Часть II

Кинофестиваль артхаусного кино проходил в Нью-Йорке, на Бродвее. Я впервые попала в никогда не спящий город и почти сразу же оказалась на его самой длинной, самой знаменитой улице. Всё меня поражало здесь, я прилипла к окну машины и с изумлением глазела на мир, о котором до сих пор лишь читала или видела с экрана телевизора. Миллионы огней – афиш, фонарей, реклам, окон, гигантских светящихся букв. Поворот на Пятую авеню, знаменитый небоскреб «Утюг» возле Мэдисон-сквер, Сохо с его мощёными улицами, чугунными фасадами, галереями и бутиками. Шатающаяся по улице разношерстная толпа. Всё здесь сверкало, искрилось, жило своей неведомой мне жизнью. И странно было осознавать, что я прибыла сюда сегодня не как турист, но как некая, пусть ничтожно маленькая, часть этой жизни, её никогда не утихающего движения.

Картина Джареда «Бог воды», только что смонтированная и озвученная, представлена была в конкурсной программе. И все мы, члены съёмочной группы, в назначенный день съехались на показ и пресс-конференцию, что должна была состояться после.

Оставаться на весь фестиваль никому, кроме Джареда, не было никакой необходимости. А я вообще не могла себе этого позволить – мне только на пару дней удалось вырваться из-за плотного графика занятий. Мой репетитор по английскому требовал, чтобы я не отвлекалась от его интенсивного курса больше чем на пару дней.

Кинофестиваль проходил в здании одного из бродвейских театров. В Театральный квартал мы въехали кортежем из нескольких машин. Над нами сверкали, уносясь ввысь, здания небоскребов. На огромном экране мерцала видеореклама нового мюзикла. Даже сквозь плотно закрытые окна автомобиля слышны были несмолкающий ни на минуту гомон и звенящая музыка.

Само здание театра было невысоким, приземистым, с закруглёнными углами и викторианской лепниной под покатой крышей. Лучше рассмотреть мне его не удалось, во-первых, из-за того, что на улице было уже темно, во-вторых, из-за того, что почти весь фасад здания скрывали растяжки с афишами проходящего в нём кинофестиваля.

Я, исполнительница главной роли, Джаред, Бет и актёр, игравший пожилого полицейского, ехали в первом чёрном лимузине. До сих пор я никогда ещё не ездила в таких машинах.

– Запомни, – в последний раз наставляла меня Бет. – Первым выходит Джаред, затем подаёт руку тебе. Далее задержись ненадолго, улыбнись зрителям – постарайся сделать так, чтобы каждый принял твою улыбку на свой счёт, и помаши рукой. Но слишком заискивать и искать их внимания не нужно. Ты – звезда, ты мила, приветлива, но держишь дистанцию.

– Хорошо, – кивнула я.

Речь Бет – да и всех остальных – я теперь понимала уже без проблем. Языковая школа, которую Бет для меня нашла, драла со своих учеников по три шкуры, но зато и результат давала потрясающий. Не отставал от неё и репетитор, часами натаскивавший меня, не давая спуску. Я провела в Америке всего несколько месяцев, но уже довольно бегло болтала по-английски и понимала разговорную речь. Конечно, проблемы возникали, когда мои собеседники пускали в ход шутки, каламбуры, отсылки к каким-то известным им с детства мультфильмам или клише. Вот тут я снова могла только хлопать глазами и отчётливо понимать, что, сколько бы усилий я ни приложила, всё равно всегда буду оставаться в этом мире немного чужой. До сих пор я не осознавала, какое это счастье, говорить с людьми на языке, родном тебе с рождения, с полуслова понимать шутки, намеки, скрытые цитаты и игру слов. Сейчас я невыносимо скучала по этому, когда-то казавшемуся мне обыденным, аспекту жизни. Из всех моих знакомых выходцем из России был только Алекс, но теперь, когда съёмки завершились, я виделась с ним очень редко – он уже работал в другом проекте.

Лимузин подъехал ко входу в здание. Я успела увидеть из окна стоящих за оцеплением людей. Конечно, это был фестиваль артхаусного кино, и такой толпы, как бывает во время вручения премий национальной киноакадемии, здесь не было. И всё же народу было много, и я, всё ещё не привыкшая находиться в центре внимания, немного напряглась. Дверь распахнулась, в машину проник гул с улицы. Джаред первым вышел из лимузина и подал руку мне. Я ухватилась за его пальцы и шагнула из машины вслед за ним, в страхе, что сейчас оступлюсь на своих высоких каблуках и рухну прямо на красную ковровую дорожку. Пожалуй, вот это давалось мне труднее всего – учиться ходить на высоких каблуках. Беспощадная Бет заставляла меня надевать туфли на шпильках и часами вышагивать на них взад и вперёд по моей крохотной квартирке.

– Но почему, почему я должна это делать? – негодовала я. – Мне не нравятся эти туфли. Это неудобно, нелепо. Я не хочу…

– Это часть твоей профессии, – непреклонно ответствовала она. – Думаешь, всякие фестивали, премии и прочие публичные мероприятия – это блажь, желание покрасоваться? Ничего подобного, милая моя. Это такая же часть работы, как съёмки и озвучка. Нам с тобой сейчас нужно что?

– Что? – искренне спрашивала я.

– Чтобы тебя заметили, – наставительно говорила Бет. – И запомнили. Значит, нужно посещать соответствующие мероприятия. А чтобы их посещать, нужно соблюдать правила игры. Так что считай, что каблуки – это часть сценического костюма.

– Ладно, – вздыхала я и уныло вышагивала дальше.

В общем за пару месяцев я практически освоила это искусство, однако расхаживать на каблуках дома и выйти в таких туфлях на люди, под вспышки фотокамер – было совсем не одно и то же.

На первом шагу я слегка покачнулась, но удержала равновесие. А затем подняла голову, улыбнулась, как учила меня Бет – спокойно, приветливо, но с достоинством, и обвела глазами собравшихся. Меня пока ещё никто не знал, премьера должна была состояться только через несколько часов, но зрители встретили меня довольным гулом, захлопали, и я немного успокоилась. Джаред, такой непривычный в тёмном классическом костюме с пёстрым шейным платком, подхватил меня под руку и повёл ко входу в здание.

– Расслабься, – шепнул он мне. – Что ты так мне в руку вцепилась? Всё хорошо.

Я постаралась ослабить хватку, всё так же продолжая улыбаться по сторонам.

Фойе в здании было с зеркальными стенами. И от того казалось, что людей здесь вдвое, втрое больше, чем на самом деле. Я осмотрелась по сторонам. Некоторые лица казались мне смутно знакомыми. Возможно, я видела их мельком по телевизору – я ведь не слишком интересовалась светской хроникой. Джаред перекинулся с кем-то парой слов, а я вдруг увидела неподалеку молодую девушку и вздрогнула, осознав, что смотрю на собственное отражение в зеркальной стене.

Эта девушка показалась мне незнакомкой. Обычно я проходила мимо зеркал, не заглядывая в них. Могла лишь взглянуть искоса, убедиться, что вижу привычное сутуловатое существо с хмурым выражением лица, и отвести глаза. Сейчас же, невольно задержавшись взглядом на отражении, я рассматривала себя, почти не веря, что эта девушка – действительно я.

Бет ещё несколько недель назад нашла мне персонального стилиста – Эрику. Честно говоря, познакомившись с этой немолодой афроамериканкой, я усомнилась в том, что она сможет помочь мне со стилем. Не то чтобы Эрика была одета вульгарно или безвкусно, нет. Просто была одета… весьма скромно. Тёмно-синие прямые джинсы, чёрная майка, удобные мокасины. Мне-то думалось, что стилист непременно должен и сам быть иконой стиля, но Бет утверждала, что она – мастер в своём деле. Эрика долго оценивающе разглядывала меня, задавала наводящие вопросы, чиркала что-то у себя в органайзере, кивала или неодобрительно мотала головой. А потом потащила меня по магазинам, придирчиво отбирая наряды. Какие-то вещи утверждала, какие-то отбраковывала, не спрашивая моего согласия. Я в целом и не влезала со своим некомпетентным мнением в этот почти научный процесс. Затем Эрика повела меня в салон, где долго что-то доказывала парикмахеру, а потом мастеру по маникюру. Макияж и наряд для премьеры мне тоже выбирала она и, кажется, слегка обиделась, когда поняла, что я осталась совершенно равнодушна к её трудам.

Однако теперь я не могла не оценить, какое чудо сотворила со мной Эрика. Из зеркала на меня смотрела высокая тоненькая девушка в простом тёмно-синем платье. Платье было элегантное и в то же время слегка детское. Оно ненавязчиво подчеркивало хрупкость моей фигуры. Я показалась самой себе каким-то странным существом – полудевочкой-полуженщиной, застенчивой, пугливой и в то же время очень чуткой и открытой.

– Пойдём в зал, – позвал меня Джаред.

Мы двинулись по проходу, и тут нас внезапно застигли репортёры. Джаред остановился на фоне щита с эмблемами кинофестиваля и приобнял меня за талию. Раньше, на съёмочной площадке, он никогда ко мне не прикасался без повода – только если нужно было показать, как двигаться. И сейчас я едва не вздрогнула от этого непривычного контакта. Но это тоже входило в правила игры. Я снова изобразила отрепетированную с Бет улыбку, и вокруг нас замелькали вспышки камер. Джаред постоял так несколько минут, а затем снова переместил руку с моей талии на локоть.

– Пошли, – негромко сказал он. – Хватит с них.

Мы прошли в зал. Свет погас, шум понемногу улёгся, вспыхнул большой экран, зазвучала мелодия – грустная, пронзительная, заставляющая внутренне вздрагивать и замирать. Побежали титры. И я впервые увидела на экране своё имя, написанное латиницей. Это было так странно. Имя, знакомое мне с рождения, произносившееся разными голосами – маминым, дедовским, Гришиным… Раздражёнными голосами учителей, визгливым голосом тёти Инги… Имя, которое смотрело на меня со страниц документов, бланков, обложек школьных тетрадей – вдруг засветилось большими буквами на экране. Мне снова стало как-то тревожно и неловко. Словно я была самозванкой, обманом просочившейся в этот чуждый, но такой притягательный мир.

Фильм длился недолго – около часа. Ведь это была артхаусная короткометражка. Я даже не успела ещё вынырнуть из его таинственной, немного мрачноватой атмосферы, как уже отзвенели финальные аккорды, потянулись титры и в зале вспыхнул свет. А затем раздались аплодисменты. Я даже вздрогнула от неожиданности. Почему-то я совершенно этого не ждала. Покосилась на Джареда и увидела, как он буквально расплывается в довольной улыбке, даже кончик носа у него покраснел от удовольствия. И снова во всём его облике появилось нечто ребячливое, удивительное для такого хмурого и замкнутого мужчины. Все-таки он был удивительным человеком, этот Джаред Вазовски.

– Пойдём, – радостно шепнул он мне. – Пора принимать поздравления.

Джаред поднялся, вслед за ним встали и другие члены съёмочной группы, сидевшие в одном ряду с нами. Все вместе мы пошли по проходу к сцене, на которой, как оказалось, уже успели установить длинный стол со стульями и микрофонами для каждого из нас. Я, признаться, боялась, что мне страшно будет оказаться перед зрительным залом, почувствовать на себе одновременно тысячи глаз. Но, как оказалось, с ярко освещённой сцены зал казался просто огромной чёрной ямой, я не видела ни обращенных ко мне лиц, ни взглядов и потому чувствовала себя спокойно и раскованно.

Первым заговорил Джаред. Видимо, он уже как-то пережил первый восторг, взял себя в руки, и голос его снова звучал сдержанно и глуховато.

– В первую очередь я хочу поблагодарить всех тех, кто помог мне создать этот фильм…

Джаред говорил довольно долго, упомянул родителей, каких-то поддерживавших его друзей – видимо, так было положено. Я на какое-то время отвлеклась, разглядывая то, как украшена сцена. А потом вдруг услышала свое имя.

– И отдельно я хотел бы поблагодарить прекрасную актрису Раду Казан, – так он произнёс мою фамилию.

В зале снова зааплодировали, засверкали вспышки фотокамер. Я замерла в растерянности, не зная, что от меня требовалось, а Джаред шепнул мне:

– Просто улыбайся.

Я улыбнулась, и зал отчего-то взорвался ещё громче. Джаред проводил меня обратно на моё место, и ведущий объявил, что зрители могут задавать нам свои вопросы. Я снова слегка напряглась, переживая, что не смогу понять, о чём меня спрашивают, не говоря уж о том, чтобы развернуто ответить. Поначалу вопросы задавали Джареду, и лишь через несколько минут один из зрителей – я не смогла толком его рассмотреть – спросил, как мне удалось сыграть глухонемую девочку.

– Дело в том, – начала я, – что я в тот момент ещё не очень хорошо говорила по-английски и в каком-то смысле и чувствовала себя в группе глухонемой.

Все отчего-то рассмеялись, в зрительном зале снова раздались хлопки. Однако я поймала на себе взгляд Бет, которая едва заметно неодобрительно качнула головой. Видимо, я сказала не то, что следовало.

Вопросы следовали один за другим, я отвечала, однако настроение моё упало. Мне вдруг опять показалось, что я говорю невпопад и заставляю всех вокруг чувствовать себя неловко.

Машина лавировала в нью-йоркском трафике, а Бет сидела на мягком сиденье, как всегда, очень прямая и сдержанная.

– Рада, этот вечер очень важен, – сказала она мне, немного помолчав. – Тебя впервые заметили, разглядели. Неважно, получит фильм Джареда награду или нет – тебя всё равно уже запомнили. Ты допустила сегодня несколько ошибок – например, когда упомянула про свой слабый английский. Это минус. Режиссёры, думая о том, какую актрису взять на главную роль, будут вспоминать, что у тебя сложности с языком, и отбросят твою кандидатуру. Ты можешь выучить язык в совершенстве, но в их памяти ты всё равно останешься девочкой без знания английского.

– Значит, всё пропало? – растерянно спросила я.

– Может, и нет, – покачала головой Бет. – Ты взяла зал непосредственностью и обаянием. Не исключено, что это станет более весомыми козырями, чем совершенное владение языком. Ничего, – пробормотала Бет себе под нос. – Мы ещё посмотрим, как скажется на твоём имидже эта премьера. Подумаем.

Я откинулась на спинку сиденья и стала думать, в какой момент моя жизнь так изменилась? После того как я согласилась на предложение Бет, она немедленно развила бурную деятельность. Уже на следующий день я встречалась с адвокатом – мистером Цфасманом, который оказался выходцем из бывшего СССР, прекрасно говорившим по-русски. Он внимательно меня выслушал и тут же начал разрабатывать какие-то схемы, благодаря которым я могла избавиться от опекунства тётки и перебраться под опеку американской семьи. Я просила его только об одном – чтобы мне не пришлось встречаться и разговаривать с Ингой лично. Но мистер Цфасман, предложивший мне звать его Марком Анатольевичем, заверил меня, что он об этом позаботится и видеться с тёткой мне не придется.

Буквально через два дня Бет представила меня семье, которая согласилась взять надо мной опекунство. Это была немолодая пара, дети которой давно выросли и нечасто баловали их визитами. Дебби и Карл приняли меня радушно – им, конечно, было отлично известно, что все это затевается лишь с одной целью – помочь мне остаться в Америке. Ни я, ни они не затруднили себя демонстрацией внезапно возникших родственных чувств, мы пообщались приветливо и доброжелательно. Бет, вероятно, уже договорилась с ними о вознаграждении, а мистер Цфасман подготовил необходимые бумаги. Решено было, что жить мне с моей приёмной семьёй совсем необязательно, необходимо лишь бывать у них хотя бы раз в неделю и, разумеется, присутствовать в те дни, когда могла нагрянуть с проверкой попечительская комиссия.

Мне же Бет подыскала квартирку – крохотную и очень скромную, но зато располагавшуюся недалеко от офиса киностудии, с которой сотрудничала Бет.

После этого колёсики завертелись. Мистер Цфасман заезжал ко мне раз в пару дней, привозил на подпись какие-то бумаги. В подробности моего дела он не вдавался, иногда хмыкал и говорил, что возникли непредвиденные трудности, иногда тонко улыбался и заверял, что всё идет хорошо. Я до последнего не верила, что ему удастся выцарапать меня из когтей тёти Инги. Я знала, что Цфасман подал судебный иск. Перед этим он подробно расспросил меня об обстановке в семье Инги, отправил одного из своих подручных на место, чтобы взять свидетельские показания о неблагонадежности семьи у соседей, а затем оперировать ими в суде. И всё же я не верила, что ему удастся меня отстоять. Каждое утро я ожидала, что сейчас позвонит Бет или заедет Марк Анатольевич, и мне сообщат, что нужно собирать вещи и возвращаться к тётке. Я, как приговоренная, ждала оглашения своей жестокой участи.

Но время шло, а я все оставалась в Америке. Съёмки закончились, начался следующий период работы над картиной – я уже знала теперь, что он называется постпродакшн. Я прилежно учила английский, ходила в школу актёрского мастерства, где меня заставляли правильно двигаться, правильно говорить, импровизировать, вживаться в образ персонажа. Обучение в этой школе стоило баснословно дорого. Моими однокурсниками были дети многих голливудских знаменитостей, наследники крупных американских состояний. Возможно, именно поэтому ни с кем из них дружбы у меня не сложилось. На меня смотрели как на выскочку, свалившуюся сюда из какой-то дикой малокультурной страны и внезапно возжелавшую отобрать предназначавшиеся им по праву рождения лавры.

Помню, однажды, примерно через полгода после начала обучения в школе драматического искусства, у нас должен был состояться первый показ самостоятельных отрывков. Я и один из моих сокурсников, Майкл, заняты были в отрывке из «Трамвая «Желание». Мне досталась роль Бланш, а ему – Митча.

Я очень волновалась в тот день, ведь мне никогда ещё не доводилось играть на сцене перед аудиторией. На съёмочной площадке всё было иначе – всегда была возможность сделать ещё один дубль, если что-то пойдёт не так. Тут же мне нужно было сразу показать, как я понимаю характер героини, в одной короткой сцене передать несчастье раздавленной, уже практически сумасшедшей, хватающейся за последнюю соломинку Бланш.

Когда я выходила на авансцену, у меня дрожали колени. Я даже не посмотрела на сидевшую за длинным столом комиссию – так страшно мне было взглянуть в их уверенные, умудрённые опытом лица. Ассистент приглушил свет, создав на авансцене так любимые Бланш сумерки, а я прошла на середину площадки и села в кресло. В тишине заиграла полька-варшавяночка – и я в одно мгновение превратилась в Бланш, перестала чувствовать обращённые на меня внимательные взгляды, забыла о том, что в помещении сидит комиссия, а на задних рядах – мои однокурсники. Я подняла голову, словно прислушиваясь, беззвучно зашевелила губами, повторяя одной Бланш слышимые слова, и вздрогнула всем телом, когда в дверь громко постучали.

– Это я, Митч! – хрипло крикнул Майкл.

Я вскочила и заметалась, пытаясь одновременно спрятать бутылку, пригладить волосы и припудриться.

Я вспомнила о том, что нахожусь не в тесной квартирке в американской глубинке, а в знаменитой школе драматического искусства, только когда Митч, вернее Майкл, топая ботинками, поспешно ретировался со сцены. Я же обнаружила, что стою на коленях и истерически рыдаю, заламывая руки.

Над авансценой зажёгся свет, а со стороны, где располагался стол комиссии, вдруг донеслись аплодисменты. Я поднялась на ноги, нашарила в кармане бумажные салфетки и принялась наскоро вытирать лицо. Я всё ещё всхлипывала, не окончательно выйдя из роли, но уже старалась улыбнуться. Из-за стола вдруг поднялся пожилой мужчина – седой, с острым птичьим носом – и быстро зашагал ко мне. Внешне он показался мне достаточно нелепым – невысокий, коренастый, некрасивый. Но от него волной исходила манкая, подчиняющая себе энергетика. Он просто двигался – и все глаза разом оказывались прикованы к нему, все как заворожённые следили за каждым его движением.

– Прекрасно! – сказал он, подойдя ко мне. И вдруг как-то нелепо, поспешно обнял меня. А затем, отстранившись, добавил: – Я давно не видел такого большого актёрского дарования. Повторите, пожалуйста, как вас зовут?

– Рада Казан, – растерянно пробормотала я.

Меня охватила одновременно и радость от того, что меня похвалили, и неловкость от того, что я пока ещё не знала, как реагировать на признание.

– У вас большое будущее, Рада Казан, – сказал он и улыбнулся. Я удивилась, как улыбка преобразила все его лицо. У глаз залегли морщинки – добрые и теплые, как солнечные лучи, и весь облик вдруг стал приветливым и доброжелательным. – Очень рад буду в ближайшем времени увидеть вас на большом экране.

Затем он вернулся на своё место, а меня ухватил за локоть мявшийся в углу помещения Майкл.

– Ну поздравляю! – зашептал он мне. – Теперь держись! Дорогие однокурснички тебя сожрут от зависти.

– А что такое? – не поняла я. – Кто это был?

– Ну ты совсем, – изумлённо покачал головой Майкл. – Это же Дастин Хофман.

Он оказался прав, с того дня на меня и правда стали коситься с ещё большей неприязнью. Мне, впрочем, было всё равно. Я не собиралась водить дружбу ни с кем из этой золотой молодёжи. Зато воспоминание о тёплых словах, сказанных мне мэтром, придавало уверенности и заставило отдаваться учебе с ещё большим старанием.

В остальном жизнь моя шла своим чередом. Я училась, совершенствовала свой английский, ежедневно посещала тренажёрный зал, где специально нанятый тренер гонял меня до седьмого пота. Несмотря на то что от природы я была стройной, мне всё же нужно было соответствовать канонам большого экрана. А однажды Бет отвела меня на фотосессию. Фотограф поработала на славу – я везде получилась разная. Где-то грустная, где-то задумчивая, где-то смущённая, где-то улыбающаяся. Бет же, придирчиво разглядывая фотографии, качала головой.

– Что? Плохо? – спросила я.

Мне снимки понравились. Должно быть, тут сработало мастерство фотографа – правильно выбранный ракурс, грамотно установленный свет… Собственное лицо показалось мне тонким, одухотворённым, неземным, с высокими скулами, бездонными глазами и трогательно припухшими губами. Я, кажется, даже впервые в жизни подумала, что красива. Но Бет почему-то недовольно хмыкала.

– Неплохо, фотографии отличные, – объяснила она. – Но везде – вот, – она ткнула пальцем в ту часть фотографии, где располагались мои глаза.

– Что? – не поняла я.

– Вековая скорбь, – пояснила Бет. – У тебя глаза везде печальные, даже на тех снимках, где ты смеёшься. И что это значит?

– Что? – осторожно спросила я.

Я боялась, она сейчас начнет допытываться, что такое произошло у меня в прошлом, отчего это у меня стоит в глазах грусть и нельзя ли это как-то исправить.

– Это значит, что молодёжных комедий нам не видать, – отрезала Бет. – Разве что удастся получить роль второстепенного персонажа, какой-нибудь унылой отличницы. Но это нам пока ни к чему.

– Что же мне делать? – спросила я.

Честно, я готова была постараться сделать так, чтобы мои глаза отныне светились радостью. Только не знала – как.

– Ничего, – задумчиво протянула Бет. – Может быть, в этом как раз и кроется секрет твоего обаяния. Это ещё может сыграть нам на руку. Есть у меня одна идея…

Что за идея появилась у Бет, она мне в тот день так и не сказала. А ещё через два дня ко мне заявился мистер Цфасман и радостно сообщил, что все улажено – мы выиграли дело в суде. И с этого дня я перехожу под опеку американской семьи. С одной стороны, эта новость стала для меня облегчением, с другой же, отдалась в душе смутной, тревожной грустью. Казалось, я все больше отдалялась от родины, от всего, что связывало меня с домом, с Гришей.

В один из дней Бет внезапно, без предупреждения заявилась ко мне в квартиру. Если бы я не успела за эти несколько месяцев так хорошо её изучить, я, пожалуй, испугалась бы, что случилось что-то ужасное. Но в случае с Бет такое поведение могло означать лишь то, что её старания увенчались успехом. Она плохо умела проявлять радость, и хмурая сосредоточенность её говорила о том, что она очень взволнована и воодушевлена случившимся.

– Тебя пригласили на пробы, – сообщила она мне, присаживаясь к столу.

– Какие пробы? На какой фильм? – спросила я.

Я понимала, что это сообщение, по мнению Бет, должно несказанно меня обрадовать. Но пока, не зная деталей, я чувствовала лишь лёгкий интерес.

– Ты слышала про «Миражи»? – поинтересовалась она.

Судя по её виду, Бет ждала, что я отвечу: «О да! Конечно! «Миражи» – кто же о них не слышал?» Я же лишь неопределенно пожала плечами:

– Кажется, нет.

Бет сначала удивилась, а потом закивала:

– Ну, да, кажется, в России их ещё не переводили. Итак, «Миражи» – это серия романов для подростков. Вернее, предполагалось, что книги будут для подростков, однако выяснилось, что они привлекли внимание самой широкой аудитории. По-моему, автор сама не рассчитывала на такой успех, обычная учительница из провинции – и вдруг стала звездой литературы. – Бет фыркнула и негромко рассмеялась. – Так или иначе, книги стали бестселлерами, у них толпы поклонников, и сейчас как раз встал вопрос об экранизации первого романа из серии.

– А о чём эти книги? – спросила я.

– Любовная история, – отозвалась Бет с толикой не то чтобы презрения, но какого-то превосходства в голосе, будто бы давала понять, что сама она в жизни не стала бы читать такую глупость, если бы не издержки профессии. – С элементами мистики. Девочка любит волка.

– Волка? – изумилась я.

У меня перед глазами тут же возник образ моего Ветра. Одноглазого, встрепанного, побывавшего во множестве передряг и битв, вожака стаи, против всяких правил привязавшегося ко мне, к человеку. Неужели кто-то написал подобную историю? Но Бет говорит – любовный роман…

– Ну это вроде как не совсем волк, – начала объяснять Бет. – Это человек, который способен принимать обличье волка. Или волк, способный принимать облик человека. В общем, оборотень. Мир людей ему чужд, его постоянно тянет в лес. Но любовь к человеку заставляет его жить в современном мире, стараться адаптироваться. Что у него не слишком хорошо получается. В общем, почитай на досуге, заодно и язык подтянешь.

– Почитаю… – медленно произнесла я.

Даже в таком скудном описании история меня заинтересовала. Показалась близкой. Конечно же, в нашей реальности не было места оборотням. Однако разве не было это похоже на нас с Гришей? Разве жизнь не заставляла нас жить в мире, который был нам чужд?

– Ну да это неважно, прочитать успеешь, если возникнет необходимость, – снова перешла к делу Бет. – Суть вот в чём. Режиссёр и сопродюсер будущей картины сейчас ищет исполнительницу главной роли. Нужна, во-первых, специфическая внешность, а во-вторых, некая неиспорченность, наивность, нездешность в облике. Но при этом героиня не должна быть Белоснежкой из диснеевского мультфильма. В общем, он видел тебя в «Боге воды», ты ему понравилась, и он связался со мной. Я отправила ему твои новые фотографии – и тебя пригласили на пробы.

– Но я же… – растерянно начала я. – Я еще не очень хорошо освоила английский. И потом… меня никто не знает.

– Ну, второе – это скорее плюс, – отмахнулась Бет. – А вот насчёт первого… – Она вдруг сделалась крайне серьёзной и посмотрела на меня в упор. – Рада, ты должна понять, что это твой шанс. Этот фильм по кассовым сборам наверняка побьёт все остальные картины, что выйдут в этом году. Даже если снимут полное дерьмо, картина выйдет в топ хотя бы на одной популярности книжек. Ты представляешь себе, какая известность ждёт исполнителей главных ролей? Более того, романов в серии всего семь. А это означает, что у фильма обязательно будет как минимум сиквел. А при хороших сборах экранизируют вообще всю серию. Та, кому достанется главная роль, сможет считать свою кинокарьеру делом решённым. По крайней мере, на ближайшие лет десять. А к тому времени у неё наверняка появится ещё множество успешных ролей.

– Я поняла, – кивнула я. – Но ведь тогда, наверное, у меня очень мало шансов получить эту роль…

– А вот этого, дорогая моя, я даже слышать не хочу, – отрезала Бет. – Я не для того тут распинаюсь, чтобы тебя напугать и заставить почувствовать свою неполноценность. Наоборот, я хочу, чтобы ты уяснила, как это важно, и настроилась выцарапывать эту роль зубами и когтями. Никакого снисхождения к себе. Никаких оправданий – я плохо знаю английский, я ничего не умею. Ты должна настроиться на победу, прийти и забрать эту роль. Пробы через неделю. Ты должна знать текст как Отче наш. Я за тобой заеду. Пожалуйста, соберись, надень… – Она на секунду задумалась, а потом объявила: – Тот темно-серый кардиган от Burberry’s и джинсы. У тебя должен быть вид загадочный, привлекательный, но при этом не вульгарный и достаточно простой. В каком-то смысле – соседская девчонка, но при этом не обычная, окутанная налётом таинственности. Понятно?

– Да, – кивнула я, хотя и не могла уверенно сказать, что поняла, чего хочет от меня Бет.

– Ну хорошо, – подытожила она. – Увидимся через неделю.

Я тогда не придала этому разговору особого значения. Конечно же, я обрадовалась предложению Бет. Но радость была спокойной, сдержанной – так теперь я радовалась всему. После гибели Гриши все эмоции для меня поблекли, так что и сообщение Бет не стало исключением.

По распоряжению Бет мне доставили книги, о которых она говорила. Я открыла первую страницу, просто для того, чтобы представлять себе на встрече, о чем пойдет речь, а очнулась только под утро, уже дочитывая первый том. История захватила меня. И дело было не в мистике, не в закрученном сюжете, не в красивых пейзажных зарисовках. Нет, меня до глубины души потрясла история Миры, одинокой, немного странной девочки. Чужая среди людей, она чувствовала себя свободно только в лесу, и её любовь, любовь к человеко-волку, к оборотню, к парню, которому не было места в человеческом мире, ещё больше отдалила ее от общества. Любовь-преданность, любовь – вопреки всему… Все это было мне так близко, так знакомо, до боли цепляло и переворачивало душу. И в конце первого тома я плакала – не только от сопереживания, но и от того, что моя любовь, наша с Гришей любовь, не смогла преодолеть смерть.

Я плакала и понимала, что хочу это сыграть. Хочу стать Мирой. Хочу прожить эту любовь за неё, раз уж мою собственную жизнь растоптала и убила. Достучаться до зрителей, пробудить в них отклик, заставить поверить в то, что даже чуждые, непонятные им люди имеют право на свой выбор, свои чувства, свою преданность.

Я крепко сжимала в кулаке фигурку волчонка, некогда подаренного мне Гришей, – уже здесь, в Лос-Анджелесе, я отдала его в мастерскую и попросила повесить фигурку на золотую цепочку с кольцом, такую, чтобы её можно было пристёгивать к сумке или одежде. Я крепко сжимала эту единственную оставшуюся у меня память о доме, о самом близком мне человеке, о моей полудетской, но такой глубокой и искренней любви и обещала себе, что сделаю всё, чтобы получить роль Миры.

В назначенный день Бет заехала за мной рано утром. Я выбежала из дома и сразу увидела её серый, цвета мокрого асфальта, «Вольво». Бет опустила стекло, критически оглядела меня, знаком показала мне повернуться, чтобы она могла осмотреть мой наряд со всех сторон и убедиться, что в нём нет огрехов. Наконец она сдержанно кивнула и бросила:

– Садись в машину.

Когда я опустилась на пассажирское сиденье, Бет сразу же стартовала, вырулила со двора, влилась в поток машин и, не отрывая взгляда от дороги, заговорила:

– Так, теперь слушай внимательно. Режиссёр и один из продюсеров фильма – Дон Каллиган, – если можно так выразиться, прямая противоположность Джареду. Дон весельчак – громкий, вульгарный. Он постоянно травит похабные анекдоты, шутит и гогочет. Но не вздумай считать, что его можно не принимать всерьёз. Он – профессионал и очень талантливый человек. Возможно, внешняя грубость – это просто маска, своеобразный способ контакта с миром. Впрочем, для нас с тобой это не так важно – здесь у каждого свои тараканы. Так что постарайся вести себя доброжелательно, легко, без пафоса, но при этом не расслабляйся и держи ухо востро. Он – один из сопродюсеров, а значит, всё зависит от его решения.

– Я поняла, – кивнула я.

Бет на секунду отвернулась от дороги, быстро взглянула на меня и добавила:

– И не психуй. Все получится.

Удивительно всё же, как эта сдержанная, строгая женщина умела одной фразой придать уверенности в себе.

Мы с Бет вошли в большой зеркальный лифт высотного здания, который взвился вверх так быстро, что у меня засосало под ложечкой. Я поймала своё отражение. Теперь я совсем не походила на ту провинциальную дикарку, какой была ещё полтора года назад. Никаких разодранных джинсов, мальчишеских рубашек и кое-как собранных на затылке волос. Вид у меня был хоть и не подчеркнуто гламурный, но стильный и выверенный. Пожалуй, такая девушка и в самом деле могла бы понравиться голливудскому продюсеру.

Люди, попадавшиеся нам на пути, посматривали на меня с интересом, а с Бет здоровались вежливо и даже немного подобострастно. Ясно было, что её тут хорошо знают, уважают и, возможно, даже побаиваются.

В дверях нас встретила секретарша, похожая на всех голливудских звёзд разом. Где-то в глубине комнаты расхаживала хмурая долговязая женщина с микрофоном в ухе (Бет шепнула мне, что это ассистентка Каллигана) и сосредоточенно говорила с кем-то, переходя с английского то на немецкий, то на французский.

Дон не понравился мне сразу же. Казалось, он вобрал в себя все черты типичного американца – как раз такого, какого я представляла себе из анекдотов и карикатур. Здоровенный, пузатый, в футболке, на которой была нарисована рука с оттопыренным средним пальцем, с неопрятной бородой и большим влажным красным ртом, который, казалось, никогда не закрывался, постоянно изрыгая шутки, насмешки и противное хихиканье. Значит, подумалось мне, если я получу роль, мне придется работать с этим человеком десять лет? И всё же, несмотря на сразу же вспыхнувшую неприязнь, я готова была и на это, лишь бы получить роль Миры, моей Миры, как я называла её про себя.

Ассистентка Дона, та самая тётка, болтавшая одновременно на трёх языках, вручила мне распечатку с несколькими репликами, которые я должна была произнести на камеру. Я пробежала их глазами, запомнила, убедилась, что никаких незнакомых слов для меня нет, так что я могла произнести свой текст без акцента.

Мы прошли в специальную комнату с тёмно-зелеными стенами. Я уже знала, что в студии всегда снимают на каком-нибудь монотонном фоне, чаще всего зелёном, потому что этот цвет потом легче всего вытеснить при монтаже. К тому же именно на нём четче всего видно лицо и фигуру актёра. Оператор наставил на меня камеру, и я взглянула в объектив, попытавшись передать глазами все те эмоции, что вызвала у меня прочитанная накануне книга. И вдруг Дон окликнул меня со своего места:

– Ты чего такая мрачная? Недотрах, что ли? Так ты только скажи, мы тут мигом поможем.

От такого хамства я моментально вспыхнула. Кровь прилила к вискам, во мне поднялась слепящая ярость, а с губ помимо воли чуть не сорвались грязные ругательства, которыми тётя Инга осыпала во время ссор своих незадачливых собутыльников.

Мысленно соображая, как перевести их на английский, я краем глаза успела увидеть Бет, которая пристально на меня смотрела.

Я поняла, что означал её взгляд, но меня уже несло. Конечно, я очень хотела получить роль Миры, но в эту самую минуту внезапно подумала, что такой человек, как Дон, всё равно никогда не сможет передать тех тонких эмоций, той глубокой идеи, что были заложены в книге.

– Благодарю, у меня с личной жизнью всё в порядке. Уж точно получше, чем у вас, учитывая ваши внешние данные.

– Смотри-ка, а ты дерзкая! – хохотнул он. – Только знаешь что? Я-то могу себе позволить выглядеть, как хочу. А ты, если хочешь получить роль, личную жизнь мне обеспечишь сполна.

– И не подумаю! – резко отозвалась я. – Ищите себе другую старлетку, а мне, чтобы преуспеть в карьере, собой торговать не придётся.

– Ишь, самонадеянная какая, – всё так же забавляясь, весело отозвался Дон. – Это ты только недавно в Голливуд попала. Здесь, знаешь, и не таких обтёсывали.

– Других, может, и обтёсывали, а со мной так не выйдет, – огрызнулась я. – Я в кино попасть никогда не мечтала и ни перед кем прогибаться не собираюсь.

С этими словами я повернулась и решительно пошла к выходу из комнаты, уверенная, что сейчас уйду отсюда навсегда. Что больше никогда не увижу ни одного человека с киностудии, а с Бет у меня состоится последний неприятный разговор – и все это голливудское приключение будет кончено. Как ни странно, это меня даже не расстроило. Ну что ж, не получилось с кино – буду делать гамбургеры в «Макдоналдсе». А что, тоже полезное занятие. И уж всяко лучше, чем вымывать кухню за собутыльниками Инги. Сейчас, после моего протеста, я почувствовала в себе странную силу. И почему-то казалось, что теперь я не стану так безропотно сносить все капризы и издёвки судьбы.

Я решительно выходила из подсвеченного полукруга, когда вдруг услышала, как Дон скомандовал кому-то:

– Стоп! – а потом пробормотал себе под нос: – Отлично! Просто отлично!

Я в изумлении обернулась и только сейчас поняла, что оператор все это время снимал меня на камеру. Дон же поднялся со своего стула и двинулся ко мне:

– Рада, – произнёс он и взял мою руку в свои здоровенные красноватые на костяшках лапищи. – Рада, извини старого мудака, пришлось в тёмную тебя разыграть. Но ты пришла вся такая испуганная, зажатая, серьёзная. Готовая работать и выполнять, что от тебя требуется. А мне нужно было немножко тебя расшевелить, посмотреть, какая ты на самом деле.

– И какая? – растерянно спросила я, глядя на его внезапно изменившееся лицо.

Удивительно, но больше он почему-то не казался мне омерзительным пошляком. В нем вроде бы ничего особенно не изменилось, только глаза вдруг стали не глумливыми, а до странности тёплыми.

– Ты живая! – сказал он и улыбнулся. – Ты живёшь, а не изображаешь жизнь. Живая, непосредственная, дерзкая, решительная.

Я едва не рассмеялась ему в лицо. Я – живая? Непосредственная, дерзкая, решительная? Я, которая вечно не могла найти в себе сил, чтобы противостоять всем тем, кто пытался на меня давить?

Мне хотелось крикнуть ему:

– Вы ошибаетесь! Я совсем не такая!

Но он смотрел на меня так уверенно, с такой странной надеждой, что я поневоле начала сомневаться в собственной правоте. Ведь этот человек был известным режиссёром, знатоком человеческих душ. Что, если он видел во мне что-то, до сих пор неведомое мне самой? Что, если он сумел это во мне пробудить?

– Я беру эту девочку, – меж тем заявил Дон, обратившись к своим ассистентам.

В комнате изумлённо загудели. Должно быть, Дон, являвшийся одним из продюсеров будущего фильма, как мне сказала Бет, имел право принимать такие решения самостоятельно.

Каллиган хлопнул меня по плечу и сказал:

– Начинай готовиться к роли Миры. В ближайшее время тебе доставят контракт.

И я увидела, как Бет триумфально мне улыбнулась.