Впервые попав на съёмочную площадку, я обнаружила, что общий антураж весьма схож с тем, что я увидела в тот день в лесу у посёлка Владимирское. Однако природа здесь всё же была чуть иная. Осыпающиеся каменистые склоны холмов, могучие северные сосны, разноцветные пласты мха и пробивающиеся сквозь него нежные голубые цветы. Во всём чувствовалось дыхание севера – великого, сильного, поражающего своей суровой холодной мощью.

Сценарий я к тому времени уже прочитала – Джаред позаботился, чтобы его для меня перевели. Правда, переводчик, которому отдали этот текст, не особенно хорошо владел русским, потому что некоторое пассажи откровенно ставили меня в тупик. Тогда я отправлялась к Алексу.

– Алекс, – спрашивала я, тыкая пальцем в распечатанный текст. – А что это значит – «хватит королевствовать»?

– Чего? – хмурился тот и, прищурившись, вглядывался в текст. – Ааа… Ну, в общем, тут на самом деле должно быть что-то типа «хватит выпендриваться», «не строй из себя принцессу». Да ты не бери в голову, на площадке слушай Джареда, и всё станет ясно.

Я не очень представляла себе, как это будет происходить. За дни, проведённые вместе со съёмочной группой, я, конечно, стала немного понимать их речь, но лишь когда говорили медленно по слогам и не пускались в слишком уж пространные рассуждения.

И вот наконец наступил первый съёмочный день. Джаред – с помощью Алекса – объяснил мне, что от меня требовалось. В сцене, которую мы собирались снимать, мне нужно было слезть с дерева.

– Ну примерно так же, когда мы все впервые тебя увидели, – пояснил Алекс.

Затем я должна была заметить какой-то редкий цветок, опуститься на колени и приняться разглядывать его, нюхать, осторожно прикасаться кончиками пальцев к хрупким лепесткам. А потом на поляне появлялся один из центральных персонажей – пожилой полицейский, пришедший сообщить героине о смерти старой матери, с которой она жила. Он должен был приблизиться сзади, тронуть за плечо, а я – глухонемая девочка – должна была испугаться и рвануть от него прочь, в чащу.

– Вообще, – объяснял мне Алекс, – для той сцены, где ты слезаешь с дерева, по уму надо было бы пригласить каскадёра. Но так как мы все видели, как лихо у тебя это получается… Джаред, знаешь, большой сторонник того, чтобы в кино всё было максимально естественно. Так что слезать будешь сама – смотри уж, не убейся дубле на восьмом. Или на двадцать восьмом… это уж как получится.

Я лишь засмеялась в ответ. Трудно было предположить, что я, едва не всю жизнь проведшая в лесу, вдруг свалюсь с дерева.

Эта сцена отзывалась где-то у меня внутри. В ней было так много знакомого. Дерево… Мне сразу вспоминался тот старый дуб, который мы выбрали с Гришей, превратив его в наше тайное место. И тот первый ландыш, который Гриша показал мне вскоре после гибели моих родителей. И, конечно, тот день, когда мне пришли сообщить о смерти деда. Может быть, именно поэтому или потому, что я никогда в жизни не снималась на камеру, потому что никогда ещё на меня не было сразу обращено столько глаз, всё никак не могла отыграть эту сцену так, как того хотелось Джареду.

Я и сама чувствовала, что совершенно зажалась.

Все движения выходили неловкими, скованными. На лице, должно быть, отражалось не отпускавшее меня напряжение. Я едва успевала слезть с дерева и повернуться в сторону съёмочной группы, как Джаред раздражённо хлопал в ладоши и кричал:

– Стоп! Всё не так. Ещё раз.

Для того чтобы понять эти простые фразы, моего английского уже хватало.

Мне было ужасно стыдно перед ними за то, что я оказалась такой бесталанной, деревянной. За то, что на меня возлагали такие надежды, а я не смогла их оправдать. Кажется, начинали сбываться мои самые затаённые страхи. Я видела, как Джаред устало вздыхает, снимает очки и трёт переносицу. Как осветители, не выражая никаких признаков недовольства, в десятый раз переставляют приборы, меняя угол освещения.

И даже Алекс, добродушный Алекс, как мне казалось, готов был взорваться и наорать на меня. Мне же от всего этого становилось ещё страшнее, и я зажималась только больше.

– Вот посмотри! – не выдержал Джаред после очередного неудачного дубля.

Он вскочил со своего складного стула, подошёл к дереву, взялся обеими руками за ствол, будто бы только что спустился с верхних веток, а потом нерешительно повернулся в сторону камеры – и у меня перехватило дыхание. Это случилось впервые в моей жизни. Я осознала, что значит гениальная актёрская игра. Каким образом этому угрюмому дядьке под сорок, небритому и с сединой на висках, вдруг удалось полностью перевоплотиться в юную глухонемую девочку? Каким образом удалось заставить нас, глядящих на него, перестать замечать его внешность и разглядеть героиню, о которой мы читали в сценарии?

Он просто обернулся – и мы вдруг увидели маленькую дикарку, боящуюся мира людей, но при этом привольно и уверенно чувствующую себя в лесу.

А затем чудо закончилось. Джаред словно стряхнул с себя эту роль, снова слегка ссутулил плечи, сумрачно глянул на меня из-под очков и спросил:

– Так понятнее?

Я судорожно закивала.

На самом деле понятнее мне стало только одно – что вот ТАК я никогда не смогу. Я снова заняла место на съёмочной площадке, уже заранее уверенная, что у меня опять ничего не получится. Забралась на нижнюю ветку дерева и приготовилась спускаться.

– Мотор! – скомандовал Джаред.

Мне было до того стыдно за то, что я всех подвела, до того обидно, что я едва сдерживала слёзы. Я спустилась по стволу вниз на землю, ссутулилась, стараясь стать как можно незаметнее, и направилась к кустам, под которыми должна была обнаружить цветок. В горле у меня щипало, и я, не удержавшись, шмыгнула носом.

– Стоп! – снова устало скомандовал Джаред.

А потом сжал лоб руками и мрачно о чём-то задумался, не произнеся больше ни слова. Алекс вылез из-за камеры, посмотрел на небо и расстроенно покачал головой.

– Свет пропал…

– Знаю, – буркнул Джаред. – На сегодня всё. Съёмка окончена.

Он поднялся со стула и, ни на кого не глядя, пошёл обратно к трейлерам. Члены съёмочной группы принялись разбирать оборудование, переговариваться, перешучиваться. На меня никто из них особенно не смотрел. И я ещё острее, чем прежде, почувствовала себя здесь чужой, нелепой, никому не нужной. Я прикусила губу, чтобы не расплакаться, и побрела к трейлерам вслед за Джаредом, уверенная, что уже сегодня вечером – ну, максимум, завтра утром – меня отсюда отправят домой.

– Рада! Эй, Рада! – вдруг окликнули меня сзади.

Я обернулась и увидела Бет, которая нагоняла меня широкими шагами.

Я остановилась, Бет подошла ближе, пристально посмотрела на меня, поцокала языком. И вдруг тронула прохладными пальцами меня за подбородок и мягко надавила, заставляя поднять голову вверх. Я не сразу поняла, чего она от меня хочет, а она вздернула голову вслед за мной и уверенно улыбнулась, как бы показывая – вот так надо себя держать, выше нос! Мне было странно видеть улыбку на её сухом, сдержанном, властном лице. И всё же она улыбалась, причём достаточно искренне.

– У меня… не получается… – сказала я ей, медленно подбирая слова на английском. – Извините.

Она же мотнула головой и резко произнесла:

– Получится!

– Почему… вы так думаете? – снова спросила я.

Она же дёрнула плечом и усмехнулась, давая понять, что это её работа – знать, у кого получится, а у кого нет.

После разговора с Бет – если, конечно, эти несколько фраз на ломаном английском можно было назвать разговором, – мне стало немного легче. И все же полностью мои страхи и сомнения не ушли. Ночью я спала плохо, мне снова и снова снился лес. Я несколько раз просыпалась. Когда за окном трейлера уже занимался рассвет, я оставила попытки уснуть. Стараясь двигаться тихо, чтобы не разбудить Гленн, я сделала себе чашку паршивого растворимого кофе и села с ней у окна. Из-за верхушек деревьев медленно выползало солнце, окрашивая воздух в розовато-оранжевые тона. Я старалась собраться, сосредоточиться, выбросить из головы все страхи и тревоги и сфокусироваться на работе.

Гленн, отметив круги у меня под глазами, только присвистнула и огорчённо покачала головой. А потом, решительно вооружившись своими кисточками, пуховками и коробочками, стала сосредоточенно рисовать у меня на лице свежесть и безмятежность. Когда она окончила свою работу, оглядела меня и удовлетворённо кивнула, я заглянула в зеркало, и собственное лицо показалось мне чужим, каким-то чересчур гладким, идеальным. Кажется, это окончательно сбило меня с толку. Я пришла на съёмочную площадку ещё более растерянная и зажатая, чем накануне.

Все разместились на привычных местах. Осветители выставили свет, Алекс занял место у камеры, Джаред, поникший и мрачный, больше обычного заросший щетиной, уселся на раскладном стуле. Мне скомандовали вскарабкаться на дерево и повторить те же движения, которым меня учили вчера.

– Мотор! – скомандовал Джаред, когда все заняли свои места.

Я неловко спустилась с дерева, огляделась по сторонам – как нужно было по роли, а потом внезапно замерла, уставившись прямо в направленный на меня объектив камеры.

– Стоп! – раздражённо выкрикнул Джаред. – Не смотри в камеру! Я же двести раз повторил – не смотри в камеру!

По его замкнутому, отстранённому лицу я поняла, что он уже отчаялся и не верит в то, что у меня получится сыграть так, как надо. Меня вдруг придавило его разочарованием.

– Ещё раз! – безжизненно произнёс Джаред.

Я поплелась обратно к дереву, влезла на ветку. Господи, как же оно мне опротивело за эти два дня. Мне казалось, будто я всю мою жизнь только и делала, что взбиралась на ветку и по команде спускалась с неё. Взбиралась и спускалась.

– Мотор! – снова скомандовал Джаред.

Я полезла вниз, угрюмая, унылая, уверенная, что все это – зря. Ведь уже всем, и мне в том числе, стало ясно, что ничего не выйдет. Мне просто хотелось, чтобы все поскорее закончилось и меня отпустили. Похоже, что мое подавленное состояние сказалось на ловкости. Я привычно потянулась ногой к приколоченной к стволу дерева маленькой деревянной планке – её набили ещё вчера, чтобы мне удобнее было спускаться, хоть я и уверяла всех, что мне вполне хватит для опоры коры и сучков. Но сейчас я двинулась как-то неловко, не подстраховалась и внезапно полетела вниз, сдирая коленки и ладони о кору.

Высота была небольшой. Я рухнула на землю, даже особенно не ударившись. Села, ошеломлённо озираясь по сторонам, не вполне понимая, что произошло. Ко мне уже бежали члены съемочной группы. Кто-то опустился рядом со мной на колени, тормошил, спрашивал, всё ли в порядке, не нужно ли мне к врачу. Кто-то притащил пузырёк с антисептиком и обрабатывал мне ссадины на коленках. Смешно – такие царапины я дома даже и не заметила бы. Подошёл Джаред, убедился, что я жива, и тут же был перехвачен Бет, которая начала что-то горячо ему втолковывать.

– Говорит, она предупреждала, что нужно брать каскадера, – пояснил Алекс. – А теперь ты можешь в суд на них подать.

– Не буду я подавать в суд, – буркнула я. – Свалилась с дерева, подумаешь, большое дело.

Меня вдруг почему-то охватила злость. Да что же это такое – я, человек, всегда умевший ориентироваться в лесу, понимать зверей и птиц, отличать хорошие ягоды и грибы от ядовитых, выбираться из болот и взбираться на деревья, вдруг грохнулась со ствола, на который мне даже опоры набили для удобства. Что за нелепость! Гриша бы меня на смех поднял.

Чёрт возьми, да я лучше всех этих лощёных американцев понимаю, какие повадки должны быть у моей героини.

Я решительно встала с земли, отпихнула пузырёк с антисептиком и спросила на своём корявом английском:

– Есть у кого-нибудь влажная салфетка?

Мне в руки сунули пачку салфеток, и тут подошла Бет.

– Она спрашивает, не отменить ли съёмку на сегодня, – перевёл мне её слова Алекс. – Может быть, ты плохо себя чувствуешь? Хочешь прилечь или обратиться к врачу?

– Нет, – уверенно покачала головой я. – Нет, мы снимем эту сцену сегодня.

Я вытащила из пачки салфетку и резким движением провела ею по лицу, стирая грим, любовно наложенный Гленн. Та лишь ахнула, увидев, как варварски я отнеслась к её труду. Но я вдруг поняла, что это лишнее и только мешает мне. Если я действительно хочу сыграть эту роль, я должна избавиться от всего, что не дает мне это сделать. Я стерла с лица остатки грима, снова повернулась к своему дереву и принялась карабкаться вверх по стволу. А добравшись до нужной ветки, крикнула вниз:

– Я готова.

Джаред, нерешительно дернув плечами, уселся обратно на свой стул. Все заняли места, и он в который раз скомандовал:

– Мотор!

Наверное, от злости, от досады во мне проснулась какая-то уверенность. А может быть, я просто решила для себя, что терять мне больше нечего. А раз так – зачем смущаться, стесняться, зажиматься, стараться соответствовать чьим-то ожиданиям? Я такая, какая есть.

Я поудобнее ухватилась руками за ветку, скользнула ногой вниз по стволу, даже не пытаясь больше нащупать деревянную планку. Зачем она мне? Я с детства умела лазать по деревьям. И если я делаю это не слишком изящно – ну так тому и быть. Одной ногой я оперлась о торчавший из ствола крепкий сучок, другой нащупала чуть отошедший в сторону кусок коры. Обхватила руками ствол, скользнула ниже и наконец ощутила под подошвами выданных мне кед твёрдую землю. Ступила на неё, разжала руки и привычно отряхнула штаны от налипших чешуек коры. Затем огляделась по сторонам, не замечая ни направленных на меня камер, ни замершую у монитора киногруппу, и вдруг словно впервые увидела растущий неподалеку от кустарника цветок. Я подошла к нему и, больше не думая о том, как буду выглядеть в объективе, опустилась на четвереньки и ткнулась в золотистую сердцевинку самым кончиком носа. Глубоко вдохнула пряный сладкий аромат, чуть отпрянула и потёрла тыльной стороной ладони нос. Я даже забыла о том, что сейчас ко мне должен подойти другой актёр, и когда моего плеча коснулась чья-то ладонь, я совершенно естественно шарахнулась в сторону. Едва не опрокинувшись на траву, я быстро вскочила на ноги и испуганно обернулась.

– Стоп! – выкрикнул откуда-то Джаред.

И я в первые секунды опешила от этого непонятно откуда взявшегося голоса и беспомощно заозиралась по сторонам, внезапно вынырнув из своего мирка.

– Great! Wonderful! – изрёк Джаред.

– Видишь, я говорил! Говорил! – обернулся к Джареду Алекс.

А затем протопал ко мне и своей здоровенной ладонью слегка хлопнул меня по плечу:

– Ты молоток, Рада! Так держать!

А Джаред, обернувшись к нам, спросил:

– What is «molotok»?

Оглянувшись по сторонам, я увидела, что за спинами других членов съёмочной группы стоит Бет. Поймав мой взгляд, она сдержанно мне улыбнулась – и вот тут меня в самом деле накрыло пониманием того, что я отработала сцену хорошо.

В последующие дни было отснято много разных эпизодов. Я перебиралась через болото, удирала от местных подростков, сидела на поваленном дереве, положив голову на колени «матери», кормила белок и разговаривала с «волком». Волк, конечно же, был не настоящим. Это была немецкая овчарка по кличке Федра. Собака прибыла на место съёмок вместе с кинологом Грэгом, и тот первое время все беспокоился, удастся ли мне поладить с псом – у нас было много контактных сцен. Однако мне, после общения с Ветром, расположить к себе эту спокойную воспитанную собаку было несложно.

На все съёмки я брала с собой деревянную фигурку волчонка, которую когда-то – больше года назад – подарил мне Гриша. С того дня моя жизнь переменилась так круто, что и представить было трудно. Однако я отчётливо понимала, что отдала бы всё – и этот свой внезапный переезд в Америку, и работу в кино, и неожиданно открывшиеся способности, – лишь бы ещё раз оказаться с Гришей на том старом зелёном диване, прикоснуться к нему, заглянуть в его преданные глаза цвета летнего леса, услышать его голос.

Время шло незаметно. Дни, наполненные работой, походили один на другой. С утра грим – теперь, после успеха той первой сцены, мне удавалось уговорить Гленн не превращать меня в идеальную куклу и применять на мне её навыки лишь слегка. Затем съёмочная площадка, бесконечные дубли, «Мотор!», «Стоп!», «Ещё раз!» По вечерам – посиделки с членами съёмочной группы. Я всё ещё дичилась их, но понимать язык теперь стала гораздо лучше и потому в компании уже не чувствовала себя не в своей тарелке.

Однажды, в конце смены, когда съёмка была окончена, Джаред вдруг объявил:

– Рад вам сообщить, дорогие коллеги, что натурные съемки окончены, завтра мы отбываем в ЛА.

Для меня это прозвучало как гром среди ясного неба. Я с головой ушла в работу и совершенно потерялась во времени. Мне казалось, что мы только начали снимать, а меж тем, как выяснилось, все натурные сцены были закончены. И я вдруг задумалась – что же дальше? Ещё несколько недель в Лос-Анджелесе – и возвращение? Принимать участие в озвучке мне было не нужно – ведь моя героиня была глухонемой, и то небольшое количество звуков, которые она издавала, писалось сразу во время съемок.

Мне вдруг стало страшно. Не то чтобы мне здесь так уж нравилось, нет. Но во время съёмок я отошла от того тяжкого оцепенения, в котором находилась с той минуты, как мне сообщили о гибели Гриши. До сих пор я никогда не думала о том, что обладаю актёрским талантом, мне это и в голову не приходило. И вдруг оказалось, что меня действительно захватывает атмосфера съёмочной площадки, окрыляет возможность стать перед камерой другим человеком – и в то же время в чём-то остаться собой. Меня словно коснулось некое волшебство, при помощи которого лесная поляна с кучей техники и огромным количеством людей превращалась на экране в глухой пустынный лес, хозяйкой которого была странная дикая девочка с порывистыми движениями и вечно изумлёнными глазами. Мне жаль было бы с этим расстаться. К тому же…

К тому же – что ждало меня дома? Тётя Инга, вытряхнув из меня все деньги, без сомнения, тут же почувствует себя ущемлённой тем, что её приблудная племянница ездила в Америку и снималась в кино. А значит, как только я перестану представлять для неё пользу, она мигом начнёт на мне отыгрываться. А осенью… осенью вернётся Виталик, и мне уже некуда будет от него не деться. Разве что мысль о встрече с маленьким Ванькой немного радовала, всё же остальные аспекты домашней жизни вызывали лишь ужас и глухую тоску. Мне очень, очень не хотелось возвращаться.

Но я решила пока не думать об этом. В конце концов, впереди были ещё съёмочные дни в студии Лос-Анджелеса. Вернувшись в свой трейлер, я начала собирать вещи – те немногие пожитки, что привезла с собой. Гленн отправилась на свидание с Брэдом. Я осталась одна, когда в дверь трейлера негромко постучали, и вошла Бет – в черных джинсах и простой черной футболке с длинными рукавами.

– Ты одна? – спросила она.

Я кивнула.

– Можно с тобой поговорить? – спросила Бет.

Мне всё ещё удивительно было, что эта жесткая неулыбчивая женщина обращается ко мне с таким уважением.

– Конечно, – удивлённо отозвалась я. – Проходите, пожалуйста. Хотите кофе?

Бет отрицательно покачала головой, вошла в трейлер и села на стул в кухонном уголке. А мне кивнула на тот, что стоял от неё напротив, по другую сторону маленького столика.

– Рада, – начала она. Говорила она медленно и слова проговаривала четко, чтобы мне понятней была её речь. – Рада, извини, если я лезу не в своё дело, но мне показалось, тебе не очень хочется возвращаться домой. Это так?

Я, честно говоря, не знала, насколько могу быть с ней откровенна. У меня не было никаких причин доверять чужой женщине.

– Ты уже говорила мне, что твои родители погибли, а с тёткой у тебя не особенно хорошие отношения. Так?

Многие английские слова мне до сих пор были непонятны, и я додумывала фразу чисто интуитивно.

– Так, – подтвердила я.

Бет покивала и что-то записала в блокнотик.

– А почему вы спрашиваете? – поинтересовалась я.

– Послушай, Рада, – очень серьёзно заговорила Бет. – Я могу помочь тебе остаться в Америке. Конечно, нужно будет нанять хорошего юриста. Он подскажет, куда обратиться, поможет найти тебе здесь опекунов, оформит всё по закону…

Я замотала головой:

– Спасибо, Бет, но у меня нет на это денег.

Даже если бы моего гонорара за съёмки хватило на оплату юриста, я всё равно не понимала, что за семья согласится взять надо мной опеку, зачем им это может понадобиться, да и что я сама буду делать в Америке. Но Бет решительно отмела мои возражения, разрубив воздух ребром ладони.

– О деньгах не беспокойся, эти расходы я возьму на себя. При одном условии…

– Каком? – ошеломлённо протянула я.

Ни в каких добрых фей я, разумеется, не верила. Да и трудно было представить себе кого-то менее похожего на добрую фею, чем Бет.

– Я стану твоим продюсером, – объяснила Бет.

– Каким продюсером? Для чего? – всё ещё не понимала я.

Бет вздохнула, кажется, поразившись моей тупости, и решила начать сначала:

– Рада, ты вообще представляешь себе, кто я такая?

– Помощница Джареда? – предположила я.

И вдруг произошло удивительное – Бет заливисто рассмеялась. Кажется, я впервые видела, как она смеётся – не сдержанно улыбается, не фыркает скептически, а по-настоящему, в голос, смеётся. И тут же стала похожа на беззаботную хохочущую девчонку.

Я даже немного испугалась и смутилась, решив, что сморозила глупость.

– Я не помощник Джареда, – сказала она наконец, отсмеявшись. – Я продюсер, Рада. Я с детства болею кино, но сама, к сожалению, обделена талантами, которые можно было бы применить в этой области. Кроме одного, – она выдержала паузу и добавила: – Я умею чуять талант в других. Вижу в человеке потенциал. Выбиваю финансирование, мотаюсь по съёмкам, делаю всю поденную работу – может быть, поэтому ты и решила, что я помощник Джареда. На самом же деле Джаред – один из моих ставленников. Понятное дело, он особо это не афиширует, даже Алекс не в курсе. Ведь наш Джаред – гордый гений, ни за что не признается, что чего-то не может сделать сам. Ну а я не тщеславна. Мне главное, чтобы ему было комфортно работать. Джаред – человек, не приспособленный к реальной жизни. Его интересует чистое искусство, а такие вещи, как бюджет, окупаемость, востребованность у зрителя – это не к нему. И я – тот человек, который обеспечивает ему возможность заниматься чистым искусством, а всю скучную неинтересную для него работу берёт на себя. Понимаешь?

– Да… – не совсем уверенно произнесла я.

Помимо того, что я понятия не имела о том, как строится кинопроцесс, я ещё плохо понимала английский, и некоторые фразы Бет приходилось повторять по нескольку раз или объяснять мне буквально на пальцах.

– Кажется, да… Но при чём тут я?

– В тебе, Рада, есть потенциал, – объяснила мне Бет. – Я не могу сказать, что ты – большая актриса, пока об этом говорить рано. Тебе ещё многому нужно научиться. Но искра в тебе есть, это бесспорно.

– Спасибо, – растерянно пролепетала я.

– Не благодари, это не комплимент, я просто констатирую факт, – продолжала она. – Я присматривалась к тебе эти недели и пришла к выводу, что готова сделать на тебя ставку. Конечно, тебе нужно будет прежде всего как следует выучить язык – школу я для тебя найду. Еще наймем репетитора, который, помимо школы, будет ежедневно заниматься с тобой языком. Так же тебе нужно будет поступить на курсы актерского мастерства, с русскоязычными педагогами. Всё это нужно будет сделать как можно скорее.

Бет подцепила со стола забытую Гленн пачку сигарет, щёлкнула по ней ногтем, и пачка, подпрыгнув, встала на ребро. Бет помолчала пару минут – видимо, давала мне опомниться, – а потом продолжила:

– Рада, я почему завела с тобой этот разговор сейчас, не дожидаясь окончания съёмок? Потому что медлить нельзя. У тебя есть очень большие минусы: незнание языка – главный из них. А твои плюсы – юность, свежесть, интересная, чистая, неглянцевая внешность, которые, к сожалению, преходящи. Ими нужно пользоваться быстро, пока они есть. Это потом уже, когда и если ты прогремишь, заработаешь себе имя, ты сможешь позволить себе раздумывать, медлить и сомневаться. Сейчас у тебя такой привилегии нет. Подумай, если тебя интересует мое предложение, я сразу же по возвращении в Лос-Анджелес начну искать для тебя адвоката и запишу в языковую школу.

– А как же съёмки? – неуверенно протянула я.

– Придется совмещать! – отрезала Бет. – Ничего, ты молодая, сил много – справишься. Ну так что, ты согласна?

– Я… не знаю. Мне нужно подумать, – пробормотала я.

Конечно, сколько бы я ни говорила себе, что дома, в России, меня ничего не ждёт, вот так сразу жечь за собой все мосты я ещё была не готова. Бет досадливо поморщилась, словно я, глупая девочка, не поняла ни слова из того, что она только что мне объясняла, но потом, видимо, всё же сообразив, что не все на свете являются такими железными леди, как она сама, кивнула:

– Хорошо. Только помни, что времени у нас нет, решать нужно быстро. По возвращении в Лос-Анджелес я жду от тебя ответа.

После этого она поднялась из-за стола, кивнула мне и вышла из трейлера. Я успела только увидеть её спину – прямую и вытянутую, как у балерины.

После ухода Бет я забралась с ногами на свою койку и сидела, не зажигая света. Мне было как-то… странно. Вроде бы у меня появился шанс избежать того, чего я так боялась. Не возвращаться к Инге, не видеть больше этих постылых лиц, этой квартиры, этого посёлка… Ведь это же всё, о чём можно только мечтать, разве нет? И всё же…

Уехать навсегда, насовсем от тех мест, где я в последний раз виделась с Гришей. Оторваться от всего, что ещё как-то связывало меня с ним, с домом, с Ветром… Бет ясно дала мне понять, что если я соглашусь, свободного времени у меня не будет – не говоря уж о возможности каких-то ностальгических поездок на родину. Если мне и доведётся когда-нибудь увидеть родные края, то только через несколько лет…

И потом был ещё риск, что ничего не выйдет. Что юристу не удастся выцарапать меня из-под опеки тёти Инги, которая, уж конечно, будет биться за такой источник дохода зубами и когтями. И что тогда? Тогда мне придётся возвращаться – и только бог знает, какой ад будет ждать меня там, когда тётка поймёт, что я пыталась от неё сбежать. Даже думать не хотелось, какую жизнь она мне после этого устроит.

За окнами постепенно становилось всё темнее. Хлопнула дверь трейлера – это возвратилась со своего свидания Гленн. Она заглянула ко мне и вздрогнула, рассмотрев мою скорчившуюся фигурку на постели.

– Ой, испугала. Я думала, тебя нет. Ты чего в темноте сидишь?

Я пожала плечами, не отвечая.

Гленн плюхнулась на кровать рядом со мной, растянулась и произнесла мечтательно:

– Завтра в ЛА… Наконец-то! Тошнит уже от этих лесов!

И тут я вдруг подумала о том, что моё согласие будет означать, что жить мне придётся в огромном, шумном, совсем незнакомом городе. Там, где нельзя будет удрать от всех забот в лес, залезть на дерево и сидеть, прижимаясь спиной к тёплому стволу и чувствуя, как бьётся под корой жизнь. Каково мне будет там, в этих каменных джунглях, среди огромного количества людей, от которых не спрятаться?

Гленн, так и не дождавшись от меня ответа, широко зевнула и сказала:

– Пойду спать. Завтра рано выезд в аэропорт.

А я, пожелав ей спокойной ночи, ещё долго лежала с открытыми глазами, размышляла, пыталась решить, что же мне делать. Мне так хотелось, чтобы мне приснился Гриша, чтобы хотя бы во сне подсказал, как быть. Но в ту ночь мне не снилось ничего. Даже мой обычный мучительный сон, про морочащий меня лес, не пришёл ко мне. Я просто в какой-то момент провалилась в чёрное ничто, а проснулась уже от того, что Гленн хлопала дверцей шкафчика в кухонном уголке и напевала что-то себе под нос. Пора было вставать.

Пока мы ехали в аэропорт, я смотрела в окно автомобиля, на проносящиеся мимо нас пологие горы, заросшие густым лесом, крутые водопады, пышные южные деревья и незнакомые мне кустарники, на голубое небо, в котором недвижимо висели белоснежные облака. Моё будущее представлялось мне таким же туманным и неопределённым, как вот эти белые громады. Что, если я соглашусь, а у меня здесь ничего не получится…

Я промаялась всю дорогу и потому в самолёте сразу же провалилась в сон. Проснулась уже на посадке, когда в иллюминатор забило яркое солнце, а колёса шасси стукнулись об асфальт посадочной полосы. Меня вдруг охватила паника. Вот он, Лос-Анджелес. Вот здесь я должна буду дать ответ. А я так до сих пор и не знаю – какой.

В аэропорту началась обычная суета. Таможенный досмотр, паспортный контроль, получение багажа. Алекс, теперь, когда я немного освоилась с языком, уже не чувствовавший необходимости меня опекать, утопал куда-то вперёд, Гленн хихикала о чём-то с осветителем, а я стояла перед бегущей лентой одна и ждала, когда из тёмной дыры появится старая клетчатая сумка тёти Инги. Рядом со мной молча остановилась Бет. На меня она не смотрела, просто ждала свой чемодан, нетерпеливо поглядывая на ленту конвейера.

Я взглянула на эту женщину – как всегда, прямую, строгую, собранную, сдержанную – настоящую железную леди, – и мне почему-то вдруг всё стало ясно. Как будто бы самолёт прорвался сквозь громады облаков, и сквозь иллюминатор проглянуло чистое небо, и земля, и сплетающиеся внизу реки, дороги, магистрали…

– Бет, – окликнула я.

Она обернулась ко мне и приподняла тонкие брови.

А я, больше не думая ни о чём, произнесла:

– Я согласна.