– Ты же понимаешь, насколько это рискованно? – вскинув бровь, поинтересовалась Бет.

Мы сидели с ней в шикарном, отделанном деревом и сукном кабинете Марка Анатольевича, интерьер которого был стилизован под старину – видимо, для того, чтобы внушать клиентам большее доверие. Конечно, кто же не захочет открыться солидному адвокату, словно сошедшему с экрана одного из фильмов Золотого века Голливуда?

Сам Марк Анатольевич, слегка погрузневший за последнее время, сонно смотрел на нас поверх очков с противоположного конца стола.

– Не понимаю, – дёрнула плечами я. – Почему рискованно?

– Рада, не нужно разыгрывать из себя святую невинность, – поморщилась Бет. – Ты больше не провинциальная девчонка, и сама прекрасно знаешь почему.

Она, разумеется, была права, я это понимала. Но мне отчего-то по-детски казалось, что если я заявлю о своём желании с должным апломбом и буду делать вид, что не вижу, какие тут могут возникнуть проблемы, то и Марк Анатольевич с Бет сразу со мной согласятся. Понятно, глупо было на это рассчитывать.

Я намеренно взяла с собой Бет, когда поехала за советом к моему ушлому адвокату. Конечно, я больше не была в Голливуде беспомощным новичком, у которого от обилия новых условий и правил жизни голова шла кругом. Но Бет до сих пор была моим агентом, а значит, любые изменения в моей жизни – даже личной – следовало обсуждать с ней. И я решила одним махом убить двух зайцев – узнать, как пригласить Гришу сюда, не нарушив при этом условия контракта.

– Я не совсем понял, – заговорил Марк Анатольевич, – а кем вам приходится этот молодой человек?

– Он мой… – начала я и замялась.

Я до сих пор не знала, как мне называть Гришу. Мы никогда не задавались вопросами о статусе наших отношений.

– Он мой жених, – наконец ответила я.

Бет недовольно поморщилась, а Марк Анатольевич, вздохнув, снял с мясистого носа очки и принялся очень аккуратно протирать стёкла носовым платком.

– Радочка, дорогая, – вкрадчиво начал он. – Вы ведь помните, по условиям контракта вам не положено иметь иного жениха, кроме Тэда Берроу.

– Я помню, – кивнула я. – Но мы ведь с вами оба знаем, что Тэд – это работа. А я говорю вам о реальном положении вещей. Мы с Гришей знакомы с детства, он – самый близкий мне человек. Я никогда не представляла своим мужем никого, кроме него. И если и согласилась подписать тот контракт, то только потому, что несколько лет… – я осеклась и с трудом сглотнула, – несколько лет считала его погибшим. В общем, если кого и можно назвать настоящим моим женихом, так это Гришу. Понятно, что обнародовать этот факт мы не будем, но вы спросили, кем он мне приходится.

– Ок, милая, как ты себе это представляешь? – вступила в разговор Бет. – Всем известно, что у тебя роман с твоим партнёром по съёмочной площадке Тэдом Берроу. Фанаты скупают ваши фотографии, строят догадки о дате свадьбы, делают ставки, кто у вас первый родится – мальчик или девочка. И вдруг у тебя в квартире поселяется некий не знакомый никому мужчина, русский, который неизвестно кем тебе приходится, потому что настоящий его статус ты озвучивать не должна.

– Мы… мы можем сказать, что это мой друг из России, – предложила я.

Бет фыркнула, давая понять о заведомом провале этого плана. Да и Марк Анатольевич с сомнением покачал головой.

– Дорогая моя, вы же понимаете, как это будет выглядеть. Никто не поверит, что у ваших отношений… ммм… чисто платонический характер.

– Ну хорошо, – нетерпеливо заговорила я. – Давайте скажем, что он мой брат, мой сотрудник, мой охранник. Мне всё равно. Но он приедет ко мне – и точка. Я для того и встретилась с вами, чтобы вы подсказали мне, как это можно устроить наилучшим образом для всех нас.

– Что, если снять ему квартиру в том же доме? – начала вслух рассуждать Бет. – В этом случае чисто технически жить вы будете не вместе. А если кто и заснимет вас во дворе – так вы всего лишь добрые соседи. Естественно, нужно будет позаботиться о том, чтобы никакого интимного общения на этой территории между вами не было.

– А я вообще имею право на какую-нибудь личную жизнь? – раздражённо бросила я. – Почему эти люди считают, что имеют право выслеживать, с кем я выхожу из квартиры?

– Потому что это их работа, – пожала плечами Бет. – Так же, как твоя – быть голливудской актрисой. И не истери, моя дорогая, ты знала, на что соглашалась. Так что единственный вариант обустроить здесь твоего парня – это втихую, без лишнего шума.

– Что касается визы… – начал Марк Анатольевич, – и вида на жительство… то можно попробовать устроить ему приглашение по студенческой визе с правом работы.

– Ок, – подытожила Бет. – Итак, как только твой Джордж вышлет тебе все необходимые документы, Марк Анатольевич начнет заниматься возможностью его приезда в США на длительный срок. Дальше мы посмотрим, можно ли арендовать в твоём доме ещё одну квартиру. А пока… Тебя ждут съёмки второй части. Ну что ж, с этим всё ясно?

– Ясно, – кивнула я.

На первый взгляд ситуация выглядела довольно оптимистично. По крайней мере, ни Бет, ни Марк Анатольевич не сказали мне, что моя затея в принципе невозможна.

Когда я вышла от Цфасмана, на улице ярко палило солнце, а в небе висело облако, похожее на корабль. И я шепнула ему, этому облаку, словно надеялась, что оно полетит отсюда прямо к Грише и передаст ему мои слова:

– Всё хорошо. Мы обязательно будем вместе.

Вскоре начались съёмки второй части «Миражей». Первые съёмочные дни проходили здесь же, в Лос-Анджелесе, в студии. И лишь через неделю нам предстояло выехать на натурные съёмки в Сан-Диего, на самой границе с Мексикой. На этот раз по сценарию у нас было много сцен не в лесах, а в пустыне.

Для всех нас стало неприятным сюрпризом то, что буквально перед началом съёмок мы узнали о замене режиссёра. Вместо Дона теперь съёмочным процессом должен был руководить Гарри Флинт, известный голливудский режиссёр, прославившийся своими убойными боевиками. Я не знала пока, почему кинокомпания решила поручить продолжение «Миражей» ему, но подозревала, что ленте захотели придать большей зрелищности, в то время как коньком Дона были тонкие, пропитанные эмоциями, лирические сцены. Как бы там ни было, я уже заранее тосковала по Дону и той удивительной атмосфере, которая благодаря ему царила на съёмочной площадке.

Зато новый режиссёр пригласил для работы над проектом моего старого знакомого Алекса. Я и сама удивилась, до чего рада была снова увидеть этого нелепого толстяка-философа. Да и он, кажется, искренне мне обрадовался:

– Honeymoon, – приветствовал он меня, когда мы встретились в первый съёмочный день. – Какой ты стала! С ума сойти можно – неужели это наша лесная девочка? Наслышан, наслышан о твоих успехах, – он обнял меня своей лапищей и прижал к объёмистому животу. – Честно тебе признаюсь, даже всплакнул под первую часть «Миражей». А что делать? Мы, русские, сентиментальные натуры. Не то что здешние акулы.

Теперь, когда на площадке присутствовал Алекс, съёмки для меня, помимо прочего, обернулись ещё и возможностью поговорить на родном языке. Я и не подозревала, что так истосковалась по нему. Ведь, не считая нескольких встреч с Гришей, все эти годы я общалась только по-английски.

Я приезжала на студию к шести утра, где у проходной уже дежурили сумасшедшие фанаты. Поначалу я пыталась проскочить мимо них, замотав голову шарфом и нацепив на нос самые большие тёмные очки, но очень скоро поняла, что всё это бесполезно. Меня узнавали, кажется, в любом обличье. Только теперь я осознала, как повезло нам с Гришей, что во время наших встреч меня никто не узнал и не сфотографировал.

В коридорах студии меня уже поджидал смеющийся Тэд.

– Ну что, звезда, проскочила? А вот мне сегодня какая-то девчонка прямо под ноги бросилась, умоляя дать автограф. Чуть не наступил.

Тэд только недавно прилетел из Лондона, чтобы принять участие в съёмках, и мы ещё даже толком не успели с ним пообщаться. И потому, когда он как-то после смены позвал меня посидеть в баре, я обрадовалась. Я и правда успела соскучиться по нему.

– Слушай, – сказала я. – Ты думаешь, нам удастся нормально поболтать? Они ведь и там могут нас подкараулить.

– Так всё и будет, тут и экстрасенсорными способностями обладать не нужно, – наставительно ввернул собиравший свои камеры Алекс. – Вы, дети мои, теперь основная вера и надежда нашей молодежи. А значит, личного пространства вам не положено.

– Вы правы, – усмехнулся Тэд. – Как-то я не был готов к такой волне славы. Жаль, что нельзя отмотать все назад.

– Глубокое философское наблюдение! – важно заявил Алекс, и мы рассмеялись.

Конечно, я знала, что Тэд на самом деле шутит. Разумеется, роли в «Миражах» вынесли нас с ним на абсолютно иной уровень. Мы стали известными, престижными актёрами, которых каждый хотел заполучить на проект. И гонорары наши несказанно возросли. И всё же была в его словах доля правды – иногда и я мечтала, чтобы можно было отмотать всё назад и отказаться от контракта с Доном.

– Что же нам делать? – дурашливо развёл руками Тэд. – Хочешь, я могу приехать к тебе? Все равно в окне твоей квартиры меня уже видел весь мир.

Конечно, это был бы самый логичный вариант. Но почему-то после того, как в моей квартире побывал Гриша, мне казалось неправильным приглашать туда Тэда. Даже при условии того, что Гриша обо всём знал и понимал наши отношения. Даже принимая во внимание, что Тэд вроде бы тоже ни на что не рассчитывал…

– Давай лучше я приеду к тебе в отель, – предложила я. – Так в любом случае будет легче затеряться. А даже если кто-то нас и застукает, всё равно в этом не будет ничего предосудительного – у нас же вроде как роман.

– Вроде как, – улыбнулся Тэд.

И вот опять в его глазах скользнула эта смутная грусть.

«Беверли Хилтон», отель, в котором остановился Тэд, находился в самом центре Лос-Анджелеса. Это было огромное светлое здание, вдоль фасада которого тянулись длинные балконы, а под самой крышей горели ярко-красные буквы названия. Великолепный гостиничный комплекс с пальмами, бассейнами, идеальными клумбами и живыми изгородями давно уже стал привычным пристанищем для съезжавшихся в Лос-Анджелес американских и европейских звёзд.

Я подъехала к отелю, когда уже стемнело. После съёмок я ещё успела заскочить домой, принять душ и проверить электронную почту. Гриша прислал мне сканы своих документов и небольшое письмо. Я знала, что доступ к Интернету у него ограниченный. Понятно, что в доме у него компьютера не было, а на работе, в порту, его тоже не особенно охотно пускали к казенному оборудованию. Оставалось лишь интернет-кафе. И такой способ связи, во-первых, исключал возможность пообщаться с Гришей в реальном времени – ведь я не могла точно знать, когда он окажется в Сети. А во-вторых, был очень небыстрым, ведь вырваться в город ему удавалось вовсе не каждый день. И потому каждое его письмо, всякую короткую весточку я перечитывала раз по десять, смакуя каждое слово.

По телефону мы тоже связывались редко. Я специально попросила Гришу звонить мне только в самых крайних случаях, зная, что суммы за международные переговоры будут для него неподъёмными. Он же, кажется, решил, что просьба моя вызвана постоянной занятостью, и из врожденной деликатности старался лишний раз не звонить.

В сегодняшнем письме Гриша писал мне, что до дому добрался нормально. Что тётя Маруся едва с ума не сошла, узнав, что он меня видел, и вынесла ему все мозги за то, что мы с ним не догадались сделать ни одной фотографии. Что он рассказал о встрече со мной Ветру и готов поклясться, что умный пёс всё понял. Ещё он писал о том, что высылает мне свои документы и в скором времени начнет узнавать, как ему уволиться с флота.

В этом письме не было каких-то пышных признаний или витиеватых обещаний. Я их и не ждала: знала, что Гриша в этом деле не мастер. Он писал просто, ясно и информативно. Но в каждой строчке, в каждом предложении чувствовалась его готовность сделать все ради того, чтобы наша мечта осуществилась. И от этого мне становилось теплее на душе.

«Беверли Хилтон» сиял огнями. И несмотря на то, что и вся улица была ярко освещена, собственно, как и весь центр Лос-Анджелеса, над отелем в тёмно-фиолетовом небе разливалось золотистое марево. Я остановилась у ярко освещённого входа, отдала ключи парковщику и вошла в холл, отделанный белым мрамором. В просторном помещении свободно были расставлены низкие полированные столики, кресла и диваны, обитые белой и бежевой кожей, манившие каждого, допущенного в святая святых, опуститься на них и отдохнуть от бешеного ритма жизни. На полу, натёртом до такого блеска, что по нему страшно было ступать, высились кадки и вазы с пышными зелёными растениями и изысканными цветочными композициями.

Я подошла к подсвеченной приятным теплым светом стойке ресепшн, за которой стоял портье, державшийся с таким достоинством, словно был потомственным аристократом. Впрочем, меня он сразу узнал, да и вообще, видимо, был предупреждён о том, что я приду.

– Мисс Казан, – улыбнулся он, сверкнув по-американски идеальными белыми зубами. – Как приятно вас видеть. Мистер Берроу ждёт вас в номере триста пятьдесят три.

Поднявшись на лифте на нужный этаж, я прошла по длинному, устланному мягким ковром коридору и постучала в дверь номера.

– О, вот и ты! – улыбнулся мне Тэд.

Я вошла и тут же замерла в недоумении прямо на пороге. Номер Тэда, разумеется, состоял из нескольких комнат, и в первой же из них, той, что выполняла роль гостиной, стоял прямо посередине накрытый к ужину стол. В приглушённом свете тускло поблескивала металлическая и фарфоровая посуда. Посреди накрытого белой скатертью стола стояла ваза с пышным букетом цветов, а по обеим сторонам от неё помещались две высокие свечи в узких подсвечниках.

Увидев всё это великолепие, я замерла, растерянно хлопая глазами. Тэд неловко топтался рядом со мной.

– Ну вот, я… – пробормотал он. – Я не знал, что ты любишь, и потому заказал…

– Тэд, милый, ты что, с ума сошёл? – расхохоталась я. – Что за официальный прием?

– Ну ты же сказала, что приедешь… – протянул он.

– Я сказала, что заеду к тебе выпить и поболтать, а не со светским визитом, – отмахнулась я. А затем решительно подступила к столу. – А ну-ка, давай помогай.

– Что ты делаешь? – не понял он, увидев, как я сняла со стола две тарелки и поставила их на пол в другой части комнаты.

– Организую нам с тобой пикник. Ну в самом деле, не сидеть же нам тут, как двум чопорным идиотам.

И Тэд, ещё минуту назад взиравший на меня с недоумением, рассмеялся и ринулся мне помогать. Подхватил ведёрко со льдом, в котором стояло шампанское, перенёс на пол блюдо с запечённой рыбой.

– Извини, – сказал он, когда мы наконец, окончив все приготовления, расположились на полу. – Не знаю, что это на меня нашло.

– Да брось, – мотнула я головой. – Всё было очень мило. Любая другая девушка была бы в восторге. Но ты же знаешь, я практически выросла в лесу.

– Для любой другой я бы и стараться не стал, – заметил Тэд.

Странный он был какой-то сегодня. Всё это мне совершенно не нравилось. Я давно уже замечала на съёмочной площадке, что Тэд иногда будто забывал о том, что на самом деле я не Мира. Теперь я уже знала, что такое часто случается с актёрами – трудно бывает отключиться от эмоций, которые испытываешь к партнёру по фильму, и не перенести их с экрана в реальную жизнь. Мне и самой иногда нелегко бывало после команды «Снято!» выйти из образа и вспомнить, что Тэд – это Тэд, а не Адам, человек, которого моя героиня преданно любила. Тут ещё, конечно, сказывался и удивительный актёрский талант Тэда, и то, что в жизни я тоже испытывала к нему тёплые чувства – и все же я, как мне казалось, неплохо справлялась с собой в такие моменты и вовремя напоминала себе, что я не Мира. Но вот сегодняшнее странное настроение Тэда меня как-то беспокоило.

Мы поговорили немного о съёмках, обсудили смущавшие нас места в сценарии, поспорили о наших героях и разных точках зрения на ту или иную сцену. Потом в какой-то момент в разговоре повисла пауза, и я спросила:

– Как дома?

До чего же мне хотелось, чтобы и Тэд мог задать мне тот же вопрос.

– Хорошо, – радостно отозвался он. – Тихо немного – после Америки, – а потом добавил как-то через силу: – Я виделся с Эллен.

Я знала, что Эллен звали его бывшую девушку, с которой он встречался еще до «Миражей».

– О, – отозвалась я. – И что, у вас все наладилось?

Тэд много рассказывал мне об Эллен, о том, что они были вместе несколько лет, собирались пожениться, но потом, когда ему всё чаще стали предлагать проекты в Америке, у них всё разладилось. Мне казалось, Тэд переживал из-за этого, и я от души надеялась, что, может быть, в эту поездку им с Эллен удалось снова сойтись.

Однако Тэд покачал головой:

– Нет, мы встретились, провели вместе чудесный день. Нам было хорошо, легко и весело. И она явно настроена была помириться. Я был практически уверен, что к вечеру мы снова станем парой. И вдруг, понимаешь, в какой-то момент она потянулась ко мне и заговорила. Сказала, что очень жалеет о своем опрометчивом поступке, что должна была проявить больше терпения, что нельзя позволить, чтобы расстояние нас разлучило… Ну знаешь, все эти обязательные слова. А я слушал её и думал – ведь я должен сейчас умирать от радости. Я ведь так долго об этом мечтал, так ждал. А я… не чувствую ничего, ну, может, лёгкую досаду, что теперь мне снова придётся совершать все свои поступки с оглядкой на неё.

– Ох, – вздохнула я. – Ну… так, наверное, бывает. Может быть, ты слишком долго об этом думал, крутил в голове и как-то… перегорел? Ты не руби сплеча, подожди, может быть, все ещё вернётся.

– Поздно, – усмехнулся Тэд. – Я уже сказал ей. Прямо тогда и сказал – ничего не выйдет, Эллен. Всё кончилось. К тому же… – Он слегка замялся, отвел глаза, а потом быстро взглянул на меня снова, исподлобья. – К тому же дело вовсе не в том, что что-то перегорело.

И я снова почувствовала это смутное тревожное ощущение, почти всегда сопровождавшее меня, когда я находилась рядом с Тэдом. Как будто бы в любую минуту могло случиться что-то непоправимое, что навсегда разрушит нашу с ним дружбу.

– А в чём? – спросила я, умоляя про себя: «Только не говори! Не говори ничего!»

Тэд внимательно посмотрел на меня. Одна из свечей, которые мы всё-таки зажгли, хоть и переставили их на пол, в этот момент вспыхнула ярче, высветив его глаза, пристальные, глубокие, насыщенного серого цвета.

– Я думаю, ты прекрасно знаешь, в чём, – проговорил он, всё так же напряжённо глядя на меня.

Мне внезапно стало очень душно в этом большом просторном номере. Может быть, это горевшие свечи выжгли весь кислород? Я неловко подвинулась на полу и заговорила, не глядя на него:

– Тэд, ты же понимаешь, бывают такие ситуации, когда несказанное должно оставаться несказанным, потому что ещё неизвестно, к чему приведет…

– Рада, мне за три года смертельно надоели эти хождения вокруг да около. Надоело думать, что, возможно, не будь я таким трусом…

Он вдруг подался ко мне ближе, обвил рукой мою шею, привлёк меня к себе и накрыл губами мой рот. Самое удивительное, что я не испугалась, не почувствовала отвращения, как было когда-то с Виталиком. Нет, мне нравился Тэд, я не боялась его, и мне не противен был физический контакт с ним. Но от этого поцелуя я ничего не почувствовала. Это ощущение не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывала с Гришей: ощущение было настолько естественно, сильно и полно, словно шторм, налетающий на лагуну и сметающий всё на своем пути. С Тэдом же я ощущала лишь тёплое прикосновение чужих мягких и слегка влажных губ. Кроме того, мы столько раз проделывали это на съёмочной площадке, что мне на мгновение даже показалось, что сейчас где-то грохнет хлопушка, и голос режиссёра скомандует: «Стоп! Снято!»

Даже реши я вдруг по какому-то безумному наитию изменить Грише, у меня всё равно бы ничего не вышло. Мы и в самом деле были с ним созданы друг для друга. Вернее, создали себя друг для друга сами.

Всё это я успела обдумать за несколько секунд, прежде чем мягко отодвинулась от Тэда и ладонью отвела в сторону его лицо.

– Не нужно, – тихо попросила я.

Мне правда совсем не хотелось его обижать или расстраивать. Тэд вздрогнул и отстранился, обхватил колени руками и уткнулся в них головой. Так он просидел несколько минут, и мне до боли захотелось положить руку на его напряжённую спину между лопаток. Но я боялась, что этот мой сочувственный жест будет им неверно истолкован. И потому не решалась пошевелиться, не зная, остаться мне или уйти.

– Но почему? – наконец сказал он, подняв голову. – Ведь нам же хорошо вместе, я знаю, что нравлюсь тебе как человек. Неужели я настолько противен тебе как мужчина? Я такой урод, да? До чего же тебе противно, наверное, целоваться со мной на площадке!

– Господи, ну что ты говоришь, – ахнула я. – Ты с ума сошёл? Да ты посмотри на себя, ты же звезда, по тебе половина женщин всего мира с ума сходит.

– Ну а что тогда? – не отставал он. – Ведь я же знаю, что у тебя никого нет. Если бы был кто-то – ну хоть раз за все эти годы, – я бы об этом узнал, догадался бы, такое невозможно сохранить в тайне.

На этих его словах я невольно вздрогнула. Ведь как раз очень скоро мне предстояло попытаться скрыть свои отношения.

– Почему тогда ты не хочешь даже попытаться со мной? – Он снова внимательно в меня вгляделся и вдруг добавил: – Только не говори, что ты предпочитаешь женщин.

Вот именно это мне и нравилось в Тэде. Этот его английский юмор словно струился у него под кожей, смешанный с кровью. В самые ужасные, в самые драматические минуты он вдруг выдавал что-то такое, от чего накал ситуации тут же снижался, и я начинала хохотать.

Так вышло и сейчас. Я фыркнула, закашлялась, стараясь сдержаться, но потом всё же повалилась на спину в раскиданные по полу подушки и расхохоталась. И Тэд, глядя на меня, тоже не удержался. Рухнул на пол рядом со мной и принялся гоготать.

– Господи, что ты несёшь, – с трудом выдавила я, давясь смехом.

– Ну а что? Что я, по-твоему, должен думать? – не унимался он, доводя меня совсем уж до колик.

Кто-то из нас задел тарелку, и та со звоном покатилась по полу и грохнулась о ножку стола, рассыпавшись на куски. Одна из свечей выпала из подсвечника и едва не подпалила ковер. Это рассмешило нас ещё больше, и, спешно затаптывая подпалину, мы покатились со смеху.

Наконец, когда нас с ним перестало колотить от смеха, он снова посмотрел на меня внимательно и грустно:

– Так всё же почему, Рада?

– Тэд, послушай, – начала я.

Я отлично понимала, что рассказывать ему обо всём не стоит. Не то чтобы я не доверяла ему, но в каком-то смысле я собиралась нарушить заключенный контракт, и ставя его в известность о своей ситуации, косвенно заставляла лгать и его. Но я слишком хорошо относилась к Тэду, чтобы продолжать уклоняться от него под какими-то надуманными предлогами.

– Послушай, то, о чём я тебе скажу, никто не должен знать. У меня… В общем, есть один человек. В России. Я долгие годы считала, что он погиб, но теперь узнала, что он жив. И я надеюсь, что скоро мы с ним сможем быть вместе.

– Ого, – отозвался Тэд.

Я видела, как мгновенно переменилось его лицо. Он замкнулся, закрылся, словно никак не ожидал услышать от меня такое, и теперь всеми силами старался не выдать обуревавших его эмоций.

– А он… этот человек… – осторожно начал он. – Он хорошо к тебе относится?

– Тэд, – улыбнулась я, – это что, разговор из серии: если он обидит тебя, я его убью?

– Можно сказать и так, – дёрнул плечами он. – Не советовал бы я ему тебя обижать.

– Он не обидит, – уверенно отозвалась я. – Тэд, он прекрасный парень, и я очень надеюсь когда-нибудь вас познакомить. Он тебе понравится.

– Это вряд ли, – буркнул Тэд.

И я снова рассмеялась, вспомнив, что точно так же ответил на эту мою фразу и Гриша.

– Ладно, – сказал наконец Тэд, помолчав. – Я понял.

– Тэдди, милый, – начала я. – Я только надеюсь, что это всё… не скажется на нашей дружбе. Мне с тобой очень хорошо, правда, и я очень ценю то, что у нас есть, просто…

– Просто ничего другого ты не хочешь, – кивнул он. – Я понял, Рада, правда. Ты извини, больше никаких романтических ужинов при свечах. Однако же надеяться, что твой прекрасный принц куда-нибудь испарится и мы ещё сможем быть вместе, ты мне не запретишь, – улыбнулся он.

Я тоже улыбнулась.

– Обещаю, что запишу тебя в очередь под первым номером.

Я поднялась с пола, одёрнула платье и сказала:

– Я поеду, Тэдди. Завтра увидимся.

– Ничего, если я не стану тебя провожать? – спросил он. – Раз уж всё равно у нас получилось не-свидание.

С ним всё же было удивительно легко. Его лёгкий ненавязчивый юмор скрашивал любые самые неловкие ситуации. И я верила, правда, верила, что нам, несмотря ни на что, удастся сохранить нашу дружбу. Без Тэда мне было бы совсем одиноко здесь.

Съёмки шли своим чередом.

Гарри Флинт, мужчина в районе сорока, поджарый, седоватый, с хищным костистым носом, был отличным мастером своего дела. Умел найти подход к каждому члену съёмочной группы, пресекал все зарождающиеся на площадке конфликты, профессионально строил сцены и умел добиться от каждого актера именно того, что было нужно ему в кадре. И все же меня не оставляло ощущение, что вместе с Доном – и этим его грубоватым балагурством – наша Сага утратила какое-то особое очарование, странную манкую прелесть.

Гарри отлично знал, чем подкупить зрителей, какие скандальные сцены обязательно привлекут интерес аудитории. В отличие от Дона, работавшего тонко, на полутонах, он стремился дожать каждую сцену до почти гротескной экспрессии.

– Больше страсти! – убеждал он нас с Тэдом на площадке. – Зрители год этого ждали, они идут в кино, чтобы посмотреть, как вы целуетесь! А вы боитесь друг к другу прикоснуться.

– Но Гарри, – возражал Тэд, – ведь наших героев должна связывать не просто страсть, а глубокая, проникновенная нежность.

– Зрителя нежностью не купишь, – качал головой Гарри.

– Лучше скажи, нежность задорого не продашь, – вставлял, отвернувшись от камеры, Алекс.

Благодаря Гарри в сценарии появилось больше трюковых сцен. Драки, прыжки, падения… Что ж, может быть, в чём-то он был и прав, и зрителя привлечь такими моментами было проще. Но мне всё равно было грустно от того, как в этот раз всё было не похоже на съёмки первой части.

Съёмочный период в Лос-Анджелесе закончился, и мы выехали на границу с Мексикой. Съемки проходили в пустыне, и здесь в дело включалась иссушающая жара. До сих пор я еще никогда не видела пустыни, и она совершенно поразила меня. Я, привыкшая к совсем иному ландшафту, к буйству зелени, теней, прохлады, к обилию запахов травы, цветов и листьев, была заворожена таким огромным ровным пространством. Выжженная солнцем оранжевая земля простиралась на много миль вокруг. Земля, как будто ошпаренная кипятком, растрескавшаяся, полумёртвая. Где-то на горизонте видна была дорога, по которой изредка проносились автомобили, вздымая за собой облака пыли. Но звука моторов не было слышно – мы расположились от неё слишком далеко. Растительности тут практически не было – лишь какие-то ползучие жалкие кустики, цеплявшиеся за обувь с отчаянием умирающих от жажды существ. Солнце палило с ровного, выцветшего от жары белёсого неба, и негде было укрыться от его безжалостных лучей. В сторону горизонта уходили песчаные дюны, чем-то похожие на сопки в моём родном краю. Только те были подёрнуты нежной изумрудной зеленью, эти же пылали всеми оттенками жёлтого и оранжевого и осыпались под ногами, не давая идти. Иногда нам встречались длинные зелёные кактусы с острыми иголками. Порою мы натыкались на ящериц – застывших на камнях и поблёскивающих недвижимыми вертикальными зрачками. Стоило приблизиться к ним и сделать хоть одно резкое движение, как они за считаные секунды юрко утекали в песок.

Но самым удивительным в этой местности были закаты. Небо тогда наливалось сначала всеми оттенками оранжевого, потом розового, багряного, и песок начинал отливать теми же красками. Иногда казалось, что мы все находимся в сердцевине гигантского тропического цветка, смыкающего лепестки на ночь. И даже странно было, что в воздухе не чувствовался его сладкий пряный запах. Но нет, пахло тут всегда только сушью, жарой и песком.

Я впервые в жизни привезла с собой из дома цифровой фотоаппарат и фотографировала виды и забавные сценки во время съёмок. Смешно, конечно, но до сих пор у меня не было повода этим заняться, а теперь мне было кому показать свои снимки… И я как одержимая снимала и снимала виды, представляя, как мы с Гришей будем рассматривать их, сидя рядом и касаясь плечами. Как я буду рассказывать ему про здешнюю удивительную природу, про гигантский тростник на берегу Рио-Гранде, про то, как нам довелось однажды издалека увидеть ягуара, про то, как Тэда едва не укусил ядовитый паук, про все местные легенды – завиральные и не очень, – которые мне удалось услышать. Это приближало меня к нему, и ждать момента, когда мы наконец будем вместе, становилось немного проще.

Отсюда, из пустыни, связаться с Гришей не было возможности. И потому перед отъездом я написала ему электронный адрес Бет и Марка Анатольевича и попросила все документы и новости о его положении высылать им. Тогда мне удалось недолго поговорить с ним по телефону. Я позвонила ему сама и долго вслушивалась в пищащие в трубке гудки. Мне внезапно показалось, что я снова оказалась на старом переговорном пункте в посёлке Красное.

А потом в трубке раздался Гришин голос:

– Алло.

И у меня перехватило дыхание. Кажется, я так и не поверила, что те несколько дней у нас с ним были в реальности.

– Гриша, это я, – едва смогла выдавить я из себя.

И снова всё было как тогда, почти пять лет назад, когда мы с ним разговаривали друг с другом через сотни километров.

– Подожди минутку, – сказал он.

Я услышала какую-то возню, а потом трубка вдруг всхлипнула тёти-Марусиным голосом:

– Радочка, милая, как же я рада тебя слышать.

Тётя Маруся плакала, расспрашивала меня обо всём, сетовала на то, как сообщила мне тогда о смерти Гриши, а о том, что это оказалось неправдой, сообщить уже не смогла.

– Если бы я знала, если бы я только знала, детка, – причитала она. – Ведь я же потом написала тебе письмо – телефона-то не было. Но оно затерялось, наверное, а может, пришло слишком поздно.

«А может, тётя Инга, старая меркантильная сука, спрятала его, чтобы я, не дай бог, не передумала уезжать», – подумала про себя я. А вслух сказала:

– Ну что вы, тётя Маруся, вы же не знали. Я представляю, сколько вы пережили. Главное, что Гриша жив и что скоро мы снова будем вместе.

– Ох, Радочка, дай-то бог, – вздохнула на том конце провода Гришина мать. – Только вот как это всё выйдет…

Я поговорила с ней ещё недолго и попросила позвать Гришу. Мне совсем не нравился этот её неуверенный тон, и я не хотела, чтобы она заражала своей неуверенностью меня. Я твердо была намерена сделать так, чтобы у нас с Гришей всё получилось. Когда трубку снова взял Гриша, у меня на душе потеплело. Он начал рассказывать мне, что уже поговорил с начальством относительно увольнения, что собрал первоначальный пакет документов и скоро отправит их мне по электронной почте.

– Гриша, – сказала я. – Как же я надеюсь, вернувшись из Мексики, услышать о том, что ты уже получил визу. Я так жду тебя, Гриша.

– И я, я тоже жду этого, – отозвался он. А потом вдруг добавил: – Ну-ка прислушайся. Слышишь?

Где-то в отдалении раздавался глухой собачий лай.

– Ветер? – спросила я, чувствуя, как болезненно колотится в груди сердце.

– Ветер, – подтвердил он.

Этот знакомый лай окончательно убедил меня в том, что всё будет хорошо, что у нас всё получится. Неужели мы не сможем преодолеть какое-то расстояние?

Это был последний наш разговор перед моим отъездом, и теперь, сидя в мексиканской пустыне, дыша раскалённым воздухом, я думала лишь о том, как приеду обратно в Лос-Анджелес – я так и не научилась ещё называть его домом, даже мысленно – и найду в электронной почте сразу десяток писем от него, писем, в которых будет говориться о том, что никаких проблем с документами не возникло. И скоро он будет со мной.

Однако всё не могло быть так просто. Вернувшись в город после съёмок, я действительно нашла в почте несколько писем от Гриши, но в них говорилось, что в визе ему отказали.

Я бросилась к ноутбуку прямо с порога, не успев даже снять обувь. И пока тот, негромко бурча, загружался, выдавая на плоский экран заставку, не могла найти себе место – слонялась туда-сюда по комнате, сжимала пальцы, застывала у окна, глядя на раскинувшуюся на горизонте панораму блестящего и безжалостного города.

Наконец компьютер загрузил рабочую панель. Я метнулась к нему, с размаху плюхнувшись на крутящийся стул, и открыла почту. Открыла сначала последнее письмо, предполагая, что в нём содержатся самые свежие новости, и тут же споткнулась взглядом о фразу: «В консульстве мне сказали, что в визе отказано».

Одного этого простого предложения было достаточно, чтобы в груди у меня всё сжалось. Отказано? Почему? Неужели судьбе было недостаточно всего, что мы пережили?

Я вдруг почувствовала, как где-то внутри вскипает холодная белая ярость. Мне хотелось схватить эту неопределённую силу – ту, которой так нравилось мучить нас, отрывать друг от друга, строить на пути препятствия – и встряхнуть её хорошенько. Крикнуть ей:

– Разве ты не видишь, что мы с ним – одно? Разве ты не понимаешь, что ничего у тебя не выйдет? Только обломаешь о нас зубы и когти, а разлучить всё равно не сможешь! – А потом отшвырнуть её куда-нибудь в угол и прийти к Грише.

Я даже не стала читать другие письма. Не переодевшись, не приняв душ, рванула к Марку Анатольевичу, по дороге позвонив Бет. И вот мы снова оказались втроём в его помпезном кабинете, больше подходившем кинематографическому крёстному отцу.

– Деточка, что же я могу сделать? – скрипел Цфасман. – Я ведь говорил, бюрократическая машина – вещь очень нелепая, неподатливая. И я, в общем, отлично понимаю американское посольство, которое не хочет выдавать долгосрочную визу какому-то бывшему матросу, выезжающему в Штаты с непонятными целями. Кто он такой? Зачем ему сюда? Работать? Так работать он здесь без грин-карты не сможет. Жениться? Так никакой информации о невесте у них нет. А что, если он какой-нибудь жулик? Или того хуже, связан с какими-нибудь нелегальными организациями? Вот ведь как они рассуждают.

Бет размеренно кивала, соглашаясь с каждым его словом. За эти годы я прекрасно научилась считывать мысли с её лица, когда-то казавшимся мне совершенно бесстрастным, и теперь ясно видела, что она очень довольна сложившейся ситуацией. Ну ещё бы, ведь Гриша был для неё проблемой. Ставил под удар мой контракт, мою репутацию, мою карьеру. Ей куда удобнее было, когда я оставалась сломленным, равнодушным ко всему на свете существом без собственных стремлений и желаний. Но те времена прошли, а Бет, кажется, этого так и не осознала.

– Вы, кажется, так и не поняли, – негромко проговорила я, радуясь тому, что клокотавшая внутри ярость придала мне смелости. – Итак, объясняю ещё раз. Мои приоритеты расставлены так, что мой жених всегда будет на первом месте. Если потребуется, я брошу ради него всё – Америку, Голливуд, карьеру. И я говорю это совершенно серьёзно – если он не приедет сюда, я поеду к нему. Наплюю на съемки, на контракт – на всё. А вам придётся разбираться с последствиями. Я готова буду продать квартиру, машину, отдать всё, что сумела заработать, в качестве оплаты неустойки. Готова буду и к тому, что на меня подадут в суд за нарушение условий контракта. Но разгребать всё это будете вы. Мало того, вы потеряете очень неплохой источник дохода. И не надо, пожалуйста, смотреть на меня с возмущением и попрекать всем, что вы для меня сделали. Я за это очень благодарна, но давайте будем рассуждать здраво, как ты всегда этого от меня требуешь, Бет, – вы всё это делали не из любви к человечеству и получали с меня немаленький доход. Я не в обиде, более того, я позволю вам получать его с меня и дальше. Но лишь в том случае, если Гриша сможет ко мне приехать. Что будет в противном случае, думаю, вы уже поняли.

Кажется, этих Лису Алису и Кота Базилио проняла моя гневная отповедь. Ну ещё бы, до сих пор я никогда в жизни себе такого не позволяла. Заглядывала им в рот, слушалась во всём и лишь изредка пыталась робко внести возражения. Наверняка и Бет, и Цфасман думали теперь, что я зазвездилась, стала самодурствовать и слишком много себе позволять. Но мне, честно говоря, было наплевать, что они там думают. Мне нужен был Гриша, и теперь после того, как я столько лет считала его погибшим и вдруг почти обрела снова, я готова была пойти по головам – найти любой способ снова быть с ним вместе.

– Что же ты от нас хочешь? – негромко начала Бет.

Вот теперь видно было, что она занервничала – машинально убрала светлые волосы за ухо, чуть прикусила нижнюю губу.

– Рада, но чем виноваты мы? – вступил Марк Анатольевич. – Напиши жалобу на американское посольство, ведь это не мы отказали твоему Григорию в визе.

– О нет, – невесело возразила я. – Всем этим будете заниматься вы. Писать жалобы, подключать свои связи, выдумывать способы, клепать фальшивые документы, наконец, если придется. Думайте! Думайте, как сделать так, чтобы он смог сюда приехать. Именно за это я вам и плачу, не так ли? Думайте, а не то я завтра же отправлюсь к руководству кинокомпании и сообщаю ему, что мне очень жаль, но третьей части «Миражей» не будет. Это понятно?

Я обвела обоих уверенным взглядом, с удовлетворением отметив, что налившийся свекольным цветом Цфасман, пожевав губами, потупился и кивнул, видимо, не найдясь, что мне возразить. А Бет, поджав губы, встала с кресла и принялась мерить шагами комнату.

– Тогда до свидания. И в следующий раз я жду от вас решения, – я вежливо кивнула им и вышла из кабинета.

К тому моменту, как я добралась до дома, от ярости не осталось и следа. Видимо, я всю её выплеснула в кабинете Цфасмана, и теперь внутри была лишь пустота и какое-то странное ощущение, какое бывает после многочасового плача.

Вот теперь я наконец стащила с уставших ног обувь, стянула светлые брюки, в которых удобнее всего было находиться в пустыне, сняла через голову майку и завернулась в прохладный, пахнущий моими духами халат. И снова села к компьютеру, на этот раз прихватив из кармана дорожной сумки, всё ещё валявшейся на полу неразобранной, деревянную фигурку волчонка. Я поставила его на стол перед собой и села писать Грише ответное письмо.

«Не волнуйся, пожалуйста, насчет визы, – писала я. – Я была сегодня у Цфасмана, он всё уладит. Нужно только немного подождать.

А знаешь, пустыня на закате становится вся оранжевая. Вспыхивает на мгновение, как огромный костёр, а потом гаснет – и там мгновенно становится ужасно холодно. Раньше я никогда такого не видела. Как бы мне хотелось всё это тебе показать…»