ГЛАВА 8
Порядок наших отношений с государем после Кронштадтского мятежа внешне не претерпел никаких изменений, но при этом не остался прежним. Я искренне переживал за то, что случилось, и работал как проклятый, чтобы хоть как-то исправить свою ошибку. Государь это видел.
Да, не возможно за всем уследить, так как я только человек, а не божий ангел — хранитель, который все видит и слышит, но это не оправдывало меня, причем в первую очередь в моих собственных глазах! Император это понял, и теперь старался всячески это показать, что он по-прежнему мне доверяет и ценит мою старательность. Сначала была увеличена моя охрана. Насколько я мог судить, теперь за мной ходило не менее трех-четырех агентов наружного наблюдения. Отметил я это мельком, так как если раньше, с непривычки, меня тяготило их присутствие, то теперь я не замечал их, как в упор не видишь дворовую скамейку, проходя мимо нее в трехсотый раз. Второй новостью для меня стал особый циркуляр, вышедший из Собственной канцелярии Его императорского величества и предписывающий городским и военным властям столицы оказывать в случае необходимости любую помощь в действиях Богуславского Сергея Александровича. Узнав о подобном документе в канцелярии, я только пожал плечами, так как особого смысла в нем не видел.
По-прежнему я приезжал во дворец только по вызову государя, причем не для того, чтобы разрешить острый вопрос, как бывало раньше, а по большей части для обсуждения той или иной проблемы, причем как выразился однажды Романов, его в подобных случаях интересовал «мой необычный взгляд на обычные вещи». Императора, похоже, не особенно горевал, что утратил оракула, его вполне устраивала моя роль в качестве «ангела-хранителя». Я же, в отличие от него, был полон неопределенности, так как не в таком ракурсе представлял свою дальнейшую жизнь. К тому же все что задумал — было выполнено, поэтому передо мной нередко вставал вопрос, на который я до сих пор не знал ответа: мне, что до конца жизни быть привязанным к престолу, время от времени подталкивая Романова по тем направлениям в науке и технике, которые получат ведущее положение в будущем?
«Кто я есть? — в который раз снова спросил я себя. — Советник? Не думаю. Царь и сам прекрасно с государственными делами справляется. Телохранитель из меня тоже никакой. Была возможность убедиться. Правда, некоторые господа определили меня на должность царского палача, но я с этим не согласен. Категорически. Гм. Подумаем… - и я стал перебирать в памяти, что мне удалось сделать за последний год. — Два конструкторских бюро и кое-какие социальные улучшения в жизни народа. Ну… еще с десяток нововведений. Потом… разгром революционного движения в России, а так же двух военных мятежей. Инициатор нескольких десятков крупных уголовных процессов по делу государственных воров, купцов и промышленников. Создатель карательного органа, наподобие немецкого гестапо, из политической полиции. Да уж! Если так посмотреть, то я выгляжу при царе каким-то злым гением. Нет, слишком много пафоса! Думаю… что больше похож на свирепого пса, охраняющего хозяйский дом, а если взять поправку на революционную терминологию, то на цепного пса самодержавия».
Неожиданно зазвонивший телефон прервал мои размышления. Подобные вечерние звонки стали уже привычным атрибутом моей жизни. Он мог означать только одно — завтра мне надо быть у государя. Подняв трубку, я выслушал предложение прибыть завтра в 16:00 во дворец. Уведомив чиновника, что прибуду в назначенное время, повесил трубку на рычаг и вдруг неожиданно почувствовал, что желание размышлять на тему о том, как мне жить дальше, пропало. Впрочем, такое со мной нередко бывало и раньше.
Пошел на кухню, где заварил себе крепкий чай с лимоном, после чего вернулся в гостиную, где меня ждала кипа газет, которые теперь я старался покупать каждый день.
Через них я старался понять, что делается в стране, как идут изменения и нововведения в жизни людей, в промышленности, в сельском хозяйстве, постепенно учась читать сквозь строки, что в какой-то мере помогало понять и разобраться в жизни Российской империи. Теперь почти каждый вечер я делал сам для себя аналитический обзор того, что происходит в стране и за ее рубежами. Меньше всего времени у меня уходило на вести с фронтов и светскую хронику, а больше уделял внимания статьям журналистов — международников и внутренней жизни Российской империи. Иногда, для смеха, просматривал рубрику различных, в том числе и брачных, объявлений.
После того, как я быстро пробежал глазами по передовицам, стало понятно, что германские войска, оккупировав почти половину Франции, наконец остановили свое продвижение. Причем, это было очевидно, остановка наступления германцев была вызвана не яростным сопротивлением противника, а подтягиванием тылов, которые, просто не успевали за стремительными ударами германских армий. Уже сейчас многие журналисты писали о формировании временного правительства в Париже, которое возможно станет мостиком для будущих переговоров о мире.
Взял новую газету. В глаза сразу бросился заголовок: «Быть или не быть Австро-Венгрии?». Читать не стал, так как знал ситуацию на австрийском фронте. Ни для кого новостью не было, что Австро-Венгрия, делает всяческие попытки выйти из войны с Россией путем переговоров, хотя при этом все знали, что они просто обречены на провал, так как Николай II, отдав Прибалтику и Польшу, собрался заставить Франца Иосифа расплатиться за понесенные потери. И тот прекрасно это понимал. Несмотря на то, что никаких военных подвижек на русско-австрийском фронте последние недели не наблюдалось, австрийские генералы прекрасно знали, что как только дивизии, некогда стоявшие на Восточном фронте, будут переформированы и оснащены, положение на фронте может измениться в один миг. Пробежав глазами по газетным строчкам и наткнувшись на военный обзор о состоянии русской армии, с удовлетворением отметил, что на сегодняшний день около семисот тысяч солдат были демобилизованы.
Россия, если можно так представить, сейчас выглядела, как человек, который долго болел, но сильный организм сумел преодолеть болезнь, и сейчас тот быстро шел на поправку. Утвердилась и прочно встала на ноги монархическая власть, так как после большой чистки в рядах оппозиции сейчас некому было раскачивать трон и подстрекать народ к возмущениям. Да и доверия у людей к революционерам больше не было, после того, как они, на поверку, оказались самыми, что ни есть «врагами народа».
Вместе с этим народ почувствовал царскую справедливость, не говоря уже о знати, военной и промышленной элитах, которые получили весьма веские доказательства, что как перед Богом, так и царским судом теперь все равны. Все крупные контракты, военные или гражданские, теперь шли не на откуп отдельным лицам за взятки, а были выставлены через конкурсы, где соискатель должен был предложить наиболее выгодные условия сделки. Раньше этим нередко пользовалась царская родня, отдавая большие и выгодные заказы за хороший куш, то теперь этот путь для них был закрыт. К тому же продолжали действовать контрольные комиссии по проверке закупок для нужд армии. Моя первичная идея обрела официальный статус и продолжала работать в качестве отдельного департамента, получившего название контрольных ревизий.
Скользнув глазами по разделу светских новостей, бросил беглый взгляд на колонку криминальной хроники и уже собирался перевернуть лист, как взгляд зацепился за небольшую статью. В ней писали о завершении судебного процесса по делу военно-промышленного комитета. К этому делу я тоже приложил руку. Пробежал вскользь по строчкам.
«Хм. Семь его членов были приговорены на различные сроки тюремного заключения за хищения и взятки. Ну и ну, господа судейские. Такое дело проср… Да посади из этой банды хоть двадцать человек и то мало будет! Эх ты, российское правосудие, вороватое и неповоротливое!»
Впрочем, мое недовольство было больше показным, так как, запустив уголовный процесс, я больше рассчитывал на его резонанс в народе, что люди, прочитавшие это, будут радоваться от души, считая это очередным проявлением царской справедливости. Если раньше они без особой надежды говорили: бог их накажет, то теперь уверяли друг друга, что царь им всем пропишет ижицу — будут знать, как воровать.
На последних полосах обычно были напечатаны короткие заметки, реклама и различные объявления. Иногда они были забавны, иногда откровенно смешны, поэтому я нередко просматривал их. Вот и сейчас пробежал по некоторым из них глазами:
«„Ваньки“ окончательно взбесились. Нет в Петрограде жителя, который не плакался бы и негодовал на извозчичье засилье. Завидев в руках нанимателя хотя бы пятифунтовый пакет, так требуют рубль за полуверстное расстояние, а три рубля — на Балтийский или Варшавский вокзал из центра города и три с полтиной на Финляндский или Приморский. Всякое усовещание вызывает у них лишь наглую усмешку».
«В кофейнях Филиппова еще на пятачок подняли цену на стакан чая. Теперь стакан чая уже стоит 20 коп. Нужно же им как-то заработать 400 процентов».
«Кривые и уродливые носы могут быть исправляемы и улучшаемы у себя дома! Без боли хирургической операции вы можете исправить себе фасон носа. Моя носовая машинка построена на научных основах, действует аккуратно и вполне соответствует своей цели. Она применима ко всем носам. Высылается с подробными инструкциями наложенным платежом за 5 руб.».
«Милый друг! Серьезно и искренне зову к красивой семейной жизни чуткую женщину со средствами. Лета, наружность, национальность безразличны, но сердечность, стремление ко всему хорошему, светлому и радостному — обязательны. Цель — брак. Я провинциал, 28 лет, сейчас живу в Петрограде, совершенно одинок, круглый сирота, интересной внешности, ласкового, задушевного характера…».
Когда я зашел в кабинет, после доклада адъютанта о моем прибытии, император оторвал взгляд от бумаги, которую читал и попросил: — Сергей Александрович, присядьте. Я скоро.
Мне было известно, что император крайне тщательно относился к своей работе, если так можно назвать управление государством. Будучи человеком аккуратным, он выполнял свои обязанности со всей тщательностью и даже педантичностью, хотя и считал это весьма утомительным занятием, как он мне когда-то признался. Личного секретаря Николай II не имел, предпочитал делать все сам, прочитывал внимательно все бумаги. Закончив читать, он положил бумагу и закрыл папку.
— Сергей Александрович, как вы думаете, император Франц Иосиф…
— Он умрет 21 ноября 1916 года! — неожиданно и резко оборвал я его.
Это было не только прямым нарушением придворного этикета, но и довольно грубо по отношению к человеку, как своему собеседнику, но мне сейчас было не до правил вежливости, так как я пытался понять, почему эта дата смерти пролежала у меня в голове столько времени, не подавая о себе никаких вестей. Во время своей болезни мне приходилось читать много и без всякой системы, так что, скорее всего, я обладал более обширной информацией по этой эпохе, и не только в плане первой мировой войны. Только я пришел к этой мысли, как ее тут же перебило громкое и удивленное восклицание Николай II: — Как вы это узнали?!
— Честное слово! Даже не знаю, как это получилось!
В моем голосе было столько откровенного удивления, что император мне сразу поверил. Он задумался на какое-то время, а потом попытался внести свой вклад в объяснение этого факта:
— Гм! Может, ваш дар себя так, по-новому, проявляет?
Я пожал плечами. Это было новое прямое неуважение к государю Российской империи, но мы оба этого не заметили, так как пытались каждый сам по себе разгадать неожиданно возникшую загадку. Я пытался вспомнить, что мне еще известно о Австро-Венгерской империи, а он, очевидно, думал о новых возможностях «ангела-хранителя». Какое-то время мы провели в молчании, пока, наконец, император не произнес задумчиво:
— Гм. Осталось две недели до его смерти. Надо этим воспользоваться… Вот только как?
— Наследники у него есть, ваше императорское величество?
— Прямых нет, так что думаю, им станет эрцгерцог Карл.
— Если его умыкнуть на какое-то время, то наступит безвластие и страна сама по себе развалиться как карточный домик.
— Сергей Александрович, мне уже давно известно, что у вас нет уважения к родовитости и титулам! Но всему есть предел! В жилах эрцгерцога течет кровь Габсбургов! А вы… - он ожег меня гневным взглядом, но уже в следующий миг резко оборвал себя. Видимо моя каменная физиономия, напомнила, что говорить мне о таких вещах бесполезно. Достал папиросу, закурил, после чего продолжил. — Больше не хочу от вас ничего подобного слышать. Слышите: никогда! У вас что-нибудь есть ко мне?
— Вы начали говорить об императоре Австро-Венгрии, а затем прервались, ваше императорское величество.
— Ах, да! — по лицу императора скользнула тень недовольства. — Не будем сейчас об этом. Тут надо подумать, а пока у меня к вам есть другой вопрос. Мне подало прошение… скажем так… торговое сообщество на разрешение вести торговлю с Германией. Как вы на это смотрите, Сергей Александрович?
— Что вас смущает, ваше императорское величество? Боитесь поранить нежные чувства бывших союзников? Если так, то я вас могу успокоить: Англия на протяжении всей истории была врагом России, просто время от времени прячась под маской вечной дружбы! Франция дело другое, но в данном случае мы с ней по разные концы баррикады, поэтому давайте будем исходить из того, что есть.
— Вы слишком резки в своих суждениях! Рубите с плеча, забывая о том, что мы первыми поступили нечестно, заключив тайный договор с Германией! Они вправе упрекать нас! Они… Хорошо, оставим это. Значит, вы считаете подобные отношения непредосудительными?
— Нет. Насколько я могу судить, это ведь не военные, а продовольственные поставки. Да?
— Германцы хотят зерно, муку, фураж, металл.
— В таком случае пусть дают нам вагоны, паровозы, станки, автомобили и к ним запчасти…. Вот что еще! Скажите, а мы не могли бы, каким-нибудь образом, попросить переехать в Россию некоторых немецких инженеров?
— Сергей Александрович, вы меня временами просто поражаете! А германцы нам зачем?
— Скажу прямо. В будущем некоторые из них станут ведущими военными инженерами аэропланов и оружия в Германии.
— Исходя из ваших слов, я должен понять, что вы продолжаете прозревать будущее?
— Нет. Просто некоторые старые видения мне стали понятны только сейчас.
Император какое-то время испытующе посмотрел на меня. Он давно уже понял, что я не все ему говорю. Вот только почему? И опять его мысли возвращались к версии «ангела с железными крыльями». Может, все, что делает Богуславский, является частичкой Божьего промысла, которого человеческим умом и понять никак нельзя? Если так, то пусть все остается по-старому. После того, как я проиграл в голове возможный вариант столь пристального внимания государя к своей особе, длинная пауза завершилась вопросом: — Вы знаете их фамилии?
— Вилли Мессершмидтт, Хуго Юнкерс, Луис Штанге и Генрих Фольмер.
— Вы считаете, если мы сумеем уговорить перейти их на нашу сторону, то они создадут свое оружие у нас?
— Надеюсь на это, ваше императорское величество. В Германии потом найдутся новые талантливые конструкторы оружия, но в любом случае России от этого будет только польза.
Император на мои слова только утвердительно кивнул головой, после чего нажал кнопку электрического звонка. На пороге вырос дежурный адъютант.
— Запишите фамилии, которые сейчас вам продиктует Сергей Александрович.
После того, как офицер сделал записи в блокноте, император приказал: — Выяснить все про этих людей через наших агентов в Германии. Тайно. Пока нужно узнать насколько есть вероятность переезда этих людей в Россию. Идите.
Когда дверь за адъютантом закрылась, император поднял на меня глаза и спросил:
— Кстати как продвигаются поиски будущих инженеров аэропланов?
— Найдены трое: Поликарпов, Туполев, Ильюшин. Пока зачислены техниками-стажерами в Аэродинамический институт, а с нового учебного года будут учиться в Московском императорском техническом училище. Кстати, хочу похвастаться. В Москве сейчас совершенно новый образец аэроплана собирают.
— Такой как на вашем рисунке был, Сергей Александрович?
— По телефону много не узнаешь, ваше императорское величество. Им бы еще денег немного выделить, так они бы развернулись по-настоящему.
— Сергей Александрович, вы сами должны прекрасно понимать, какое сейчас положение. Министр экономики говорит, что нужно, по крайней мере, три года, чтобы вернуть промышленность в прежнее русло. Ваши аэропланы сейчас только образцы и когда их запустят неизвестно, а России прямо сейчас нужно восстанавливать промышленность и поднимать сельское хозяйство. А затраты на войну? Вы обо всем этом не думали?
— Как, ваше императорское величество, смотрит на то, чтобы вернуть государству торговлю водкой?
Император бросил на меня хитрый взгляд, смысл которого стал сразу ясен, сразу после вопроса:
— Это ваше личное мнение или вы просите по чьей-либо просьбе?
— Из вашего вопроса становиться понятным, что просители у вас уже были. Нет, я ни за кого не прошу, просто считаю, что продажа государственной водки это наиболее простой и действенный способ наполнить казну.
— А вот министр финансов Петр Львович Барк так не думает.
— Любому финансисту известно, что наибольшее пополнение в казну идет от продажи водки. Если он так не думает, значит, он дурак или скрытый враг.
— Нет. Только не это. Петр Львович умный и знающий человек. Просто у него есть принципы, которыми он руководствуется в своей жизни.
«… и которые он навязал вам, гражданин Романов! — добавил я мысленно к этой фразе, после чего сказал:
— Человек, занимающий такой пост, должен руководствоваться только интересами державы, а не своими принципами. Ваше императорское величество, государству нужны деньги и рабочие места, поэтому прошу вас: издайте указ!
Государь какое-то время думал, потом сказал:
— Хорошо, Сергей Александрович. Сегодня будет отдан приказ канцелярии подготовить указ. У вас еще есть что сказать?
— В батальоне Махрицкого по случаю награждения собираются устроить маленькое торжество… - я умышленно затянул паузу, надеясь, что император продолжит ее.
Тот хитро посмотрел на меня, потом фыркнул в пушистые усы, дескать, все понятно и сказал: — Да-да. Помню наш разговор. И ценю то, что они сделали для меня и моей семьи! Вы правы, Сергей Александрович, они заслуживают хорошего праздника! Я буду на награждении!
— Подполковник собирался по этому поводу сделать маленький праздник, — я и припустил некую таинственность в голос и сразу увидел явную заинтересованность в глазах императора, после чего продолжил. — Махрицкий подбирает к себе людей, с довольно интересными способностями. Сам видел, как один из его солдат метает ножи. На расстоянии 6 метров он может пробить яблоко, которое лежит на голове другого человека. Несколько человек мастерски стреляют на звук с завязанными глазами, а один так метает с помощью пращи свинцовые шары, что за двадцать метров…
— А что вы можете показать? — неожиданно перебил меня император
— Я? — удивился неожиданному вопросу я, так как себя в подобном представлении никак не видел.
— Вы! Ведь, насколько мне известно, вы отлично стреляете, а так же обладаете смертоносными приемами какой-то японской борьбы. Говорят, толстые доски разбиваете ударами кулака. Это так?
— Так, ваше императорское величество.
— Так может, вы продемонстрируете эту ваши способности? Я приеду с сыном.
Этими словами он как бы заявил, что возражения не принимаются — будь готов выступить и потешить сына царского.
„Не все же уступать ему, надо и мне чем-то поступиться“.
— Постараюсь что-нибудь придумать, ваше императорское величество.
— Вот и отлично, Сергей Александрович. Есть у вас еще что-нибудь?
— Нет, ваше императорское величество. Разрешите идти?
— Идите, Сергей Александрович.
Выйдя из дворца, я нашел извозчика и отправился навестить отца Елизария, что уже давно собирался сделать, да руки не доходили. Нес я им подарок — пять тысяч рублей, правда, в каком изложении мне его надо будет вручить, до сих пор еще не придумал. Священник с принципами и запросто может отказаться от денег. Впрочем, одна идея у меня была, но опять же, как на нее батюшка посмотрит. Хоть убей, но понять характер некоторых его поступков я был просто не в силах. Его попытки быть добрым и справедливым для всего мира мне казались легким помешательством. Думаю, что и в отношении меня у него была такая же проблема, впрочем, все это не мешало нам оставаться в добрых, приятельских отношениях. В их дом я всегда приходил с удовольствием, потому что знал, что меня там примут искренне, с теплотой, по-домашнему. К тому же хотелось переброситься несколькими словами со Светланой. После того неясного полупризнания у нее дома, мы встретились несколько раз и то урывками.
Дело в том, что после мятежа у императора случилось нечто похожее на приступ маниакальной подозрительности. Государя можно было понять. Его готовились убить в собственном дворце. Он мне не говорил об этом, но догадаться было нетрудно, после того, как он попросил меня находиться во дворце, дежуря с офицерами-телохранителями из группы Пашутина. На внешнюю охрану дворца снова заступили гвардейцы, а внутренняя охрана осталась за солдатами Махрицкого. Такое решение неожиданно принял сам император. Все этому удивились (кроме меня), но промолчали. На три дня были отменены все выезды, а вот режим работы он не изменил, но принимал только по важным вопросам, так же, обстояло дело и с бумагами.
Прошло полторы недели и все вернулось в прежнее русло. На внутренние посты вернулись гвардейцы, а вместе с ними и прежний распорядок дня. Вот только меня это не коснулось. Я все так же продолжал нести службу во главе отряда личных телохранителей государя, находясь рядом с императором. Именно тогда я заметил в нем изменения. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что это связано с пережитым за семью страхом. Для окружающих его людей он остался прежним, по характеру и привычкам, человеком, но только я знал, что это не так. Указ о наказании мятежников, подписанный царем, говорил сами за себя. Виселицы для офицеров, бессрочная каторга для матросов, лишение всех прав и высылка семей офицеров на самые дальние окраины России. Узнав об этом, у меня проскользнула мысль, как бы государь не ударился в другую крайность, в подозрительность, а ведь там недалеко до репрессий, концлагерей и всякого рода жестокостей. Но, не смотря на мои опасения, царь удовлетворился местью, и вернулся в свое прежнее состояние.
Когда мне в последний раз довелось говорить со Светой по телефону, она сказала, что на занятия ходит через день, так как сильно простудилась ее младшая сестра, поэтому шансов встретиться с ней в школе было немного.
Дом и церковь и в обычное время выглядели неважно, если не сказать бедно, а осенние холодные дожди вытащили наружу даже то, что в более благоприятное время года было скрыто от взгляда. Сырые разводы на стенах, затекший угол дома от протекавшей крыши, а к этому добавить все то, что уже давно требует ремонта: покосившаяся дверь, пятна ржавчины на ограде, кирпичи, торчащие из-под штукатурки…
„Ничего. Сделают капитальный ремонт — дом, как новенький будет и еще сто лет простоит!“.
Супругов я увидел сразу, как только вошел во двор — они складывали под навес дрова в поленницу. Увидела меня первым Анастасия Никитична, на секунду замерла, а потом радостно и громко закричала, несмотря на то, что священник был в пяти метрах от нее: — Петенька! У нас гость!
Отец Елизарий, стоя ко мне спиной, и старательно укладывающий ряд на уровне своей груди, даже вздрогнул от громкого крика, затем резко с поленом в руке развернулся, но стоило ему увидеть меня, как он в свою очередь радостно воскликнул: — Гость в дом — Бог в дом!
— Здравствуйте, Петр Николаевич! Здравствуйте, Анастасия Никитична! Как жизнь?! Как здоровье?!
— Доброго вам дня, Сергей Александрович! Живем — не жалуемся! — быстро ответила матушка, тут же скосив глаза на объемистый пакет в моих руках. — А вы, как всегда, не с пустыми руками пришли!
По дороге я зашел в кафейню и прикупил сладкого к чаю, так как знал, что попадья безумно любила сладкую выпечку и пирожные.
— Здравствуйте, Сергей Александрович! В гости пожаловали или в общении с Богом душу облегчить хотите? — поинтересовался священник, все еще не терявший надежды приобщить меня к вере.
— Только в гости. Примете?
Священник бросил на меня чуть растерянный взгляд, но я уже понял, в чем проблема, поэтому сунул пакет его жене, взял полено у него из руки и спросил: — Поработаем?
Пока священник подбирал ответ, матушка, быстро среагировав, заявила: — Как закончите, приходите, — после чего направилась к дому. Мы с батюшкой переглянулись, потом рассмеялись и взялись за работу. Когда поленница была уложена, мы вошли в дом, помыли руки и сели за стол. Потянув носом, спросил: — Никак, щи? Они у вас отменно удаются, Анастасия Никитична!
Попадья неожиданно покраснела, а потом словно оправдываясь, сказала, что щи у них сегодня пустые, а уже в следующую секунду стала хвалить соленые грузди, квашеную капусту и огурцы. Дескать, удались на славу! Я оглядел обоих и усмехнулся. Смущение на лице попадьи и нахмурившееся лицо отца Елизария сразу сказали о том, что у супружеской четы неприятности. После моего прямого вопроса, священник как-то странно закашлялся и стал смотреть в стол. Попадья слегка порозовела, но, несмотря на укоризненные взгляды супруга, все же рассказала, что у них случилось. Все дело оказалось в речи священника на каком-то поповском собрании или съезде, в которой он выступил с инициативой о материальной помощи бедной части населения столицы. За что его там немного попинали.
— Людям надо не только помогать найти дорогу к Богу, но и помочь насущными, земными благами. Особенно в это тяжелое время. У многих семей из припасов на зиму, кроме картошки и квашеной капусты, больше ничего нет!
— Так вы, поэтому сидите без мяса? Все что могли, отдали голодным? Хм. Благородно, но не умно. Сколько по Питеру бедных и голодных? Тысячи! Десятки тысяч! Вы хотите присоединиться к их количеству?
Священник нахмурился: — Вам бы любви к ближнему, да доброты сердечной прибавить, Сергей Александрович, так цены вам бы не было!
— Это вы не мне, а вашим отцам — настоятелям скажите! Пусть мошной тряхнут, авось простому человеку и легче станет.
Священник отвел глаза, потом тихо, и явно нехотя, сказал: — Сказал уже.
У матушки при этих простых словах лицо стало несчастное, а глаза повлажнели — вот-вот заплачет.
„Похоже, в церковном семействе скандал был. И немалый! Гм. Ай, как я вовремя пришел!“.
Я достал из кармана деньги и положил их на стол.
— Это что? — осторожно спросил меня священник, переводя взгляд с пачки на меня.
— Это деньги. Пять тысяч рублей.
— Зачем вы их принесли? — уже с недоверием и немалой толикой удивления спросил меня отец Елизарий. Попадья, в свою очередь, перевела взгляд с денег на меня. В ее взгляде читалось удивление и недоумение.
— Вы же сами только что сказали, что людям надо помогать не только словом, но и земными благами! Вот я и воплощаю ваши слова в жизнь!
Какое-то время священник смотрел на деньги, а потом тихо спросил: — Вы наверно хотите эти деньги пожертвовать во благо церкви?
— Еще чего! — после моих слов взгляды супругов снова скрестились на мне. — Я лично вам принес эти деньги. На жизнь.
Священник хотел что-то сказать, но видно сразу не нашел нужных слов и поэтому сделал вид, что у него запершило в горле, после чего снова громко закашлялся, но зато на лице матушки после моих слов заиграла блаженно-счастливая улыбка. Женщина уже представила себе, как ходит по магазинам и покупает новые вещи. А купить было надо, глядя на застиранные занавески на окнах и убогую скатерть на столе. Про мебель и говорить не приходилось. На дрова и в печку!
— Мы не можем принять эти деньги, Сергей Александрович. Мне понятно ваше хорошее расположение к нам, но это против моей совести. Заберите их!
Не успел он так сказать, как улыбка матушки исчезла, она сразу поскучнела и, опустив глаза, стала выводить пальцем какие-то узоры на ветхой, застиранной скатерти.
„Значит, в ход идет план Б. Поехали!“.
— Извините, Петр Николаевич, но я еще не все сказал. Эти деньги я разделил на три части. Из них три тысячи рублей я дарю лично Анастасии Никитичне ко дню ангела, который, если я не ошибаюсь, случится через три дня.
При моих словах матушка сначала округлила от удивления глаза, а потом смущенно и радостно заулыбалась.
— Еще тысяча шестьсот рублей выделяю на ремонт церкви, дома и школы. Суммы распределите сами. Триста рублей пойдут на учебники, тетрадки, дрова. Короче все, что нужно для работы школы. Оставшиеся сто рублей на ваше разумение, — после чего пододвинул стопку денег к его супруге, умышленно давая понять этим жестом, что их распорядителем назначаю именно ее.
Пока священник с явным удивлением смотрел на меня, словно видел впервые, матушка, взяв деньги, вскочила… и вдруг заметалась по дому. Некоторое время я с удивлением смотрел за ее метаниями по дому, пока она не заметила, что за ней наблюдают, и не остановилась. Мучительно покраснев, тихо и неуверенно сказала: — Вы не смотрите на меня так, Сергей Александрович. У меня отродясь не было таких больших денег. Вот и боюсь за их сохранность. Спрятать хочу… но не знаю куда.
Меня эта наивная прямота, честно говоря, сильно позабавила. Под моей ухмылкой и улыбкой своего мужа женщина покраснела еще больше и теперь стояла растерянная, чуть ли не плача.
— Чем прятать, Анастасия Никитична, вы лучше сначала отложите сумму на покупки. Ведь не выдержите, завтра и пойдете покупать. Не так ли?
Она кивнула головой, потом подошла и присела к столу: — И не говорите, Сергей Александрович! Нам столько много надо купить, что вы просто не представляете! Коле пальто пошьем хорошее, с бобровым воротником. Мне шубу купим. Потом белье постельное… еще занавески надо сменить, скатерть… Самое главное забыла! Дверь входную обязательно! На честном слове держится, а щели в ней такие, что ладонь просунуть можно. Да и мастера надо пригласить, что бы печь подправил и дымоход почистил. Еще я наволочки на подушки видела с розовыми и голубыми цветочками…
— И одеяло пышное, купеческое. Возляжете вы, Анастасия Никитична, на новые простыни с мужем, укроетесь новым пышным одеялом…
Лицо матушки снова залилось красной краской.
„Ну и что я такого сказал!“.
Отец Елизарий тоже, похоже, смутился, потому что сразу последовал вопрос, уводящий от постельной темы:
— Сергей Александрович, откуда, если не секрет, у вас такие большие деньги появились?
— Петр Николаевич, вы, что мне не верите?
— Э-э… Не в том вопрос. Вы сами как же? Вам что деньги не нужны?
— Мне почему-то так и подумалось, что без этой бумаги я не обойдусь, — я достал из кармана выписку из банка и положил на стол перед священником. — Читайте.
— Господь с вами, я вам верю…
— Читайте, Петр Николаевич и пусть ваша совесть будет чиста.
Отец Елизарий взял документ и внимательно его прочитал. Дважды он отрывался от чтения и смотрел на меня. Потом сложил бумагу и подал мне.
— Гм. Извините меня. Но право дело, не стоило…
— Когда ремонт думаете начать?! — перебил я его.
— По весне и начнем, только дверь входную сейчас заменим. В этом моя супруга права.
— И печь тоже, Петенька, а то дыма у нас иной раз полная горница. Не продохнуть.
— Вот и славно. На второе у вас что, Анастасия Никитична?
Попадья, словно очнувшись, посмотрела меня, ойкнула и снова, в третий раз, покраснела: — Извините меня, ради бога, я совсем из-за этих денег голову потеряла! Сейчас! Сейчас все принесу!
— Щедрой вы души человек, Сергей Александрович, но и хитрый. Вон как все повернули.
— А вы что думали? Это вы у нас без хитрости, поэтому щи пустые хлебаете.
— Нельзя меня этим попрекать! Как я буду людям в глаза смотреть…
— Петр Николаевич, а вы никогда не мечтали о том, как вас когда-нибудь посвятят в
архимандриты или там, в архиереи, и вы в кафедральном соборе, в золотой митре, выходите на амвон и осеняете собравшийся народ, а хор детей за вашей спиной поют ангельскими голосами: „Святый боже…“. А вы весь из себя такой важный, толстый, с золотым крестом…
— Нет, Сергей Александрович, не об этом мечтать нужно, а об укреплении веры божьей в сердцах человеческих. Да и если честно сказать, мы с моей Настей простые люди и рассчитывали получить приход где-нибудь в большом селе, вот только вышло не по-нашему… Знаете, мне иногда представляется, как в жаркий летний день иду по пыльной дороге вместе с крестным ходом. Мужики впереди несут хоругви, а бабы — иконы, за ними мальчишки — певчие, а сзади пылит толпа. Певчие поют, а на лицах людей истинная радость разлита… Ох! Не скоро это сбудется… если вообще сбудется.
При этих словах на лице священника проявилась затаенная тоска. У меня была мысль двинуть его наверх с помощью государя, но после этого разговора понял, что с его правдолюбием и честностью ему там делать нечего, а тут и матушка поставила на стол тарелки с жареной картошкой, тушеными и солеными овощами, прервав наш разговор.
— Кушайте, Сергей Александрович, на здоровье!
Перед тем как начать есть, я поинтересовался у священника:
— Сегодня, как я вижу, занятий в школе нет?
— Светлана Михайловна предупредила меня, что до конца этой неделе ее не будет. Болезнь сестры ее младшей затянулась, и она решила побыть с ней. Так что вы ее дома ищите.
— Так и сделаю.
Возвращаясь, домой из гостей, я вдруг вспомнил лихорадочные метания матушки по дому, невольно усмехнулся, и неожиданно вспомнил о вручении подарка, в прошлую субботу, человеку совершенно иного склада ума и мироощущения.
Рано утром, как обычно, я пришел на тренировку. Мастер, уже начавший разминку, кинул на меня обычный для него недовольный взгляд, который обозначал только одно: — Ты пришел вовремя, но мог бы прийти и раньше», но когда увидел, что я не стал раздеваться, а вместо этого направился к нему, нахмурился. Встав перед Окато, и чуть наклонив голову, я подал ему сверток на вытянутых руках.
— Мастер, примите этот подарок в качестве моего признания и уважения.
Он взял сверток в руки. Я поднял голову. Уже догадавшись, что ему поднесли, японец развернул сверток. Разорванная упаковка упала на мат. Стоило Окато взять меч, как сквозь его бесстрастность пробилось какое-то чувство, схожее с волнением.
— Откуда у вас этот меч?!
Вопрос прояснил значение его взгляда. Он видел этот меч не впервые и, скорее всего, знал когда-то его хозяина. Пришлось коротко рассказать ему все то, что мне удалось узнать от хозяина антикварного магазина об этом мече. Когда я закончил рассказывать историю этого меча, Окато какое-то время, молча, смотрел мимо меня неподвижным взглядом, а потом словно очнувшись, неуловимым движением выхватил клинок, пробежал глазами по лезвию, потом таким же быстрым и ловким движением вернул его в ножны.
— Не думал, что именно таким образом узнаю о смерти своего врага. Это определенно знак судьбы!
При этом в его словах и в тоне не было радости, а какая-то скрытая печаль. Внутренние чувства мастера за все время нашего знакомства мне так до конца и не удалось постичь, поэтому мысль, появившаяся у меня в голове, была самой простой: мастер сожалеет о том, что не сам убил этого гада. Естественно, комментировать его я слова не стал и ожидал продолжения. Окато склонил голову в коротком поклоне, затем сказал:
— Ценю и принимаю уважение, которое вы хотели выказать этим подарком, но не сам меч. Он будет отослан семье погибшего! — с этими словами он аккуратно положил оружие на край мата, после чего резко выпрямился и уже жестким, командным тоном приказал: — Начали разминку!
Наступил день вручения наград. Махрицкий, неоднократно ходивший за линию фронта, награжденный именным оружием за храбрость, волновался как мальчишка. Он никак не рассчитывал на появление государя, а когда узнал от меня, что тот с моей подачи прибудет в батальон на торжество, то высказался о моем мальчишеском легкомыслии в соответствующих словах. Немного и я волновался, так как это была моя прямая идея создать часть специальных сил. И сейчас она была близка к логическому завершению. Весть о том, что в батальон приезжает государь быстро распространилась среди личного состава, лихорадя от возбуждения не только награждаемых солдат, но и всех остальных. Большая часть солдат, молодых крепких парней, еще так и не поняли, в какой части им предстоит служить, именно поэтому подполковник решил устроить показательные выступления.
Царь неожиданно прибыл на праздник не только с сыном, но и двумя старшими дочерьми. Вначале были гимнастические упражнения, затем пошли поединки на ружьях со штыками и рубка на саблях. Казаки императорской конвойной сотни, не выдержав, попросили разрешение императора, приняв, таким образом, участие в выступлении, тем самым еще более подстегнули усердие солдат Махрицкого. Затем была демонстрация метание ножей и стрельба с завязанными глазами. Причем все это делалось на грани фола, без подстраховки. Молодые, здоровые, тренированные парни выкладывались в полную силу, чтобы только увидеть на лицах юных цариц одобрение, а на губах улыбку. А вот сын Николая II, в силу своего возраста, более живо и эмоционально реагировал на выступления солдат, чем его старшие сестры. Когда охотники разыграли сцену «снятие часового», которая проходила в полной тишине, царский наследник сидел и тихо наблюдал за профессиональными действиями людей, которые на фронте взяли не одного «языка», а потом одним из первых довольно захлопал в ладоши. Последним мы дали маленькое театрализованное представление под названием «русский часовой», где я выступил в главной роли. Сюжет был весьма прост: русский парень, часовой, стоит на посту, а к нему крадутся турки. Одетый в солдатскую форму, с винтовкой, я стоял и делал вид, что оглядываю окрестности. Спустя минуту, за моей спиной появились турки и, увидев часового, начинают осторожно подкрадываться ко мне. Все в красных мундирах и черных фесках, с приклеенными черными бородами и кривыми саблями. Перед тем как напасть, главный турок, показал жестом, проводя несколько раз рукой по горлу, что они сейчас русского будут резать. При этом жесте его солдаты начинают злобно ухмыляться, после чего они навалились на меня всей толпой и отобрали винтовку, после чего двое из солдат схватили меня за руки, а главный турок достал саблю, чтобы отрубить голову. Но не тут-то было! В следующий миг русский богатырь сталкивает двух турок, вцепившихся в его руки, лбами и они с криками падают на землю. Турецкий офицер, изображая испуг, отпрыгивает в сторону, но уже в следующую секунду тычет в меня саблей, как бы приказывая своим подчиненным схватить меня. Те кидаются ко мне и тут же валятся на землю, сбитые мощными ударами. Когда последний турецкий солдат падает на землю, на меня с саблей кидается офицер. Поднырнув под удар, я перехватываю кисть и выкручиваю ее так, что турок поневоле становиться на колени, после чего обрушиваю ему на голову мощный удар. Всю последнюю неделю мы с полной отдачей тренировали этот бой и, судя по восторженным выкрикам и аплодисментам, наши тренировки не прошли даром. В кульминации сцены, часовой подбирает винтовку и ведет побитых и унылых турок под конвоем в русский лагерь. Этим представлением мы закончили спортивную часть праздника, после чего перешли к торжественной его части. Медаль за отвагу, полученная из рук императора — это награда вдвойне! Впрочем, награда действительно оказалась двойной, причем она коснулась уже не отдельных солдат и офицеров, а всего батальона. Перед выстроенным личным составом государь еще раз поблагодарил людей за их ратный труд, после чего был зачитан указ, в котором говорилось, что батальон развертывается в полк, и при этом получает официальное название: Первый императорский полк особого назначения. И сразу над плацем прокатился мощный троекратный русский победный клич: — Ур-ра-а-а!!
После отъезда императора со свитой Махрицкий затащил меня на обед в офицерское собрание, и сидя за столом, поведал мне о своей мечте: о создании школы, где будут готовить особые отряды, специально для действий в тылу. Я с ним согласился и предложил включать в такие отряды снайперов. Тут же разгорелся спор, так как некоторые офицеры считали, что снайпер в окопе на фронте — это солдат, а в тылу врага получается нечто вроде разбойника. Мы вообще много спорили, но при этом не отстаивали тупо каждый свою позицию, а пытались понять друг друга, но самым главным для меня стало то, что все офицеры нового полка, как на подбор, оказались гибкими, умными людьми, имевшими свой взгляд на будущее российской армии. Поэтому возвращался я домой в приподнятом настроении, довольный и несколько расслабленный, думая о том, что сейчас таких офицеров два десятка, а через пару лет их будет двести или триста, а с такими людьми русская армия станет мощной, сильной и непобедимой.
Пребывая в состоянии легкой эйфории, что мне обычно не свойственно, я слишком поздно обратил внимание на маневр машины, которая резко вывернув из-за угла, осветила меня фарами, а затем замедлила ход. Мозг еще не успел оценить степень опасности, но наработанные навыки заставили тело напрячься, а руку резко нырнуть в карман пальто, нащупывая оружие, но, ни моя подготовка, ни моя реакция ничего не смогли сделать против двух стволов, направленных на меня из окон машины. Бесформенные фигуры убийц, бледные пятна лиц, только четко смотрелись при свете ближайшего фонаря отблески на вороненых стволах их револьверов. Бах! Бах! Громко прозвучало два выстрела, и огненная игла вонзилась мне в грудь. Может дикая боль, может инстинкты заставили меня отшатнуться в сторону. Бах! Бах! Меня что-то сильно и больно дернуло меня за плечо, но в эту секунду рука нащупала пистолет, и уже выдернул его из кармана, как раздался грохот сразу несколько выстрелов. Мой мозг не сразу сообразил, что эти звуки шли со стороны и только когда пули с громким треском стали впиваться в корпус автомобиля и с треском разбивать стекла, понял, что это стреляет моя охрана. Я видел, как один из убийц на заднем сиденье вскрикнул и, выронив оружие, бессильно упал на сиденье. Выпавший из руки пистолет с глухим звуком ударился о брусчатку. Взревел двигатель, и в этот момент мы оба выстрелили. Я и убийца, сидевший спереди. Я не увидел результата своего выстрела, так как в этот миг шофер рванул машину, и она с все нарастающей скоростью помчалась по улице. Ей вслед ударили новые выстрелы, и как видно одна из пуль все же нашла свою цель, так как машина уже в следующее мгновение вильнула, затем резко пошла влево и, выскочив на тротуар, радиатором уперлась в стену дома. Теперь, когда стрельба кончилась, стали слышны свистки и крики, которые неслись со всех сторон. Адреналин схлынул и боль, словно сидевшая где-то в засаде, выпрыгнула, став безжалостно рвать грудь и плечо. Накатила слабость. Начало слегка трясти. Осторожно опустил пистолет в карман и засунул руку под пальто. Ладонь сразу стала липкой. Я попытался скатать боль в маленький шарик, но при этом чуть не потерял сознание и упал бы, если бы меня не подхватили.
— Сергей Александрович, вы как?! — спросил меня чей-то голос откуда-то сбоку. Я с трудом повернул голову. Меня поддерживал какой-то рыжий парень.
— Хреново, — с трудом я вытолкнул из себя слово и почувствовал, что земля подо мной качнулась.
— Степан!! — заорали у меня под боком. — Тарантас быстрее давай!! Ляксандрыч тяжело ранен!!
Я попытался сфокусировать взгляд, но люди, стоящие вокруг меня неожиданно стали терять очертания и плыть, а ноги сделались ватными, но уже в следующее мгновение почувствовал, как меня ведут под руки, а затем усаживают в четыре руки в пролетку. Вокруг меня что-то происходило, были слышны различные звуки и голоса, но я не понимал ничего, так как все они звучали для меня отстраненно, глухо и невнятно, пробиваясь в мое сознание, словно через толстый слой ваты, которым обмотали мою голову. Сейчас все мои силы уходили на чисто инстинктивные попытки бороться с болью, но видно вышло плохо, так как после громкого крика: — Давай, родная!! — лошадь рванула вперед, тарантас дернулся, меня мотнуло назад, несмотря на поддерживающие меня руки.
От резкой встряски тела огонь дикой боли с такой силой обжог мое сознание, что оно, не выдержав, кинуло меня в темную пропасть беспамятства.
