Глава 11. О стране Шемет и виверниях
Люциана сидела, поглаживая парпоровый бок чашки. Молчала. Глядела в окошко, и сквозь то, приоткрытое, ветер доносил душный аромат черемухи.
— Видели? — спросила она.
— Видела, — призналась я, глаза отводя.
— И что думаете?
— А вам…
Ей ли и вправду интересно, чего я думаю? Кто я такая? Девка глупая… только дивно, что были времена, когда сама Люциана Береславовна ошибалася.
— Не знаю, — она чашечку отставила. — Это сложно объяснить… сейчас, Зослава, времена все же несколько иные, но… и сейчас вряд ли найдется боярин, готовый отдать дочь за холопа, пусть холоп этот трижды могучим магиком станет. Тогда же… понимаете, когда вам с ранних лет твердят, что ты особенная, что Божиней поставлены над прочими людьми, что эти прочие — их место внизу… что это даже не совсем люди. Они глупы. Беспомощны. Что созданы они исключительно для вашего удобства… привыкаешь. Не моя вина. И не Никодима. Мы были такими, какими нас воспитали. И он… полагаю, он действительно был ко мне не равнодушен. И хотел остановить. Предупредить… а получилось… мне бы с ним по-человечески поговорить… но гордость мешала. И теперь мешает. Надо бы что-то сделать с ней, а не получается.
Оно и верно, себя не переделаешь, когда б и желал. Я вон из шкуры лезу-лезу, а никак не вылезу, крепко оная сидит. Да и у кажного человека.
Чай, святых немашечки.
— Самое отвратительное, что пострадали другие, не виновные… нет, Акадэмия выплатила компенсацию. Сам инцидент расследовали. Виноват был, как ни крути, Никодим. Только и мы чувствовали себя… я во всяком случае… Фрол к целителям угодил. Его хватило, чтобы купол поставить и держать… когда сила прорываться начала. Я этого уже не видела. Рассказывали. Страшно… человек будто изнутри вспыхивает, и огонь его выплескивается, разливается таким жаром, что камень водой течет. Если бы не купол, многие погибли бы… очень многие… а он держал. Сил едва не лишился, но все равно до последнего… его уже потом, когда упал он, Архип вытащил. Ему-то огонь ни по чем…
— Он… не человек, да?
— Архип? А вы так и не поняли? Ах да… углубленный курс по магическим существам у вас на второй год читают… читали… как теперь будет — не знаю.
Люциана Береславовна по чайничку постучала, пальчиком на боку белом парпоровом нарисовала тайный знак.
— Не люблю холодный чай… Архип — виверний…
— Кто?
Виверны у нас не водилися. Холодновато им, только та, которая подле Барсуков вздумала селиться, холоду не забоялася, а так-то им степи милей аль скалы. Но все одно, как ни крути, не походит Архип Полуэктович на крылатую тварюку, у которой всех желаний — брюхо себе набить.
— Виверниев еще драконовыми оборотнями называют, — в голосе Люцианы Береславовны вновь появилися прежние ноты, сухие, наставнические. Мол, сказывает она, а дело мое — слухать и внимать.
От и внимаю.
— На самом деле это те же оборотни истинно магического свойства, у которых вторая ипостась рептилоидного типа. С настоящими драконами общего у них немного. Настоящие драконы огромны. И если разумны, как полагают иные, то разум этот настолько нечеловеческого свойства, что не стоит и пытаться понять его. Виверны — младшая ветвь отряда драконообразных. Вы должны помнить, что отличаются они меньшими размерами, повышенным уровнем агрессивности… в целом, не особо умные, но крайне злобные создания с весьма прочной шкурой. Она весьма, к слову, ценится. Как и кости. И кровь… кровь виверния, Зослава, входит в состав нескольких весьма редких снадобий. И этим снадобьям придает особую силу.
Я слухала и кивала.
Драконы.
Виверны.
И вивернии… а что, есть же волки обыкновенные и такие, как Елисей. Или вот медведи и берендеи. Отчего тогда виверниям не появиться.
— На юге о виверниях знают. Более того, почитают, как потомков змеиного бога Сетха… не самое доброе божество, но и у нас Моране кланяются, пусть и не добра она.
…это как сказать, помнится, баила тетка Алевтина, что порой Морана милосердна, только милосердие этакое не кажный понять способен.
— Некогда… давным-давно, в стране Шемет, которую ныне поглотили пески пустыни, — взгляд Люцианы Береславовны сделался задумчивым. И чаю она мне подлила… и я пила, не думая об том, что времечко ныне позднее, а урок наш, который и не урок вовсе, затянулся.
Говорит человек.
Знать, устал молчать. Одиночество — оно ж тяжкая ноша, не кажный выдюжит. И жаль мне было ее, Люциану Береславовну, слишком гордую, чтоб через себя переступить, и оттого несчастную.
Хотелось ей славы?
Не сбылось.
Любви?
Не срослось.
И я б помогла, да чем? Разве что тем, что слухаю. Чаек вот пью духмяный, гляжу, как сумеречные тени ложатся на подоконник. Думаю… а не думаю, привыкла уже не думать, потому как… Арей вон к невестушке ездил.
Сказывал о том весело, с усмешечкой, мол, нечего мне бояться… да и клятву ж он дал, через которую не переступит. Только все одно больно сделалось. И обидно. А с обиды той вспыхнула угольком дареная монета, напоминая, что есть у меня отныне еще один жених. И мнится, не готовый он будет отступить, свободу мне, глупое, даровать.
Не для того сватался.
— …и в той стране люди и боги жили вместе, и боги даровали детям своим не только тайное знание, магию истинную, но и способность менять обличье по своему желанию. Были люди-птицы и люди-шакалы. Зверь такой, навроде волка. Люди-кошки и люди-змеи… сохранились рисунки. Будьте добры, подайте вот тот альбом, — Люциана Береславовн указала на толстую книжку в кожаном переплете. — В свое время меня очаровали Аристарховы истории… а Фрол рисовал. Он великолепно рисует. И если бы пожелал стать мастером-артефактором, то за его творениями очереди стояли бы. У нас ведь как, или мастер талантливый, а фантазии нет, или фантазия есть, но мастерства не хватает. Вот и получаются артефакты грубые, некрасивые. И приходится носить.
Альбом был тяжеленным, как в руках удержала. Не книга — валун цельный. И то мне, а обыкновенному человеку его вовсе не поднять.
— Чеканка, — сказала Люциана Береславовна, принимая книженцию легко, будто вот не было в ней того весу, который я ощутила. — Одно время он баловался…
Баловсто?
О нет. Дивная то книга была. Страницы из тонкое кожи. А на них креплены пластины.
Нет, не серебро и уж тем паче не золото. Мнится, что дороги они б были для обыкновенного студиозуса. Но металл. Вот медь краснотой отливает. И бронза. И железо темное, рудное, заговоренное. Кажная пластина с ладошку. Но и того мастеру хватило.
— Это река, которая некогда текла по пустыне, — пальчик Люцианы Береславовны скользит по змеиному хребту забытое реки. — Она дарила жизнь среди песков… а вот это великие пирамиды. Их строили как гробницы для детей богов… боги ушли, а дети их остались, хранили землю Шемет.
И на пластине этое каменные пирамиды гляделися огроменными.
— Вот дорога солнца… когда умирал очередной правитель, то тело его оборачивали мягкой тканью, вымоченной в особом растворе. Уклыдвали на ладью из золота. А ее уже волокли белые волы с вызолоченными рогами.
Волы — это навроде быков наших, как я поняла, только рогастее. У наших-то рога спильвают, поелику зело бодучие оне. А те, шеметские, стало быть, иного норову, ежель хозяева этакие длиннющие рога оставили. Небось, ткнет таким и наскрозь…
— Шемет был могучей страной. Всего-то в достатке было… великая река поила землю, на ней выращивали зерно. И овес, и золотую рожь, которая давала по два урожая в год… — Люциана Береславовна перевернула страничку, нежно погладила склонившегося над землею хлебопашца, махонького, что мурашка.
И быка приласкала.
Рогастого.
А вот бы купить такого… небось, и на боярских дворах этакого дива не сыскать. В Барсуках и вовсе о подобном не слыхивали. Роги я б золотить не стала, баловство этое. А вот хомута на шею могутную вздеть да запрячь в телегу — от бы подивилися люди.
И телятки, глядишь, крепкие были б.
Особливо ежель свесть его с норманнскою коровой, которая зело молочная и молоко жирное дает, по ведру за раз, хотя ж сама и не сказать, чтоб велика.
— Но как водится, им было мало. Зачем довольствоваться тем, что выпало милостью богов, когда можно взять больше? И полетели колесницы, понесли магиков. Пали соседние царства одно за другим, склонили головы. И потекли вереницы рабов в благословенную землю.
И вправду идут люди.
Понурились.
Под ноги глядят, а может, на сами этие ноги, цепями спутаные. И над ними высится будто бы человек, а может и не человек. Тело человечье, а голова звериная.
Скалится.
— Наступила новая эра. Золотой век. Потомки богов не сеяли и не жали, не разводили скот, не занимались никаким иным делом…
Женщины и мужчины.
Веселятся будто бы, только как-то страшно мне глядеть на этакое веселье. Стоят люди в нарядах диковинных, вовсе срамных. На мужиках юбки. На бабах платья, но такие, что гляжу и краснею… да не в одежах дело. На лица гляжу, а оне — будто бы и не лица, как есть хари звериныя.
— С обыкновенными людьми они не соединяли кровь, но лишь друг с другом. И дети стали рождаться больными и слабыми. Ленивыми. Поколение за поколением утрачивали они, что силу былую, что знания… кому было передавать их, когда ученики приходили глупые да ленивые?
Люциана Береславовна закрыла книгу.
— И однажды случилось так, что рабы, которые размножились и заняли плодородные земли, восстали против хозяев. Поняли, что не осталось больше магов. В гневе истребили они почти всех. Уничтожили род Баст, людей-кошек и Сетхов-змей. Анубисов, Быков…
Она произнесла это печально.
— А когда последний из отмеченных древней кровью ушел в загробный мир, то и чары, землю хранившие, развеялись. Не прошло и десяти лет, как обмелела великая река. Пустынные ветра иссушили русло ее, растрескалась земля… мор поразил скот, а затем и людей. Уцелевшие же умерли с голоду…
— А вивернии…
Ежель все померли, то как вышло, что Архип Полуэктович остался? Он-то живее прочих, ноне вон бежал да все приговаривал, что мы, дескать, стараемся плохо, коль позволяем старику себя обогнать. Ага… старику… бежит и парасольку новую над головой держит.
От солнца, стало быть.
В лысину печет.
— Род виверниев всегда отличался любовью к перемене мест. Вивернии покинули земли страны Шемет задолго до восстания. Сначала они пересекли пустыню, вроде как желали убедиться, что за краем ее есть иные страны. Поднялись в горы, что отделяют Шемет от прочих земель… там и остались. Родовое гнездо, куда рано или поздно, но Архип вернется. Я так думаю… он как-то обмолвился, что его пока не позвали. Вивернии долго живут, дольше магов. И по их меркам Архип еще очень молод. Самое время ему пожить среди людей…
Я кивнула.
Раз так то… птицы вона кажный год возвертаются к гнездам своим, а вивернии, хоть от соловьев отличные, да все твари Божинины.
— Что-то мы с вами сегодня заговорились, Зослава, — произнесла Люциана Береславовна, альбом свой прикрыая. И нежно так обложку погладила. — Но спасибо… и будете зелье варить из черноягодника, аккуратней. Коварное растение.
