ГЛАВА 9
Несмотря на то, что император уверял меня, что питает, чуть ли не братские чувства к эрцгерцогу Карлу, массированный удар русских армий был нанесен рано утром 20 ноября, за день до смерти императора, прорвав оборону австрийцев в двух местах. Попытки генералов вернуть на следующий день утраченные позиции были сорваны неожиданным отказом венгерских войск, идти в наступление. Каким-то образом, узнав о смерти императора, венгры расценили это как шанс выйти из состава империи, попутно задав себе такой вопрос: зачем им нужно умирать за чужую страну, Австрию? Угрозы со стороны австрийцев силой принудить их наступать, лишь привели к тому, что венгерское командование пообещало, в случае вооруженного принуждения, вообще отвести войска с линии фронта в тыл. Именно поэтому новое наступление русских войск 21 ноября не только не встретило отпора, а наоборот, заставило стремительно отступать австрийские дивизии, так как венгерские части самовольно отступая, нередко оголяли фланги, что создавало прямую угрозу окружения. Когда примеру венгров последовали некоторые чешские части, австрийский генеральный штаб был вынужден отдать приказ отступать по всей линии фронта. Приемник Франца Иосифа Карл I, вступив на трон, оказался перед перспективой полного развала армии, но только он это успел понять, как спустя несколько дней неожиданно вспыхнуло восстание в Будапеште, поддержанное венгерскими частями, и теперь перед ним встала более страшная опасность — раскол империи. Попытки остановить наступление противника ничего не только не дали, а только усугубили положение. Планомерный отход стал постепенно превращаться в беспорядочное отступление, а временами и в паническое бегство, при котором войска бросали артиллерию, оружие, боеприпасы, фураж.
Карл I понимал, что если ничего не предпринять прямо сейчас, то через пару недель у него не будет ни армии, ни империи. В Петербург был срочно отправлен специальный посол, но было уже поздно — парламент Венгрии расторг унию с Австрией и провозгласил независимость страны в Будапеште. Чешские войска хоть и остались верны присяге, но при создавшемся положении уже не могли считаться австрийскими генералами благонадежными, а значит, рассчитывать приходилось только на самих себя. Понимая бессмысленность сопротивления, австрийцы отходили вглубь страны, а русские армии тем временем стремительно растекались по территории Австро-Венгерской империи. Вдобавок ко всему поражения на фронте и выход из состава империи Венгрии заставили скрытое недовольство чехов вырваться наружу. Иной раз недовольство чешских солдат переходило в открытые бунты, поэтому в создавшейся обстановке решать надо было прямо сейчас и наследник Франца Иосифа отдал приказ своему полномочному представителю заключить мир с Николаем II на любых условиях. Спустя сутки после подписания соглашения о мире российский главный штаб получил приказ: прекратить наступление. Капитуляция стоила Карлу I Галиции, Буковины, а так же половину Словакии, и это не считая выплаты большой денежной компенсации. Россия радостно и торжественно чествовала победу над Австро-Венгрией грохотом пушек и звоном колоколов. Царь давно так не был счастлив. Он был рад и горд за свою армию. Я знал, что тайный мир с Германий до сих пор давил на его совесть, но теперь после молниеносного разгрома Австро-Венгрии с его души словно спала большая часть этого тяжелого груза.
Если российские газеты и свободная европейская пресса живо и открыто откликнулись на победу русских армий, то журналисты Англии, Франции и Америки, стараясь приуменьшить военные заслуги, писали, лишь в одном ключе: доставшаяся России легкая победа это плата Германии за ее предательство по отношению к союзникам.
«Думайте, что хотите. Победителей не судят, — сразу подумал я, узнав об этом из газет, лежа в госпитале. — Хм. Все же Романов прислушался ко мне, хотя при этом сделал по-своему. Впрочем, главное — результат».
Лежа в госпитале мне только и оставалось, что развлекаться чтением газет и приемом посетителей. Несмотря на то, что пуля прошла навылет, рана оказалась плохая, тяжелая, поэтому первые несколько дней я провел в горячке, в бреду. Мне казалось, что я снова лежу, прикованный к кровати неизлечимой болезнью и медленно умираю. Временами, вырываясь из забытья, я понимал, что это только горячечный бред, успокаивался, чтобы потом снова провалиться в черную глубину кошмаров. Придя в себя на третьи сутки, я наконец смог познакомиться со своим лечащим врачом. Леонид Львович Полонянин, несколько полный мужчина, имел грустные и все понимающие глаза святого с иконы, красивую окладистую каштановую бородку, ухоженные усы а-ля Николай II и чеховское пенсне. Спокойный, неторопливый, как в мыслях, так и в действиях, он обладал большим практическим опытом и не менее большим грузом знаний. Осмотрев рану и убедившись, что температура спала, он как бы невзначай спросил значения некоторых слов, которые я, очевидно, выкрикивал в бреду. Пришлось снова врать, сваливая все на ранение головы.
Спустя пару дней, ко мне стали пускать посетителей и первым гостем в моей палате стал император, что стало для меня приятной неожиданностью. Сначала он спросил о моем здоровье, потом передал освященную иконку и пожелания здоровья от всей его семьи, после чего попенял, напомнив мне, как я возражал против охраны. Мне оставалось только повиниться, и горячо поблагодарить государя за его заботу обо мне. Воспользовавшись представившимся случаем, я попросил царя наградить агентов, охраняющих меня в тот вечер. Какое-то время мы беседовали, перескакивая с темы на тему, и уже в самом конце царь вдруг поинтересовался моими соображениями о врагах, которые могли желать моей смерти. Из его слов мне стало понятно, что следствие зашло в тупик.
После его посещения ко мне валом повалил народ. Из неожиданных посетителей были мои охранники, которые пришли с благодарностью за премию и пожеланиями здоровья. Дважды приходил следователь, который вел дело о покушении. Несколько раз навещал меня Пашутин, генерал Мартынов, подполковник Махрицкий, кое-кто из его офицеров, с которыми у меня установились приятельские отношения. Когда приходил бывший командир охотников, то уже спустя пять минут после его появления у нас начинался спор о нововведениях в полку. Последний раз, когда он приходил, мы решили вопрос об обязательных занятиях рукопашным боем для солдат и офицеров. Окато, с которым я говорил раньше на эту тему, дал предварительное согласие на постоянной основе вести этот курс.
Когда мне стало лучше, я позвонил Светлане Антошиной, но только успел сказать: — Здравствуйте… - как меня оборвал ее взволнованный крик: — Сергей Александрович, вы живы! Какая радость! Я так волновалась! В газете написали, что вы были тяжело ранены! Я искала вас по больницам, но никак не могла найти! Что с вами?! Как вы?!
«Какой-то журналистик — прохвост за пару рублей развязал язык полицейскому! Только вот как он узнал мою фамилию?! Ну, акула пера! Узнаю, кто ты есть, быть тебе битым».
— Сергей, почему вы молчите?! Вам плохо?! Я сейчас приеду! Где вы находитесь?!
Звоня Светлане, я хотел ей сказать, что меня неожиданно отправили в командировку по одному важному делу и буду нескоро, а теперь как оказалось, из-за какого-то прохиндея из паршивой газетки, бедная девушка целую неделю мучилась в сомнениях, не зная, жив я или нет.
«Нет, я его не буду бить, а просто убью, но медленно и мучительно!».
К этой неприятности прилагалась еще одна, но несколько другого свойства. Дело в том, что мне отвели отдельную палату, предназначенную для лечения высоких особ, у дверей которой был выставлен постоянный пост из агентов, отвечающих за мою безопасность. Если все мои посетители знали о моей второй ипостаси — советнике царя, то Светлана о ней не имела ни малейшего понятия. Если честно говорить, мне не хотелось говорить ей об этом, так как считал, что слухи обо мне, противоречивые, замешанные на мистике, страшные, могут ее оттолкнуть от меня.
«Одни мои прозвища чего стоят. Царский палач или… цепной пес».
Тут было еще одно немаловажное соображение. Начавшаяся на меня охота, автоматически делала ее одной из мишеней.
— Светлана Михайловна… гм… у меня сейчас процедуры…
— Скажите, где вы?!
— Не надо приезжать! Меня завтра должны выписать, — предпринял я еще одну попытку выкрутиться из создавшегося положения.
— Вы не хотите, чтобы я приехала?! — сейчас в ее голосе была слышна обида.
— Очень хочу! Но сейчас приезжать не нужно. Давайте завтра. Хорошо?
— Хорошо, Сергей Александрович, — ответила она уже упавшим голосом. — Вам что-нибудь принести?
— Светлана Михайловна, я буду безумно рад вас увидеть! И буду с нетерпением ждать завтрашнего дня! — и я принялся сыпать любезностями, спасая положение и полагаясь на то, что к завтрашнему дню что-нибудь придумаю.
На мою просьбу выйти на полчаса из палаты для встречи с девушкой, лечащий врач в течение десяти минут дотошно и скрупулезно объяснял мне о вредности подобной прогулки, а когда я стал настаивать — отказал, но уже в категорической форме.
— Вам нужен покой, Сергей Александрович. Только покой!
Тогда я сделал попытку убрать с охраны филеров, но стоило старшему агенту, услышать предложение прогуляться куда-нибудь на полчаса, он вытянулся во фронт, а потом четко отрапортовал: — Не положено, Сергей Александрович! У нас приказ не спускать с вас глаз ни днем, ни ночью!
— Всего на полчаса, Степан Кузьмич.
— Извините, но у меня семья. Дети. Вы должны сами понимать, мы люди служивые, подневольные. Что приказано, нам исполнять нужно.
У меня была мысль предложить им денег, но судя по твердому взгляду старшего агента, этот номер у меня вряд ли бы прошел, поэтому я даже не стал пробовать.
— Да понял я, понял. Идите уж.
Как я и думал, богатая больница, отдельная роскошная палата и охрана — все это стало настоящим шоком для сестер Антошиных. Судя по их растерянным и удивленным лицам, когда они вошли в палату, скромный поручик в отставке теперь представал перед ними в виде нового графа Монте-Кристо. Елизавета, в силу своей еще детской непосредственности, отошла от удивления быстрее сестры и приступила к самому настоящему допросу.
— Кто вы такой, господин поручик в отставке?!
— Здравствуйте, милые девушки! Впрочем, слово «милые» к вам не подходит, потому вы обе самые настоящие красавицы! Надеюсь, вы не будете со мной спорить?
— Не надейтесь, что ваша лесть собьет меня с толку! — продолжила Лиза свою атаку. — Вы не ответили на мой вопрос, господин инкогнито!
— Вы бы присели, Светлана Михайловна. И вы, Елизавета Михайловна.
— Сергей… Александрович, здравствуйте, — наконец вступила в разговор Светлана, которая была взволнована явно больше своей сестры. — Как вы себя чувствуете? У вас очень бледный вид. Вам нетрудно говорить?
— У меня все хорошо, Светлана Михайловна. Как вы? Как школа?
— Как Лиза выздоровела, так я, чтобы нагнать пропущенные уроки, решила увеличить время на занятия, — она отвечала явно автоматически, очевидно еще не придя в себя толком. — Так что с вами такое случилось?
— Грабителю моя шапка понравилась. Вон он сдуру и выстрелил. Не волнуйтесь. В жизни всякое бывает.
Елизавета до этого момента пыталась делать вид, что она обиделась за игнорирование ее вопросов, но ее хватило ровно на пять минут, так как известно любопытство страшная сила, а женское любопытство…
— Ага, так мы вам и поверили, господин поручик. Нас дважды останавливала охрана…
— Елизавета, веди себя прилично! — резко оборвала ее старшая сестра, при этом окинув ту сердитым взглядом. — Сергей Александрович — это тебе не твои приятели-гимназисты! К тому же он ранен. Вы ее простите, пожалуйста! Она себя ведет так из-за своего неумеренного любопытства, хотя меня, честно говоря, тоже весьма озадачила ваша охрана. Вы случайно не побочный сын какой-нибудь коронованной особы, проживающий инкогнито?
— Не сын, но к коронованной особе имею некоторое отношение. Я состою, гм…, неким образом, при дворе государя. Именно поэтому ко мне было проявлено некое благосклонное внимание государя.
Это было скользкой полуправдой, но по моим расчетам этого должно было хватить, чтобы объяснить роскошную палату и приставленную ко мне охрану.
— Вы?! При дворе?! — невольно вырвалось у Светланы.
Ее недоумение было понятным. Этот человек просто никак не мог соответствовать образу царедворца. Прямолинейный по характеру мужик с широченными плечами и железными кулаками никак не походил на пожилого надушенного франта в камергерском мундире или яркого, лощеного гвардейца с адъютантскими аксельбантами. По лицу девушки было видно, что та пытается понять, чем может заниматься при дворе царя этот человек, но судя по растерянности, которая так и осталась в ее глазах, она так и не смогла определить мое место или должность.
«Сейчас она спросит. И что ответить?».
Мне не хотелось говорить о себе правду из-за слухов. Они были разные. По большей части это были злобные сплетни, которые шли в одной связке с искренне-нелепыми сказками, завязанными на мистике и слепой вере. Меня радовало только одно, что, по большей части, все они имели хождение в высшем свете Петербурга, не расползаясь дальше. Сейчас передо мной стоял вопрос: сопоставит она меня с этими слухами или нет?
Мне очень не хотелось, чтобы из-за глупых слухов ее мнение обо мне изменилось.
Неожиданный разговор у нее дома, и последовавший за ним поцелуй, перевернули мое мнение о наших отношениях. Пара последующих встреч только подтвердила мои выводы. Светлана странным образом сочетала в себе качества свободной и уравновешенной женщины и девическую незащищенность, но что мне нравилось в ней больше всего, так это полное отсутствие кокетства, которое, честно говоря, раздражало меня в других женщинах. Без сомнения, она мне очень нравилась, но при этом признавал, что строить семейные отношения был пока не готов. Еще я понял, что мне придется честно объяснить девушке о моей второй ипостаси, потому, что ее искренняя натура не примет полуправду и может оттолкнуть ее от меня. Мои надежды и сомнения разрушила в одно мгновение пятнадцатилетняя непосредственность: — Так это вы ангел с железными крыльями?!
Ее прямой вопрос оказался настолько неожиданным и точным, что я замялся с ответом на несколько секунд. Это стало невольным подтверждением к тому, что к этим слухам я имею самое прямое отношение. Если на лице Светланы смешалось недоумение и удивление, то в глазах Лизы светилась ликующая радость. Она узрела чудо. Оправдываться не имело смысла, к тому же это вызвало бы кучу ненужных вопросов, поэтому я решил отложить этот разговор на будущее, а сейчас дать понять, что эта тема мне неприятна.
— Я не ангел. У меня нет железных крыльев, — тихо и раздельно сказал я. — Я обычный человек. И давайте об этом больше не говорить.
Мои слова и мой тон дали сестрам понять, что мне не хочется говорить на эту тему. Наверно поэтому наш дальнейший разговор оказался скомканным и неловким. Пока радовало только одно, что Светлана понятия не имеет, в отличие от своей младшей сестры, об этой городской легенде. Когда они ушли, я неожиданно подумал, что засиделся в царских советниках, и наверно пришла пора пожить для себя. Посмотреть Россию, выкопать клад, съездить в Америку… Мои размышления прервал пришедший Пашутин. Он был веселый, бодрый, румяный с мороза.
— Здравствуйте, Сергей Александрович! Как болеем?
— Здравствуйте, Михаил Дмитриевич, — в тон ему ответил я. — Отлично болеем. Только к чему так официально? Мне звание генерала присвоили?
— Никак нет, господин поручик в отставке. Просто получили мы кое-какие данные по твоему делу.
— Не томи, рассказывай.
— Расскажу. Только с одним условием. Что за девушки тебя посещали? Говорят, одна краше другой. Так что махнем наши истории баш на баш?!
Я покачал головой: — Охрана называется. Болтуны. Кстати! Ты знаешь, что в газете вышла заметка о покушении на меня?
— Нет. Кто это у нас такой шустрый оказался?! — Пашутин с удивлением посмотрел на меня. — Погоди! А откуда он узнал о тебе?
— Вот и я о том. Весьма странно. Журналист, который словно случайно оказался на месте преступления и откуда-то знал фамилию и имя человека, на которого было совершено покушение.
— Что за газета?
— Черт! Не спросил у Светланы!
— Значит, одну из девушек зовут Светлана. А вторую?
— Ты бы лучше журналистом интересовался, а не девушками, тем более что вторая тебе в дочери годится. Ей пятнадцать лет недавно стукнуло.
— А-а, так это были сестры Антошины!
— Ты-то откуда про них знаешь?
— Тоже мне тайна! Ладно, раз с девушками все выяснили, насчет журналиста и газеты не сегодня-завтра узнают, я расскажу тебе о кое-чем действительно интересном. Покушение на тебя организовала не кто-нибудь, а германская разведка.
Сказал и замолчал, при этом хитро улыбаясь. Знает же, чертяка, что не выдержу и спрошу.
— Миша, считай, что ты меня заинтересовал. Рассказывай.
— Твои неудавшиеся убийцы, оказывается, в свое время, состояли в боевой дружине. По жандармской картотеке они состоят на учете с 1908 года. Агитация против власти, распространение листовок, сопротивление полиции, незаконное хранение оружия. Неоднократно задерживались, ссылались. Года три тому назад, когда на них пало подозрение в убийстве полицейского стукача, они сумели избежать ареста и скрылись. По некоторым данным: уехали за границу, что подтвердилось только сейчас. Последние два года они жили в Швейцарии.
— Почему двое? Их же трое в машине было.
— Шофера с машиной им уже здесь дали, как и оружие.
— И что они в Швейцарии делали, без знания языка? Или их партия кормила?
— Всех подробностей не знаю, да они и неинтересны. Пусть их прошлым Мартынов занимается. Кстати он уже выделил человека, который уже работает по архивам и их старым связям.
— Не думаю, что в этом направлении надо искать. Они уже три года…
— Может, ты меня все-таки дослушаешь? — и только дождавшись моего утвердительного кивка, продолжил. — Эти двое бывших дружинников были взяты полицией Берна при налете на банк, а так как при этом был тяжело ранен охранник, то им грозил приличный срок. Спустя неделю к ним в тюрьму пришел один господин, и предложил сделку. Они убивают человека, которого им покажут, а за это получают свободу и некоторое денежное вознаграждение. Они, не раздумывая, дали свое согласие, после чего их снабдили деньгами и новыми паспортами, а затем привезли в Питер и определили на квартиру. Уже на следующий день после приезда им показали тебя и твою охрану, а еще через сутки за ними приехала машина. Концовку этой истории ты знаешь лучше меня. Остальное найдешь на этом листе, — с этими словами он протянул мне лист бумаги, сложенный вчетверо. — Читай!
Я развернул его. Это была выписка из допроса. Пробежал глазами текст. Буряков Петр Дмитриевич. Партийное прозвище — Буря. Его напарник, оказалось, был из рижских немцев. Генрих Швабе. Последние десять лет и до самой смерти он проживал под фамилией и кличкой Никотин. Отличается только ударением. Дмитрий Вальдемарович Никотин. Еще в самом начале своей подпольной деятельности Швабе сменил фамилию, но не из-за конспирации, а из-за того, что подпольщики подозрительно относились к его немецкому происхождению. Так же поэтому он скрывал знание немецкого языка. Оба хорошо стреляли, знали взрывное дело. Тот господин, что сделал им предложение, хорошо говорил по-русски. Акцент был практически незаметен, только неправильное ударение в некоторых словах выдавало в нем иностранца. Предположение, что их вербуют немцы, сделал Никотин, когда вернулся с допроса в камеру. Он рассказал Бурякову, что при нем чисто случайно выругался охранник, который приводил их на допрос. Причем выругался не просто на немецком языке, а с явным баварским акцентом, который Швабе прекрасно знал, так как его отец сам был родом из Баварии.
Закончив читать, я поднял глаза на Пашутина.
— Ты уверен, что он не врет?
— Что не врет — точно. Потрошили его основательно, но… есть сомнения в окончательных выводах. Те же англичане вполне могли навести нас на ложный след.
Хотя если никто не знал, что этот Швабе немец… Короче, тут можно думать и додумывать сколько угодно!
— А тот тип, что показал на меня. Про него что известно?
— Их было двое. Один из них привез убийц с вокзала в снятую квартиру. Невзрачный мужичок с помятым, словно с перепоя, лицом. И дух от него шел соответствующий, перегарный. Случайный человек. Пообещали бутылку и попросили встретить, а затем проводить до квартиры. Я так думаю, что за ними наблюдали, следили все ли чисто, и нет ли хвоста. Потом появился второй. Описание самое общее. Пальто с бобровым воротником. Шапка, надвинутая на самые брови. Густые усы и окладистая борода на пол лица. Пенсне в золотистой оправе. Сбреет бороду, подравняет усы, снимет пенсне — и все. Другой человек. Вот он показал им тебя.
— А машина? Шофер?
— Разбираются с этим. Ты мне лучше, Сергей, скажи: не появились ли у тебя свои соображения по этому делу?
— Если здесь замешана Германия, то, похоже, Вильгельм решил, что этот провидец слишком сильное оружие в руках у русского царя и решил убрать его.
— Только почему сейчас? А не раньше?
— Не знаю. Может, посчитал, что его будущему больше ничего не угрожает и решил убрать меня, пока тот снова не напророчил ему чего-нибудь плохого.
— Гм. Вполне возможно. И что теперь?
— Не знаю.
— Надо принимать меры, Сергей. Так просто он от тебя не отвяжется.
— Будем думать.
Спустя несколько дней ко мне пришли уже двое: полковник Пашутин и генерал Мартынов.
— Здравствуйте, господа, — официально поприветствовал я их. — Судя по вашим серьезным лицам, у нас, похоже, намечается серьезный разговор.
— Здравствуйте, Сергей Александрович, — поздоровался со мной Мартынов.
У меня с генералом установились хорошие отношения, но не приятельские, как с Пашутиным. Несколько раз он был у меня дома, чай пили, говорили, но это было не столько дружеское застолье, сколько деловая беседа. Правда, последний раз сидели вместе в ресторане, где Пашутин давал банкет по случаю получения им звания полковника и ордена.
— Здравствуй, Сергей. Ты прав: пришли по делу. Саша, ты первый.
— Мы подняли все архивные документы, но помимо уже известных нам данных по обоим боевикам, ничего не нашли, зато подполковник Смокин…
— Смокин Илья Степанович? — уточнил я.
— Вы его знаете?
— Когда-то имел честь его знать.
Эта фамилия задела в моей душе до сих пор сидевшую занозу. Сестра. Наташа. Пусть косвенно, но именно он дал добро на ограбление банка, хотя мог его предотвратить, а значит, был виновным в гибели Алексея Луговицкого. К тому же он поступил бесчестно по отношению к званию офицера, ограбив банк с помощью Боткина.
«Такое не забывается и не прощается».
— Судя по вашему тону, друзьями вы не стали.
— Да, Александр Павлович.
В моей власти было сломать карьеру Смокину, а может и саму жизнь. Только как поступить? Думал я недолго секунд пять, от силы. Дело было прошлое и, возможно, не стоило его ворошить, но подлецу спускать нельзя. Оскорбить и вызвать его на дуэль? Много чести для него!
«Подлеца надо бить его же подлостью», — эта мысль стала окончательным приговором жандарму, после чего я коротко, но емко, рассказал об ограблении банка и исповеди Боткина.
У Пашутина во время моего короткого рассказа словно окаменело лицо, что было признаком высшей степени недовольства. Несмотря на свои довольно вольные высказывания он был ревностным поборником офицерской чести. Мартынов, услышав об ограблении банка, непроизвольно сморщился, словно надкусил лимон. Он совершил очередную ошибку. Его сотрудник, подполковник, и такая невероятная подлость.
— У вас осталась эта бумага? — следом за ним поинтересовался Мартынов.
— Да.
— Я разберусь с этим делом, Сергей Александрович, — в этих словах было твердое обещание выполнить мою невысказанную просьбу. — Я продолжу. По некоторым данным нашей заграничной агентуры в Берне резко активировались революционеры — эмигранты. В учебном центре в окрестностях Берна, точного местонахождения мы не знаем, проходит боевую подготовку большая группа боевиков. По непроверенным сведениям, там обучается около тридцати человек. Сразу появляется вопрос: откуда у них появились деньги, господа? После того как они практически потеряли влияние в России, то финансовая поддержка их западными странами практически свелась к нулю. Именно по этой причине ими была совершена попытка ограбить банк. Отсюда вывод: есть кто-то влиятельный и богатый, который собирается нанести нам удар, используя революционеров — боевиков. Сейчас наши агенты пытаются узнать, что происходит на самом деле, поэтому надеюсь через пару недель дать более точную и достоверную информацию. У меня все.
— Разрешите начать доклад, господин главный советник Его императорского величества? — не удержался от шутливого, но ехидного заявления, полковник.
Пришлось подыграть ему, важно кивнув головой: — Разрешаем. Только четко и ясно. И не мямлите, господин полковник, как в прошлый раз, а то, тогда говорили, словно кашу пережевывали.
Мартынов не удержавшись, усмехнулся моей шутке.
— Сначала по журналисту. Полиция выяснила его личность и допросила. Его просто наняли. Сказали место покушения и фамилию, и дали пятьдесят рублей, чтобы написал и поместил заметку в газете. Он никогда не видел и не знает этого человека, но приметы дает те же, что и убийца. Шапка, надвинутая почти на глаза, окладистая борода, пенсне.
Есть предположение, что это сигнал кому-то находящемуся далеко, а так — тупик. Теперь другие новости. По нашей линии поступило интересное сообщение. Есть предположение, что на нашего посла в Швейцарии готовится покушение. Что, где и как, пока уточняется. Возможно, что новость, принесенная Сашей, насчет школы подготовки боевиков имеет нечто общее с покушением на посла.
Некоторое время мы обсуждали эту ситуацию, пока не пришли к выводу, что, не имея больше фактов, предположений и версий можно строить сколько угодно, после чего Пашутин поделился со мной личной новостью.
— Можешь меня поздравить, я вернулся обратно в свое ведомство.
Мне было известно, что он был официально откомандирован из разведки в охрану государя, как и то, что ему прочили пост начальника царской охраны, а это генеральская должность. И вот на тебе! Отказался. Впрочем, это был вполне ожидаемый отказ, так как Пашутин по складу ума и характера был человеком острого ума, своевольным и дерзким, поэтому дворцовая служба, представлявшаяся мне самому рутиной, просто не могла привлечь полковника. Мне до сих пор было памятно его искреннее удивление, стоило ему узнать, что я имею какое-то отношение к царскому двору.
— Нашел себе замену?
— Подполковник Игнатьев Аркадий Степанович. Умный, жесткий, образованный офицер, беспредельно предан династии Романовых. Лично знаю его более десяти лет. В свое время даже дружили семьями. Кстати, Саша, его тоже хорошо знает.
— Значит, он тоже из жандармов? — вопрос был уже адресован генералу.
— Тоже, — хитро усмехнулся Мартынов и повернулся к Пашутину. — Вот скажи мне, Миша, как другу: когда ты угомонишься? Тебе сорок один год, полковник, в особой милости у государя, а все в казаки-разбойники норовить играешь!
— Натура у меня такая беспокойная, Саша. Да ведь и сам это знаешь, чего спрашиваешь?
— Знаю. Как не знать. А так же вижу, что вы, с Сергеем Александровичем, приятели душевные, потому что натуры у вас схожи. Любите горячить кровь, ходя по лезвию ножа.
Спустя две с половиной недели меня выписали из госпиталя. Светлана встретила меня в вестибюле. Одета она была во все белое. Шубка, шапка, муфта, ботиночки. Изящные черты лица. Черная прядь, выбившаяся из-под зимней шапки. Большие изумрудно-зеленые глаза. Девица- красавица, одним словом!
— Вы прямо как снегурочка из сказки, Светлана Михайловна.
— Такая холодная?
— Нет, красивая.
— А вы бледный. Вам бы еще полежать надо, да настойки лечебные, на травах настоянные, попить.
— Увольте. Належался на полгода вперед.
— Шарф поправьте, а то он у вас сбился. Сегодня мороз — 12?. Хорошо, хоть ветра нет, — она говорила, но сама думала о чем-то другом, так как в глазах читалась тревога и ожидание. Было видно, что хотела что-то спросить, но не решалась.
— Вы что-то хотели спросить?
— М-м-м… Да. Я что хотела вас спросить… Ответьте только честно! В вас стреляли из-за того, что вы советник при царе?
Врать не имело смысла, поэтому я ответил прямо и лаконично: — Да.
— Так вы в постоянной опасности! — в ее голосе звучала неподдельная тревога. — Из-за этого у вас охрана!
Вдруг она бросилась ко мне и прижалась к груди. Проявление чувств было настолько неожиданно, что я даже опешил. Неловко обнял ее. Лицо она спрятала у меня на груди, но при этом чувствовалось, что ее спина вздрагивает.
— Светлана Михайловна, милая вы моя, хорошая, не надо. Это просто была случайность… теперь все будет хорошо. Обещаю.
Хлюпнула носом, но вроде притихла, потом, не отрывая лица от моей груди, сказала глухим голосом: — Не обещайте, чего не можете. Охрана за вами… зачем ходит?
— Скажем так, это не охрана, а… знак признательности за мои заслуги перед государем.
— Признательности… Врать вы совсем не умеете, Сергей Александрович, — она отстранилась от меня и тут же отвернулась, пряча мокрые глаза. — Пожалуйста, не смотрите на меня. И идемте отсюда, а то неловко, на нас люди смотрят.
Мы вышли на улицу. Это был один из тех редких зимних дней, когда не было сырого, пронизывающего ветра с моря и светило яркое солнце. Мороз, искристый, хрустящий под ногами, снег, что еще надо для хорошей погоды. Я шел, щурясь от яркого солнца и искристого снега, ощущая кожей, пощипывание мороза и радовался жизни, тому, что здоров и что у меня есть будущее. Эти было похоже на отголоски той радости, которую я ощутил, оказавшись в 1915 году, в самый первый день.
— Светлана Михайловна, как вы отнесетесь к тому, если мы перейдем на имена, без отчеств.
— Хорошо отнесусь, — девушка улыбнулась. — Сергей, мне хотелось бы узнать о вас как можно больше. Почему вы скрывали, что вхожи к императору?
— Мне казалось, что вам это не понравится. Вы девушка широких демократических взглядов и поддерживать знакомство одного из советников сатрапа вам будет неприятно.
Я внимательно смотрел на нее, пытаясь понять, как она отнесется к моим словам. Это была проверка, которой я придал шутливую форму.
— Вы ошиблись во мне. По сути, я обычная мещаночка, которая очень любит своего отца и сестру. Мне хочется, чтобы все были веселы, добры и счастливы. Именно поэтому
я учу детей и взрослых. Ужасно боюсь всяких народных волнений и революций. Я не хочу менять свою жизнь, но при этом мне хочется, чтобы все жили хорошо и счастливо.
— Я тоже этого хочу. И, поверьте мне, государь тоже этого хочет. Просто кроме разговоров, мы пытаемся что-то сделать, а это не всем нравиться.
— В вас из-за этого стреляли?
— В какой-то мере, — был вынужден признать я.
— Знаете, я говорила о вас с Настей, думала, может она что-то расскажет. Она вас очень хвалит. Сергей Александрович такой, Сергей Александрович сякой! А подарок, говорит, сделал такой, что у меня от счастья до сих пор голова кружиться. И вот мне хочется знать, что вы ей такого сумели подарить?!
— Настя — это Анастасия Никитична?
— Ну да!
— Подарил ей на день ангела деньги.
— Деньги?! Почему?!
Мне пришлось объяснить, почему я не принес ей красивый платок или отрез на платье, а подарил деньги, которые пошли на благоустройство и ремонт дома, а не ухнули в бездонную церковную копилку.
— Да. Да! Вы правильно поступили, Сергей! Петр Николаевич, человек светлой души, но он такой непрактичный! — она помолчала. — Знаете, я им от души завидую. Они словно созданы друг для друга!
В ее глазах появилось мечтательное выражение. Какое-то время мы шли и молчали, потом она вдруг резко без всякого перехода резко спросила: — Иногда полуправда хуже самой лжи! Вы со мной согласны?!
— Гм. Да.
— Так кто вы на самом деле, Сергей? — и после короткой паузы тихо и жалобно добавила. — Поверьте, мне это очень нужно знать.
— Света, вы мою биографию уже знаете, поэтому могу добавить немного. Советником царя я стал неожиданно для себя. Просто так сложились обстоятельства, — это было наглой ложью, но если исходить из фразы: «все, что не делается, лишь бы на благо», то ничего страшного она собой не представляла. — Мои советы понравились царю… Вот в принципе и все.
— Остановитесь, — неожиданно сказала девушка, а затем встала напротив меня и испытующе посмотрела мне в глаза. — Скажите, Сергей, это вас называют душителем свобод российской демократии?
— Еще я «царский палач» и «цепной пес самодержавия». Так же «юродивый поручик», «демон во плоти» и «ангел с железными крыльями».
— Царский плач? Юродивый поручик? Вы?!
— Я многогранная личность.
— Простите! У меня и в мыслях не было оскорбить или обидеть вас, Сережа! Просто одна моя подруга, некогда состоявшая в студенческом кружке, сказала, что именно Богуславский накинул петлю на горло свободной России…
— У каждого человека есть свое мнение. Она его высказала. Теперь моя очередь.
Российской державе на данный момент нужна сильная и жесткая рука — и это абсолютная власть монарха. Если можно привести такое сравнение: она необходима России, как позвоночник человеку, чтобы крепко стоять на своих ногах. И последнее. Я все буду делать в дальнейшем для того, чтобы Россия стала мощной и непобедимой державой!
— Как вы резко и даже зло сказали! Вы весь в этих словах. Даже как-то сразу отдалились от меня. Видно, для вас это много значит. Да?
— Много, вы правы, Света. Знаете… иной раз мне кажется, что это мое предназначение.
Последнее слово я произнес с какой-то даже непонятной для меня уверенностью. Может не надо ничего выдумывать, подумал я, а взять и принять как единственно верный ответ на вопрос: почему я получил второй шанс? Но мысль тут же исчезла, стоило мне взглянуть на задумчивое лицо девушки. Она что-то решала для себя, и это было хорошо видно по ее отсутствующему выражению глаз. Мне не хотелось, чтобы она сейчас решила, что я не тот, кто ей нужен. Секунду спустя взгляд изменился.
— Вы хороший человек, Сережа, только моментами какой-то непостижимый. Но какой вы не есть, вы мне нравитесь.
— Если бы вы могли знать, Светлана Михайловна, как вы мне нравитесь!
Она легко и озорно улыбнулась, при этом бросив на меня взгляд, который можно было бы назвать многообещающим, будь в ней кокетство. При этом она чуть-чуть покраснела и стоила нам встретиться глазами, как сразу отвела взгляд.
«Не означает ли это, как приглашение к действию…» - дальше мне додумать не дал ее неожиданный вывод: — Вы все-таки ангел, Сергей. Причем с железными крыльями. Это я сужу по вашему грозному виду.
И тут, в очередной раз, удивив своей непредсказуемостью, скорчила рожицу и показала язык, словно девчонка, после чего весело и звонко рассмеялась, глядя на мое растерянное лицо. Правда, в следующую секунду моя растерянность испарилась, и я шутливо пригрозил: — Ай-яй-яй! Придется вас отшлепать, плохая девчонка.
— Ой! Сударь! Я вас ужасно боюсь! — ответила она мне тонким голосом девочки — подростка, при этом в ее глазах было озорное кокетство женщины. Причем она даже сама не осознавала, что играет в древнюю любовную игру, начавшуюся со времен Адама и Евы, будоража мое мужское начало.
Перебрасываясь шутками и дурачась, мы незаметно оказались возле моего дома, потому что девушка настояла, что проводит меня домой, так как мне просто необходим отдых. Как истинный джентльмен я пригласил ее на чашечку чая, просто так, не рассчитывая, что она согласиться, и вдруг неожиданно услышал: что она замерзла и с удовольствием попьет горячего чая.
Все началось в прихожей, когда я стал ей помогать раздеваться. Это стало прелюдией к тому, что мы оказались лицом к лицу, на очень близком расстоянии друг от друга. Я припал губами к ее губам, и они оказались мягкими, и неожиданно огненно-горячими. На мгновение Светлана напряглась, потом с тихим вздохом обняла меня, ответив на поцелуй. Я ощущал ее всю — ее горячее и упругое тело. Дыхание девушки, было частым и горячим. Скользнув губами к шее, пощекотал ее кожу языком, затем поцеловал в мочку уха, осторожно покусывая, чувствуя при этом, как по ее телу каждый раз прокатывается волна дрожи, и, наконец, из горла вырывался чуть слышный, полный желания стон. Я снова впился в ее губы, и ее пальцы сжались в моих волосах, притягивая к себе.
— Сережа…
Ее отрывистый шепот вырвался у нее непроизвольно и был скорее похож на неуверенную просьбу, чем на протест. Чуть отстранившись, я спросил: — Ты хочешь, чтобы я прекратил?
Глядя мне прямо в глаза, она чуть качнула головой, и улыбка на ее губах стала чуть виноватой.
— Я наверно просто… боюсь, — с этими словами она плотно прижалась ко мне всем телом, словно давая разрешение продолжать ласки. Мир закружился, сливаясь очертаниями, и уменьшаясь в размерах, превращаясь в особенное место для двух бьющихся в унисон сердец. Затем произошло то, что происходит между мужчиной и женщиной. Мы оказались в кровати, где прошло ее посвящение в женщину, через кровь и боль, смущение и страсть. Не обошлось у нас и без нюансов. В какой-то момент, начав издавать сладострастные стоны, она вдруг резко замолчала. Когда я деликатно поинтересовался, что сделано не так, после минуты мучительных сомнений, мне было тихо сказано, что она испугалась своей страсти, испугалась показаться непозволительно распутной. Мне с трудом удалось подавить, готовый вырваться у меня, смешок.
Несколько часов пролетели как одна минута. Потом она долго приводила себя в порядок, а затем мы пили чай. Почти по-домашнему. Внешний мир снова исчез, оставив круг теплого оранжевого цвета, льющийся от абажура, аромат свежезаваренного чая, тиканье настенных часов и нежную улыбку самой красивой девушки на свете. В этой тихой, умиротворяющей обстановке было нечто хорошее, доброе, уютное.
Всю обратную дорогу девушка молчала и только когда мы оказались у ворот ее дома, она сказала: — Сережа, я просто не могла подумать, что ты можешь быть таким ласковым, добрым и чутким.
— Света, ты мое чудо. Мне было очень хорошо с тобой.
В ответ она мягко улыбнулась и сказала: — Мне надо идти. Поцелуй меня на прощанье.
Новый 1917 год я встречал в семействе Антошиных. Мое опасение, что будет много гостей, рассеялось сразу, стоило переступить порог дома. Не было слышно ни шумного веселья, ни выкриков, ни громкого смеха — обычных компонентов многолюдного праздника, а был слышен невнятный шум несколько голосов, негромкий смех и музыка. Кто-то играл на рояле и пел. Голосок был молодой и звонкий, но пел с душой, добавив слезинку в голос. Я прислушался.
— Гори, гори, моя звезда,
Гори, звезда приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда.
Сойдет ли ночь на землю ясная,
Звезд много блещет в небесах,
Но ты одна, моя прекрасная,
Горишь в отрадных мне лучах.
— Лизавета Михайловна, — уточнила горничная, заметив, что я прислушиваюсь. — С чувством поют. Позвольте вашу одежду, сударь.
Отдав пальто, шапку и перчатки, я поднялся наверх. В зале стоял богато накрытый стол, а в метре от него — пушистая елка, сиявшая праздничными свечами. Ее ветви были щедро увешаны самыми разнообразными игрушками, между которыми висели мандарины, блестели яркими обертками конфеты и матово отсвечивали сладкие марципановые фигурки. На верхушке сверкала большая серебряная звезда.
Оказалось, что на рояле играла Лиза. Увидев меня, она ударила несколько раз сильно по клавишам, вызвав мощные и громкие звуки, потом вскочила и подбежала ко мне с криком: — Дед Мороз! Дед Мороз! Он подарки нам принес!
— Здравствуйте, Елизавета Михайловна! А вот вам подарок, который не успел подарить к вашему дню ангела!
— Ой! Спасибо!
Под хруст разворачиваемой бумаги, я поприветствовал отца и дочь, которые до этого сидели на диване и разговаривали, а теперь встали и подошли ко мне.
— Добрый вечер, дорогие хозяева! Принимаете гостя?!
Только я успел перехватить радостно-счастливый взгляд Светланы, как раздался восторженно- радостный крик ее сестры:
— Папа! Света! Вы только посмотрите, что мне подарили!
— Какая прелесть! — воскликнула Света, прижимая руки к груди, а хозяин только крякнул, глядя на пасхальное яйцо, усыпанное серебряными цветочками, где на каждом листике лежала капелька росы — бриллиант.
— Папа, подержи! — она сунула футляр отцу и, открыв яйцо, снова закричала. — Ой! Смотрите! Какая красота! Внутри — серебряный ангелочек!
— Это Фаберже? — спросил меня Антошин.
Я согласно кивнул головой. В ответ он укоризненно покрутил головой. Когда закончились восторги, я поинтересовался: — А что, больше гостей вы не ждете?
— На этот раз нет. Обычно Новый год мы встречаем с моим братом. Один год он к нам с семейством приезжает, а на другой — мы к ним едем, а тут перед самым праздником его младший сын подхватил простуду и поделился ею с папой, поэтому будем встречать, так сказать, в тесном семейном кругу. Прошу к столу, гость дорогой!
Потом был роскошный, уставленный яствами, стол с шампанским, вином и коньяком. К этому великолепию прилагался праздник, состоящий из смеха, тостов, пожеланий, шуток, и красиво расцвеченный бенгальскими фейерверками и салютами, запускаемыми с балкона. Для меня наступивший 1917 год был более знаменательным и волнительным годом, чем для большинства жителей России, ведь с его началом пошел отсчет новой истории России.
В начале третьего ушла спать Лиза, а еще через час — Михаил Антонович. Мы со Светой остались вдвоем.
