. Не помрет никак. Вот скажи, азарин, вправду говорят, что у вас столько жен можно брать, сколько восхочется мужчине?
— Не совсем. Столько, сколько содержать он сумеет.
— Но не одну… а у нас-то… женился — терпи. А что она едва-едва одного ребенка вымучила, так кому интересно? Нет, другой бы сослал в монастырь, пусть сидит, грехи замаливает, а я вот…
Он говорил громко, нисколько не стесняясь бледной женщины, что вышла встречать гостя. Она же сделала вид, будто не слышит.
Поклонилась.
Подала кружевную салфетку с куском хлеба.
— Прими этот хлеб и гостем вступай под этот кров…
— Да хватит уже… — отмахнулся боярин. — Набралась блажи, никто тут…
— Благослови твой дом и тебя Божиня…
Кирей хлеб принял с поклоном.
— Иди уже… немощная… видишь, сынок твой носу домой не кажет… бестолочь. Неблагодарный…
Стол был богатый.
Нашлось тут место и перепелам, в клюкве тушеным, и рябчикам, и утице с кислою подливой. Олений бок и ягнячьи ребрышки. Возлежал посеред моченых яблок поросенок, целиком зажаренный. Стояли лебеди печеные, фазаны да цесарки…
…грузди соленые.
Опята печеные… грибов в Росском царстве множество, и не все съедобны. А вот мясо с острою подливой неплохо миндальную горечь скроет.
И вино лишним будет.
— За здоровьице! — боярин поднял тяжеленную чашу. — Иль не пьешь?
— Магикам не рекомендуется, — Кирей наполнил свою водой.
…рыба печеная, рыба соленая… и все-то пряное да острое. С того ль, что любит боярин откушать — вон, развязал пояс, кафтан распахнул, волю брюху давая, и ест сам, причмокивая, не чинясь. Сок жирный по пальцам течет, и он, ничтоже сумняшися, пальцы оные о бархат кафтана вытирает.
Прихлюпывает.
Вздыхает.
И так у него это смачно выходит, что, хоть был Кирей сыт, а все одно есть захотелось.
— Магики… куда ни плюнь, одни магики… человеку простому совсем житья не стала. А ты чего вылупилась? Иди уже… болей… хворая… — Рязенский урядник рученькой махнул, и боярыня повиновалась.
Бледна, что тень.
Но… не сказать, чтобы вовсе нездорова. Нет, Кирей не был целителем, однако болезни смертельные красили человека чернотой. Боярыня же была светла.
И значит, проживет еще долго.
На свою беду?
— Сколько я на нее истратил! Одного целителя, другого, третьего… и каждый только руками разводит, мол, не знаем, отчего у нее здоровье-то такое… иные-то мужу и троих родят, и четверых… Аненникова ажно семым разрешилась. А ведь предлагали ее…
…а ведь о застольях, боярином учиняемых, по городу слухи всякие ходили. Про паштеты из соловьиных язычков, про кубки, из цельного бурштына точеные, про… да про что только не сказывали, спеша расписать, до чего богат боярин.
На Роси бедного царя не потерпят.
Только пыль все, пустота. Давно уже казна разошлась. В долгах боярин, что в шелках, только долги не греют. И те, кто деньги ему ссудил, назад их ждут, им-то гульба этакая не по нраву, да и шансы у боярина на престол малые.
…если, конечно, не упрочит.
— А эта родила, что вымучила… едва-едва разрешилась. Уже и давили, и резать хотели, так дед не дал. Глядишь, если б порезали, то и иначе все было бы…
Кирей кивнул.
Отщипнув хлебную крошку, он катал ее в пальцах, разглядывая и стол, и боярина говорливого, и убранство…
…и ведь не скажешь правды. Нельзя. Не поймут.
Обидятся.
И обиду затаив, однажды сторицей возвернут. А если и не обидятся, то возвернуть, просто так, потому что случай выпадет такой. И как быть?
Устал.
Простора.
Свободы. Роскошь недозволенная… что золото, каменья… коня бы и в горы… в горах, говорят, воздух чистый и орлы живут, у которых под крылом дом поместится, а то и два… добыть бы такого.
А он тут Рязенского урядника слушает.
— Потом-то только скидывала… тьфу… я уж и царю челобитную писал, мол… бесчадная она! Ан нет, жрецы озлобились… сына родила… это еще поглядеть надо, от кого нагуляла! — боярин стукнул кулаком по столу, да так, что кубок подскочил, упал, расплескав остатки вина по белой скатерти. — На меня-то не похожий! Вот ты сходство видишь?
Кирей склонил голову на бок.
А интересный вопрос.
Сходство? Не то, чтобы ему Лойко Жучень был по нраву… чужой. К рыжим он привык, а эти двое, взятые матушкой не то из жалости, не то по случаю, все еще чужими и оставались.
Но сходство…
Иные жесты.
И Лойко крепок, но иначе, он плотно сбит, а все ж высок и статен, чего боярин лишен.
— Вот! — молчание гостя тот расценил по-своему. — И все это видят! Я уж ее за косы таскал, от кого нагуляла… призналась бы, покаялась… так нет, божится, что мой сынок…
— А кровь…
— Магики? Что они могут… скажут, что велено… небось, нету им веры ни на ноготочек! — боярин мизинец корявый оттопырил. — Все сговорилися. Дед ейный тоже магиком был. И батька с даром… свои там везде, вот и дурят мне голову.
Он всхрапнул, и вновь получилось как-то по-звериному, со злобой. Вперился в Кирея красным глазом.
— Он-то другое сказывал?
— Нет.
Лойко Жучень, если и имел чего сказать, то помалкивал, что было в высшей степени благоразумно.
— И верно, — боярин пальцы облизал. — Дед-то егоный, ее батька уперся… одиный внук. Ему-то и внук, как ни крути, от дочки-лярвы… а мне-то что? Наследство… как будто оно мне нужно.
— Нужно, — Кирей понял, что бесконечно устал от этого разговора.
Ему бы вернуться.
Пройтись по Полигону, по дорожке, не думая ни о чем… разве что о земле под ногами и небе, которое ныне темнеет поздно. О скором дожде. О лете…
…свободе.
…горах и орлах… интересно, и вправду ли они так огромны, как пишут? Способны утащить горного яка… яков Кирей видывал, косматые здоровущие быки…
— Нужно, — повторил он, отодвигая золотой кубок. — Вы почти разорены. Точнее, вы разорены, но упрямо не желаете этого видеть. Вы дали свои земли на откуп. И доходы с них давно идут в карман другим людям. А людям этим, которые пришли на пять или десять лет, плевать на то, что будет с землями дальше. Они тянут из них все, что могут… а могут многое. И вы не столь глупы, как пытаетесь казаться. Вы отдаете себе отчет, что, когда земли вернутся к вам, их придется восстанавливать… а на это вновь же нужны деньги.
Кирей подкатил ягодку клюквы.
Моченая.
И кисловатая. За этой кислотой вновь же можно спрятать яды.
— А вот у вашего сына есть земли… обильные. Богатые. Доставшиеся ему от деда. В обход вас. И вам это кажется несправедливым, верно?
— Много говоришь, — хмуро произнес боярин.
И вытер рукавом сальные губы.
— Сколько есть. Что вам нужно?
— Если такой умный… сам скажи.
— Корона. В вас есть капля царской крови, но этого мало. В списках наследования вы на каком месте? Во втором десятке? И это вас не устраивает… вы ведь жену выбирали не только за богатство, у нее прав побольше. А Лойко — единый наследник с двух ветвей… так? Не станет царевичей, случится какая беда с Ильей Мирославовичем, тогда, глядишь, и о других наследниках вспомнят.
Боярин откинулся на стуле, и от холопа с кувшином вина сунувшегося было, отмахнулся.
— Славно баишь…
— Чего, казалось бы, проще… выдать девку Батош-Жиневскую за сыночка. Она по прямой линии царевна, он — тоже царской крови, все законно и ладно… что не пошло? С Лойко договориться не сумели? Так и не простил вам своей сестрицы?
— Дурак!
На лице боярина проступили красные пятна.
— И она дура… возомнила себя… тьфу. Плюнуть и растереть. Нет, носится со своею обидой, как девка с новыми чоботами…
Ну да, чужие обиды всегда кажутся пустыми, лишенными сути. То ли дело собственные.
Кирей мог бы сказать.
Пожалуй, многое мог бы сказать. Но не стал. Достал собственный кубок малый, который всегда с собою носил. Водой ключевой наполнил из своей же фляги.
Пригубил.
— Я ему… царем бы стал… стал бы..
…если бы согласился послушать мудрого батюшку… что он попросил? Помочь от царевичей избавиться? Или от Ильюшки? Или ничего еще не просил, но Лойко сам все понял.
Очередность установлена не им.
И пусть бояре закричат, что Жучень им надобен в цари, да все одно останутся верные, а значит, смута. И чтоб упредить ее, надобно будет избавиться.
Ото всех, кто кровь царскую имеет.
Лойко понял.
Отказался.
По этим ли резонам, по иным каким, но отказался. И тем уже был Кирею симпатичен.
Не бывает власти, чтобы руки чистыми были. А раз все одно пачкать их придется, то уж лучше кровью нежити… или вот орлов… как-то ж добывают их?
— А он… дурень, — Рязенский урядник рукой махнул. — Как есть дурень… магик… тьфу…
— От него ведь тоже избавиться надо будет.
— Что?
— Если он на корону не согласен, то почему бы вам ее не взять? Вы мужчина не старый. Женитесь на девчонке из Батош-Жиневских. Она здоровая, надо полагать. Прямая наследница, прямее некуда… если, конечно, случится ее братцу, скажем… захворать.
— Он с маленства болезным был, — пробасил Жучень, кубок пустой протянув. И полилось в него вино красное, густое. Интересно, он холопу так доверяет? Или после Киреева ухода поднесет ему угощение особое? А может, немого да глухого при себе держит, как отец?
Тот еще скопит, чтоб не было у рабов иного смысла в жизни, кроме как служить своему кагану… и менталисты помогают, чтоб уж наверняка. И окружают кагана рабы верные, сердца которых горят любовью к хозяину, горят и сгорают в год или два… а там и новые вспыхивают.
Недолгое это дело.
Главное, что от любой беды собою заслонят. Уберегут.
— Как и ваша жена… в монастырь вы ее отослать уже не сможете. Слухи пойдут. Скажем, о том, что второй ваш брак не действителен, коль первая жена жива… конечно, по новым порядкам в монастыре она от мирского отрешится. Но староверы не признают вторых браков. А раз так, то и детей, в нем рожденных, не признают… сынок ваш опять же вряд ли позволит мать обидеть.
Боярин пил.
Глядел поверх кубка.
Что видел? Кирей надеялся, что видел нужное.
— Вот и придется устранить… кого? Царь? Ему недолго осталось. Как бы еще и не помер раньше времени… не испоганил ваши планы.
Боярин фыркнул.
А взгляда не отвел.
— Царица-матушка… вы ее ненавидите… ваше личное дело, но вот живой не оставите… это уже политика. Царевичи… вы не станете разбираться, кто из них кто. Ни один вам не годен. Поэтому всех порежете… думаю, вы не один, если так осмелели. Что дальше? Илья… если разбираться, он прямой наследник. Пола мужского, как то надобно. Возраста подходящего. Норовом смирен. Учен. Чем не царь?
Засопел собеседник.
Наклонился.
А глаза-то кровью наливаются. Ох, не по нраву ему Илья… и значит, есть такие среди думы, которые поговаривают, что ближняя кровь лучше дальней.
Надо будет упредить Ильюшку. Он парень тихий, незлобливый… в книгах весь. Понимать-то понимает, что грозит ему, да понимания одного мало. Привычка нужна.
Кирей яблоко со стола взял.
Отер.
Снял кожицу своим ножом. Повертел в пальцах, будто бы любуясь… чисто… нет следов от укола, нет пятен подозрительных. И пахнет яблоком, как и должно.
___________________
— Ваша жена… ваш сын… как-то многовато выходит. Не кажется?
— Не твое дело меня судить! У самих-то… батька твой, небось, как на кошму сел, не помиловал родичей прошлого кагана. Всех удавил, и детей малых, и баб, чтоб не понесла какая… а ты меня стыдишь.
— Он удавил. Не я.
— И ты удавишь, когда твой час придет. Цена такая… за все в этой жизни платить надобно.
И прозвучало это… да, неубедительно прозвучало.
— Неужто ты сам помилуешь кого? — боярин глядел на яблоко с насмешкой, мол, больно надобно тебя, нечисть азарская, травить.
Может, и не надобно.
Да осторожней будешь — дольше проживешь. Сие правило простое Кирей всей шкурой своей усвоил. И отступать, демонстрируя, не то доверие, которое ноне с дуростью равно будет, не то лихость, что та же дурость, но с другого боку, не собирался.
Он откусил кусок.
Прикрыл глаза.
Расслабился, позволяя себе насладиться яблочной кислинкой. Правильный вкус. Такой, как и быть должен, еще бы боярина убрать… вот с матушкой Лойко он бы иначе поговорил. Не то, чтобы отобедал, нет, не настолько он глуп, но просто рассказал бы… скажем, о вчерашнем дне.
И зелье черноягодниковом.
О коровах, которых Лойко проведывает со всей ответственностью, даже чистить сам пробовал, примеряя роль будущего владельца. О полосе. О магии. Кирею отчего-то казалось, что найдутся у них с боярыней общие темы.
А вот об орлах он никому не скажет.
Кто их, орлов, ведает. Может, и вовсе их не осталось… а если есть, то придет время и Кирей увидит.
— Помилуешь, — хихикнул боярин. — Ты ж добренький… отправишь братца малолетнего куда подальше. Запрешь в поместьице каком, чтоб поплоше. Своими людьми окружишь, только не забудешь. Будешь жить да гадать, не нашелся ли среди тех людей предатель. А то ведь сильный каган многим не по нраву. Вот и сменять бы его на иного… он-то и есть, законный, по крови… найдутся охотники, верно?
— Может, и так.
О том Кирей не думал.
Не хотел.
А боярин все на свой лад перевернул. Он-то иного складу будет. Недовольных — под пяту, негодных — на плаху. А тех, кто опасен, после плахи сжечь и пепел развеять, чтоб ничего, ни имени, ни памяти не осталось.
Не повезло Лойко.
— Может… — боярин тоже яблочко принял, подкинул на ладони и зубами впился. — Приходил ко мне давече человечек… долго распинался… о том, что один в поле не воин, что не сдюжу я против всех-то… про долги напоминал… помочь обещался, что с ними, что с этой… прости Божиня, женушкой.
Боярин голову наклонил, и высокий лоб его показался еще покатей, еще толще. Небось, этакий лоб и не всякая сабля с лету рассечет.
— И взамен-то малость просил… как приедет в гости славный Кирей, с которым я породниться желаю, так угостить его вином или мясом, или еще чем… главное, чтоб от души. Для гостя-то мне ничего не надобно…
— И чем угостить?
— Да вот, — Рязенский урядник поставил на стол пузырек махонький, из горного хрусталя сделанный. — Саламандрова слеза… редкая штука, я узнавал. Дорогая.
Прозрачен хрусталь.
И пузырек этот пустым глядится.
— На от, — боярин ткнул пальцем. — Поглянь… хорош подарочек?
Саламандровы слезы… про них Милослава рассказать не успела. Или этот курс Марьяна читать станет?
Редкая тварь для царства Росского, а вот в степях, на выжженных просторах Озер, в которых не вода, но алая лава кипит, саламандры во множестве водятся. Только попробуй, добудь ее, если воздух над озерами горяч до того, что сухой лист вспыхивает.
Да и саламандры норовом добрым не отличаются.
Впрочем, имелись у отца умельцы-заклинатели с дудками костяными.
— Хорош, — Кирей протянул руку. На мгновенье замер. Саламандров яд — хитрая штука. Хватит и капли на язык, чтоб просочилась эта капля в кровь.
Смешалась с огнем.
И с ума свела.
Полыхнет человек… а с азарином что станется? Явно, ничего хорошего… сила, внутри запертая, свободу обретет.
— От и чудно. Люблю, когда гость доволен.
Кирей все ж коснулся хрусталя.
…а если на кожу? Саламандровы слезы прозрачны. Но на открытом воздухе быстро силу теряют… и стало быть, глупо тратиться, пузырек обмазывая. Иные яды есть. Но ни одного, который следов бы не оставил. А значит, можно принять удивительный дар.
В хозяйстве пригодится.
— Что ж не воспользовался?
— Да вот… слышал, что такую тварь, как ты, не всякая отрава возьмет. Так к чему рисковать?
— Лукавишь…
— Есть такое, — Рязенский урядник довольно осклабился. А зубы у него были, хоть и желты, но крупные, ровные. Целые. — Подумалось мне, что с тобою договоримся… сынок мой… царевичи… я ж не прошу тебя собственные рученьки марать, раз уж ты таким чистоплюем выродился.
Прозвучало сие отнюдь не похвалою.
Но Кирей ехидцу пропустил мимо ушей. Боярин же, яблоко дожевав, крякнул, хлопнул ладонью по раздувшемуся животу.
— Эх, грешен, грешен… к чревоугодию… от женки своей, если б охота была, я б давно уже… и никто б не осудил. Сама плакалась всем, что хворает. А когда зело хворый человек возьмет да помрет ненароком, то кто ж тому удивится? Но нет, живая вон… ходит, душу мотает видом скорбным. Дескать, вся такая мученица… сынок мой, наградила Божиня чадушком, своего счастия не понимает. Но ты с ним, думается, скорей договоришься, нежели я. И верно ты судил, азарин, но неправильно. Может, и нашлись бы те, кто готов был меня на царство крикнут, но царство это было б недолгим… да… кто я? Свой среди своих… старый… сердечко пошаливает. Чревоугодничаю без меры… нет, народ меня любит, но кто его слушать станет? А вот Лойко — дело иное… вразуми бестолкового, что жениться ему надобно и на девке правильной. Меж собой лаяться мы и дальше будем, не без того…
Он поднялся.
Двигался тяжко, сгорбился, точно на широченные плечи его тяжесть немалая легла.
— Я, может, не самого лучшего свойства человек, однако же ж… нет, не я им надобен… не я управлюся… а вот Лойко, он сумеет…
Кирей кивнул.
Пожалуй, и вправду сумел бы. Он боевитый, не тихий книжник, навроде Ильюшки, которого за сильную разумность опасались. Мало ли, что в ученую его голову взбредет-то?
Нет, при поддержке…
…молодой. Не глуп, но и умником не назовешь. Аккурат такой, который прислушается к разумным людям, ежели оным благодарен будет за помощь.
…хорош собой. Народ красивых царей любит.
…оженить правильно, а там…
— Не пойми превратно, но… я не смутьян. И царю клялся. И клятву блюду. И до самой его смерти блюсти буду. Ему, а не ей. Появилась, не пойми откудова… и родила… кого она родила? Когда? Это ж как заповедано было? Когда у царицы роды, то семеро бояр доверенных при них присутствуют, чтоб, значит, не подкупили девок, не подменили младенчика, а то ж всякое могло бы… а эта… сначала таилась, не объявила, что непраздна, как сие полагается. Нет. До последнего в широких летниках ходила. А там уже, как брюхо на нос полезло, то и сгинула… от кого понесла? Он-то, что зачарованный сделался. Вроде ж разумным был мужиком, ан нет… кажное словое ее ловит, в рот глядит. Слышать не желает, что она его заворожила… ты-то тоже, сказывали, зело о ней печешься… ага… только как бы не вышло тебе это боком.
— Справлюсь.
Боярин подходил.
И доски пола поскрипывали под тяжкой его поступью.
— Не говори так о матушке… не стоит… вы ее все ненавидите. А за что?
— Матушка… еще один бестолковый… а скажи, за что нам любить ее надобно? За то, что села на чужое место? За то, что кровь благословенную со своей смешала? Или за то, что Ремезских на плаху сослала? Всех… никого не пощадила, в отличие от тебя, чистоплюя. Уж она-то понимает, чуть дашь слабину, мигом на шею сядут. А в чем Пархом виновен был? Не в том ли, что спросил, откудова наша царица-матушка явилася? И кто ее родичи будут? А следом и Курбичи пошли… Вышняты… Зимуты… ты-то не скалься, не скалься, — рука боярина на плетку легла, и почудилось — перетянет. Кирей ему не по нраву.
Азарин.
С азарами воевать принято, а не дружбу водить. И с того ли сам себе Рязенский урядник кажется едва ль не предателем. Нет, не короны, но самое земли росской.
Ничего, перетерпит.
И знать, есть чего ради. Неприятно было осознавать, что Кирей ошибся. Не царствовать жаждал Игорь Жучень, но лишь не позволить царствовать ей, которую ненавидел столь люто, что руки холодели.
— Старые рода. Верные. Славные. И кровью к царю близкие. Неужто я бы, со своими каплями, полез бы, когда б было кому… Вышнята-то царю двоюродный братец… а Зимуты и вовсе роднились частенько… у них крови верной было поболе… куда подевались? Не на плаху отправила. А знаешь, что случилось? Попросту не стало их… ни самого Тавлая, ни женки егоной… а ведь непраздна баба была. Ни деток. Старшенькому моему столько, сколько Лойко, а младшенькой и годика не сполнилось. Куда делись? Стоит подворье. Тихо там, мертво… врет, будто уехали. Куда? И когда? Думаешь, тут дурные? Весь город перетряхнули, да никто не видел, чтоб ехал куда Тавлай, ни с телегою, ни с возком… пешью ушел? Да у него нога рубленая, куда ему пешью? Нет… а на том подворье ныне и крапива не растет. Как прокляли! А может, и вправду прокляли, да…
Он примолк, выдохнул тяжко.
— И с Курбичами так же… были и сгинули. Куда? Когда? Ежель судили б… но нет, не судили… просто явилися одного дня на пир царский… и домой выехали. А не доехали. Такого она тебе не сказывала? Нет? И я думаю… ни к чему лишние печали…
— Я не думаю…
— Не думаешь. И никто не думает. Вам сказано, что бояре — зло суть, каждый о своем печется. Так это ж нормальне. Ты тоже, небось, о своем радеешь, а не об обчественном.
В этом была доля истины. И Кирей не стал спорить.
— Батош-Жиневские… смутьяны… да Мирослав человеком был тишайшим. Он кроме книжек своих не видел ничего. И царицу принял, что родную. Радый был, что братец, наконец, счастие свое отыскал. Тьфу… от иного счастья не сбежишь… это ему Божиней воздалось… и нам, грешным, которым старая царица не по нраву была. Нате вам новую, радуйтесь…
Он кипел.
Давним гневом. Злостью. И Кирей не мешал. Слушал.
Интересное… нет, кое-что он знал, от иных слухов, как ни крути, никуда не денешься, особенно, когда слухи эти столь интересны. Были и сгинули… выехали и не доехали…
— И чем все закончилося? Где Мирослав? А нету… казнили… как заговорщика и смутьяна… или, может, как наследника законного? Самое интересное, знаешь что? — боярин наклонился, оперся руками в подлокотники кресла резные. Лицом к лицу он был еще более страшен.
Видны стали и шрамы белые.
И рубленое ухо, до того прикрытое космами.
Пахнуло пивом кислым, капустою.
— А то, что не дожил он до казни. Преставился. И знающие люди сказывали, будто бы смерть его мучительною была… его ж под замком в покоях царских держали. С уважением. С почетом. На дыбе не мучили. Вовсе думали сослать, потому как слабые доказательства были… слабые… письма подметные? А кто их писал? Свидетели? Тати темные, которые за монетку и послабление саму Божиню оговорят… нет, не присудили б его бояре на смерть. И он об том ведал. А еще, душа светлая, верил в брата, что разберется тот с наветами… на другой день назначено было ему перед думою выступать, держать ответ по делам своим. И ему было, что сказать…
Боярин дыхнул.
И Кирей с трудом удержался, чтобы не поморщиться — гнилым было дыхание.
Черным.
Диво… и надобно бы Лойко сказать? Или не стоит? В дела чужие семейные нос совать себе дороже.
— Я с ним беседовал накануне. Не верилось вот, что Мирослав трона возжелал… нет, не верилось… он был печален. И сказал, что завтра… что тошно ему так ошибиться… а ночью его не стало. Сердце… да… только сказали, что сердце это не просто так стало. Вырвали его из груди…
Боярин с силой оттолкнулся от кресла.
Распрямился.
— И кому бы то сделать?
— Царице? — Кирей встал. — Конечно… всегда виновен чужой. А она для вас чужой была… ты говоришь, таилась. А если б не таилась, разве вы б дозволили дитя доносить? Устроили б несчастный случай. С лестницы там сверзлась. Или в бане угорела. Или еще что… родила не при вас? Так опять же, знать, были причины… пропавшие ваши… так с чего ты, боярин, решил, будто она виновная? Нет… они семьями пропадали, а Батош-Жиневские живы. Жена в монастыре, как положено. Сын вон в Акадэмии учится… магиком станет. Дочки… думаю, видывал ты их, раз надумал сына женить.
Боярин насупился.
И дышал тяжко.
— А сердце… что ж, нехорошо говорить такое, но… не все книжные тропы белы да чисты. Ты говоришь, что Батош-Жиневский ученым был. А никогда не задавался вопросом, какою наукой увлекся он?
Боярин сопел.
Сердито.
И гнев, клокотавший в этом теле, не стихал. Не поверит ни слову.
— Спроси… а лучше спроси про книги, которые в поместье изъяли. Попроси заглянуть. Она позволит. И прочесть даст. В тебе-то дара нет, боярин. Тебе-то их читать безопасно… за иные знания кровью платят. Обычно чужой, но когда ее не остается, то и своею приходится. Так что, боярин, взято с него было по заслугам. И не людьми вовсе…
Молчание.
Тихо.
Слышно, как стучит в разноцветное окошко муха… гудят слюдяные крыльца, плюхается тяжко тело. И скребется она, ворочается, норовя в щелочку махонькую протиснуться.
Скоро пригреет солнышко, и мух станет множество великое. Будут ползать, что по стенам расписным, что по потолкам, соглядатаями. И не спасут от них ни ленты, медом пропитанные, ни отрава мушина, ни мухоловки…
— Нет, боярин… не найдем мы правого. И виновного не отыщем, — Кирей убрал флягу, пояс поправил. — Я для чего ехал… сказать тебе, что есть уже у меня невеста. И одной доволи…
— Нашел невесту… девку… тьфу.
Посветлели глаза боярина, отступил гнев, а с ним и запах дурной, темный, о болезни упреждавший.
— Уж какая есть… тебе ль не ведать?
— Ведаю… дуришь ты старика, — боярин усмехнулся кривовато. И вдруг спросил. — Что, тяжко?
— Как есть.
Жаловаться Кирей не привык.
— Воли охота… помнится, я когда на границе жил… беден был, не мышь, конечно, но и… конь, броня да сабля, а остальное — воинская удача. Вы к нам ходили. Мы к вам. А там, как уж свезет. Кто в землицу сляжет, степные травы кормить, а кто и при золоте-серебре… да… зато понятно. Тут друг. Там враг… эх, благодать… и главное, что свободен ты, и телом, и духом…
Он вздохнул тяжко.
— Потом большего захотелося… да… а душа в степи просится. Душе золото ни к чему. Слушай ее, азарин… а про дело это ты подумай… тебе все одно, кого невестою звать, а ей хоть малая, да защита.
— Что?
Этакого поворота Кирей не ожидал. Боярин же присел на ближний стул, зачерпнул горсть орешков каленых и стал из пальцами давить.
— Седмицы две пришла ко мне девка. Сенная девка, из простых, с записочкою… мол, есть ко мне дело… их блюли прежде, за кажным шагом смотрели. А ныне других забот стало, вот и позабыли… Ружана приходила. Младшенькая. Хорошая девка, азарин. Пригляделся бы. Вторая-то потише, скромница, моему б по душе пришлась бы… он-то у меня гонорливый, что петух, а эта — чиста курочка… от и жили б душа в душу.
— Так просватали же твою курочку…
Боярин только сплюнул, мол, вот он где это сватовство видывал.
— Ружана за сестрицу беспокоилась. Сонной та стала. А сны-то дурные… до того дурные, что слабнуть стала. И спит цельными днями, ворочается, стонет, а будить станешь — не добудишься.
— Больная?
— Целители твердят, что здоровая. А главное, что и Ружане беспокойно. Говорит, что будто бы смотрит кто-то и недобрым глазом. Дар у нее слабенький имеется. Чует она… и я сам, хоть и без дара, но чуял… стоим, беседу ведем, вокруг никого, а все одно будто бы взгляд чужой спину мозолит. На шубуршание жаловалось, на теней, на… и молила забрать ее. Царица перечить не станет, если в невесты…
— Так есть уже жених. Или не слыхали?
Сомнительно. И тогда чего ради все нынешнее представление?
— Того жениха… к тому же люди бают, что не больно-то он радый этой милости… и что иная ему невеста по нраву. Вот и ладно бы сложилось, ты ему одну девку, он тебе другую. Все довольные, все счастливые…
— А матушка?
— Что твоя матушка? Ему-то, коль вздумает кобенится, мигом укорот даст, а вот ты — дело иное… коль попросишь, неужто в такой малости откажет?
Попросить, значит.
Одну для себя, а другую — для Лойко? Или для самого Жученя-старшего… все равно не понятно. А Кирей не любил, когда ему было не понятно.
Коня Кирей сам седлал. И любопытный холоп, то ли сам, то ли велено было ему приглядывать за высоким гостем, вертелся рядом, глазел во все глаза.
…а после и боярыня явилась.
Вошла тихо.
И холопу рученькой махнула. Тот и сгинул, как не было.
— Мой супруг вас утомил, — голос у нее и тот был мягкий, болезненный. Да и гляделась она печальною. Ликом бела, глазами темна. Гляди в такие — не наглядишься. И уводит взгляд, путает.
Зубы конские за плечо ухватили.
Нет уж.
— Не стоит, — Кирей не без труда, но отвернулся.
И жеребца погладил: спасибо, родной.
— Мне хотелось проверить, и вправду ли вас морок не берет, — она не выглядела смущенной. — Ко всему… конюшня — это уже не дом.
— Да и дурного вы не желали, — поддержал Кирей.
— Верно. Не желала. Друзья моего сына мне дороги… почти как родные…
…а ведь родни у боярыни и не осталось. Единственная дочь, балованная-избалованная. И замуж-то вышла по любви, не иначе. Жучень ей не родня.
Правду сказал.
Не водилось за родом их ни богатства, ни славы…
— Гадаете, что меня с ним связывает? — боярыня глядела уже не на Кирея, на коня чудесного. И тот стих, шею выгнул, красуясь.
Всхрапывает.
Головой потряхивает.
Косит лиловым глазом, да с прищуром, будто соблазнить боярыню желая. Кирей аж сам головой встряхнул, унимая этакие мысли крамольные. Взбредет же…
— Не поверите, в молодости он был очень собою хорош. А уж песни как пел… истории рассказывал. Все мы, девки, падки на истории. И теперь, хоть утомил меня изрядно, а все супруг. Божиней заповедано чтить его.
Рученьку протянула, а конь-то попятился.
Вдруг.
И захрипел, упреждая, что вот-вот поднимется на дыбы, махнет копытом…
— Осторожней, он чужих не любит, — Кирей в упряжь вцепился.
А непроста боярыня. Дар слабый? Может, и слабый, но и одной искры порой довольно, чтоб пожару случиться.
— Как сынок мой?
— Жив. Здоров. Кланяться велел.
— Что ж не кланяешься?
— Спину прихватило, — почти честно ответил Кирей и на дверь покосился: открыта ли. А то мало… вдруг да и он, выехать выедет, но до Акадэмии не доедет? И кому сказать, но побежали по хребту мурашки. А боярыня стоит.
Усмехается.
— Спину беречь надобно, азарин… передай моему сыночку, что матушка его жива и здорова, что ждет и не дождется часа, когда обнять сумеет.
Как-то так сие прозвучало, что Кирей лишь кивнул. Передать-то он передаст, невелика тяжесть, да на Лойковом месте он бы в этие обьятья не спешил.
— И верно, что отказал ты… Ружана, может, и молода, но хворая. Я ее видела… собой красива, а внутри чревоточина. Не будет от нее здоровых деток. Уж мне поверь, я это знаю…
Кирей вновь кивнул.
И это передаст.
…будь матушкина воля обеих Батош-Жиневских в монастырь сослала б, где им самое место. Так нет, не дают. Власть, что угорь, из рук выскальзывала. С каждым вдохом проклятого царя ее все меньше и меньше становилось.
Слабел поводок, на котором дума сидела.
Как вовсе ослабнет, сорвутся цепными псами.
Разорвут.
И она знает. Ждет. И девки те, о которых матушка обмолвилась, что не приведи Божиня этакой невестой одарить, тоже ждут… и многие иные…
…боярыня отступила в стороночку, и Кирей вывел коня.
Жеребец приплясывал.
И на нее, колдовскою марой опутанную, глядел сердито, обиженно… а она стояла и молчала. В спину вот глядела.
— Не забудь, — сказала, когда Кирей в седло сел. — Уж будь любезен…
— Не забуду, — он поклонился. — Здраве будь, боярыня…
— Куда уж здоровей…
…она рассмеялась.
И бросила на след конский жменю семени льняного…
— Езжай уже, пока не пришли…
…слова сказанного Кирей не услышал. Тронул коня, и понесся он ветром степным, суховеем лютым. Прочь со двора.
Не касаются копыта земли будто бы.
Не летит — скользит водой над водою. Только мимо мелькают, что домишки, что люди. И где-то там, в суматохе, перебирает дареное серебро Микитка, приговаривая:
— В горы иди…
…и ест боярин, Рязенский урядник, мучимый голодом, не способный наесться. Он сидит в низком креслице, поставивши на колени блюдо с кабаньим боком. Кромсает его ножом, глотает, почти не жуя, да вином запивает.
…предупреждали, что умерить надобно аппетиту, да только как? Чуть опустишь, и голод возвертается. И тогда становится урядник зол, собачлив.
…вот и заботятся о нем слуги.
Боярыне угождая.
А что в боку колет, так то бывает…
…улыбалась боярыня, дула на семя льняное, шептала заговор, от матери услышанный…
…перебирали девки в тереме ожерелье жемчужное, и каждой примерить хотелось. Скоро уже… утомились они ждать, как батюшкой было велено. Тише воды, ниже травы, любезны… и бледны… сиротки под рукою царицыной…
…недолго уже.
— Примерь, дорогая, — Ружана обвила жемчугами тонкую сестрицыну шею. Прижалась к холодной щеке. — Погляди, до чего ты хороша…
— Думаешь, азарин согласится?
— Конечно, — она погладила сестрицу по потускневшим волосам. — Уже согласился. А царица отступить ему не позволит… лучше бы оба, конечно, но и один сойдет. Для начала.
И усмехнулась.
…летел конь. Уносил от забот, ветром тревоги унимал. И всадника попускало.
И вправду, на море он как-нибудь потом глянет. То ли дело горы и воздух чистый. Орлы опять же.
