ГЛАВА 10

Окато не считал, что праздники — это серьезный повод отлынивать от занятий, поэтому со 2 января мы приступили к тренировкам за одним единственным исключением — обоюдно пожелали друг другу счастья в новом году. Придя домой, я только успел выйти из ванной, как раздался звонок в дверь. Открыв, увидел на пороге Пашутина.

— Ты чего в ванной отмокаешь? Неужели вчера так набрался…?

— Окато, — лаконично ответил я, не дав ему договорить. — Проходи!

— Вот изверг! С новым годом тебя, Сергей! Счастья, здоровья и удачи во всех делах!

— И тебе, Миша! С какими хитрыми новостями пришел? — поинтересовался я у приятеля, переступающего порог моей квартиры.

— А просто так прийти поздравить уже не могу? — с хитрой улыбкой спросил он меня.

— Можешь, но тогда бы ты с собой коньяк принес.

— Ну, ты и язва! — весело ухмыльнулся он, снимая шинель.

Когда он прошел в гостиную и уселся за стол, я спросил его: — Чай будешь?

— Варенье есть?

— Вишня и малина.

— Смотрю, ты так и живешь благодеяниями попадьи.

— Я хороший человек. Она хороший человек. Так почему одному хорошему человеку не помочь другому хорошему человеку?

— Ты так сказал, что мне сразу подумалось: может между вами есть еще что-либо помимо варенья?

— Значит, чая с вареньем ты не будешь?

— Буду. Заваривай, потом поговорим. Кстати, я вишню буду.

Мы сели за стол. По комнате распространился аромат свежезаваренного чая. Пашутин подтянул к себе розетку с вишневым вареньем и принялся пробовать его, причмокивая языком, при этом делая вид, что его больше ничего не интересует.

— Ты пришел варенье есть или как? — не выдержал я.

— Спасибо, что напомнил, а я-то думаю: чего к тебе пришел? — съехидничал полковник. — Мы ведь с тобой почти две недели не виделись. Так? Как ты знаешь, вернулся я обратно в свой родной департамент и к начальству с докладом: прибыл! Принимайте с распростертыми объятьями! А те в растерянности хлопают глазами и так невинно заявляют: дескать, мы тебя не ждали. У вас, полковник Пашутин, вроде должность завидная, генеральская, во дворце образовалась, что вам тут делать. Их растерянность я прекрасно понял! У них и раньше со мной сложности были, но теперь я не просто полковник, а любимчик его величества! Меня так просто голыми руками не взять! Значит, стою перед ними весь из себя довольный, как мне вдруг такое предложили, что тут же и подумал: не ослышался ли я? Потом стал удивляться, как с их жалкими умишками они смогли до этого додуматься, пока не узнал всей правды. Оказалось, что где-то с месяц назад начальник Генерального штаба представил доклад военному министру по изменению работы внешней агентурной разведки. Суть его проста: создать особые разведывательные группы, которые будут постоянно находиться в стране, работая под прикрытием. Получать задания они будут через военных агентов или дипломатические миссии. Так вот, меня вызвали перед самыми праздниками…

— … и предложили возглавить группу.

— Как вы догадливы, поручик! Да, я еду в Швейцарию. В Берн.

— Когда?

— Недели через три, не раньше. Дело совершенно новое, людей надо подобрать… Правда, задача уже передо мной поставлена.

— Так ты приехал, чтобы предложить мне съездить в Берн. Я прав?

— Да. Есть у меня одна задумка, и ты как раз подходишь для ее исполнения. Правда, только в том случае, если начальство соизволит одобрить мой план. Ты как?

— Желание есть, вот только что государь скажет?

— Извини, тут только тебе решать, — сразу заявил Михаил с хитрой ухмылкой, — но, насколько мне известно, умение настоять на своем — твой конек.

— Я подумаю, Миша.

Светлана постепенно входила в мою жизнь, заполняя ее, становясь необходимой для меня. Она словно стала второй половинкой моей души, сразу преобразив окружающий меня мир, делая его большим, объемным и красочным. Мне хотелось думать, что я тоже нашел место в ее сердце. Впрочем, мои сомнения были чисто теоретическими выкладками, так как ее глаза говорили только одно: люблю.

Мы много времени проводили вместе. Ходили на выставки, в синематограф, в театр. Раз в две недели я обязательно бывал в гостях в семействе Антошиных, пока еще на правах близкого друга семьи. Нередко я сопровождал ее, по большей части, с учебы, по вечерам, но сегодня, при встрече, она попросила поехать меня на вокзал, так как хотела проводить свою хорошую подругу, которая надолго уезжала в Москву.

Выйдя на перрон вместе с девушкой, я сначала скользнул глазами по составу в полтора десятка вагонов «Петербург — Москва», затем пробежал глазами по шумящей, галдящей, суетящейся толпе. Кондуктора, в поте лица, сортировали по вагонам толпящихся перед вагонами суетливых и торопящихся занять свои места пассажиров. В различных направлениях бородатые носильщики, сияя начищенными бляхами, несли и везли багаж, подгоняемые пассажирами. В окнах многих вагонов уже видны головы пассажиров, которые уже добрались до своих мест и теперь взглядами и знаками прощались с теми, кто их провожает. Если из окон вагонов третьего класса видны армяки, грубые лица с бородами лопатой, да закутанные платками головы женщин, то из окон второго и первого класса выглядывали женские лица в кокетливых меховых шапочках и солидные лица мужчин в пальто с бобровыми воротниками.

Мы подошли и остановились недалеко от трех вагонов 1-го класса, расположенных в начале состава. Пока Света выглядывала свою подругу, я с ленивым любопытством смотрел по сторонам, при этом невольно прислушиваясь к вокзальному шуму. С минуту наблюдал за каким-то купчиком, который с красной и потной физиономией метался из стороны в сторону, держа в одной руке дорожный баул, а в другой — корзинку с продуктами. После чего взгляд упал на жандарма, в унтер-офицерском звании, который ловко прокладывал себе дорогу сквозь галдящую толпу, но при этом не забывал окидывать суетящийся вокруг него народ цепким и внимательным взглядом. Я усмехнулся, когда он подошел к одному из моих охранников, но после короткого разговора взял под козырек и отправился дальше, а уже в следующую секунду меня привлекла несуразная парочка, прошедшая в нескольких шагах от нас. Высокий и упитанный бородатый монах в клобуке, а рядом с ним семенила небольшого росточка худенькая женщина в теплом пуховом платке и в шубке с заячьим воротником. Мне был слышен их разговор:

— Передайте поклон Петру Захаровичу, благочестивой Настасье Тимофеевне и чадам их, а Платону Семеновичу скажите, что ему за его вклад на том свете будет мзда великая, а в здешней жизни воздастся сторицею.

— Передам, батюшка, обязательно передам… — слезливо отвечала ему женщина.

Проводив их глазами, я повернулся к Свете, чтобы спросить, видит ли она свою подружку, как неожиданно откуда-то сбоку раздался громкий оклик:

— Сергей! Богуславский!

Я резко оглянулся, вслед за мной повернулась Светлана. В нескольких шагах от нас стоял бравый артиллерийский капитан. Лицо открытое, симпатичное, в глазах озорные огоньки. Аккуратно подстриженные усы. Плечи развернутые, широкие. Хорошо пригнанная по фигуре шинель, скрипящие ремни портупеи, шашка.

«Судя по простецкому отношению и пушкам в петлицах, это мой бывший сослуживец, — эта мысль сразу мелькнула, стоило мне увидеть офицера-артиллериста на перроне вокзала. За его спиной стоял носильщик с чемоданом. Пока я рассматривал его, он уже кинулся ко мне, но в последний момент замер, наткнувшись на изучающий взгляд.

— Ты что?! Нет! Это точно ты, Сергей! — он сделал несколько шагов ко мне и остановился в некоторой растерянности, не видя ответной радостной реакции. — Погоди! Значит, то, что мне написал Сашка Буковский, правда?! Ты потерял память, да?! Ты не помнишь меня?!

По словам и поведению чувствовалось, что у офицера живая, открытая, непосредственная натура.

— К сожалению, нет. Я пришел в себя, но прошлое так и не смог вернуть. Поэтому, господин капитан, нам придется знакомиться заново, если у вас еще есть такое желание.

— Да как ты можешь такое говорить! — с возмущением воскликнул он. — Ты-то у меня в памяти остался! Разрешите представиться: Волин Валерий Дмитриевич!

— Так как мне представляться не надо, то разрешите представить мою спутницу Антошину Светлану Михайловну.

— Извините меня за избитый комплимент, Светлана Михайловна, но вы больше похожи на богиню, сошедшую на землю, чем на просто красивую женщину.

Видя его искреннее восхищение, Светлана несколько смутилась. Ее щеки чуть порозовели.

— Мне необычайно приятно слышать подобные слова от храброго офицера. Вы, судя по вещам, прямо с фронта?

— Так точно. Только с поезда.

— Вас кто-то встречает? — в свою очередь вежливо поинтересовался я.

— Сергей, брось выкать! На вопрос отвечаю: меня никто не встречает. Я специально не писал о том, что приезжаю, чтобы сделать своим родным сюрприз! Танюха уже наверно невестой стала! Ох! Извини! Не сразу я к этому привыкну!

Светлана, тем временем, быстро оглянулась по сторонам, а затем обернулась ко мне: — Сергей!

— Ты нашла ее?

— Да. Вы уж извините меня, но мне надо отойти, — увидев вопросительный взгляд капитана, пояснила. — Подруга уезжает в Москву, возможно навсегда, хочу ее проводить.

Капитан какое-то время смотрел ей вслед, потом повернулся ко мне и с плохо скрытой завистью спросил: — Невеста?

Я не примерял это слово по отношению к Светлане, поэтому оно застало меня врасплох.

— Точно не могу сказать.

— Так у меня есть шанс, Сергей?

— У каждого есть шанс, Валера, вот только не каждому дано им воспользоваться.

— Черт! Сергей! Ты никогда так не говорил! Так это ты или не ты? Я тебя помню совсем другим! Сашка писал, что после ранения в голову ты стал совсем плох, никого из окружающих не узнаешь, и вдруг на тебе! — вижу тебя, сильного, здорового, под ручку с красавицей. Так что с тобой произошло?

— Тебе прямо сейчас, среди вокзальной толпы, рассказывать?

— Гм. Ты прав! Слушай, а поехали сейчас прямо ко мне! Со Светланой Михайловной! Ведь тебя мои родители давно знают и любят, как родного! Давай, Сергей!

— Извини, Валера, но прямо сейчас не могу.

— Понимаю. К тому же, ты меня совсем не помнишь. Хорошо. Запоминай адрес…

Он продиктовал мне адрес, а я в ответ протянул ему свою визитку, с адресом и телефоном.

— Жаль, что мне не удастся попрощаться со Светланой Михайловной. С превеликим удовольствием заглянул еще раз в ее большие зеленые глаза. Так, когда мне вас ждать?

— Извини, но конкретно я тебе сейчас ничего не скажу.

— Понял, но ты учти, в столице буду только десять дней. Пока не закончится отпуск.

— Отпуск?

— Нашу дивизию на переформирование отправили. Вот и отпустили часть офицеров… Ну, об этом потом, как-нибудь в другой раз поговорим. При следующей встрече. Жду тебя к себе в обязательном порядке, как одного, так и со Светланой Михайловной! А сейчас передавай ей глубокий поклон и скажи, что ее обворожительный образ навечно запечатлен в моем сердце! Ну, все, я поехал. Сил нет, как хочу увидеть родные лица! Два года их не видел! Понимаешь, два года! Смерти за это время сколько раз в глаза смотрел… Все, Сергей! Не прощаюсь, так как надеюсь тебя скоро увидеть!

Как он сказал, так и произошло, причем уже на следующий день. Вернувшись с тренировки, я неожиданно застал капитана, вышагивающего взад — вперед, перед подъездом моего дома. На лице отчаяние, тревога, боль. Стоило ему увидеть меня, как он сразу кинулся ко мне.

— Валера, что случилось?!

— Сергей, ты мне нужен! Как секундант! У тебя сейчас есть время?! Я хочу эту гниду похоронить как можно быстрее!

— Погоди! Давай зайдем ко мне, и ты мне все объяснишь по порядку.

— Нет! Идем со мной! Я все тебе расскажу по дороге!

— Мне надо переодеться, к тому же полчаса, я думаю, ничего не изменят. Сейчас мы идем ко мне.

Капитан хотел возразить, но бросив на меня сердитый взгляд, он видно понял, что я от своего не отступлюсь, утвердительно кивнул головой. Когда мы пришли в квартиру, мне пришлось, чуть ли не насильно усадить его за стол.

— Дай мне десять минут, чтобы привести себя в порядок.

Когда я вернулся в гостиную, то сел за стол, напротив него.

— Рассказывай.

Его возвращение домой встретила буря восторгов со стороны близких. Они пили чай, а он никак не мог наглядеться на родные лица. Они засыпали его вопросами, а он рассказывал, как жил и воевал. Он не сразу заметил, что на его вопросы родные отвечают довольно скупо, но когда упомянул, что случайно встретил на вокзале меня с очень красивой девушкой, тут все и произошло.

— Стоило мне сказать, что девушка Сергея похожа на богиню, и я почти влюбился… как с сестрой случился истерический припадок. Мать тут же увела ее в спальню. Из ее вскриков, а потом и из признания родителей, всплыла страшная правда. Так, оказывается, называл ее эта сволочь… А потом бросил… Таню.

Даже среди родных говорить о подобном тяжело и больно, поэтому трудно даже представить, что делается в душе человека, когда ему приходиться выкладывать подробности семейной трагедии чужому человеку. Лицо каменное, на скулах желваки играют. Костяшки даже побелели, до такой силы были сжаты пальцы в кулаки. Я смотрел на него, не зная, что и сказать, несмотря на то, что пережил нечто похожее.

— Да! Да! Черт возьми! От меня все скрыли! Сейчас… у меня только одно желание — убить этого мерзавца! Только после этого я смогу посмотреть в глаза сестре и брату! Только так!

— Почему брату? Гм. Лучше расскажи, как все произошло. Только кратко.

— Кратко? — он какое-то время смотрел мимо меня отсутствующим взглядом, видно собираясь с силами. Семейные трагедии больно ранят сердце и душу, оставляя на них грубые, рваные раны, которые не заживают долгие годы. Люди стараются не бередить их, держа в глубине себя, за семью печатями. — Хорошо. Сестра была на последнем курсе, когда встретила этого подлеца, который закружил ей голову. Рестораны. Шампанское. Галантное ухаживание. Она, наивная дурочка, повелась на сказку о любви с первого взгляда, а потом была… спальня, а спустя уже два месяца он ее бросил. Она сделала попытку покончить с собой и тогда обо все узнали родители, а потом и брат. Он — не я, но поступил как настоящий мужчина. Найдя этого мерзавца, при свидетелях назвал его подлецом и потребовал извинений, тогда эта сволочь вызвала его на дуэль. Гришка пистолета в руках никогда не держал. Два раза перед дуэлью сходил в тир для тренировки, а потом пошел стреляться. Представляешь? Полтора месяца с простреленной грудью он лежал в больнице. С трудом выжил. Пока он лежал, родители подали бумаги в полицию, по месту службы этого сукина сына и прошение императору. Видно где-то что-то сработало, потому что от его семейства пришли и предложили деньги. И родителям, скрепя сердцем, пришлось их взять. Гришка только-только начал выздоравливать, а Татьяна, узнав о брате, опять попала в больницу. Я родителей не виню. Дело замяли, этого мерзавца вышвырнули из гвардии и перевели в простой кавалерийский полк.

— Кто он?

— Поручик Бахметьев-Кречинский.

— О, как! Старый знакомый.

— Откуда?!

— Какая разница! Важно другое: у нас с ним есть один неразрешенный спор. При этом скажу тебе, Валера: этот мерзавец не достоин дуэли… зато вполне созрел для виселицы.

— Нет! Я не пойду в полицию, и не буду писать прошение государю! Я просто убью его! Застрелю, как бешеного пса!

— Он хладнокровный и опытный стрелок, Валера, а ты весь на нервах. Так может я…

— Нет! Не отомстив лично, я покрою себя позором, а если погибну, так позор мне уже не страшен будет!

— В таком случае, если ты его не убьешь, я это сделаю с превеликим удовольствием.

Не знаю, что Волин услышал в моих словах, но, несмотря на свое состояние, он удивленно посмотрел на меня, словно видел впервые и сказал:

— Ты меня прости, но тот, кто сейчас сидит напротив меня и Сережа Богуславский, которого мне когда-то довелось знать, совершенно разные люди. Он был большим, сильным, храбрым, но в глубине души очень мягким и добрым человеком. Твои слова не наигрыш. Ты сейчас говорил, то, что думал. Я это чувствую. Ты…

— Об этом мы можем поговорить и потом, если будет желание, Валера.

— Ты прав. Идем.

Мы столкнулись с графом, когда он выходил из офицерского клуба, в компании двух офицеров. Его довольное выражение лицо сползло при виде меня, но он взял себя в руки и, криво усмехнувшись, спросил: — Что привело к нам господина Богуславского, новоявленного старца нашего государя?

Я не успел ничего сказать, как Волин сделал шаг вперед и, вперив в него взгляд, полный ненависти, сказал: — Вам ничего не говорит имя Татьяны Волиной, поручик?

Лицо поручика передернулось, тело напряглось.

— Вам какое до этого дело, капитан?

— Она моя сестра!

— И что вы хотите?

— Я вызываю тебя на дуэль, мерзавец! — с этими словами Волин снял перчатку и кинул ее с силой в лицо графа.

Глаза поручика вспыхнули от дикой злобы, а лицо перекосила гримаса, но он почти сразу взять себя в руки и уже спокойным тоном обратился к офицерам, которые стояли рядом с ним, удивленно наблюдая за неожиданно разгоревшейся ссорой: — Господа! Как вы видите, меня вызвали на дуэль. Готовы ли вы стать моими секундантами?

— Извините, граф, но нам сначала хотелось бы знать, в чем собственно дело? — спросил его штабс-капитан.

— Оскорбления вам мало, капитан?

— Мало, граф. Особенно, если идет речь о чести девушки.

Бахметьев — Кречинский скривился, словно надкусил лимон, и сказал: — Я, кажется, немного поторопился, предложив вам стать моими секундантами. Забудьте, господа о моей просьбе. Прощайте.

Штабс-капитан и поручик — гвардеец, молча и холодно, откозыряли и ушли, не оглядываясь. Я посмотрел им вслед, затем повернулся к графу: — Какая же ты наглая сволочь, Бахметьев и как тебя еще… а вспомнил, Кретин…ский.

Лицо графа сначала побледнело, а затем пошло красными пятнами. Он смотрел на меня бешеными глазами, раздувая ноздри, но не сделал, ни одного движения и только процедил сквозь зубы: — Ты мне жизнью ответишь за это, Богуславский.

— Да ну? — делано удивился я. — И как? Подстережешь ночью и в спину выстрелишь?

Волин до этого, молча и хмуро, наблюдавший за разговором, наконец, не выдержал: — Сергей, это недопустимо так оскорблять офицера. Пусть мужики подобным образом выясняют отношения, а ты…

— Как скажете, господин капитан. Замолкаю, дав вам возможность продолжить вашу „интеллигентную“ беседу.

Капитан только покосился на меня, после чего перевел взгляд на графа и сухо сказал: — Пусть ваши секунданты обговорят условия с поручиком Богуславским. От меня единственное условие: организовать нашу встречу как можно быстрее.

— В этом наши желания совпадают, капитан. Пришлю секундантов прямо сегодня по адресу, который мне укажут, — сейчас голос графа звучал сухо, ровно, без малейшего следа эмоций.

Услышав адрес, поручик небрежно козырнул и пошел по улице. Волин некоторое время зло смотрел ему в след, потом тяжело вздохнул и посмотрел на меня:

— Сергей, ты никогда таким не был. Что с тобой случилось?

— Ты не забыл, что у меня проблемы с памятью, Валера?

— Дело тут не в памяти, ты внутри изменился. Со стороны смотрю, и не верю что это ты. Словно в тебя, Сережа, втиснули чужую душу.

— Может и так, но что это меняет? — у капитана при моих словах широко открылись глаза. — Теперь, давай по домам. Как только мне будет известно об условиях поединка, я тебя извещу.

Капитан несколько мгновений вглядывался мне в лицо, словно пытаясь что-то найти, и только потом ответил:

— Хорошо. Буду ждать. С нетерпением.

Не прошло и трех часов, как раздался звонок в дверь моей квартиры. Подошел, открыл. На пороге стояли два офицера.

— Господин Богуславский?

Кивнув согласно головой, я жестом предложил им пройти в квартиру. Подпоручик — кавалерист, совсем еще молодой человек, видно недавно выпущенный из училища. Явно из богатой семьи, отлично пошитая шинель, ухоженные усы, запах дорогого одеколона. Всем видом старается показать, какой он отчаянный вояка, а у самого в глазах светится детское любопытство.

— Подпоручик Батюшкин, — он щелкнул каблуками сапог и склонил голову в коротком кивке.

Вторым секундантом был штабс-капитан, лет сорока, с большой стриженой головой и правильными чертами лица, которые несколько портили сросшиеся мохнатые брови. Еще он отличался хриплым армейским басом, которым передал мне место и условия поединка.

— Штабс-капитан Левский, — представился он, при этом небрежно и коротко кивнул головой. — Мне поручено передать, что завтра, в восемь утра, граф Бахметьев-Кречинский будет иметь честь стреляться с капитаном Волиным. Выбор оскорбленной стороны — револьверы. Дуэльная дистанция — тридцать шагов. По команде „Начинай“ сразу стреляют оба противника. Стрелять не более трех раз. У вас есть возражения к условиям дуэли, господин Богуславский?

— Нет.

— Отлично. Теперь о месте встречи. Я предлагаю…

После того как мы уладили вопрос о месте встречи, штабс-капитан неожиданно потребовал у меня удовлетворения, причем тон его был наглый и напористый: — Милостивый сударь, вы сегодня посмели грубо оскорбить моего друга. Вы же не будете этого отрицать?!

— Нет, — ответил я и с усмешкой посмотрел на капитана, так как нечто подобное я предполагал со стороны графа.

— Отлично! Так как граф уже дерется на дуэли, то он попросил меня не оставить без внимания столь дерзкую выходку. Я вызываю вас на дуэль!

— Сколько он вам пообещал? — вдруг неожиданно и в упор спросил я Левского.

Тот еще только начал багроветь и открыл рот, как подпоручик опередил его гневным выкриком: — Вы не смеете говорить в подобном тоне с офицером императорской армии! Немедленно извинитесь!

— Свои извинения, господин подпоручик, завтра утром я пошлю господину штабс-капитану вместе с пулей. Теперь, извините, господа, у меня есть и другие дела.

Капитану видно очень хотелось сказать нечто резкое и оскорбительное в мой адрес, но мое спокойствие, а он не мог не видеть, что оно не наигранное, заставило его ограничиться только завуалированной угрозой: — Завещание торопитесь писать? Это правильно. Оно вам пригодится, господин Богуславский, — после чего развернулся и чеканным шагом направился к двери. Вслед за ним поспешил юный подпоручик, обжегший меня напоследок гневным взглядом.

С самого раннего утра, первым делом, я стал решать вопрос со своей охраной. Подойдя к филерам, которых за эти месяцы знал не только в лицо и по именам, но и как живут, семья, дети и все такое прочее, обратился к старшему агенту: — Васильевич, у меня к вам дело есть…

После того как он меня выслушал, лицо старшего филера приняло жалобное выражение:

— Нет! Нет и еще раз нет! Сергей Александрович, ради бога, заклинаю вас, не втаскивайте нас в вашу… как ее… авантюру! Моя забота, чтобы с вами никакой беды не приключилось, а вы дуэль затеваете! Мы не можем это допустить! Прямо сейчас и пошлю во дворец человека с донесением! И больше слышать ничего об этом не желаю!

— Это не авантюра, это дуэль. Меня вызвали. Как я могу отказаться? Или вы хотите, чтобы я прослыл на всю столицу трусом?!

— Посмотрел бы я на того, кто вас в лицо трусом назовет! Но дуэль?! И не просите! Знаю, нам вас не удержать, но…

— Васильич, вы меня, сколько времени знаете?! — начал давить я на филера. — Вот заметьте, я ведь подошел и честно вас предупредил. А ведь мог тихо уйти! Потом нашли бы мой хладный труп на окраине города и чтобы вы тогда делали?! А так осторожно поедете и проследите, чтобы все было со мной хорошо. Но только из-за кустов!

— Да вы поймите, Сергей Александрович! С нас же головы снесут, ежели с вами…

Спустя десять минут, используя метод кнута и пряника, мне все же удалось уговорить старшего агента, при этом твердо пообещал ему не дать себя убить, а он, со своей стороны, — держаться незаметно и по мере возможности ни во что не вмешиваться.

Когда мы подъехали сумерки уже начали рассеиваться. Было промозгло, слякотно и сыро, как и все последние два дня, впрочем, иной погоды и не могло быть, при температуре +3?С.

„По новому календарю, сегодня, наверно, 1 или 2 марта, — подумал я, вылезая из возка. — Не погода, а мерзость какая-то“.

У места дуэли уже стояло два экипажа. Граф, двое его секундантов, военный медик и двое слуг, стоявших поодаль. Сам граф встретил нас холодным, ничего не выражающим выражением лица.

„Это сукин сын умеет держать себя в руках, — невольно отметил я хладнокровие противника, зато штабс-капитан, стоящий рядом с ним, откровенно нервничал. Это было видно по его напряженному выражению лица и закушенной губе. Подойдя к ним, я сказал: — Господа, у меня мало времени, поэтому давайте сразу приступим к тому, ради чего собрались.

Мой спокойный вид и небрежный тон, которым были произнесены эта слова, несомненно, произвели впечатление на всех присутствующих, но в большей степени они повлияли на штабс-капитана. Не удержавшись, он даже бросил вопросительный взгляд на графа. В нем явно читался вопрос: — Во что ты меня втравил, приятель?“.

Подпоручик, которому поручили вести официальную часть дуэли, был горд оказанной ему честью, но при этом сильно взволнован. Он старался держать себя в руках, но голос его выдавал.

— Господа офицеры, правила поединка требуют спросить: никто из вас не намерен решить это дело миром?!

В ответ оба противника только отрицательно покачали головами, после чего был произведен отсчет шагов и были утверждены места для дуэлянтов.

— Господа, прошу к барьеру!

Когда поручик и капитан стали на свои места, юный распорядитель, волнуясь, поднял руку, а затем, промедлив несколько мгновений, резко бросил ее вниз, с криком: — Начинайте!

В следующее мгновение раздались выстрелы. Волин успел выстрелить только один раз, но граф оказался быстрее его, и успел его ранить, когда капитан нажал на курок. Пуля капитана, пущенная дрогнувшей рукой, только сорвала погон на плече Бахметьева — Кречинского. Волин вскрикнул, покачнулся, хотел еще раз выстрелить, но в этот самый миг, граф снова нажал на спусковой крючок. Он хотел попасть в грудь, но попал в плечо, заставив капитана отшатнуться, а затем рухнуть на землю. Я еще только развернулся в сторону военного фельдшера, как увидел, что тот уже спешит со своим чемоданчиком к лежащему на земле телу. Быстро подошел к Волину. Лицо его было мертвенно — бледное, но он был в сознании.

— Как ты? — я наклонился над ним.

Тот изобразил улыбку, более похожую на жуткую гримасу.

— Не могу умереть… пока эта сволочь… ходит по земле.

— Отойдите! Мне надо его осмотреть! — отрывисто воскликнул подошедший к нам фельдшер.

Я выпрямился. В этот самый миг подпоручик громко и четко произнес: — Господин граф, если вы признаете свою честь удовлетворенной, то предлагаю считать поединок завершенным!

Бахметьев — Кречинский еще несколько мгновений смотрел на тело раненого Волина, лежащее в грязи, потом произнес с пафосом: — С ним мы закончили, — после чего резко повернул голову и с вызовом посмотрел на меня.

Встретив его взгляд, я усмехнулся, после чего встретился глазами со штабс-капитаном и сказал, спокойно, с некоторой ленцой: — Только отправлю капитана Волина в больницу и буду в вашем распоряжении, господа.

Минут двадцать ушло на обработку ран и перевязку, затем подняв тело капитана, я понес к наемному извозчику, тарантас которого мы оставили невдалеке от места дуэли. Тот уже был перепуган выстрелами, а когда увидел перевязанное бинтами с пятнами крови тело, так прямо затрясся от страха.

— Не трясись. На, держи за свое беспокойство, — и я протянул ему червонец, а затем повернулся к стоящему рядом медику. — А вы, дорогой доктор, езжайте с ним. Здесь вам уже больше нечего делать.

Тот бросил на меня удивленный взгляд, затем спросил: — Почему нечего делать? Нет, погодите! Вы мне должны объяснить!

— Это вам за труды! Езжайте!

Я всунул ему в руку пятьдесят рублей, после чего развернулся и направился обратно. Меня встретило напряженное молчание, которое первым нарушил подпоручик: — Господин Богуславский, почему вы отпустили врача?!

Вместо ответа я встал на место, где был ранен Волин и резко бросил, все еще ожидавшему моего ответа Батюшкину: — Подпоручик! Командуйте!

Тот вместо того, чтобы начать церемонию дуэли, перевел растерянный взгляд на графа и штабс-капитана. Граф пожал плечами, а Левский замялся, хотел что-то сказать, но после того как бросил новый взгляд на меня и окончательно понял, что другого варианта решить исход поединка нет, медленно пошел к своему месту. Он сейчас напоминал человека, идущего на казнь. Юный подпоручик даже забыл сказать слова традиционных формулировок, поэтому к барьеру мы встали в полной тишине. Штабс-капитан остановился, достал револьвер. Он был напряжен как струна, и у меня почему-то создалось впечатление, будто он чего-то ждет. Подпоручик сделал несколько шагов назад, поднял руку… и тут краем глаза я заметил незаметное, скользящее движение правой руки графа к кобуре.

„Вот оно как, господа“.

Только я так подумал, как подпоручик громко и звонко крикнул: — Начинайте!

Я выстрелил прямо в центр груди капитана и, больше не обращая внимания на хриплый вскрик и заваливающуюся на спину фигуру, перевел ствол на графа. В руке у того уже был револьвер, но он тут же застыл, оказавшись достаточно благоразумным для того, чтобы вскинуть оружие, — понимал, что все равно не успеет… И все же даже в этот момент не обошлось без бравады. Поняв, что проиграл, зло и нагло ухмыльнулся мне в лицо. Я покачал головой.

— Ты не только подлая сволочь, Бахметьев, да еще, оказывается, метишь в убийцы.

— Не тебе говорить о морали и нравственности, Богуславский! Твои руки по локоть в крови моих товарищей по оружию! Это ты приговорил офицеров, героев войны, к смерти! Ты, кровавый палач…!

— Хватит демагогии. Становись к барьеру.

Ему не хотелось умирать, но он пересилил свой страх и пошел, но, не дойдя до места, остановился. Ему мешало агонизирующее тело капитана, о котором как-то все сразу забыли. Граф замер, и не сводил глаз с тела до тех пор, пока оно не дернулось в последний раз, а затем не замерло в неподвижности. Я видел, как он побледнел, а затем хриплым голосом, не поворачивая головы, бросил своим слугам приказ: — Чего рты раззявили! В экипаж его! Живо!

Встав к барьеру, поручик попытался улыбнуться, но это ему плохо удалось, улыбка вышла настолько кривой, что могло показаться, что он вот-вот заплачет. Он не хотел умирать, но при этом старался изо всех сил держать себя в руках. В чем я не сомневался, так это в том, что он прямо сейчас воззвал к богу, а может и к дьяволу, чтобы тот сохранил его грязную душу. Любой ценой. Пришла моя очередь усмехаться.

— Что страшно, Бахметьев?

Он видно хотел что-то сказать в ответ, но передумав в последнюю секунду, сжал губы так, что они побелели. Молодой подпоручик, с бледным, растерянным лицом, медленно подошел и встал на свое место, комкая от волнения перчатки. Похоже, дуэль уже перестала казаться ему местом проявления воли и храбрости мужественных офицеров.

„Хотя, может быть этому мальчику крови еще не приходилось видеть“.

Какое-то время глаза Батюшкина перебегали от меня к Бахметьеву — Кречинскому и обратно, словно прося у нас разрешения дать ему сигнал, но в какой-то момент, решившись, он вскинул правую руку, а затем резко бросил ее, вниз, излишне громко крикнув: — Начинай!!

Выбросив руку вперед, я выстрелил. На месте левого глаза графа образовалась черная дыра, а в следующую секунду его тело глухо шлепнулось в кроваво-грязную жижу, разбрасывая брызги. Не успел он упасть, как к нему кинулись слуги с истошными воплями: — Ой, батюшки! Да как же это?!

Подпоручик какое-то время, в явном замешательстве, смотрел на труп графа, потом медленно, словно нехотя, зашагал к телу. Лакеи, скинув шапки, упали на колени прямо в грязно-снежное месиво, плача и по-бабьи горестно воя. Батюшкин, подойдя, с минуту неподвижным взглядом всматривался в лицо мертвеца, потом тряхнул головой, словно избавляясь от какого-то наваждения, бросил взгляд на меня, но сразу отвел глаза в сторону. Его губы задвигались, шепча молитву. Когда он трижды перекрестился, я посчитал, что правила приличия соблюдены и, подойдя к ним, спросил: — Надеюсь, вы не откажете подвезти меня до города?

Взгляд, которым меня прямо ожог подпоручик, можно было считать вызовом на дуэль, но слова так и не были сказаны, а после нескольких мгновений полных тяжелого и злого молчания последовал его кивок головой. За всю дорогу так и не было сказано ни одного слова, если не считать горестных причитаний слуг над телом своего хозяина.

По поводу последствий я не сильно волновался, зная о положительном отношении Николая II к дуэлям, который считал, что подобное решение проблем должно повысить моральные качества в офицерской среде. Зато скорость реакции родителей Бахметьева на дуэль стала для меня неожиданностью. Я знал, что его отец богат и влиятелен, но попасть к государю без предварительной записи не каждый министр сможет.

Уже на следующий день, возвращаясь, после тренировки, домой, меня перехватил курьер от государя с приказом немедленно прибыть во дворец.

„Почему курьер?! Неужели что-то случилось?!“.

Приехав, я попросил в приемной доложить обо мне государю и тут же, от одного из адъютантов, я вдруг узнаю причину вызова: несколько часов тому назад у государя побывала группа придворных во главе с камергером двора Его величества графом Бахметьевым — Кречинским. Мне захотелось выругаться.

Император встретил меня недовольно-хмурым взглядом. С минуту курил, потом сухо спросил: — Вы мне ничего не хотите сказать, поручик?

— Что вы хотите услышать, ваше императорское величество?

— В прошении, поданном сегодня на мое имя, графом Бахметьевым — Кречинским, вас называют убийцей!

— Это была дуэль. Мой товарищ, капитан Волин, пригласил меня быть его секундантом, на что получил мое согласие. Когда ко мне пришли секунданты от противника моего друга, мы обговорили условия, но при этом один из офицеров оскорбил меня. Я вызвал его на дуэль. На следующее утро мы стрелялись.

— Пусть так, но вы застрелили, кроме штабс-капитана, сына графа. У вас с ним ссоры не было. Или что-то было?

— Ваше императорское величество, я вам все объясню, но чтобы не быть голословным, прикажите найти и прибыть к вам подпоручика Батюшкина. Он был вторым секундантом графа.

За то время пока мы ожидали, я рассказал, как происходила дуэль, но при этом ни словом не упомянул о трагедии семьи Волиных, потом попросил не наказывать мою охрану. Государь, зная меня, молча, кивнул, соглашаясь со мной. Наконец, на пороге кабинета, появился, подпоручик Батюшкин. Он удивился моему присутствию в кабинете государя, но затем, несмотря на волнение и некоторую сбивчивость рассказа, подтвердил сказанное мною. Стоило ему закончить, как я обратился к государю с вопросом: — Ваше императорское величество, что вы знаете о трагедии семьи Волиных?

— Волины? Интересно, что я должен о них знать?

„Что и требовалось доказать. Меня выставили убийцей двух славных офицеров, а о подоплеке дела, позорной странице из жизни Бахметьевых — Кречинских предпочли не упоминать. Логично. Если об этом узнают в обществе… Скандал будет… На пол России слухи разнесутся“.

— Капитан Волин, вызвавший на дуэль графа, защищал честь своей семьи… — затем я кратко изложил о двойном горе, постигшем семью Волиных. Подпоручик, услышав о „подвигах“ графа занервничал, а затем и вовсе опустил глаза в пол, словно набедокуривший мальчишка, которого застали на месте преступления. У императора уже на середине моего рассказа исчезло злое раздражение, оставив вместо себя досаду. Стоило мне замолчать, как он ткнул потухшую папиросу в пепельницу, резко встал, и ни слова не говоря, обойдя стол, остановился у окна. Несколько минут стоял неподвижно, глядя в окно, потом резко обернулся ко мне и сердито спросил: — Почему они не обратились ко мне?!

— Все очень просто, ваше императорское величество. Их запугали, а затем купили. Кто они, а кто камергер его императорского величества двора Бахметьев — Кречинский?

Последнюю фразу я произнес с явной издевкой. Императору не понравились мои слова, что было заметно по тени раздражения на его лице, но отвечать на мой сарказм не стал, только спросил: — Если такое понадобиться, они согласны предстать перед судом и дать показания?

— Да, ваше императорское величество.

Словно только теперь заметив Батюшкина, он отпустил его: — Вы свободны, подпоручик!

Когда за офицером закрылась дверь, император резко стал мне выговаривать:

— Пусть это объясняет и даже по большей части оправдывает…гм… ваши действия, поручик! Решать подобные дела частным порядком неприемлемо! Все должен решать офицерский суд чести! И только он! А так вы противопоставили себя офицерскому обществу и нарушили правила Дуэльного кодекса! И здесь граф прав!

— Пусть так. Вот только насчет „убийцы“ я не согласен, пусть лучше будет слово „палач“.

В ответ император только досадливо поморщился, так как понял, что все его возмущенные высказывания прошли мимо моего сознания. Зная меня, досадовать он больше не стал, а просто спросил: — Капитан Волин… Как его здоровье?

— Выздоравливает, ваше императорское величество. Ему бы отпуск по здоровью…

— Выпишут, и отпуск, и деньги! Теперь вот что! Пока будет идти разбирательство этого дела, мне не хотелось бы давать повод для лишних сплетен, а поводов для новых дуэлей, а значит, нужно чтобы вы какое-то время побыли вне столицы.

— Полностью согласен с вами, ваше императорское величество.

Государь бросил на меня слегка удивленный взгляд, уж больно быстро этот норовистый поручик согласился с ним. Нет ли тут подвоха?

— Вот и отлично. Куда думаете отправиться?

— Поеду с полковником Пашутиным в Берн. На три-четыре недели.

Император бросил на меня косой взгляд. Государь явно чувствовал себя обманутым, причем он сам загнал себя в ловушку.

— Вы нужны мне здесь! — но тут же понял, что противоречит сам себе, поморщился и спросил. — Зачем вам это? Впрочем, зачем я это спрашиваю? Ведь ответ на этот вопрос я как-то уже получил от полковника Пашутина. В ответ на предложение возглавить мою охрану, он ответил так: на мое место (в разведке) нет желающих, не говоря уже об острой нехватке профессионалов своего дела, а на место начальника охраны найдутся сотни желающих. Где мне надобно быть? Так и вы.

Какое-то время мы молчали, потом он сказал: — Бог вам судья, Сергей Александрович. Идите.

Не успел я миновать караульных у ворот, как вдруг неожиданно увидел подпоручика Батюшкина. Судя по его белому, застывшему лицу он явно замерз, поджидая меня. Увидев, он быстро подошел ко мне и сказал: — Приношу вам свои самые искренние извинения, господин Богуславский! Мне ничего не было известно о том, что произошло в семье капитана Волина. Граф рассказал нам совсем не то… Знаете, я бы так и оставался в неведение, если бы не вызов к Его императорскому величеству. Для меня это урок на всю жизнь! Я вот что хочу сказать… и пообещать. Сегодня в Офицерском клубе я всем расскажу о подлости Бахметьева — Кречинского!

— Не боитесь, что вас вызовут на дуэль?

— Я офицер, сударь! Честь имею!

Он резко и четко приложил руку к козырьку фуражки, затем по-уставному повернулся и зашагал, прямо держа спину и придерживая левой рукой шашку.

„Пойду и я. Навещу раненого“.

Переступив порог больничной палаты, я, чтобы не нарушать традиции, сразу спросил: — Ты как?

Несмотря на свой бледный вид, он заставил себя усмехнуться: — Неплохо. У тебя как дела?

— Это не я лежу на больничной койке, а значит, мои дела лучше, чем твои. Кстати, у меня для тебя подарки. Держи. Вот тебе газета с некрологом одного графа.

Кривясь от боли, он неловко взял газету левой рукой, потом несколько раз пробежал глазами по странице, пока не нашел нужное место. Прочитал некролог один раз, за ним другой, и на его лице разлилось удовлетворение. Осторожно положил газету на кровать, потом поднял на меня глаза: — Даже не знаю, как могу тебя отблагодарить, Сергей. Ты так много сделал для всей нашей семьи, что…

— Забудь. Вот тебе еще один подарок, — и я положил на газету пачку денег.

— Нет! Убери! Я и так должен тебе по гроб жизни! Убери их…

— Примешь. Если не тебе, то твоим родителям они понадобятся. Пусть свозят в Крым Гришку и Таню. Вчера мне довелось разговаривать с твоей матушкой, и она мне поведала, что у твоего брата после ранения появились проблемы с легкими, так что свои возражения оставь при себе, а сам подумай о родных. И еще. Насчет своей службы не волнуйся. Тебе дадут отпуск по ранению, и выпишут деньги.

Какое-то время мы молчали, потом Валера неожиданно сказал: — Знаешь, Сергей, тебя мне, наверно, сам господь бог прислал.

Его слова заставили меня внутри усмехнуться и подумать о том, что услышав подобные слова, император получил бы дополнительное подтверждение моему мистическому происхождению, но вслух сказал:

— Не думаю, а теперь извини, Валера, мне надо идти.

Но стоило только мне подняться с табуретки, как он воскликнул: — Ты мне только скажи: как он умер?

— Ему было страшно. Очень страшно, поверь мне, — несмотря на то, что это было только полуправдой, эти слова не вызвали внутри меня отторжения. Ведь я только не сказал всей правды.

— Мне бы очень хотелось увидеть глаза этого мерзавца перед смертью, но теперь хотя бы я могу это себе представить.

— Выздоравливай, Валера!

Пашутин, услышав, что я получил разрешение царя ехать с ним в Швейцарию, неожиданно отреагировал бурным всплеском веселья, что на него не было похоже.

— Ты так не радуйся, я ведь еще не все сказал. Со мной поедет личная охрана. Рота гренадер и две пулеметные команды. Кстати, едем мы не в международном вагоне, а на бронепоезде. Это так, для большей безопасности. И, вообще, скажи мне спасибо, что с нами едет только рота. Ведь когда мы с государем начинали разговор об этой поездке, он что-то начал говорить о дивизии, которую был намерен послать вместе со мной.

Пашутин несколько секунд удивленно смотрел на меня, а потом начал даже не смеяться, а ржать, как застоялый жеребец. Наконец, спустя какое-то время, он успокоился, но при этом все же не преминул осторожно меня спросить: — Что, разговоры об охране серьезно были?

— Нет. Это была шутка. Теперь рассказывай, во что ты хочешь меня втравить?

— Хочу тебе предложить поехать со мной в качестве… циркового атлета.

— Ты серьезно?

— Более чем. Моя группа выезжает в качестве труппы русских артистов, приехавших по приглашению самого крупного театра-варьете Берна! Это не должно вызвать пристального внимания швейцарской разведки, так как из разоренной войной Европы, много всякого разного народа едет в тихую и сытную Швейцарию, чтобы выжить в эти смутные дни. Хуже дело обстоит с немецкой и английской разведкой, там мы засветились, но я исхожу из того, что операция продлиться от силы неделю и мы успеем оттуда смотаться, пока к нам не начали присматриваться.

— Ты наверно смеешься. Во время выступлений будут толпа народа, в том числе и представители разведок. Да меня сразу…

— А кто сказал, что ты будешь выступать? Согласно своим новым документам, я, по национальности австриец, работаю помощником импресарио. Моя работа заключается в том, чтобы найти для представления артистов, достойных выступить на сцене прославленного театра. Я тебя привожу, представляю, а тебе не берут, говоря: ты нам не подходишь. В итоге: с вами не заключают контракта, сударь, и вы уезжаете обратно в Россию, как там говорят русские: не солоно хлебавши. Все ясно?

— Ясно.

— Раз тебе все ясно, то тогда прямо сегодня займемся делом. На все тебе отпущена неделя. За это время тебе сошьют костюм для выступления, помогут придумать сценическое имя, напечатают афиши. Так же освоишь пару-тройку силовых трюков…ну и тому подобное. Завтра утром к тебе подойдет молодой человек. Дмитрий Аркадьевич Сухоруков. Год учебы в технологическом университете, потом ускоренный выпуск школы прапорщиков, ранение. В тот день, когда его выписали из госпиталя, был подписан мир с Германией. Он, как и многие, посчитал это крушением империи, и чуть было не совершил… гм… нечто плохое. Чисто случайно, в тот самый момент, я оказался рядом с ним, поддержал. Потом определил к нам на курсы. У парня неожиданно оказались хорошие способности к языкам и слежке. Он до этого самостоятельно изучал немецкий язык, а сейчас, так и вовсе, очень даже неплохо говорит на нем. Он подойдет к тебе завтра днем, когда ты придешь со своей борьбы.

Уже позже я узнал, что чувство глубокой признательности и почтительности бывшего студента, потерявшего своих родителей еще в юности, он перенес на Пашутина, считая его своим благодетелем и тот, стал ему вроде опекуна, держа при себе и доверяя несложные дела.

Несмотря на легкий характер и молодость, Дмитрий оказался дельным организатором. Сначала он отвез меня к портному, который шил для цирковых артистов, после чего мы поехали на окраину города, где в одном из грязных и обшарпанных доходных домов он представил хозяину, одной из сдаваемых комнат. Кем тот был ранее, нетрудно было догадаться по обилию афиш, висевших на стенах, где был нарисован богатырь, демонстрирующий свою силу. Сейчас, заплывший жиром человек, стоящий передо мной, мало чем походил на силача, изображенного на афишах. Если только пышными и длинными усами.

Бывший цирковой силач, обошел вокруг меня, потом несколько раз провел пальцами по усам, приглаживая их, после чего сказал: — Вот стать, так стать! Просто богатырская стать! Ну-ка парень, давай на руках сразимся! Посмотрим, на что ты способен!

Подойдя к столу, стоявшему у окна, мы сели по обе его стороны на табуретки. Потом поставили локти на стол и сцепили ладони. Без особого труда я уложил его руку три раза. Бывший атлет раскраснелся. На его лбу выступили бисеринки пота. Помяв кисть после третьего поражения, он с восхищением посмотрел на меня и сказал: — Первый раз вижу такую силищу. Ты меня как ребенка… Хм! Как тебя звать, парень?

— Сергей.

— Ты меня зови Васильевич! Я покажу тебе, как надо вести себя на арене, а так же мы с тобой освоим несколько простых силовых номеров, которые всегда имели успех в цирке. Для начала возьми этот двухпудовик и покажи, как ты умеешь креститься.

Следующие дни я только и делал, что рвал цепи, ломал подковы и завязывал металлические пруты узлом. Несмотря на то, что все это было нужно только для одной-единственной демонстрации руководству театра — варьете, мне не хотелось даже в малейшей степени подвести Пашутина.

Дмитрий должен был представлять роль клоуна, неуклюжего помощника атлета. Глупо и невпопад шутить, дурашливо тужиться, пытаясь поднять гирю или натыкаясь на меня с разбегу, падать с криками. Ничего сложного, но несколько раз мы репетировали наши совместные выступления, добиваясь слаженности действий.

— Ваше величество, прибыл начальник генерального штаба генерал Эрих фон Фалькенгайн.

— Пусть войдет.

Адъютант сделал шаг назад и отступил в сторону, скрывшись из виду. Из-за двери послышался его громкий и отчетливый голос: — Господин генерал, Его императорское величество вас ждет!

Генерал переступил через порог кабинета и остановился. Когда дверь за его спиной захлопнулась, он встал по стойке смирно и принялся рапортовать: — Ваше императорское величество, генерал…

Император выслушал его, затем сказал: — Проходите, генерал и сразу садитесь, так как у нас с вами будет долгий разговор.

Генерал прошел, и сел на стул с высокой спинкой. Даже в положении сидя, фон Фалькенгайн умудрялся смотреться так, словно стоял навытяжку по стойке „смирно“. Несмотря на то, что Вильгельм знал генерала с детства, почему-то подметил он это только сейчас. В другое время он, возможно, мог бы пошутить по этому поводу, но сейчас предстоял слишком серьезный разговор, чтобы начинать его с шутки.

— Как дела на фронте, генерал?

— Позиционная война, ваше величество. У генералов противника нет ни дерзости, ни смелости для наступательных действий, а их солдаты просто запуганы и не верят своим командирам. Их армии деморализованы. Генеральный штаб только ждет вашего приказа, ваше величество. План, что был нами разработан, был вами одобрен, но приказа к наступлению мы так, и не получили. Будет ли мне позволено узнать, чем вызвана эта задержка?

— Для этого я вас и вызвал, Эрих. Дело в том, что несколько дней назад о встрече с нашим послом в Берне попросил представитель английского короля Георга. Заметьте, не от имени парламента или совета министров, а от английского короля, который является не более чем символом монархии, но никак не реальной властью в стране. Как вы думаете, генерал, зачем он приехал?

— Британцы хитрые и изворотливые торгаши. Если переговоры сорвутся, то они здесь будут не причем, а если получится договориться, то они будут первыми при разделе пирога. Не сомневаюсь, что за свое предательство они хотят нового раздела колоний.

— Вы правы, генерал, они согласны закрыть глаза на оккупацию Бельгии и части Франции, а взамен хотят получить французские колонии в Африке. Британцы прекрасно понимают, что обессиленная Франция будет не в силах их удержать, и в тоже время они опасаются нашего усиления в Европе. Об этом говорят их переговоры с американским правительством. Если мы продолжим наступление на французов и тем самым покажем всему миру, что готовы идти до конца, то Америка, которая сейчас нейтральна, может выступить на стороне наших противников. Теперь вы понимаете, чем вызвана задержка наступления?

— Да, ваше величество. Но все же осмелюсь задать вопрос: вы не боитесь, что это просто уловка, чтобы дать время до подхода подкреплений из Англии и сформирования новых французских дивизий?

— Весь последний месяц мне на стол ложатся доклады о настроениях в Англии. Они говорят только об одном: англичане не хотят воевать. После того, как за них перестали воевать и умирать русские мужики, призыв добровольцев сократился более чем вдвое. Пару недель назад в Лондоне и в ряде крупных городов городах прошли массовые протесты против войны. Правительство и парламент, теперь не знают, как выпутаться из создавшегося положения. В английском парламенте оппозиционной партией уже поставлен вопрос о смене правительства и быстрейшем выходе страны из войны. Они испуганы, Эрих! И это только начало!

Начальник генерального штаба резко вскочил со стула и вытянулся, словно ему только что отдали команду „смирно“: — Железный кулак наших армий раздробит хребет любого врага! Только прикажите, ваше императорское величество!

При виде такого явного проявления веры и преданности кайзер с гордостью подумал: — Мы не можем не победить, ибо бог и провидение за нас!».

— Да, Эрих, так и будет! Господь не оставит своей милостью германский народ, ибо наша нация есть ни что иное, как проводник его священной воли!

— Воля господа и ваш гений приведут нас к победе, ваше императорское величество!

Вильгельм окинул одобрительным взглядом вытянувшегося в струнку генерала: — Садитесь, Эрих, наш разговор еще не закончен.

Когда начальник штаба снова сел, император продолжил: — Как вы могли понять: на мировой арене сейчас складывается не самая простая ситуация и мне сейчас очень бы пригодился талант русского провидца.

Генерал с некоторым удивлением посмотрел на правителя Германии. Принимать советы от какого-то грязного славянина? Зачем, если и так все очевидно?! Окончательно раздавить Францию, после чего Англия сама станет на колени. Потом придет очередь Америки. Император понял состояние генерала и позволил себе иронически улыбнуться: — Что засомневались в своем кайзере, генерал?

— Как вы могли подумать такое, ваше величество!

— Все просто. Он мне нужен только на один раз! Вот посмотрите! — и Вильгельм придвинул генералу лист бумаги, лежащий перед ним.

Спустя несколько минут начальник генерального штаба осторожно положил отчет германской разведки обратно на стол.

— Англичане спланировали покушение на Богуславского, но так, чтобы подозрение пало на нас. Изворотливые лисы! Извините, ваше высочество! Но чем он им досадил? Или они знают, кто он на самом деле?

— Судя по всему, не знают, но и без этого он, как говорят русские, им изрядно насолил.

— Насолил? А! Испортил еду! Это, как я догадываюсь, видимо, связано с покушением на русского царя? Газеты тогда много писали.

— И со вторым покушением тоже, хотя об этом почти не писали, — съехидничал кайзер.

— Было еще одно покушение? Не знал. М-м-м. А зачем Богуславский едет в Швейцарию?

— Помочь разобраться своему приятелю, русскому разведчику полковнику Пашутину разобраться с этим делом.

— Извините, ваше величество, но я не совсем понимаю, зачем ему это надо?

— Какая разница. Главное, что он через неделю будет в Берне. Наша разведка нейтрализует англичан. Но это не ваша забота, генерал. Напомните, фамилию офицера, кто занимался Богуславским?

— Подполковник Дитрих фон Лемниц, ваше величество.

— Так вот. Вы и он. Вы отдаете ему приказ. Больше никто не должен знать о Богуславском как о провидце. Для всех он просто русский чиновник или советник. Пусть его возьмут по приезду в Берн и передадут Лемницу. Тот привезет его в Берлин.

— Все будет исполнено в точности, ваше величество.

— На этом все. Идите, генерал.