ГЛАВА 7
Идя по улицам, среди белого дня, я испытывал ощущения человека, внезапно очутившегося впотьмах и теперь не знающего что делать и куда идти. Страха не было, вот только ощущение тревоги росло с каждой минутой. В воскресный день улицы обычно были заполнены народом, но сегодня они выглядели полупустыми, да и лица людей, встреченных мне на улицах, были или встревоженными или озабоченными. Словно то, что сейчас происходило в столице, наложило мрачную печать на город. Пройдя квартал, я наткнулся на дедка — извозчика, но стоило сказать, куда мне надо ехать, старик сразу закрутил головой, объяснив свой отказ тем, что там пуляют из ружей, а он хоть старый, а жить все равно хочет.
— Я поеду с тобой или без тебя, старик.
После такого категоричного заявления извозчик опасливо покосился на мои плечи, затем несколько раз тяжело вздохнул и промолвил: — Тык, барин, я же не совсем против, но жизнь ведь одна дадена…
Я вскочил в пролетку: — Езжай! Быстро!
На месте встречи я ожидал не более десяти минут, с растущей во мне все большей тревогой, прислушиваясь к далеким выстрелам. То, что стрельба продолжалась — было уже неплохо. Намного хуже, если бы она затихла.
«Но где же полиция, жандармерия, армия?! Что, черт возьми, происходит?!».
Рев двигателей я услышал загодя. Офицер, ехавший в передовой машине, выскочил из кабины, стоило ей затормозить. Это был поручик Татищев. Я быстрым шагом подошел к нему. Из-за бортов на меня смотрели с удивлением, недоверием и затаенным страхом солдаты. Я спросил его: — Когда уезжали, новых сведений не поступало?!
Тот растерянно помотал головой — Нет. А вы что не в курсе происходящего?!
— В курсе, — соврал я, — но подробностей не знаю.
Офицер смотрел на меня в ожидании объяснений, но вместо этого я развернулся к солдатам. По большей части это были унтер-офицеры, ветераны, что радовало, так как знал, что именно они воспримут мои слова ближе к сердцу, чем молодежь.
— Солдаты, прямо сейчас убивают царя и его семью!! И именно от вас зависит его судьба, а значит и судьба России!!
— Жизнь положим, ваше благородие, а царя спасем!! — прогремело над машинами.
— В машину, поручик! — не успел тот захлопнуть дверцу, как я вскочил на подножку.
— Езжай быстрее! Жми на полной скорости! — скомандовал я водителю.
Спустя пять минут две машины со страшным ревом выехали перед распахнутыми воротами, у которых в качестве караула стояло около трех десятков матросов во главе с пехотным офицером в чине подпоручика. При виде нас он выскочил вперед и замахал руками, крича: — Стой! Стой!
— Притормози, — сказал я водителю.
— Вы из Екатерининского полка?! Нам в помощь?!
— Огонь!! — скомандовал я, одновременно стреляя подпоручику в голову.
Из-за бортов загремели выстрелы. Ошеломленные неожиданным нападением, расстреливаемые почти в упор, матросы несколько секунд стояли, словно мишени в тире, а затем вдруг кинулись бежать врассыпную, бросая винтовки.
— Жми, шофер! — снова скомандовал я. — Остановишься у входа! Ставь машину боком!
Не успели машины остановиться, как раздались громкие и отчетливые приказы поручика Татищева: — Из машин — долой! Спрятаться за бортами! Перезарядить винтовки! Огонь на поражение!
Меня удивило, что у парадного входа во дворец никого не было, но не успели солдаты ссыпаться с машин и стащить пулеметы, как в дверях появилась группа мятежников. Человек двадцать. Несколько офицеров и матросы. Судя по тому, что сразу не стали стрелять, они были в явной растерянности, что и караул у ворот. Используя их замешательство, Татищев громко скомандовал: — Солдаты, слушай мою команду! По цареубийцам, огонь!
Из-за машин грянул залп, за ним второй. Несколько человек рухнули на мраморные ступени, заливая их своей кровью, другие заговорщики сразу заметались, ища укрытия и пытаясь отстреливаться. Кое-кто из матросов принялся кричать: — Братки!! Не стреляйте!! Мы же за народ и волю!!
Их крики перекрыл новый приказ поручика:
— Пулеметчики! На позицию! Прицел четыре, целик два! По мятежникам, огонь!
Стоило мятежникам увидеть тупые рыла двух станковых пулеметов, готовых к стрельбе, как среди матросов началась самая настоящая паника. С десяток человек, с криками, не обращая внимания на стрельбу, вскочив с земли и бросая оружие, кинулись бежать за дворец, вглубь сада, но свинец, посланный им вдогонку, заставил беглецов, раскинув руки, кинул их на пожухлую траву, окропив ее красной кровью. Сейчас только несколько человек, укрывшихся за массивной дверью и колоннами, пытались отстреливаться. Я прислушался. Стрельба во дворце не стихала. Я посмотрел на Татищева, стоящего рядом со мной и негромко сказал: — Командуйте: штурм.
Тот согласно кивнул и только открыл рот, как в следующее мгновение из дверей хлынула лавина матросов. Не меньше пяти десятков. Выбежавшие из дворца матросы, при виде трупов своих товарищей, винтовок, торчащих из-за бортов машин, а главное — устремленных на них стволов пулеметов, замерли, все еще не понимая, что происходит. В этот момент один из офицеров — мятежников, стреляя из-за колонны, закричал: — Товарищи, братья!! Огонь по…!!
— Пулеметчики!! Огонь!! — во все горло заорал поручик Татищев, перекрывая крик своего противника.
Его приказ еще висел в воздухе, как затрещали пулеметы, сея вокруг себя смерть. Мятежники в панике закричали, пытаясь укрыться, бросались в разные стороны, наталкивались друг на друга, падали, вскакивали, чтобы снова упасть и больше не подняться. О сопротивлении никто из матросов даже не помышлял. Еще минута и все было кончено. Выскочив из-за машины, за которой укрывался, я закричал: — За отечество!! За государя!! Вперед!! — кинулся вперед, стреляя из пистолета.
Я успел сделать только несколько быстрых шагов, как мне под сердце ударил железный кулак, выбив из меня дух, а с ним и сознание. Пришел в себя я быстро. Первое что увидел, так это, склонившееся надо мной, озабоченно-испуганное лицо унтер-офицера Забродова. Я знал его, как и многих других солдат и офицеров батальона Махрицкого. Вздохнул, и сразу ребра пронзила острая боль. Она была настолько резкой и неожиданной, что, не сдержавшись, я негромко охнул.
— Ранило, Сергей Александрович? Где? Крови не видать!
— Еще не знаю. Долго я так лежу?
— Не могу знать. Увидел, уже как вы лежали, а пока подбежал, вы как бы и очнулись. Помочь?
— Да.
Только начал подниматься при помощи унтер-офицера, как боль снова вонзила свои острые зубы в левую сторону груди, но при этом мне все же удалось встать на ноги.
— Это в вас офицер стрельнул. Из револьвера. Вон он там, у колонны лежит.
Я автоматически посмотрел в ту сторону, куда указывал унтер-офицер. Увидев неподвижное тело в офицерской шинели, я огляделся вокруг и только сейчас понял, что кроме лежащих кругом трупов, никого нет. Прислушался. Во дворце все еще продолжалась стрельба.
— А дырка то есть. У вас там, небось, фляжка, — глядя на мое пальто, предположил Забродов и уточнил. — Во внутреннем кармане.
Не совсем поняв, о чем он говорил, чисто автоматическим движением сунул руку во внутренний карман пальто и вытащил наружу деревянный ящичек с пулевым отверстием в верхней крышке. Откинул защелку, открыл. На голубом шелке лежало пробитое пулей пасхальное яйцо, которое я собирался подарить Лизе Антошиной.
— Жалость-то, какая. Красивая, видно, была вещица, — с откровенным сожалением сказал Забродов. — Да и ларец отменный.
— Подарок, — буркнул я.
— Судьба она такая. Где подножку подставит, а когда жизнь спасет, — философски изрек унтер. — Теперь вы должны беречь ее, эту игрушку. Она вам жизнь спасла.
— Это уж точно, — не мог не согласиться с ним я, после чего торопливо сказал. — Идемте быстрее, Тимофей Денисович.
Я шел по желто-багряной листве, к парадной двери дворца, обходя трупы и кривясь от боли. Подойдя к лестнице, мы увидели, как из-за дворца показалась группа солдат, возбужденных, не остывших от боя, под командованием унтер-офицера, которые подгоняли прикладами с полдюжины матросов, при этом ругая их, на чем свет стоит. Неожиданно стрельба во дворце затихла, и почти сразу из дверей выскочил один из солдат Татищева и сходу заорал: — Эй! Шофер! Васька! Грей свою машину! Поручик приказал! Раненых повезешь!
В следующую секунду увидев меня, он вытянулся: — Виноват, ваше благородие!
— Как там, Федоскин?!
— Царь жив! И детки его целы! — радостно заулыбался солдат.
— Ну и, слава богу! — воскликнул, крестясь, стоящий рядом со мной, Забродин.
В этот момент из дверей вынесли на носилках Пашутина. Лицо бледное, глаза закрыты. Я кинулся к нему.
— Что с ним?
— Дважды ранили. Много крови потерял.
— Несите быстрее! Грузите на машину и в госпиталь! — скомандовал я солдатам, несшим носилки.
Вслед за Пашутиным вынесли еще четверо носилок с ранеными солдатами. Пропустив их, я быстрыми шагами направился вглубь дворца. Несмотря на то, что все закончилось хорошо, у меня на душе лежал камень.
«Плохо работаю. Отвратительно. Обещание Романову, что все будет хорошо, дал, а оно вон как сложилось».
Несмотря на уверения солдат, что все хорошо, меня словно в спину подталкивало желание самому, лично, убедиться, что с императором и его семьей ничего не произошло, поэтому я почти бежал по анфиладе комнат дворца, мимо трупов, следов от пуль на стенах и взломанных дверей. Остановился только возле караула, выставленного поручиком Татищевым.
— Где государь?! — резко спросил я солдат.
— Не можем знать, ваше благородие. Только баяли, что он жив.
Я быстро зашагал дальше, вглубь дворца, пока не наткнулся на двух офицеров из группы Пашутина, которым посчастливилось остаться в живых. Взгляд у обоих тяжелый, злой, еще не остывший после смертельной схватки.
— Что здесь произошло, господа? — с этим вопросом обратился я к ним.
Как оказалось, что все началось с предательства среди гвардейцев, стоявших на охране дворца. Руку на государя они не осмелились поднять, зато дали себя разоружить и связать. Именно благодаря этому мятежники сумели беспрепятственно проникнуть во дворец, но кто-то из верных императору людей чуть ли не в последнюю минуту поднял тревогу. Попытки связаться по телефону с полицией и жандармерией оказались безуспешны, и тогда казаки императорского конвоя, вместе с оставшимися верными государю гвардейцами начали отстреливаться. Сколько минут они смогли бы продержаться, трудно сказать, если бы не офицеры — телохранители отряда Пашутина с ним во главе. Все решили два легких пулемета, которые каким-то образом Пашутин сумел протащить во дворец. Забаррикадировавшись, они сумели дать достойный отпор. К тому же бросившиеся в атаку матросы, потеряв два десятка человек, сразу потеряли напор и рассеялись по дворцу. Офицерский отряд мятежников продолжал атаковать до тех пор, пока не появились мы.
После этой короткой беседы у меня появились первые предположения по этому делу. Кто-то очень влиятельный и близкий к императору сумел обеспечить полную изоляцию семейству Романовых на целых два часа от внешнего мира. Я быстро подбил имеющиеся у меня факты. В охране дворца оказались, пусть даже не явные, пособники мятежников.
Офицеры, готовые умереть, но добраться до Романова и его семьи. И самое главное: как такой мятеж не смог распознать Мартынов? Неужели и он?
«Не должен. Но за всем этим явно кто-то стоит. Но кто?».
Мне не удалось сразу увидеться с императором, так как его семьей прямо сейчас занимались лейб-медики, пытаясь избавить их от последствий пережитого страха. Когда он вышел, то сразу стало ясно, что обычно сдержанный и в какой-то мере флегматичный государь, сейчас с трудом сдерживал себя. На вопрос о самочувствии императрицы и детей, он кинул на меня, как мне показалось, гневный взгляд, но ровным голосом ответил, что им уже лучше, а затем поинтересовался, что известно о заговоре. После короткого доклада, он отпустил меня и вернулся к семье. Выйдя от него, я ощутил состояние близкое к ярости, и для этого у меня было достаточно причин. Несмотря на обещание, данное государю, охранять и беречь его и семью, я опять его чуть не подвел. Моего единственного друга Михаила Пашутина тяжело ранили. Но главным стало осознание того, что дело, которому было посвящено столько времени и сейчас шло к логическому завершению, чуть было не погублено кучкой зарвавшихся фанатиков.
«Урою гадов! Пощады не ждите! — с этой мыслью я вышел из дворца. Стараясь вытеснить ненужные эмоции из головы, я огляделся, пытаясь сообразить, чем, прежде всего, мне следует заняться. У входа во дворец стоял усиленный караул, с пулеметом. Несколько солдат грузили трупы на автомобиль. Не менее взвода блокировало ворота, а вдоль забора, окружавшего дворец, расставлены часовые. Не успел я оглядеться, как ко мне подошел подполковник Махрицкий. Лицо злое и расстроенное.
— Сергей Александрович, как такое могло произойти?! Ведь это же уму непостижимо! На государя и его семью…
— Разберемся и покараем!
— Дай бог! Со мной прибыли две роты. Наружные посты я расставил, а что с внутренней охраной дворца будем делать?!
— Взять под стражу! Гвардейцев в первую очередь! А так же слуг, горничных, истопников! Всех! На внутренние посты тоже своих выставьте, но только самых проверенных и опытных солдат. Никого не впускать, никого не выпускать до особого распоряжения, господин подполковник!
— Будет исполнено! Я выставил пулеметные заслоны перед дворцом и послал патрули по внешней стороне ограды. На всякий случай!
— Хорошо! Что еще?
— Что с пленными делать? Среди них есть немало раненых.
— Пленными буду заниматься я. Да вот что еще. Трупы надо убрать из дворца.
— Уже отдал приказ.
— Ладно, распоряжайтесь, Дмитрий Иванович, а я пойду. Где там пленные?
Подполковник обернулся к стоящему неподалеку десятку солдат под командованием унтер-офицера.
— Савкин! Ко мне! — когда унтер-офицер подбежал к нам, сказал ему. — Поступаешь со своими солдатами в распоряжение Сергея Александровича. А пока сопроводи его к пленным.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!
Пленных согнали в кучу, в парке, в кучу. Я прикинул на глаз, выходило не менее сорока человек. Вокруг них, стояло полтора десятка солдат, направив на них стволы, с насаженными на них штыками. Лица охранников решительные, злые и хмурые. Я не сомневался — отдай приказ, солдаты начнут стрелять, не задумываясь, ведь перед ними сейчас были не люди, а тати, смевшие покуситься на помазанника божьего.
Мятежники по большей части стояли, но некоторые из них, раненные, сидели, несмотря на холод. Повязки частью были из бинтов, но в основном самодельные, из подручных материалов. Подойдя к ним, обвел взглядом. Усмехнулся про себя — у всех без исключения лица разбиты в кровь.
„Без сомнения, солдаты расстарались“.
Мысленно рассортировал мятежников. Пять морских офицеров. Они стояли отдельной группой и все, как один, были ранены. Два мичмана, два лейтенанта, и один капитан-лейтенант. Они старались держаться гордо и независимо, но страх внутри себя так и не смогли из себя вытравить. Они были готовы отдать жизнь за отчизну, а сейчас, когда мятеж провалился, все выглядело совсем по-другому. Они ничего не смогли сделать, что все их усилия были напрасны, их просто казнят как преступников и они умрут в безвестности. Не будет торжеств по случаю их героизма, ни толп народа, ни восхищенных глаз девушек… Ничего не будет. Только смерть. Это все прекрасно читалось в помертвевших взглядах молодых мичманов, но даже они оживились вместе с остальными, когда к ним подошел неизвестный гражданский тип, вместо грозного жандарма с расстрельным списком. Правда, как я, так и отделение солдат за моей спиной вызвало у пленников недоумение и любопытство. Кто такой? Может он что-то прояснит в их судьбе?
— Среди вас нет никого, кто хочет облегчить свою душу чистосердечным признанием? — спросил я.
Ответом стало тяжелое молчание, а вот взгляды, устремленные по большей части в себя, теперь изменились. В них было все: надежда, страх, злоба и ненависть.
— Вы кто будете, сударь? — после тягучего и липкого минутного молчания, наконец, спросил меня один из лейтенантов с ярко-рыжей всклокоченной шевелюрой.
— Богуславский. Сергей Александрович.
Матросам моя фамилия ничего не сказала, но офицеры явно обо мне слышали.
— Господа, к нам пришел сам господин царский палач, — раздался голос второго лейтенанта с забинтованной шеей, — чтобы выбрать себе жертву. Веревка с собой, палач?
— В вашем случае, лейтенант, она не нужна. Ваш длинный язык ее вполне заменит. Значит, желающих нет?
— Среди нас нет предателей, сударь, — резко и надменно ответил мне рыжий лейтенант.
— А предательство по отношению к государю, а так же к данной вами присяге? Или это вы предательством не считаете?
— Грех большой, не скрою, но тут не только честью, но и жизнью своей пожертвуешь, только чтобы дать России вырваться из тупика, куда ее загнала жадная и подлая правящая клика с никчемным и безвольным правителем!
— Браво, господин революционер! Так вы за то, чтобы отдать власть народу?!
— Нет! Конституционная монархия — вот что нужно новой, свободной, святой Руси!
— И кого вы прочите новым монархом?
— Как кого? Конечно, истинного сына России! — при этом лейтенант хитро улыбнулся, дескать, ты, что меня за дурака держишь. Так я тебе все и сказал!
Вдруг неожиданно загомонили матросы, а следом раздался чей-то злой голос: — Братцы! Вы его слышали?! Эти господа втирали нам в уши, что за народную волю идут биться, а сами хотели нам нового царя на шею посадить!
Гул недовольства среди них становился все громче.
— Вот оно даже как! — я громко усмехнулся. — Так вы взяли с собой матросов, чтобы их трупами выстелить дорогу во дворец новому избраннику! Вы истинные патриоты, господа!
Не успел я это произнести, как литой кулак одного из матросов врезался в висок стоящего рядом с ним мичмана. Тот, охнув, стал заваливаться на бок. Следующим пришла очередь одного из лейтенантов, который получив удар в челюсть, покатился по жухлой траве.
— Стоять!! Сволочи!! — истошно заорал растерявшийся начальник караула. — Прекратить драку!!
— Унтер! Живо вытащить из мордобоя господ офицеров, пока их не убили!
— Слушаюсь, ваше благородие!
Не сразу получилось, но солдаты все же сумели штыками оттеснить от офицеров рассвирепевших матросов.
— Савкин, забирайте господ офицеров! Пойдем искать уютное местечко для обстоятельного разговора.
— Слушаюсь, ваше благородие!
Разговор я начал с мичманов. Молодые люди, несмотря на внешнюю преданность идее, были в душе романтиками, и поэтому их разговорить было намного проще, чем полного ненависти фанатика капитан-лейтенанта. Я терпеливо и упорно спрашивал, задавая десятки вопросов, отлавливая из ответов капли правды от моря лжи. Кое-что уже начало прорисовываться, как в какой-то момент раздался настойчивый стук в дверь. У дверей стоял караул со строгим приказом: никого не пускать.
„Дьявол! Видно, что-то срочное!“.
Открыл дверь. На пороге стоял подполковник Махрицкий.
— Слушаю вас, Дмитрий Иванович.
— Сергей Александрович, вы нужны. У ворот гости.
Нетрудно было догадаться, что невнятные слухи уже достигли ушей ряда важных персон, которые сейчас явились во дворец.
— Понял, Дмитрий Иванович. Выйду. Разберемся.
Уже подходя к воротам, я увидел три десятка экипажей и автомобилей, стоявших поодаль. Их хозяева, министры, генералы, царедворцы, собравшись в кучку, сейчас во всеуслышание возмущались произволом часовых. Я и они знали друг друга в лицо, так как нередко приходилось сталкиваться в дворцовых коридорах, кое с кем мне даже приходилось работать сообща над определенными задачами, но при всем они продолжали считать меня очередным юродивым при царском троне. Ведь у меня не было ни чина, ни должности, ни дворца, ни выезда с чистокровными скакунами, но тут случился заговор генералов, а за ним приговор, который всколыхнул всю страну. Тут же отношения наши изменились, вежливости и внимания в отношении меня резко прибавилось, но всем было видно, что они замешаны на страхе. Опасный тип. Царский палач.
Все это промелькнуло у меня в голове, пока я шел к воротам. Следом за мной шагал подполковник со злой затаенной усмешкой в густых усах. Он, как и я, мягко говоря, очень не любил всю эту пышную, спесивую, надменную братию. Быстро пробежав глазами по толпе, я отметил министра юстиции, полицмейстера, военного коменданта. Военного министра не было, но он был представлен двумя генералами, своими заместителями. Гвардейский полковник. Пара человек из свиты императора, несколько придворных. Я усмехнулся про себя, глядя в их напряженные лица, в глаза, в которых клубиться страх.
В другое время они бы набросились на меня с угрозами и требованиями, теперь же нет. Очень опасен. Шум среди сановников прекратился и все они, повернувшись ко мне, застыли в ожидании, что им скажет император через своего гонца, но вместо этого, наглый тип, вместо того чтобы поставить их в известность, что тут произошло, окинув их холодным взглядом и направился к генерал-майору Мартынову, стоявшему в стороне. Рядом с ним, стояло около дюжины его подчиненных. Не успел я сделать и пяти шагов в их сторону, как резкий и требовательный голос министра юстиции остановил меня: — Господин Богуславский! Вы ничего не хотите нам сказать?!
Я повернулся.
— Если вы о здоровье его величества, господин министр юстиции, то он и его семья пребывают в добром здравие!
— Мы весьма рады этому, но при этом хотим знать, что произошло?! Почему дворцовая охрана из солдат?! Где гвардейцы?! Почему никого не пускают?!
В вопросах звучал скрытый страх. Может это переворот?! Тогда что будет с нашими теплыми местами и денежными должностями?!
— Все что вам нужно знать, вы узнаете на совещании у государя императора. Извините, господа, но у меня очень много дел и мало времени!
Открыто никто не позволил себе возмущаться произволом опасного любимчика царя. Так же, в немалой степени их „спокойствию“ способствовали пулеметные расчеты и винтовки в руках солдат, стоящих на охране дворца. Под негромкий недовольный гул важных государственных персон, я коротко поклонился министру, и направился к Мартынову.
— Господин генерал, идемте, со мной. Вы и ваши люди.
Перед самым дворцом я остановился.
— Господа! — обратился я к жандармским офицерам. — Подождите здесь. Нам надо поговорить с господином генерал-майором тет-а-тет.
Отойдя в сторону, мы остановились. Прикинув, что слышать нас никто не должен, я спросил его:
— Что вы мне скажите, господин генерал-майор?
— Не понимаю, как такое могло произойти! Просто не понимаю! Я не замешан в этом деле! Вам придется принять мои слова на веру, Сергей Александрович!
— Мне так и сказать государю?!
— Это мой промах, не отрицаю! Но я приложу все усилия! Верьте мне! Сделаю все, чтобы выявить и выловить цареубийц! Всех до последнего! Обещаю!
— Что смогу, то сделаю в вашу защиту, а теперь слушайте, что мне удалось узнать.
Закончив с ним беседу, я сказал: — Идите и работайте, Александр Павлович. И помните: ваша жизнь — в ваших руках. Савкин! Проводите господина генерала к нашим пленным!
Попасть с докладом к царю оказалось непросто. Меня к нему просто не пускали царские лекари, закрывая собой двери. После разговора, уже со вторым врачом, я просто пригрозил, что прорвусь к нему сам, тогда он хмуро окинул взглядом мои широкие плечи и сердито ответил, что дает для разговора двадцать минут и ни секундой больше.
Он появился в своем кабинете спустя десять минут, но вид у него был не столько больной, как толковали мне врачи, сколько напряженный и злой.
— Ваше…
— Поручик, вы можете мне сказать, что это было?!
— Ваше императорское…
— Отставить, поручик! Говорить коротко и по существу! — голос был жесткий и властный.
— Группа офицеров — мятежников при поддержке роты матросов пыталась захватить вас и вашу семью. У матросов не было намерения вас убивать. Они хотели установить в России, так стало ясно из их показаний, всеобщую власть народа, а вас временно держать в заточении, чтобы, по их словам, генералы их в порошок не стерли. Короче, их план — сущий бред идиота. Если с ними все ясно, то с господами офицерами все сложнее. Они, похоже, намеревались убить вас и поставить на ваше место царевича Алексея, а уже ему назначить опекуна. Правда, есть еще одно предположение. Забывшись от боли, один морской офицер кое-что выкрикнул в качестве угрозы, правда, потом все пытался отрицать. Так вот, он кричал, что они и царевича Алексея… должны были убить.
Тут я осекся, так как при этих словах на лице императора неожиданно проступило выражение той варварской жестокости, при которой древние правители мановением руки отправляли своих врагов на казнь. Сажали на кол, сдирали кожу, вешали. Причем не единицами, а сотнями и тысячами. Видно сейчас ему хотелось сделать нечто подобное, но государь превозмог себя, выдержал паузу пару минут и только затем тихо процедил сквозь зубы: — Вот, значит, как. Что ж… Продолжайте, поручик.
Он замолчал, прикурил папиросу и сделал глубокую затяжку. Его руки заметно подрагивали.
— Сейчас прибыли следователи генерала Мартынова…
— Мартынов?! Где он был раньше?! Почему он не доложил о мятеже?!
Сейчас, я сомневался в каждом, в том числе и в Мартынове, но пока ничего не говорило об его участии, к тому же он был в фаворе у государя. Ему просто не резон, что-то было менять.
— Мне кажется генерал здесь не причем, ваше императорское величество. Судя по тому, что мне стало известно, у мятежников была жесточайшая конспирация и все, кто был отобран в организацию — были все, как один, фанатики. К тому же сама организация была создана недавно, около трех месяцев тому назад.
— Вы можете мне прямо сейчас сказать: кто стоял во главе мятежа?!
— Нет, ваше императорское величество. Выяснил пока очень немного. Это тайное общество под названием „Честь и родина“. Своих членов они отбирали очень тщательно, из кадровых, боевых офицеров, воевавших на суше или на море. Пока это все.
— Значит, хотели убить… А моя супруга, дочери?!
— Вашу жену и дочерей намеревались сослать в какую-нибудь глушь или заточить в монастырь. Все это пока неточно, ваше императорское величество.
— Неточно! Чем вы тогда занимались все это время?!
Было видно, что император был в равной мере испуган и разозлен, готовый излить свой гнев на кого угодно.
„Похоже, он еще так и не смог прийти в себя“.
Понять его состояние было нетрудно. Несколько часов назад его могли убить. Наверно к угрозе своей смерти он бы отнесся несколько проще, если бы та же участь не ждала его сына. Уж я-то знал, как он любит свою семью. Она была для него всем.
— Пытался узнать истину, ваше императорское величество.
— Хм. Пусть так, — тон государя утратил резкость. — Теперь мне хотелось бы знать, что вы намерены предпринять?
— По нескольким адресам уже отправлены группы, сформированные из солдат и офицеров батальона Махрицкого. Так как мои возможности ограничены, Ваше императорское величество, поэтому я хочу предложить вам пригласить в ваш кабинет людей, которым положено этим заниматься.
— Кого именно?
— Министра внутренних дел, начальника столичного гарнизона, генерала Мартынова и начальника полиции. Пусть доложат, какие приняты меры, а с остальными… можно и завтра разобраться. И еще, ваше императорское величество. При разговоре с ними, отдайте приказ: пусть примут все меры к аресту дежурных нарядов, несущих службу в полиции, жандармерии и комендатуре. Так же пусть арестуют смену на городской телефонной станции.
— Чем вызваны ваши, более чем странные, подозрения?
— Дежуривший офицер из жандармского управления никак не отреагировал на мой звонок. То же самое произошло, когда граждане телефонировали в военную комендатуру. Была приведена в негодность телефонная связь с дворцом.
— Вы кого-то подозреваете?! Если да, то говорите прямо сейчас!
— Их и подозреваю в пособничестве мятежникам! Думаю, что завтра у генерала Мартынова будет больше сведений, ваше императорское величество.
— Мартынов! Это его ошибка! Он недоглядел!
„Блин! Ляпнул, не подумав! Хотя… Гм. Как бы император параноиком не стал. Того и гляди…“.
— Не думаю, что это так, ваше императорское величество.
— Вы и только вы, Сергей Александрович, будете заниматься этим делом. Все полномочия по ведению дела о мятеже будут отданы вам, — он запнулся на какую-то секунду, а потом добавил. — Я доверяю сейчас только вам. Понимаете? Только вам.
— Понимаю и ценю это доверие, ваше императорское величество.
— Поэтому вы будете председательствовать на этом совещании, Сергей Александрович.
— Как прикажете, ваше императорское величество.
Пока шло совещание, царские адъютанты сбились с ног, отдавая все новые и новые приказы и распоряжения. Не прошло двух часов после совещания, как город оказался под жестким контролем. Заставы были перекрыты, усиленные пешие и конные патрули несли дежурство на перекрестках и улицах, а специальные жандармские команды и усиленные полицейские патрули прочесывали город в поисках прячущихся мятежников. Большинство горожан так и остались в неведении, что произошло во дворце. Слухи, естественно расползлись, но они были такие неопределенные и противоречивые, что для большинства людей так и остались досужими выдумками. Газетам и другим изданиям было отдано распоряжение: не поднимать эту тему в печати. Тем временем, войска столичного гарнизона блокировали стоянку военных кораблей и казармы флотского экипажа, а еще спустя час жандармы начали производить обыски и допросы на кораблях и в казармах. При малейшем подозрении арестовывались и отправлялись под конвоем на допрос к следователям Главного управления, как офицеры, так и матросы.
Мой „рабочий“ день прошел в тяжелом и кропотливом труде. Я фильтровал всю информацию, которую получали следователи из допросов мятежников. Придя поздно вечером домой, переработал полученные мною сведения и на их основе подготовил докладную записку государю. Лег уже спать во втором часу ночи, поставив будильник на половину восьмого, но поднял меня с кровати снова телефонный звонок. Встал, посмотрел на часы. Десять минут восьмого. Тяжело вздохнул и снял трубку. Это звонил Мартынов.
— Сергей Александрович, насколько мне известно, вы сегодня утром едете к государю на доклад.
— Вы заходите издалека. Переходите сразу к сути.
— Мне надо с вами срочно поговорить. Я вышлю за вами автомобиль. К какому времени он должен за вами подъехать?
— Через полчаса.
— Хорошо.
Нетрудно было догадаться, что Мартынов получил важную информацию, которую боится показывать ее царю. Он очень боялся совершить еще одну ошибку. Сейчас у него положение было настолько шатким, что один неверный шаг, и он мог сам оказаться записанным в мятежники. Еще одно высказанное недовольство государем и…
Несмотря на короткий сон, я чувствовал себя бодрым и свежим. По дороге, я смотрел по сторонам и пытался понять, как народ реагирует на вчерашние события, но судя по всему, столица без всякого напряжения вернулась к привычной жизни. На улицах шелестели метлами дворники, звонко закричали мальчишки-газетчики, перекрикивая торговцев развесного товара, зашумели рынки, на улицах стучали копыта лошадей и ревели моторы машин. Наверно было больше читающих газеты людей, желавших узнать, что вчера произошло, да встретилось несколько группок людей, которые судя по обрывкам фраз, обсуждали вчерашние события.
Солдаты, стоявшие у ворот, при виде подъезжавшего автомобиля, насторожились, но стоило мне выйти, сразу расслабились. Поручик Дворецкий, один из офицеров батальона Махрицкого, высокий, атлетически сложенный мужчина, большой приверженец вольной борьбы, при виде меня вытянулся точно перед большим начальством, затем четко отдал честь. При этом его физиономия стала хитрая-хитрая, а в глазах прыгали смешинки. Мы были неплохо знакомы и даже пару раз мерялись силой в спортивном зале.
— Здравствуйте, Павел Дмитриевич. Сегодня вы на внешней охране?
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! Ой, не признал вас, Сергей Александрович!
— Шутить изволите, господин поручик?!
— Рад бы, вот только спать очень хочется. Как проклятый всю ночь караулы обходил!
Вот вы, в отличие от меня, совсем неплохо выглядите. Нежились, небось, в теплой постельке…
— Извините, поручик, — перебил я его. — Меня, похоже, заждались! Вон уже руками машут!
Дворецкий автоматически обернулся, потом повернулся ко мне и усмехнулся: — А я-то думаю, что этот жандарм у дверей торчит! Даже мысль закралась: может нашу службу проверяет. Все! Больше не смею вас задерживать! Идите!
Подойдя к Мартынову, я ожидал объяснений, но вместо этого он мне сунул в руки папку.
— Читайте, Сергей Александрович! Что непонятно — объясню!
На трех листа были напечатаны фамилии людей, разбитых на два столбца. 109 и 21.
— Матросы и офицеры?
— Да. Столько на данный час арестовано и находится под следствием. Смотрите дальше.
Отложив списки в сторону, я приступил к чтению следующего документа. В нем офицерское тайное общество было уже разбито на группы по принадлежностям к родам войск, частям и подразделениям. Быстро пробежав глазами списки, я понял, что основу общества составляли морские офицеры, но даже не это было главным, а другое — около половины из них являлись офицерами императорского гвардейского экипажа, которым командовал великий князь Кирилл Владимирович. Я поднял глаза на Мартынова. Теперь мне была понятна причина его нежелания, являться под грозные очи самодержца российского. Я усмехнулся.
— Свиты Его Императорского Величества контр-адмирал, великий князь Кирилл Владимирович. Думаете, к нему ниточки ведут, Александр Павлович?
— Вы так спокойно говорите об этом, Сергей Александрович, что мне только этому остается удивляться.
— Что вы так осторожничаете? Это только косвенная улика, причем никак не указывающая на прямую причастность великого князя к мятежу.
— Еще бы мне не осторожничать, ведь меня вчера на совещании и так виноватым во всех грехах сделали. Если бы не вы…
— У вас все, Александр Павлович?
— Нет, — тут он на секунду запнулся и при этом автоматически поморщился, что говорило о том: ему не сильно хотелось сообщать мне эту новость, затем продолжил. — Группа жандармов, посланная по адресу, пришла арестовать капитана первого ранга, а там — труп с простреленной головой. Все бы ничего… если бы не его предсмертная записка. Возьмите и делайте, что хотите! Говорю сразу: о ней ни в каких официальных документах не упомянуто!
Я взял половинку оторванного листа бумаги, на котором неровными буквами было написано следующее: „Грех тяжелый я взял на душу, грех предательства. Сколько мог, сдерживал себя, пытаясь доказать себе, что поступаю правильно, но Бог видя неправедное дело покарал убийц. Я, один из них, решил, что не достоин больше жить. Дав клятву, я не могу назвать имен, поэтому скажу только одно: бойся государь родной крови. Прощения не прошу, ибо деяния мои не могут искупить вины моей ни перед Богом, ни перед людьми“.
— Кто такой?
— Валентин Владимирович Сикорский, командовал крейсером…
— Неважно! Что еще?!
— Еще три самоубийства. За эту ночь. Гвардейский подполковник, генерал, капитан второго ранга. При них записок не нашли.
— Хорошо. Я пошел.
Спустя десять минут я входил в кабинет императора. Тот выглядел уставшим, но уже намного более сдержанным и спокойным, чем выглядел вчера. Наш разговор, как я и думал, начался с мятежа.
— Какие у вас новости по вчерашним событиям, Сергей Александрович?!
— Вот папка, которую мне передал генерал-майор Мартынов, а это моя докладная записка. Ко всему этому приложена предсмертная записка одного из руководителей мятежа. Вы посмотрите сейчас?
— Предсмертная? Зачем вы ее принесли?
— Почитайте и вы все поймете, ваше императорское величество, — сказал я, а сам подумал: — Если, конечно, захотите все правильно понять».
Спустя двадцать минут папка была захлопнута, а лицо у государя стало задумчивым. Достал папиросу, прикурил. Какое-то время смотрел в пространство, потом заговорил:
— Не понимаю, Сергей Александрович! Сначала — генералы, теперь — боевые офицеры. Почему именно те люди, которые должны стоять на страже трона российского, идут против своего государя?! — я знал, что император питал самые теплые чувства к своей армии. Умел разговаривать с солдатами и офицерами. Уважал и ценил генералов. А тут, два заговора подряд, в основе которых стоят именно военные. Хотя в последнем случае он понимал мятежников. Ведь война до победного конца, еще недавно была и его лозунгом. — И вот вам другая сторона. Именно офицеры спасли жизнь мне и моей семье. Офицеры подполковника Пашутина оказали мне неоценимую услугу.
— Ваше императорское величество, у вас намного больше преданных вам людей, чем вы думаете, — поспешил я его успокоить.
— У меня нет в том сомнений, вот только… - он неожиданно замолчал, а потом продолжил, но уже о другом. — Я уже распорядился. Семьи восьми погибших офицеров получат полуторную пенсию и всяческие привилегии. Заслуга остальных так же не будет мною забыта.
Какое-то время мы молчали, потом император раскурил папиросу, несколько раз затянулся и неожиданно сказал:
— Из всего этого мне, наверно, следует сделать вывод о том, что мой двоюродный брат, великий князь Кирилл Владимирович, был заодно с мятежниками. Да?
— Прямых показаний против него нет, ваше императорское величество.
Царь задумчиво посмотрел на меня, потом положил потухшую папиросу в пепельницу и какое-то время смотрел на посмертную записку Сикорского, лежавшую сверху папки с бумагами. Снова поднял на меня глаза и сказал:
— Знаете, а я отлично помню все ваши предсказания. Почти дословно. Ведь именно он явится 1 марта в Государственную Думу во главе Гвардейского экипажа, чтобы предложить свои услуги новому правительству. Видите, как все складывается, Сергей Александрович?
В его словах не было даже намека на угрозу, но она была слышна в его тоне. В нем лязгало железо. Похоже, пережитый страх за свою семью у императора перешел в иное качество, но пока трудно было сказать, как оно скажется на государе. Потом мы снова какое-то время молчали, затем царь тихо, словно проговаривая мысли вслух, сказал: — За то время, когда мятежники пытались до нас добраться, и мы не знали, останемся живы или умрем, я в своей душе пережил тот жуткий ужас… который наверно бы жил во мне, в день расстрела нашей семьи, в июле 1918 года. Причем, не за себя, а за сына, дочерей, жену. Я их очень люблю. Очень.
Эти последние слова он произнес с каким-то особым значением. Потом какое-то время мы опять помолчали, а уже затем император сказал: — Вы все хорошо сделали, Сергей Александрович. Идите, отдыхайте.
Спустя четверо суток дело о мятеже можно было считать закрытым. За все это время, хорошо, если мне удалось поспать часов двадцать. Допросы, чтение показаний, обработка и анализ документов, на все это уходила львиная доля времени, но, несмотря на это, у меня нашлось время навестить в госпитале Пашутина. Тот, увидев меня, даже пошутил насчет моего вида, что лежа в больнице, он выглядит лучше, чем я, здоровый. Вечером пятого дня мне неожиданно позвонили из дворца и сказали, что завтра с завершающим отчетом к царю по Кронштадтскому мятежу вызван генерал Мартынов. Я облегченно вздохнул и положил трубку. Мне уже порядком надоело играть роль главного следователя Российской империи.
Уже намного позже, мне стало известно, что матросов сослали на бессрочную каторгу, а офицеров — мятежников повесили. Даже суда как такого не было. Вывели из камер, зачитали приговор и сразу привели его в исполнение. Но даже не это было самым странным. Семьи офицеров, принявших участие в мятеже, были лишены дворянства, всех званий, привилегий, пенсий и сосланы в отдаленные окраины России. Были отправлены в отставку два адмирала и несколько командиров кораблей, кроме них были отставлены от должностей командиры трех гвардейских полков вместе с начальниками служб дворцовой охраны. Офицеры полиции и жандармерии, находящиеся в тот день на дежурстве в своих управлениях, были разжалованы и получили различные сроки заключения, а других просто выкинули со службы без всяких причин. По некоторым слухам, дошедшим до меня, я узнал, что многие семьи, имеющие пусть самое дальнее родство с мятежниками, в срочном порядке покидают столицу. Великий князь Кирилл Владимирович, видно взял с них пример, так как вскоре уехал в Англию.
Неожиданно меня, вместе с остальными солдатами и офицерами, в том числе и погибшими, представили к награде. Пашутин, два оставшихся в живых царских телохранителя, подпоручик Дворов и штабс-капитан Маркин, а так же возглавлявший штурмовой отряд поручик Татищев были повышены в званиях. После процедуры награждения у меня состоялся отдельный разговор с государем.
— Я и моя семья благодарны вам за все, что вы для нас сделали, Сергей Александрович. Вот только как мы ее можем выразить?
— Думаю, что у меня есть все, что мне нужно, ваше императорское величество.
— Вы так думаете? Но не уверены, ведь так?
— Так кто знает, что завтра будет? Может, рубль найдешь, а может, сам червонец потеряешь.
— И это говорите вы, провидец? — император весело усмехнулся. — Или правильно: оракул?
— Ко мне это уже не относится, ваше императорское величество. Но вы мне напомнили. У меня к вам есть просьба. Даже две.
— Вы меня просто заинтриговали, Сергей Александрович. Говорите.
— Как вы смотрите на то, если полиции сменить уставные сабли на дубинки.
Император бросил на меня длинный взгляд, потом в две быстрые затяжки докурил папиросу, после чего аккуратно положил окурок в пепельницу.
— В немалой степени очень странная просьба. Вы не находите? Зачем вам это нужно?
— Не мне, а городовым. Им эти шашки нужны так же, как зайцу пятая нога.
— Как вы выразились… Как сравнили… Ха-ха-ха! — отсмеявшись, государь сказал. — Я подумаю. Что еще?
Я залез во внутренний карман и достал изуродованный пулей деревянный ящичек с яйцом.
— Могу я попросить ваше императорское величество помочь мне с еще одним подарком.
Император открыл деревянную коробочку и взял в руки то, что было когда-то пасхальным яйцом. Внутри раздалось металлическое бряканье.
— Что там?
— Пуля и то, что осталось от серебряной фигурки девочки — ангела.
— Пуля попала в пасхальное яйцо, когда вы схватились с мятежниками?
— Да. Подарок я сунул во внутренний карман пальто, где он принял на себя револьверную пулю.
Император бросил внимательно-осторожный взгляд на сломанную игрушку, а потом неожиданно сказал, при этом уже глядя на меня:
— Серебряный ангел спас вам жизнь. Вам это ничего не говорит?
— Говорит, но только о счастливой случайности, ваше императорское величество.
— Как сказать, Сергей Александрович, как сказать.
По задумчивому выражению лица государя мне стало понятно, что он уже связал пулю, серебряного ангелочка и «ангела с железными крыльями» воедино. Император положил исковерканное пасхальное яйцо на стол, а затем нажал кнопку электрического звонка. На пороге появился дежурный офицер.
— Исполните все, что вам скажет Сергей Александрович. Идите, — как только адъютант скрылся за дверью, император вдруг неожиданно обратился ко мне строками из библии. — Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам.
— Это что? — удивленно спросил я его.
— Это? Это строки из Нового завета. От Матфея, — пояснил он мне, но увидев, что до меня опять ничего не дошло, мягко улыбнулся и сказал. — На сегодня все, Сергей Александрович. Идите.
Какое-то время я пытался понять, что может означать цитата из библии, но, несмотря на попытки переложить церковное изречение на нормальный язык, не принесли успеха. Не успел я прийти домой, как раздался звонок. Поднял трубку.
— Сергей Александрович, здравствуйте! — раздался в трубке голос отца Светланы. — Вы тогда так таинственно исчезли. И не телефонируете.
— Здравствуйте, Михаил Васильевич! Извините. Поверьте, были дела, причем, весьма серьезные.
— Верю. Извините меня великодушно, если возможно отрываю вас от важных дел, но мне очень хотелось бы знать, что тогда произошло со Светой. Все эти дни она вся на нервах, напряжена и молчит. Понимаете, я ее отец и мне просто необходимо знать, что происходит с моей дочерью!
— Ничего страшного, Михаил Васильевич. Вы же знаете, что за день был тогда. Матросы, невесть что устроили, да еще кто-то стрельбу устроил. К тому же ее бывший жених бросил ее на улице в разгар этого шабаша. Она вам говорила об этом?
— Да. Только… мельком. Гм. Валентин… Вы знаете, что его тело нашли то ли в казармах, то ли рядом с местом, где располагался Екатерининский полк. Какое горе для родителей! Я ведь его отца с детства знаю! Мы еще… Извините! Так вы считаете, что дочь просто так сильно испугалась?
— Как-то так, — несколько туманно выразился я.
— Даже не знаю… Если только дело в этом… Но вы мне правду говорите? У меня душа не на месте, что-то как-то тревожно.
— Не волнуйтесь вы так! Скоро все придет в норму.
— Знаете, Сергей Александрович, вы толком так ничего и не сказали, а на сердце уже полегчало. И тогда еще один вопрос. Вы сказали: стреляли, а люди говорят, что моряки из Кронштадта на царя пошли?
Нельзя было удержать в тайне, что произошло, так как об этом знало слишком много людей, хотя всем тем, кто участвовал в подавлении мятежа, в особенности солдатам и офицерам батальона Махрицкого, велено было держать рот на замке. Но люди есть люди, и слухи о группе матросов — анархистах, решивших заставить царя отречься от престола, стали расползаться по столице, но ничем не подтвержденные (газеты молчали) скоро потеряли свою актуальность и стали затихать. Об офицерской организации, как об основном стержне мятежа, кроме меня и Мартынова, знало только четыре следователя, которые вели дело заговорщиков. Аресты, обыски, суд, как и казнь офицеров-мятежников, прошли в полной тайне. Так же без лишнего шума, в течение двух дней, были вывезены из столицы и отправлены на поселение без права возвращения, семьи, проживающих в столице, казненных офицеров. Матросы после суда, все до одного, были отправлены в Сибирь, на бессрочную каторгу.
— Откуда мне знать такие подробности, Михаил Васильевич? Помилуйте, где император, а где я! Вы лучше скажите: как там именинница?
Михаил Васильевич хмыкнул.
— Этой егозе все нипочем! Подарки. Подруги. Это мы, взрослые, все переживаем, что да как, а дети к жизни проще относятся.
— Подарок за мной.
— Ну, раз все хорошо… Ой! Чуть не забыл! Я еще чего звонил! Вы когда к нам в гости придете?! Без отказа, Сергей Александрович, иначе не будет мне жизни в собственном доме!
— Как скажете, так и приду, Михаил Васильевич.
— Тогда я с дочками посоветуюсь и вам перезвоню. Договорились?
— Жду звонка.
Не успел я положить трубку, как телефон снова залился трелью.
— Слушают вас.
— Мне нужен господин Богуславский. Сергей Александрович, — раздался в трубке незнакомый мужской голос.
— Это я. С кем имею честь говорить?
— Слепаков Вениамин Степанович. Заведующий отделением вкладов и кредитов в Русском банке для внешней торговли. Беспокою я вас вот по какому поводу, господин Богуславский. К нам сегодня поступила крупная сумма денег, хозяином которых, назначены вы.
Откуда появились деньги, догадаться было несложно. Благодарность императора. Несколько секунд размышлял: отказаться или принять? Потом решил, что деньги у меня почти на исходе, да и как-то невежливо будет отказаться.
«Раз шубу с царского плеча не попросил, значит, деньгами брать придется», — подвел я итог и спросил:
— Какая сумма?
— Если пожелаете, мы можем прислать вам на дом клерка с выпиской, господин Богуславский, — ушел от ответа заведующий отделом. — Но лучше будет, если вы назначите день и время своего прихода к нам. К тому же так будет проще уладить нам с вами некоторые бумажные формальности. Поверьте, это не займет много времени.
— Буду у вас через два часа. Устроит?
— Замечательно! Адрес: Большая Морская улица, дом номер 18. При входе назовете свою фамилию, и вас ко мне проводят. Ждем вас, господин Богуславский.
Приведя себя в порядок, я в назначенное время вошел в помещение банка. Не успел назвать свою фамилию, как меня со сладко-приторной улыбкой, взяв аккуратно под локоток, проводили в кабинет заведующего. Заведующий оказался осанистым мужчиной, аккуратно постриженным, с холеной густой бородкой и такими же ухоженными усами. Хорошо сидящий коричневый в полоску, пошитый у дорого портного, костюм, золотая заколка с бриллиантом и тонкий запах одеколона, все это говорило о том, что этот человек придает особое значение своему внешнему облику. Не успел я переступить порог кабинета, как он, обогнув стол, торопливо пошел мне навстречу, сияя ослепительной улыбкой.
— Еще раз здравствуйте, господин Богуславский. Присаживайтесь! Курите? Нет. Хорошо. Чай? Кофе? М-м-м… К кофе, если желаете, могу предложить рюмочку…
— Благодарю вас за заботу, но я бы предпочел перейти сразу к делу.
— Как скажите! — он нагнулся к столу и подтянул к себе черную, из тисненой кожи, папку. На ней золотыми буквами было напечатано «Для бумаг». — Вот здесь все ваши документы. Прошу!
Я перелистал бумаги.
«Ого! Четверть миллиона золотом. Расщедрился, царь. Мне этой суммы до конца жизни хватит».
— Где нужно расписаться?
— Здесь. Здесь. И вот здесь. Еще тут. Эти бумаги в двух экземплярах.
После того как расписался, я вернул папку банковскому служащему. Тот аккуратно переложил их, потом достал два листа и передал мне.
— Это ваши экземпляры, господин Богуславский. Какие у вас будут пожелания? — увидев вопрос в моих глазах, продолжил. — Назначите дни посещения нашего банка? Будут ли оговорены суммы, которые вы будете снимать? Как изволите получать? В золоте или ассигнациях?
— Двадцать пять тысяч переведите на счет Богуславской Валентине Михайловне. Дайте бумагу, я напишу ее адрес, — закончив писать, отдал заведующему бумагу, после чего, немного помедлив, сказал. — Теперь насчет одного женского монастыря… Знаю его название, но не знаю, имеет ли он банковский счет.
— Назовите его.
После того, как я произнес название монастыря, заведующий тут же позвонил, а еще спустя пять минут прибежал банковский служащий с бумагами. Слепаков быстро пробежал их глазами, потом повернулся ко мне.
— Да. Мы можем это сделать. Вы какой хотите сделать перевод? Именной или общий?
— Именной. На имя Богуславской Натальи Александровны. Двадцать пять тысяч рублей.
— Оформление всех бумаг, займет некоторое время, господин Богуславский. Савкин, проводите господина в комнату отдыха.
Банковский служащий быстро подошел к двери и предупредительно распахнул ее передо мной. Спустя какое-то время меня снова проводили в кабинет. После оформления и подписания всех документов, я поднялся. Вслед за мной поднялся со своего места хозяин кабинета. На его лице снова расцвела улыбка.
— Всего вам хорошего, господин Богуславский. Помните, мы все готовы сделать для наших уважаемых клиентов!
На улицу я вышел уже богатым человеком. Основная проблема, которая имела привычку время от времени появляться, похоже, исчезла навсегда. Подозвав извозчика, сел, сказал адрес, а сам стал думать, куда мне потратить деньги. Уже на подъезде к дому, пришел к неутешительному выводу: ничего такого, что мне просто было необходимо в жизни, оказывается, не было. В голове преобладали совсем другие мысли, простые и обыденные. Купить себе маузер. Докупить патронов. Закатить шикарный ужин в ресторане для Пашутина. Пожертвовать денег отцу Елизарию. Костюм пошить светлый, для лета.
«Вроде все… Ох, ты! Чуть не забыл! Еще пятьдесят… нет, семьдесят тысяч надо перечислить в Аэродинамический институт и тридцать — конструкторскому бюро при институте. Завтра протелефонирую в Москву и узнаю, куда перевести деньги, а заодно предупрежу: если финансы уйдут не по назначению — откручу головы. Пусть знают… - щелкнув замком входной двери, я вновь услышал в глубине квартиры телефонный звонок. — Да что за день такой сегодня!».
Не раздеваясь, подошел к телефону. Снял трубку.
— Слушаю!
— Здравствуйте, Сергей Александрович!
— Здравствуйте, Светлана Михайловна. Извините за внезапное исчезновение, но, к сожалению, я не всегда волен над своим временем. Как ваше самочувствие?
— Хорошо. Когда отец сказал, что нашел вас, я решила вам позвонить.
— Судя по всему — меня ждет приглашение в гости. Я прав?
— Правы. Ведь я вас так и не поблагодарила, Сергей Александрович. Все думаю, какие слова найти…
— Извините, что перебиваю, но не ломайте над этим голову. Не стоит. Вы себя хорошо чувствуете — и я рад.
— Вы, как всегда, идете прямо к цели, Сергей Александрович. Пусть так. Приходите к нам в субботу. В шесть вечера. Вам удобно?
— Договорились. До свидания, Светлана Михайловна.
Спустя день, в назначенное время, я подошел к дому Антошиных. Кузьмич открыл мне ворота и сразу отрапортовал: — Доброго вам дня, Сергей Александрович. Михаил Васильевич еще не приехали. Дома только барышня Светлана Михайловна.
— А Лиза?
— Ее тоже нету. На танцах младшая барышня еще пребывает. У нее сегодня урок.
«Странно. Мы же вроде ее праздник догуливать собрались. Или я не так все понял?».
Постучал во входную дверь. Мне открыл лакей.
— Проходите, господин Богуславский. Светлана Михайловна, ждет вас в гостиной.
Когда я вошел, она стояла у окна. Девушка сразу повернулась ко мне, застыла на какое-то мгновение. Мне показалась, что она немного смутилась.
— Здравствуйте, Светлана Михайловна.
— Здравствуйте, Сергей Александрович. Присаживайтесь.
— Если вы не против, постою с вами у окна. Михаил Васильевич еще на работе?
— Он будет позже. Я вас просила приехать несколько раньше, так как хотела поговорить с вами. Один на один.
— Слушаю вас внимательно, Светлана Михайловна.
— Несмотря на ваши возможные возражения, мне хочется лично поблагодарить за то, что вы для меня сделали. Не знаю, чтобы со мной было, если бы не вы! Все что произошло… Нет! Не так! Моя жизнь с того дня как бы разделилась надвое. Мир, в котором я жила, в одночасье, стал детским и наивным. Я ведь верила людям! Теперь я… начинаю их бояться. Зачем им делать такое?! Это противно и мерзко! Извините, я, наверно, сумбурно говорю. Но вы понимаете меня?!
— У нашего с вами мира, Светлана Михайловна, тысячи лиц. Они все разные, есть радостные, есть довольные, спесивые, ханжеские, счастливые. А есть уродливые лица. Поэтому просто считайте, что мир на какое-то время повернулся к вам своей уродливой ипостасью. Глянула она на вас, и пропала, растворившись во множестве своих обличий.
— Вы очень необычно говорите, Сергей Александрович. Мне как-то пришлось быть на творческом вечере, там нечто подобное говорили декаденты — символисты.
— Мне даже не приходилось слышать о них.
— Даже как-то странно слышать от вас такие яркие и необычные слова. Обычно вы прямой и резкий в своих суждениях. Знаете, мне кажется, я начинаю вас понимать!
— Это в вас говорит чувство благодарности ко мне. Мы разные люди. Это…
— Это вы так считаете, Сергей Александрович?! — голос у нее был режуще-ясный и холодный, как зимнее морозное утро.
Я даже несколько оторопел от подобного тона и неожиданного намека на признание. Вот только кто его знает: признание ли это?
— Вы… вы не человек, а ледокол, который раздвигает льдины! Он тоже большой и мощный. И помогает людям. За это ему все благодарны! Но это громадный пароход, а если таков человек?
Честно говоря, мне так и не удалось понять ее аналогии. Пру вперед, как тот ледокол и не обращаю ни на кого внимания? Или именно на нее?
— Гм! Разное приходилось о себе слышать, но сравнение с ледоколом, явно для меня новое.
Девушка покраснела.
— Господи, что я говорю! Извините меня, пожалуйста! Я пыталась сказать… Просто извините меня! Все никак не могу отойти от того ужаса!
— Ничего страшного. Знаете, я хорошо понимаю вас, потому что, в свое время, мне пришлось пережить не менее страшный кошмар. Причем, он длился не минуты или часы, а… Знаете, давайте поговорим о чем-нибудь другом, более приятном. Хорошо?
Некоторое время она испытующе смотрела на меня, явно желая слушать продолжение, но потом вдруг сказала: — Вы не поверите, но я вам в какой-то мере завидую.
— Мне? Почему?
— Вы, с вашей волей и внутренней силой, не стали бы сутками бороться с этим кошмаром, а задушили бы его в мгновение ока, — немного помолчав, добавила. — Пожалуйста, не обижайтесь на меня за то, что я сравнила вас с ледоколом. Просто не знаю, что на меня нашло!
— Ледокол — это нечто громадное и гудящее в тумане, — я решил сказать какую-нибудь глупость, надеясь, если не развеселить, то хотя бы отвлечь девушку от мрачных мыслей. — Даже как-то странно нас сравнивать, тем более что обычно я кажусь себе большим, добрым, плюшевым медведем. Правда, есть сходство?
— Вы?! Похожи… на игрушечного медведя? — удивление прошло, и в ее глазах загорелись веселые огоньки. — Плюшевый медведь?! Ой, не могу! Ха-ха-ха!
Закончив смеяться, она расслабилась и уже с каким-то лукавством в голосе спросила: — Вы когда ворвались туда… то крикнули нечто странное, но эти слова мне почему-то врезались в память. «Светлана Михайловна, закройте глаза и постарайтесь расслабиться! А вы, господа, получайте удовольствие!». Почему вы так странно сказали?
Теперь у меня появилось желание засмеяться, и я с трудом подавил готовый вот-вот вырваться смешок.
— Гм! Да просто… случайно вырвалось. Не спрашивайте, потому что уже сам не помню, к чему это все сказал.
Не объяснять же девушке начала двадцатого века смысл пошлого анекдота из будущего, каким-то образом всплывшего у меня в памяти в тот самый момент. Все же женским чутьем она уловила скрытую подоплеку в моем оправдании, естественно, приняла ее на свой счет и смутилась. Мне как галантному кавалеру снова пришлось прийти на помощь.
— Как ваша школа, Светлана Михайловна?
— Сегодня, второй день как пошла на занятия, а так сидела дома, — при этом было видно, что она отвечает мне автоматически, явно думая о чем-то другом.
— Как поживает отец Елизарий?
— Хорошо, — ответила она, а уже в следующую секунду неожиданно спросила меня. — Вы же тогда… видели меня?
При этом вопросе ее щеки стали наливаться краской.
«Так вот в чем дело. Видел ли я ее стройные ножки?».
— Отрицать не буду, — постарался я ответить как можно более официальным тоном, без какого-либо намека на игривость.
— Вы, потом, ту фразу сказали…уже на улице. Наверно, хотели ободрить меня, дать прийти в себя. Да?
— Конечно, мне хотелось вас встряхнуть, но при этом я не мог не подчеркнуть совершенства вашей фигуры.
Несмотря на изящную обтекаемость фразы, девушка покраснела, как маков цвет и опустила глаза.
«А ведь мог остановиться на первой половине фразы. Что теперь ждать?».
Ответ на мой мысленный вопрос оказался неожиданным. Девушка резко подняла голову, посмотрела мне прямо в глаза и вдруг сказала: — Ведь я вас толком так и не поблагодарила! — затем приподнявшись на цыпочках, неожиданно закинув мне руки за шею, обняла, поцеловала, потом так же порывисто и резко отступила на два шага, не поднимая глаз. Несмотря на быстроту и неожиданность, я все равно мог поклясться, что когда наши взгляды встретились, в глубине ее зеленых глаз плясали озорные бесенята.
«Ух, ты! Не ожидал!».
Только я так подумал, как внизу громко хлопнула дверь, и раздался громкий голос хозяина дома: — Аглая! Я пришел! Как там наш ужин?!
Девушка, услышав голос отца, занервничала и торопливо сказала:
— Извините меня, Сергей Александрович. Вы с отцом пока поговорите, а я позже приду.
— Хорошо, Светлана Михайловна. Буду вас ждать.
Она развернулась и пошла, слегка покачивая бедрами с чисто женским изяществом, заложенным самой природой.
«И дети у нее будут такие же красивые, как их мама», — глядя ей вслед, подумал я и вдруг почувствовал нечто похожее на смущение, чувство, которое у меня уже давно атрофировалось. По крайней мере, я так считал до этой секунды.
