Всё происходило как в замедленной съёмке. Я осела на землю, хватая ртом воздух как рыба, вытащенная из воды. Это какой-то морок, мираж. Сейчас я проснусь в своей спальне с колотящимся сердцем и расползающейся по грудной клетке болью, думала я.

Звуки доносились до меня словно сквозь вату. Я слышала отрывистое дыхание Пита, слышала хрип человека, которого он повалил, – я не могла даже про себя назвать его Гришей. А потом услышала свой пронзительный крик:

– Отпусти его!

Наверное, я закричала, но поняла это только по тому, как мгновенно засаднило горло. Пит обернулся ко мне, и я увидела, как шевелятся его губы, и напрягла слух, стараясь понять, что он хочет мне сказать:

– Мисс Рада, отойдите от него. Он может быть опасен. Я шёл за вами и видел, как он выскочил.

– Нет, нет, – пыталась возразить я. – Нет, отпусти его. Это… Я знаю его, это мой…

– Вы знакомы?

Я так и не договорила, не зная, что сказать. Мой друг, мой брат, мой жених. Мой призрак? Человек, которого я много лет считала погибшим? Но вот он – живой, лежит на чёрном, влажном от дождя тротуаре и тяжело дышит.

– Мисс Рада… – снова начал Пит.

Но я сумела побороть ступор, подалась вперёд, наклонилась и шепнула:

– Это ты? Скажи мне, что это ты!

– Рада, это я, – отозвался он.

– Отпусти его, – на этот раз совершенно спокойно, даже несколько властно попросила я своего охранника. Пит покосился на меня с сомнением, но тем не менее разжал руки. Гриша, тяжело дыша, приподнялся и сел на асфальте.

– Ты… ты в порядке? – спросила я.

Мне всё ещё трудно было с ним говорить, слишком много времени прошло, слишком много слёз было выплакано. Но сейчас больше всего меня беспокоило: не сделал ли Пит ему больно, не поранил ли.

– Все хорошо, – пробормотал он.

– Ну вставай же, вставай! – Я поднялась и протянула ему руку. – Пойдём скорее. Я живу здесь, – я махнула рукой на ограду, за которой возвышался огромный небоскрёб.

Конечно, раз Гриша появился здесь, знал это и без меня.

Удивительно, но первым делом я подумала о том, что наконец-то у нас есть место, где нам никто не помешает. Куда не ворвётся Инга, не нагрянут чужие, посторонние люди. Мы войдём в мою квартиру, закроем за собой дверь и останемся одни. И никто, ни один человек в мире нас не потревожит.

Гриша сжал мои пальцы и, не выпуская руки, легко вскочил с земли.

– Пойдём же, – я ухватила его за запястье и повела к дому, предоставив Питу разбираться с машиной.

Только когда мы вошли в ярко освещённое фойе, я заметила, что Гриша одет в морскую форму – тёмно-синие брюки, чуть более яркий мундир. Форма была мне, выросшей в приморском городе, конечно, знакома. Но на Грише она казалась чужой. Гриша не был морским человеком – как мой отец, как дед. Его стихией был лес, деревья, травы, цветы, животные. И теперь вдруг эта форма… Почему?

Наверное, я всё же немного сошла с ума в тот момент. Мой мозг продолжал задаваться незначительными вопросами, игнорируя главное – неужели он действительно жив?

Я кивнула консьержу и повела Гришу к лифту. Он оторопело оглядывал холл, задерживался взглядом на вмонтированных в стены огромных аквариумах, где скользили за стеклом разноцветные рыбы. Мы прошли холл насквозь, вышли на тёмную площадку к лифту. Через пару секунд над нашими головами автоматически вспыхнул свет, и Гриша слегка вздрогнул. Я вспомнила, как сама впервые оказалась в гостинице – ещё в Хабаровске, и какой роскошной она тогда мне показалась. Сейчас же мне хотелось сказать Грише: «Не обращай внимания, это все чушь, мишура».

Я вдруг осознала, что не могу держаться с ним естественно, как раньше. Слишком многое изменилось с тех пор.

Мы вышли из лифта и остановились перед дверью.

– А где другие квартиры? – спросил почему-то Гриша. – Или это общая дверь?

– Это дверь в мою квартиру, – улыбнулась я. – Других жильцов здесь нет, она занимает весь этаж.

Он ничего мне не ответил. Боже, почему мы, не видевшиеся столько времени, разговаривали о такой чепухе?

Внутри было сумрачно, жалюзи я не опускала, и свет от реклам и вывесок никогда не спящего Лос-Анджелеса проникал в окна, смягчая тени, делая их глубокими и таинственными. Мне сразу как-то стало проще, чем на ярком электрическом свете, удвоенном зеркалами.

– Проходи, – позвала я. – Не разувайся, ну что ты. Хочешь пить? Или, может, перекусить чего-нибудь? У меня вряд ли много чего найдется в холодильнике, но можно заказать…

– Рада, подожди, – негромко попросил он.

Я тут же осеклась. Сердце в груди тревожно сжалось. Мне вдруг показалось, что Гриша сейчас скажет мне, что всё это не по-настоящему, что на самом деле он мёртв и его каким-то чудом просто отпустили ко мне повидаться. Но он лишь взял меня за руку, притянул к себе поближе и прошептал:

– Постой минутку спокойно, дай мне посмотреть на тебя.

Я замерла, чувствуя, как по мне движется его взгляд. Он протянул руки и провёл ладонями вдоль моего тела, сверху вниз, почти не прикасаясь… У меня сбилось дыхание, что-то закололо в груди. Наконец я шагнула вперёд и обвила руками его шею. Обняла изо всех сил, припала, втягивая его родной любимый запах. Вжималась в него всем телом, как когда-то раньше, словно пытаясь раствориться в нём, стать с ним единым целым. Он крепко притиснул меня к себе, и я почувствовала, как его горячие губы коснулись моей кожи под ухом, скользнули вниз по шее, снова поднялись выше, к виску. Это даже нельзя было назвать поцелуями, мы просто впитывали друг друга. Из глаз моих лились слёзы, но я поняла это, только ощутив солёный привкус на его губах. В груди у меня как будто что-то лопнуло, и я пробормотала:

– Гриша… Гриша, милый мой, родной, ты жив… Ведь я думала, что тебя нет больше. А ты жив… Господи, спасибо, спасибо тебе, что ты жив!

А он прохрипел куда-то мне в волосы:

– Я тебя нашёл. Я тебя всё-таки нашёл!

Мы не могли оторваться друг от друга. В этом нашем слиянии не было похоти, мы просто хотели стать одним целым отныне и навсегда; не расставаться уже никогда, чтобы никакая сила не могла разлучить нас.

Обнявшись, мы лежали в темноте на постели. Я боялась задавать ему вопросы, боялась спросить, как так вышло, что он оказался жив. Словно всё это могло оказаться миражом, рассеяться как дым. Но он, как всегда, понял меня без слов и произнёс негромко:

– Рада, я и правда жив. Никакой мистики.

– Но как?.. – пробормотала я. – Я звонила тебе – тогда, после Нового года. И тётя Маруся сказала мне…

– Сказала, что я отправился на перегон скота и не вернулся, – кивнул он. – Это правда. Меня в самом деле долго считали погибшим.

Он помолчал немного, потом спросил:

– Ничего, если я закурю?

И у меня надсадно сдавило в груди. Теперь он курил – а я этого не знала. Сколько всего ещё было в нём нового, о чём я даже не подозревала?

– Кури, конечно, – отозвалась я. – Только у меня нет пепельницы. Сейчас попробую найти какое-нибудь блюдце.

– Не надо, я в пачку.

Он перегнулся к полу, нашарил сброшенные брюки, вытащил из кармана сигареты и зажигалку. Сигареты вытряхнул на краешек постели, прикурил одну и принялся стряхивать пепел в опустевшую пачку.

– Помнишь, я говорил, что мне посоветовали способ заработать денег. Ну вот, туда я и подался. Меня сначала не хотели брать. Там в основном работали здоровые мужики, но я в конце концов сумел убедить их, что не подведу. Мы шли несколько дней, ночевали в палатке, в снегу. Мороз стоял жуткий. И я… Меня прихватило, я почувствовал, что заболел: поднялась температура, знобило всего. Но сказать об этом я не решался. Дурак… Думал – как же так, я наврал с три короба, поклялся, что справлюсь, а тут… В общем, последние дня два я еле шёл – голова тяжёлая, в глазах всё расплывается, варежку потерял… Несколько раз думал, что упаду, и… В конце концов все-таки отрубился, потерял сознание и свалился куда-то в овраг, отстал, в общем… А они, думаю, не сразу заметили, что меня нет. Потом вернулись, но стадо уже затоптало все следы, да и метель была, снегом занесло… В общем, они увидели провалившийся лёд на лесном озере, мимо которого мы в тот день проходили, рядом валялась та моя потерянная варежка. И все решили, что я утонул, провалился под лёд. И ушли…

Он помолчал и продолжил негромко:

– Меня подобрал старый лесник. Такой настоящий сказочный дед-лесовик. Жил практически в избушке – электричество от генератора, из отопления – печка. Я был без сознания, температура зашкаливала. А способов связаться с городом у него не было, и он выхаживал меня сам, лечил какими-то травами, настоями. Иногда в бреду мне казалось, он шептал что-то надо мной, колдовал, что ли… Не знаю, в общем, в конце концов я начал идти на поправку. Только поначалу был ещё совсем доходяга, еле с кровати вставал. Думал всё время, как там мать, как ты. Боялся, что меня считают мёртвым, что слухи уже дошли до тебя. Рвался идти в город пешком, но старик не пускал меня. Говорил, что слишком долго со мной возился, чтобы я вот так по-глупому околел в паре метров от его избушки.

Потом пришла весна, тропинки размыло, и ехать в город снова было нельзя, мы бы увязли в грязи. Выехать мы смогли, только когда подсохло. Старик запряг свою лошадь в раздолбанную колымагу и повёз меня в посёлок. Я увидел впереди свой дом и хотел спрыгнуть на землю, побежать к матери. Но старик остановил меня, велел посидеть немного и пошел рассказывать ей обо всём сам. Я только потом понял, почему он так поступил, когда увидел мать. Она выскочила из дома, посмотрела на меня и стала падать. Она пятилась, хваталась за грудь и задыхалась. Наверное, если бы я, как и собирался, просто вошёл в дом и сказал: «Привет, мам!», с ней бы случился сердечный приступ.

Он помолчал. Я тоже лежала молча и представляла себе посёлок и старый Гришин дом, и телегу во дворе, и тётю Марусю, хватавшуюся за сердце. Это было весной, он сказал. Весной, когда я, отчаявшись когда-нибудь снова услышать о нём, набрела в лесу на съёмочную группу…

– Мать тоже, как и ты, подумала, что я призрак какой-то, – усмехнувшись, продолжил Гриша. – Но тут ко мне кинулся Ветер, стал лаять, наскакивать на меня, радоваться, и тогда она наконец поверила. А потом рассказала мне, как вернулись охотники.

Я кивнула. Он в последний раз затянулся сигаретой, смял её в пачке. Оранжевые искры брызнули в разные стороны.

– Рада, я в тот же миг рванулся, чтобы дать тебе знать, что жив. Мне на всё было наплевать – на то, что мать только что меня увидела, на то, что я сам едва стоял на ногах. Я думал только о том, что ты считаешь меня погибшим. Но что мне было делать, я не знал. Ведь позвонить тебе на домашний телефон я не мог. А нам ты давно не звонила – с того самого разговора, когда мать сказала тебе, что я пропал.

И меня захлестнул острый стыд. Я сообразила, как эгоистична была в своём горе, когда избегала малейших контактов с теми, кто знал Гришу, чтобы не бередить и без того никак не заживающие раны. Ведь будь я более чуткой, узнала бы у тёти Маруси, что он жив. Но я ни разу не позвонила.

– Понятно было, что на мотоцикле мне до тебя не добраться, – меж тем продолжал свой рассказ Гриша. – Мать пообещала мне, что с зарплаты выдаст мне денег на билет, даже если нам всем придется ещё месяц жить впроголодь. Но до зарплаты оставалось ещё две недели. Они как год тянулись, честное слово. Я толком не ел, не спал, маялся. Мне все казалось, что тебе очень плохо, а я ничем не могу помочь. Хотел пешком к тебе идти, представляешь? – Он невесело усмехнулся.

В окне уже начинал брезжить ранний рассвет. Темнота ещё не отступила, лишь стала немного разбавленной. В комнате сильнее залегли тени, на всём появился словно лёгкий налёт серого.

– Когда мать получила деньги, я взял билет и поехал к тебе, – продолжил Гриша. – А когда приехал, твоя тётка сказала мне, что ты улетела в Америку. Я поначалу не поверил, решил, что она просто не хочет меня к тебе пускать. Устроил скандал, орал, рвался. А потом понял – всё кончено, ты действительно уехала.

У меня по лицу потоком хлынули слёзы. Я прижалась к тёплой груди Гриши, шепча:

– Гриша, если бы я знала. Если бы я только знала…

Он рассеянно погладил меня по волосам, отвёл от лица прилипшие к мокрым щекам пряди.

– Это ничего, – прошептал он. – Ничего. Ты правильно сделала, что уехала.

– Но почему? – всхлипнула я. – Как ты можешь так говорить? Ты не представляешь себе, как я жила все эти годы, как мучилась. Мне иногда казалось, что намного проще было бы всё закончить… Если бы я только знала, что ты жив!

Гриша убрал руку, которой обнимал меня за плечи, приподнялся и сел на постели, спиной ко мне. Удивительно, но даже вот так, когда я не видела его лица, я всей кожей чувствовала исходящее от него напряжение. Оно угадывалось в каждой мышце спины, в развороте плеч, в чуть опущенной голове.

– Рада, – глухо заговорил он. – Ну что бы я тебе дал там, дома? Какую жизнь? Голодную и нищую, как у моей матери? Ты же знаешь, у меня талантов никаких. Возможности пойти учиться, получить высшее образование у меня не было. Мать и так билась как рыба об лёд, чтобы нас прокормить. Если бы ты узнала, что я жив, отказалась бы ехать в Америку, и чем бы всё это кончилось? Только посмотри, кто ты теперь, где ты…

Я в возмущении подскочила на постели.

– Извини, но это неправда! Я это даже слушать не хочу! Ты что, забыл, какая я? Что меня никогда не интересовали ни деньги, ни роскошь? Я всегда хотела только одного – быть с тобой. И мне совершенно всё равно, где бы это происходило. А насчёт талантов… Так и у меня никаких талантов нет. Мне просто повезло…

Он фыркнул и повернулся ко мне.

– Рада, я видел тебя, – произнёс он. – У нас показывали «Миражи», и я ходил в кинотеатр. Так что не говори мне про обычное везение. Это им повезло найти тебя.

– Подожди… – не поняла я. – Так ты случайно пошёл в кино и увидел меня на экране? А до этого вообще ничего обо мне не знал?

Он невесело усмехнулся, встал и начал натягивать брюки. А затем отозвался, не оборачиваясь:

– Нет. Давай потом об этом?

– Ты куда? – не поняла я.

– Мне нужно возвращаться, – отозвался он.

Да что же это, куда возвращаться, куда? Откуда он свалился ко мне и кто ждёт его обратно? Что, если… Нет, я не верила в призраков, но все это было слишком уж нереально.

– На корабль, – скупо отозвался он. – Я здесь в рейсе, Рада. Меня отпустили только на несколько часов.

– Подожди, подожди… – бормотала я, не в силах понять, что происходит. – Так ты теперь моряк? Но как так получилось? Ты же никогда не интересовался морем!

Он снова мотнул головой, не желая отвечать, но тут я наконец вспомнила, кто в нашей паре всегда верховодил, решительно привалилась спиной к входной двери и заявила:

– Я никуда тебя не отпущу, пока ты всё мне не объяснишь.

Гриша внимательно посмотрел на меня. И, видимо, было что-то такое отчаянное в моём лице, что он вздохнул, опустил плечи и присел на краешек кресла.

– Ладно, – сказал он, – черт с тобой. В общем, когда я приехал к твоей тётке, она сказала мне, что тебя увезла с собой американская съёмочная группа. Я требовал, чтобы она дала мне твой номер телефона, адрес – хоть что-нибудь, меня бы устроил любой способ с тобой связаться. Но она уперлась – ничего не знаю, на связь она не выходит. Ещё не забыла сообщить мне, какая ты неблагодарная тварь.

– Это правда… – пробормотала я. – Я правда ей не звонила…

А потом вдруг вспомнила те дни, когда Цфасман затеял дело с тем, чтобы лишить Ингу прав опеки надо мной и передать их американской семье. Да, я отказалась с ней общаться, и всем занимался он. Но ведь он беседовал с ней, неужели она не могла передать через него, что Гриша не погиб? Всё же я была не совсем уж чужим ей человеком… Впрочем, вероятно, она и в самом деле считала меня неблагодарной тварью, которой она ничего не должна.

– И я решил, что смогу узнать о тебе только из газетных заметок про кино, – продолжал Гриша. – Я… я записался в библиотеку, ходил туда и просматривал все идиотские журнальчики, которые они выписывали. Пытался найти хоть слово о тебе – ведь Инга сказала, что ты уехала прямиком в Голливуд. Библиотекарша смотрела на меня как на чокнутого. Я несколько месяцев ходил туда, пока не наткнулся однажды на статью про какой-то кинофестиваль. Что-то там… про архаус.

– Артхаус, – пояснила я. – Кино не для всех.

– Точно, – кивнул он. – Там были фотографии, и на одной из них я узнал тебя. Мелкая такая фотография, нечёткая – и ты на ней стояла вполоборота, под руку с каким-то бородатым хреном. Но я точно знал, что это ты. Когда библиотекарша отлучилась, я просто выдрал эту страницу с фото… для себя.

– Гриша, милый, – прошептала я.

Мне вспомнился тот первый фестиваль, то, как неловко и нелепо я там себя чувствовала, как натянуто улыбалась фотографам. Могла ли я знать, что один из этих снимков окажется у Гриши?

– Я запомнил, что тебя теперь называли Рада Казан, и стал искать это имя во всех журналах. И постепенно оно стало мелькать всё чаще. Вскоре появились статьи о съёмках фильма «Миражи». О тебе писали, как о находке какого-то суперизвестного режиссера. Ты же знаешь, я в кино ничего не понимаю, но тут я догадался, что, видимо, твоя карьера пошла в гору и домой ты возвращаться не собираешься. А значит… а значит, мне нужно ехать к тебе. Глупо, конечно.

– Почему глупо? – возмутилась я. – Гриша, это не глупо, это… если бы я только знала… я бы…

Он как-то нервно дёрнул плечами и продолжил:

– Я понимал, что денег на билет мне не накопить никогда. Мы тогда на Хабаровск еле-еле наскребли. Да и визу мне бы никто не дал. И тогда я решил, что мой единственный шанс – это мореходка. Если я поступлю туда, начну выходить в море, когда-нибудь мне может выпасть случай попасть на корабль, плывущий в Америку. Это, если разобраться, тоже была идиотская идея. Америка ведь большая, и шанс, что корабль зайдет в порт именно в твоём городе… Фактически этот шанс стремился к нулю. И потом, я ведь не знал ни адреса, ни какого другого способа с тобой связаться… Видишь, как мне повезло. Я только закончил обучение и сразу получил направление на корабль, который должен был отплывать в Лос-Анджелес. Мало того, в учебке нам иногда разрешали пользоваться компьютерами в своих целях – теперь уже мне не обязательно было перелопачивать кучу журналов – и незадолго до отплытия я нашёл в Интернете фотографии, сделанные у окна твоей квартиры. В той статье было сказано, где расположен дом, в котором ты живешь. Вот только…

– Что? – спросила я.

Меня душили слёзы. Я представляла себе, через что прошёл Гриша, чтобы найти меня. Сколько упорства он вынужден был приложить, фактически ни на что не надеясь…

– Ты… была там не одна, – прошептал он.

Поначалу я даже не поняла, о чём это он. И лишь через несколько секунд до меня дошло, что он говорит о той фотосессии, в которой я участвовала с Тэдом. Всё было устроено так, будто бы ушлые папарацци неожиданно застали меня завтракающей с бойфрендом. Мне это показалось такой глупостью, что я даже рассмеялась. Господи, из всех наших проблем его волновала именно эта?

– Гриша, – сказала я. – Гриша, милый, родной. Это совершенно ничего не значит, – увидела, как он дёрнулся, и заговорила быстрее: – Честно, я клянусь тебе, это ничего не значит. Это часть моей работы, понимаешь? У меня даже в контракте это прописано. Все должны думать, будто между мной и Тэдом роман. Это нужно для пиара фильма.

– Что за пиар? – растерянно спросил он.

И у меня снова больно кольнуло в груди. Мы с Гришей теперь разговаривали на разных языках. Несколько лет назад такое казалось немыслимым.

– Ну, раскрутка фильма, привлечение зрителей, – начала объяснять я, с каждым своим словом всё больше чувствуя неправильность всей этой ситуации. Такого просто не должно было быть. – Тэд – очень хороший человек. Я хотела бы вас познакомить, мне кажется, он бы тебе понравился.

– Это вряд ли, – хмыкнул Гриша.

– Нет, в самом деле! У нас с ним ничего нет, мы просто друзья, партнеры по площадке. Он меня понимает, с ним легко.

– А со мной, видимо, уже нет.

Казалось, с каждой новой моей фразой всё только больше запутывалось. Я набрала в грудь побольше воздуха и произнесла то, чего не говорила никогда. Ведь раньше слова нам были не нужны, но теперь выходило так, что без них больше было не обойтись.

– Гриша, я люблю тебя. Люблю больше всего на свете. Если ты скажешь, я брошу здесь всё. Придумаю, как расторгнуть контракт, и брошу. Уеду с тобой. Вернусь домой. Мне всё это не нужно.

Он как-то сдавленно охнул, а потом шагнул ко мне и крепко стиснул сильными руками, зашептал куда-то мне в волосы:

– Глупая, какая же ты глупая. Ну что ты такое говоришь? Нельзя тебе это бросать, это твоя жизнь. Прости меня, прости, родная моя. Это я здесь дурак, напридумывал что-то, накрутил себя. Я просто так давно тебя не видел…

Мы стояли перед входной дверью моей квартиры, тесно прижавшись друг к другу, и мне снова казалось, что теперь нас не разъединить никакой злой силе.

– Тебе нужно идти? – шептала я, крепче прижимаясь к нему. – Нужно идти, да? Тебя ждут на корабле?

– Да, мне нужно… нужно… – бормотал он, прижимая меня к себе всё сильнее. – Я приду к тебе завтра.

– Нет, это я к тебе приду, я встречу тебя у порта, – обещала я. – Мы поговорим обо всём, мы всё решим. И больше никогда не расстанемся.

Нам обоим было понятно, что это неправда, что всего не решить вот так, в одночасье, но нам нужно было хоть за что-то держаться, чтобы найти в себе силы разжать руки и отпустить друг друга.

Я не помню, как пережила эту ночь, как дождалась следующего дня. Я бродила по квартире, боясь включать свет, присаживалась на постель, прижимала к лицу подушку, всё ещё слабо пахнувшую его запахом. Втягивала носом воздух, пытаясь различить отголоски табачного дыма. Шарила под одеялом в поисках завалившейся куда-нибудь сигареты. Я искала доказательства, которые могли бы подтвердить, что я не сошла с ума, что он был здесь, обнимал меня, говорил со мной. Что он жив. Жив!

К тому моменту, как окончательно рассвело, я извела себя до крайности. Мне нужно было придумать, как нам теперь быть. Я отчетливо понимала, что то, что я сказала Грише про контракт, было неправдой. Я не могла вот так просто его разорвать и вернуться домой. Контракт связывал меня обязательствами на десять лет, впереди оставалось ещё восемь. Когда я подписывала его, мне было всё равно, что со мной будет дальше. Если бы я только знала, что Гриша жив, я ни за что бы не согласилась так опрометчиво подписать договор, фактически отрезав себе возможность уехать к нему. Но теперь, чтобы разорвать обязательства, пришлось бы взвалить на себя такую неустойку, такие судебные разбирательства, на какие не хватило бы даже заработанной мной за время съёмок «Миражей» немаленькой суммы. К тому же это значило бы закрыть себе дорогу в кино навсегда. Наверное, ещё пару лет назад я бы не задумываясь так и сделала. Однако моя новая профессия, окружавшие меня люди, время, проведенное в Лос-Анджелесе, – всё это сделало меня немного другой. Менее порывистой, более практичной. Мне теперь не хотелось вот так рубить сплеча. Хотелось подумать, есть ли для нас какая-то возможность быть вместе, не потеряв всё.

Да и потом, Гриша ведь тоже не мог вот так просто всё бросить. И я была не вправе требовать от него, чтобы он оставил свою профессию ради меня. Как нелегко ему пришлось, сколько выдержки, настойчивости, упорства пришлось приложить, чтобы прийти к тому, кем он стал сейчас. Столько лет учёбы, тяжёлого труда – уж мне ли было не знать, что такое профессия моряка. Сколько пришлось выучить всего, сколько экзаменов сдать – только ради того, чтобы однажды попасть на судно, плывущее в Лос-Анджелес. Я понимала, что всё это он сделал только ради того, чтобы найти меня. И всё же теперь я не могла потребовать от него, чтобы он отказался от всего достигнутого только ради неясных перспектив. Я знала, что не могу принять от него такой жертвы.

Все эти мысли так меня измучили, что утром я без сил упала на постель и провалилась в сон. А очнулась только от телефонного звонка, когда в окна уже вовсю палило солнце. Я подскочила на постели, почти вслепую нашарила телефонный аппарат и хрипло бросила в трубку:

– Да?

– Рада, добрый день, – как всегда быстро и собранно заговорила Бет. – У «Космополитен» немного изменились планы, и они просят перенести интервью с тобой на сегодняшний вечер. Я ответила им, что это можно будет устроить. У тебя ведь сегодня нет других мероприятий?

Обычно я всегда соглашалась на любые требования Бет. Я полностью доверяла ей, понимая, что она лучше знает, как поступить. А временами мне просто легче было с ней согласиться, чем отстаивать своё мнение. Но сегодня – пожалуй, впервые за всё это время – у меня были свои планы, отказываться от которых я не собиралась.

– Нет, – твердо сказала я. – Нет, сегодня я не могу.

Бет, кажется, слегка опешила от такой наглости.

– Что? – спросила она. – Как это – не могу? Почему? Разве у тебя есть что-то в расписании?

– Редактору «Космополитен» в следующий раз следует быть более собранной, – решительно заявила я. – У меня на сегодня запланировано дело. Личное. Я не могу уделить ей время.

– Дорогая моя, – фыркнула Бет, – я думала, мы вроде бы за это время научились понимать друг друга. Мне казалось, ты поняла, что никакие личные дела не должны идти в ущерб карьере. Это интервью очень важно, а всем личным можно будет заняться позже.

Я села на постели, выпрямила спину и отозвалась:

– Дорогая Бет, мне казалось, вы тоже за эти годы уже поняли, что я во многом готова пойти навстречу, но иногда – редко, очень редко – возникают принципиальные вопросы, и тогда моего решения не изменить. Я ещё раз вам говорю – у меня неожиданно возникло неотложное личное дело. Крайне важное личное дело. Дело, которое всегда будет для меня на первом месте – невзирая на карьеру. Поэтому дать интервью сегодня я не смогу. Это больше не обсуждается.

– Ого… – изумлённо протянула Бет. – Хорошо, я уяснила. Перезвони, пожалуйста, когда освободишься.

В голосе её послышалась досада, но одновременно и уважение. Похоже, она только теперь осознала, что у ее подопечной отросли острые зубки и она не постесняется пустить их в ход. Положив трубку, я покосилась на часы, внезапно испугавшись, что проспала назначенное время и Гриша не дождался меня у ворот порта, где мы с ним договорились встретиться. Но к счастью, я еще успевала туда добраться.

Я пулей метнулась в ванную, потом бросилась к шкафу. Когда-то мне и в голову не приходило задуматься, что надеть на встречу с Гришей. Я боялась, что моя одежда подчеркнёт внезапно разверзшуюся между нами пропасть. С другой стороны, даже откопай я где-нибудь в недрах шкафа старые шорты и ковбойку, он сразу понял бы, что я сделала это намеренно, чтобы не ставить его в неловкое положение. А если бы меня в таком виде ещё и сфотографировали на улице журналисты, светского скандала было бы не миновать. В итоге я выбрала простые лёгкие белые брюки, однотонную свободную блузку без рукавов, волосы скрутила на затылке, а на лицо нацепила мой с недавних пор обязательный атрибут – большие тёмные очки. Мне показалось, что наряд получился вполне простым и скромным. Но взглянув на себя в зеркало перед выходом, я с досадой поняла, что вид у меня всё равно вышел кричаще шикарный. Ещё два-три года назад я, открыв рот, слушала стилиста, внимала наставлениям Бет и все равно умудрялась выглядеть дремучей, выскочившей из леса провинциалкой. Теперь же я прилагала все усилия, чтобы выглядеть непримечательно, и все равно голливудский лоск исходил от меня словно аура.

Впрочем, особо рефлексировать было некогда, время поджимало – я едва успевала добраться до порта.

В этот раз за руль я села сама. Когда я подъехала, Гриша уже ждал меня в условленном месте, у ворот грузового порта. На этот раз он был не в форме – в простых вытертых до голубого оттенка джинсах и белой футболке. Я заметила его ещё на подъезде и невольно залюбовалась им. День стоял солнечный, небо было безоблачным, пронзительной синевой резало глаза. Солнце заливало всё вокруг весёлым золотистым светом. Гриша, высокий, с широкими сильными плечами, обтянутыми белым хлопком, с гордо откинутой коротко стриженной головой выглядел олимпийским богом, купающимся в солнечных лучах. Кажется, я только сейчас заметила, как он возмужал, превратился в по-настоящему красивого мужчину. Когда-то в детстве он естественно смотрелся только в лесу – именно там проявлялись его ловкость, умелость, сила. В городе же он выглядел слегка нелепо, словно слишком крупный зверь, вынужденный существовать в тесной клетке. Двигался неловко, всё время задевал что-то то плечом, то рукой. Теперь же вся эта подростковая нескладность ушла. Во всём его облике чувствовалась простота и надёжность. Может, в нем и не было бездн и зловещих секретов, но он, если полюбит тебя однажды, не предаст никогда.

«А мы могли бы быть красивой парой», – неожиданно подумала я. Нет, я по-прежнему была не в восторге от собственной внешности. Но стилисты, фотографы, операторы в конце концов убедили меня, что от природы у меня достаточно выигрышные данные. То, что в детстве я почитала за отвратительную угловатость, теперь именовалось хрупкостью и непосредственностью. Моё лицо, всегда казавшееся мне угрюмым и диковатым, теперь нередко появлялось на обложках, где журналисты рассыпались в комплиментах – настороженная прелесть, безыскусное обаяние, загадочная красота. Не то чтобы я внезапно впала в нарциссизм от этих дифирамбов, но они как-то помогли мне приобрести большую уверенность в себе. Я по-прежнему считала, что до многих известных молодых актрис по цеху мне далеко, но, по крайней мере, больше не думала о себе как о последней дурнушке. И да, наверное, мы с Гришей могли бы составить красивую пару.

От этого осознания в груди у меня засаднило. Ну почему, почему всё должно было сложиться вот так? Почему мы должны были расстаться на столько лет, разойтись в совершенно разные стороны? А теперь, теперь он стоял на тротуаре, посреди чужого ему города, под этим палящим солнцем, оглядывался, пытаясь высмотреть меня на улице, и не находил.

В этой части Лос-Анджелеса было немноголюдно. У ворот грузового порта сновали только местные работники и матросы с других судов. Я предполагала, что тут мне не особенно грозит быть узнанной. И всё же на всякий случай поправила на носу тёмные очки.

Затем я нашла место, припарковала машину и быстро пошла к Грише. Не дойдя нескольких шагов, не удержавшись, окликнула:

– Гриша!

Он повернулся ко мне, и я поняла, что, видимо, всё же не угадала с гардеробом. Вероятно, вчера он толком не рассмотрел меня в темноте. Теперь же он смотрел на меня с явным слегка испуганным благоговением.

Я подошла ближе, и он несмело взял меня за руку и окинул взглядом с ног до головы:

– Какая ты…

– Какая? – попыталась отшутиться я.

– Настоящая звезда, – улыбнулся он и добавил, помрачнев: – Вот почему я говорю, что ты правильно сделала, когда уехала. В нашем посёлке ты бы никогда не выглядела так.

– Глупости, – отмахнулась я. – Мы с тобой сегодня будем просто гулять и наслаждаться жизнью, идёт?

– Идёт, – отозвался он.

– Тогда вперед. Вон там моя машина, – я кивнула головой в сторону парковки.

И тут же снова ощутила, как мгновенно напрягся Гриша. Наверное, тот факт, что у меня есть машина, а у него нет, был для него неприятен, только сильнее подчеркивал наше неравенство. Черт возьми, эти опасности подстерегали на каждом шагу, в каждой фразе, в каждом жесте.

– Здорово у тебя получается, – сказал он уже в машине, когда я принялась лихо лавировать в потоке автомобилей.

– Зато на корабле я была бы совершенно бесполезна, – отозвалась я с улыбкой.

– На корабле… – протянул он и улыбнулся.

– Тебе нравится твоя работа? – спросила я.

– Привык.

И я снова подумала о том, что он связал свою жизнь с морем, возможно, выбрал совсем не подходящую ему специальность – только для того, чтобы когда-нибудь, если повезёт, увидеть меня.

Я не очень представляла себе, куда нам с Гришей поехать. В самом деле, не на аллею же звезд. Гриша сказал, что сегодня свободен до вечера, и в итоге мы просто несколько часов колесили по улицам, проехали мимо знаменитых белых букв Hollywood на Маунтли, полюбовались башнями Уоттс, прошлись мимо китайского театра Граумана.

Он смотрел на все эти достопримечательности с вежливым интересом. Мы много смеялись, болтали как прежде, подначивали друг друга и делились впечатлениями. Но во всём этом чувствовалось тягостное напряжение. Будто мы оба старательно исполняли предписанные нам роли.

В конце концов мы приехали на смотровую площадку, откуда открывался вид на весь Лос-Анджелес. Бескрайний, подёрнутый дымкой, сверкающий огнями неоновых вывесок, кипучий, удивительный и невероятный. Вдалеке возвышались голливудские холмы. Мне почему-то показалось, что именно здесь, на высоте, где так и веет свободой и бесконечностью, мы наконец сможем снова стать самими собой.

Полюбовавшись видом, мы расположились на уединённой полянке, укрытой от любопытных глаз густым кустарником. Я заранее достала из багажника машины плед и теперь расстелила его на траве. По дороге на одной из аллей мы купили бублики и теперь ели их, сидя на одеяле. Я видела, как плечи Гриши постепенно расслабляются, как смягчаются черты лица. Всё-таки я по-прежнему умела хорошо его чувствовать и правильно сделала, приехав в конце концов именно в это место.

– Хорошо тут, – проговорил он наконец, жмурясь и подставляя лицо солнцу. – Только совсем не как у нас.

– Ну еще бы, – со смехом отозвалась я. – Пальмы…

Мы помолчали немного, и я спросила:

– А как там Ветер? – и замерла на секунду, вдруг подумав, что ведь Ветра могло уже не быть на свете.

Но Гриша улыбнулся в ответ:

– Видела бы ты его. Так отъелся! Стал настоящим сторожевым псом. К матери в дом как-то вор пытался залезть. Чего он у нас только собирался стащить, интересно? Так Ветер на него прыгнул, повалил, прижал к земле и не выпускал, пока мать не пришла и не отогнала его. Бедный мужик чуть в штаны со страху не наделал. По-моему, он даже обрадовался, когда менты за ним приехали.

Я рассмеялась, потом сунула руку в сумку, нашарила потайной карман и вытащила из него деревянную фигурку.

– Смотри! Помнишь?

Я протянула волчонка Грише. Он потемнел от времени, некогда резкие, вырезанные ножом грани стерлись, сгладились, но на мордочке его всё равно можно было разглядеть забавные хитрые глаза. Гриша накрыл мою руку ладонью, сжал и пробормотал:

– Ты его сохранила?

– Конечно, сохранила, глупый! Я, может быть, только благодаря ему и выжила. А ты… несёшь такую ерунду – призвание, достаток, известность… – Я досадливо поморщилась. Гриша вдруг рванул меня к себе и сжал в объятиях. Я всем телом чувствовала, как тяжело вздымается его грудная клетка.

– Прости меня, – хрипло прошептал он. – Прости, я идиот, наверное. Меня просто всё это немного прибило. И я не знаю, что делать… Я всё время жил мыслью, что приеду к тебе, и тогда… А что тогда – я не думал…

– Мы решим… мы всё решим… – горячо пообещала я. – Мы найдём выход. Я не знаю, можно ли разорвать контракт, но…

– Нет, – решительно качнул головой он. – Ты не должна разрывать контракт. Это неправильно. Мы сделаем вот что, – он чуть отстранил меня от себя и заглянул мне в глаза. – Я перееду сюда. Если, конечно, ты этого хочешь.

– Хочу? – Я даже задохнулась от прозвучавшей в его интонациях неуверенности. – Гриша, да что ты такое говоришь. Конечно хочу, я… Но неужели ты оставишь всё, бросишь свой дом, свою профессию?

– А теперь чушь несешь ты, – перебил он. – Я пошел в мореходку только ради того, чтобы добраться до тебя. И вот теперь, когда добрался, я, по-твоему, должен отказаться от тебя ради моря? Рада, это ерунда. Я никогда не любил море так, как твои отец и дед. Я без него спокойно проживу. А язык… Сама знаешь, оратор из меня никакой. – Он усмехнулся. – Так что для меня это небольшая потеря.

Я подалась к нему ближе, обвила руками его шею, глубоко вдыхая родной знакомый запах лесного тумана с нотками хвои, полыни и рябины. Гриша, мой Гриша… Самый родной мне в мире человек. Я не знала, чем мне отблагодарить судьбу за то, что он жив, за то, что он снова со мной.

– Когда вы отплываете? – спросила я.

– Завтра, – сумрачно отозвался он. – Погрузка закончится в полдень, в два мы уходим.

– Гриша, – твёрдо сказала я. – Как только ты уедешь, я начну готовить бумаги для твоего переезда ко мне. У меня есть юрист, я обращусь к нему, он придумает что-нибудь. Наверняка есть способы.

– Мы… – неуверенно начал Гриша и посмотрел на меня настороженно. – Мы могли бы пожениться. Это бы всё упростило.

Я поначалу не поняла, почему он вдруг так напрягся, и только через пару секунд догадалась. Господи, он ведь делает мне предложение. Вот так – обыденно, прикрываясь практической выгодой. А я… я, всю жизнь считавшая, что мы когда-нибудь поженимся и будем вместе всегда, – я не могла сказать ему да. Как больно! Как нелепо!

– Гриша, я не могу, – пробормотала я и прикусила губу.

– Да… ясно… Конечно, – он тут же вздёрнул плечи и попытался отвернуться от меня.

– Ты не понимаешь, – замотала головой я. – Это не потому, что я не хочу. Не из-за всей этой ерунды, которую ты мне наговорил. О том, что мы теперь принадлежим к разным кругам и тому подобное. Какие там у нас могут быть круги? Гриша, ты же мой, понимаешь? До самой последней клеточки мой. А я – твоя! Но…

Я помолчала, взяла в обе ладони его руку, осторожно погладила кончиками пальцев твёрдые мозоли.

– Гриша, у меня контракт.

– Я это уже знаю, – нетерпеливо дернул плечом он. – При чём тут это? Твой контракт что, запрещает тебе выходить за меня замуж?

– Да, – просто сказала я. – Не только за тебя, он вообще запрещает мне выходить замуж. В ближайшие десять… нет, уже только шесть лет.

– Как такое может быть? – не понял Гриша.

– Вот так, – развела руками я. – Это часть моей работы. Такая же, как выдуманный роман с Тэдом. Я тоже не представляла себе, что такое возможно, когда приехала сюда. Но оказалось, что быть актрисой в Голливуде означает играть не только перед камерой.

– Но зачем ты согласилась? Зачем ты подписала этот жуткий контракт?

– Я… – Я замялась, перебирая пальцами высохшую от солнца траву. – Гриша, я ведь тогда думала, что мне никогда не придётся выходить замуж, потому что ты… Потому что тебя…

Я даже не могла этого выговорить, но он, как и раньше, понял меня без слов, снова потянул к себе и обнял, прижимаясь горячими губами к виску.

– Если б я только знала, ни за что не согласилась бы с этим. И сейчас все было бы намного проще. Я могла бы вернуться домой. Или ты мог бы остаться здесь как мой муж. Но сейчас такой возможности нет. И все же я уверена, что мы придумаем что-нибудь. Марк Анатольевич – тот самый юрист, – он поможет, найдет способ! Я завтра же займусь этим вопросом и буду держать тебя в курсе. И ты снова приедешь ко мне, как только мы разберёмся со всеми документами.

– Я приеду, – кивнул он. – Обязательно! Мы снова будем вместе, и никто нас не разлучит.

На следующий день мы с Гришей наскоро простились у ворот порта. Он смог вырваться ко мне только на несколько минут, корабль вот-вот должен был отойти. Он снова был в форме, и опять казался мне в ней чуть-чуть чужим. Но я уже знала, что всё это только видимость, что это всё тот же мой преданный, сильный, добрый и чуткий Гриша. Я крепко обняла его, прижалась всем телом и почувствовала, как смыкаются у меня за спиной его крепкие руки.

– Передай привет Ветру, – шепнула я.

– Обязательно, – кивнул он. – Он помнит тебя. Я уверен, что помнит.

– Как бы мне хотелось его увидеть, – пробормотала я. – Может быть, когда-нибудь… А пока ты приедешь ко мне.

Его горячие обветренные губы прикоснулись к моим губам, и мне показалось, будто у меня подогнулись колени. Все закружилось, и на несколько секунд я как будто снова оказалась в том самом лесу нашего детства, где всё вокруг было затянуто свежей нежной зеленью, а солнце пробивалось сквозь ветки, искрило в сомкнутых ресницах.

Оторваться от него было трудно – не просто потому, что он был самым дорогим для меня человеком на свете, но и потому, что его губы обладали магией возвращать меня в прошлое, туда, где всё ещё было хорошо, и жизнь казалась лёгкой, как ветер, и искрящейся, как солнечный свет.

Гриша стиснул мои плечи и слегка оттолкнул меня.

– Всё, – прошептал он. – Всё, мне пора.

– Иди, – кивнула я. – Ну иди же, – и до боли прикусила нижнюю губу.

После того как я столько лет считала его умершим, мне теперь достаточно было знать, что он просто есть: живёт, дышит, улыбается, хмурит свои широкие брови. Пусть даже не со мной, пусть я не могу прижаться к нему и провести кончиком пальца по изгибу губ, он жив – и это главное. Остальное можно исправить, непоправима только смерть – это я теперь знала наверняка.

Гриша пошёл к воротам и ещё раз обернулся ко мне, помахав рукой. Моё сердце болезненно ёкнуло. И всё же я нашла в себе силы тоже вскинуть руку и помахать ему в ответ.

– Ты приедешь, – прошептала я одними губами. – Приедешь ко мне.

Отчего, интересно, жизнь складывалась так, что нам всё время нужны были эти мантры?