Это может показаться забавным, но, улетев из России вместе со съёмочной группой Джареда Вазовски, Америку я почти не увидела. Точно так же, как прожив у тётки почти год, не увидела Хабаровска, хотя изначально в разговорах об отъезде звучало именно это место. Как оказалось, съёмки задуманного Джаредом фильма должны были проходить на границе с Канадой.

– Там дешевле, – объяснил мне Алекс. – Да и природа не такая прилизанная, более… дикая, что ли. Ну, почти как в наших родных краях. Но ты не волнуйся, в Голливуд мы потом тоже махнем – когда отснимем материал в лесах.

Я и не думала волноваться. Честно говоря, мне было совершенно все равно – Голливуд или Канада.

С того самого момента, как я позвонила Алексу в гостиницу и дала свое согласие на съемки, моя жизнь закрутилась таким лихим водоворотом, что я практически не успевала ни о чем думать, ничего планировать. Собственно, именно этого я и пыталась добиться. В тот же день мне пришлось отправиться в Хабаровск. Алекс предлагал, чтобы они приехали ко мне сами, но я, представив себе, что мне придется ещё несколько часов провести в квартире с Виталиком, решительно от этого отказалась и пообещала доехать сама.

– Только обязательно привези эту свою… тётю Ингу, – сказал на прощание Алекс. – Ты, к сожалению, пока что несовершеннолетняя. Договор придётся обсуждать с ней. Надеюсь, она согласится.

– Согласится, – хмыкнула я.

Я была совершенно уверена, что ради моих личных дел Инга не ударила бы пальцем о палец. Разразилась бы тирадой на тему того, что её, старую больную женщину, заставляют тащиться черт знает куда, и решительно отказалась бы от поездки. Но тут пахло большими деньгами, а Инга чувствовала этот запах, как гончая запах дичи.

Разумеется, я оказалась права. Услышав новости, тётка тут же принялась собираться в дорогу, приговаривая:

– Вот и молодец, что согласилась, вот и умница! Я всегда знала, что ты – толковая девочка. И хватит тебе, между нами говоря, на моей шее сидеть, зарабатывать пора. А тем более – такая возможность…

– Ты что, мать, с дуба рухнула, что ли? – вклинился в разговор Виталик. – А как же я? Ты куда собралась-то? Ничего, что я на побывку приехал?

– Ты чего разнылся-то, как маленький? – припечатала его Инга. – Сам лоб здоровый, а мать должна сидеть тебе сопли подтирать? Нич, не ребенок уже, сам соберёшься. Да и приехал ты не в последний раз, еще успеем наобщаться. А тут такой шанс – только успевай хватать, не то найдут другую девчонку – и поминай как звали. Славка, а ну поди сюда, – рявкнула она, обернувшись в сторону комнаты, где в последнее время ночевал ее средний сын.

– Чего ещё? – высунулся тот из дверей.

– Я в Хабаровск еду, присмотри за Ванькой.

– Делать мне больше нечего, – огрызнулся Славка.

– Я тебе сейчас дам – делать больше нечего. Сказано, присмотри за братом, а не то я приеду, шкуру с тебя спущу. Ни копейки от меня не получишь на свои гулянки, ясно тебе?

Славка буркнул что-то себе под нос, но подчинился.

За пыльным стеклом автобуса мелькали деревеньки, посёлки – очень похожие на тот, где я провела почти год. Я смотрела на них и удивлялась, почему у меня ничего не ёкает в груди. Даже от мысли, что я, возможно, вскоре уеду отсюда очень надолго, внутри у меня ничего не отзывалось. Все это было для меня чужим, наверное, таким же чужим, какой станет для меня эта новая страна, куда я вскоре должна была отправиться. Я помнила о том, как прошлым летом ехала этим же маршрутом вместе с тётей Ингой – только в обратном направлении. Как, несмотря на весь ужас, всю боль от разлуки с домом – и с Гришей, – внутри у меня все же теплилось какое-то любопытство, смутная надежда, что я смогу прижиться здесь, полюбить эти края, обрести здесь свой новый дом. Ничего из этого не сбылось, и теперь я окончательно разуверилась в том, что такое вообще возможно. Мой настоящий дом оставался всё дальше от меня, маячил в подсознании вечным напоминанием о счастье, к которому уже не суждено было вернуться.

Гостиница, в которой остановилась съёмочная группа, показалась мне невероятно шикарной. Я ведь никогда ещё не бывала в таких местах. До сих пор мой мир ограничивался дедовским домом, квартирой родителей во Владивостоке, где всё было чисто, практично, но, конечно, достаточно скромно, и обшарпанной конурой тёти Инги. Здесь же я впервые увидела мраморные полы и потолки такие высокие, что голоса гулким эхом разносились по помещению. Золочёные дверные ручки и перила лестниц, зеркала и тяжёлые тёмно-зелёные занавески, спускавшиеся от карнизов почти до самого пола. Наверное, более искушённому человеку вся эта пышность показалась бы смешной, нелепой и жалкой. Но я, шестнадцатилетняя, была прямо-таки заворожена этой красотой.

В номер Джареда тётя Инга вперлась решительно, как танк. И с порога, не обращая внимания на то, что Вазовски ни слова не понимал по-русски, принялась крикливо доказывать ему, что мы – люди тёртые, облапошить себя не дадим, и потому пусть ей немедленно предъявят подготовленный для меня контракт, а она ещё подумает, соглашаться ли её бесценной девочке на условия ушлых американцев. Немедленно прибежавший на шум Алекс принялся её увещевать. Они несколько минут нестройно голосили, потрясали какими-то бумажками, стучали кулаками по столу. Алекс суетился и охал, как курица-наседка. А я топталась поодаль и чувствовала, как от их воплей у меня начинает разыгрываться мигрень. Но тут дверь номера распахнулась, и в комнату промаршировала женщина, которую Алекс называл Бет. Сухощавая блондинка с короткой стрижкой и бульдожьей челюстью. Тётя Инга, увидев её, тут же подобралась, почуяв настоящего противника. Бет, остановившись у стола и смерив всех присутствующих тяжёлым взглядом, заговорила. Я не понимала ни слова, но отчётливо слышала звучавшую в её голосе сталь. И подумала про себя: «Такую железную леди Инге обломать точно не удастся».

Они долго ещё препирались о чём-то, только теперь, в присутствии Бет, тётка уже не позволяла себе вскакивать и верещать на весь отель. Алекс, успокоившись, переводил реплики всех присутствовавших, как мне казалось, значительно смягчая их резкие высказывания. Номер у Джареда был большой, двухкомнатный. И я, устав стоять в уголке, как статуя, и чувствовать, что обо мне все забыли, вышла в другую комнату и забралась с ногами в обтянутое мягким велюром кресло.

Через несколько минут в комнату тихо прошёл Джаред. Остановился в дверях, снял очки и, страдальчески поморщившись, сжал пальцами переносицу. Должно быть, у него тоже разболелась голова. Он заметил меня, улыбнулся и подмигнул как-то по-товарищески. Мы не могли с ним даже перекинуться парой слов – мешал языковой барьер. Но Джаред, похоже, понял моё состояние. Он прошёл в глубь комнаты, открыл мини-бар и вдруг вытащил оттуда большое красное яблоко. Приблизившись, он с улыбкой протянул его мне.

– Thank you, – пробормотала я.

Джаред снова улыбнулся и произнес что-то подбадривающее. Наверное, «Угощайся!». Я с хрустом жевала яблоко, пока он что-то искал в своей сумке. Затем Джаред присел на корточки рядом со мной и показал мне листки. Я заметила, что текст на них был напечатал посередине, а между абзацами более крупным шрифтом были набраны имена.

– Это сценарий? – догадалась я.

И Джаред кивнул:

– Yeah. A Script.

Джаред пролистал несколько страниц, а потом положил мне на колени листок бумаги, на котором были только рисунки – карандашные наброски, сделанные на скорую руку. Уже позже я узнала, что это раскадровки.

Я с интересом стала их разглядывать. На рисунках была изображена девочка с немного потусторонним взглядом. То она выглядывала из-за толстого ствола большой сосны. То, стоя на холме, оборачивалась и глядела в кадр, словно испугавшись чего-то. Эта девочка была мало похожа на меня – разве что повадками. Всматриваясь в эти изображения, я неожиданно поняла, что смогу её сыграть: я чувствовала то напряжение, то глубинное одиночество и неприкаянность, что пытался передать в своих работах художник.

Я взглянула на Джареда и уверенно кивнула ему, как бы говоря – не волнуйтесь, я вас понимаю, я справлюсь. И он в ответ расплылся в широкой улыбке.

Удивительно, но было в этом немолодом уже мужчине с чуть сутулыми плечами и припорошёнными сединой волосами что-то мальчишеское, детское – иногда глаза его загорались от предвкушения, а улыбка словно озарялась вдохновением. Тогда я впервые поняла, что Джаред мне симпатичен, впервые заразилась его азартом и подумала о том, что у нас всё получится…

После этого дня моя жизнь понеслась в таком стремительном темпе, что впоследствии мне трудно было вспомнить, что именно, как и в какой последовательности всё происходило. Несгибаемая Бет сумела договориться с Ингой, вытребовать устраивающие её условия и получить от тётки заверенное у нотариуса разрешение, позволяющее мне уехать на другой континент и принять участие в съёмках картины «Бог Воды». Та же Бет взяла на себя труд получить для меня американскую визу. Не знаю, как ей удалось проделать всё это в такие короткие сроки – должно быть, сотрудники посольства просто отступили перед её хваткой, но, так или иначе, буквально через десять дней я уже должна была отбывать вместе со съёмочной группой в Москву, а оттуда – в Лос-Анджелес.

Вылет был в один из холодных ветреных дней в начале лета. Тётка, по счастью, отказалась провожать меня в аэропорт. Алекс пообещал, что за мной в посёлок пришлют машину, которая доставит меня прямо в аэропорт, и тётя Инга посчитала, что вполне достаточно будет проводить меня до неё, чему я была несказанно рада. В тот день я проснулась рано и долго лежала, уставившись в потолок. Мне все ещё не верилось, что сегодня всё в моей жизни переменится. Я лежала и вспоминала улыбку и голос отца, длинные шелковистые волосы и нежные руки матери. Вспоминала деда, склонившегося над шахматной доской и в задумчивости теребившего прядь седых волос за ухом. И Гришу… Его удивительные «лесные» глаза, гибкое и сильное тело, его ладони – широкие, загрубевшие от частых вылазок в лес. Вспоминала, как он показывал мне тот первый ландыш. Как помогал взобраться на дерево. Как, склонившись над сложенным кучкой хворостом, раздувал огонь, и оранжевое пламя плясало в его зрачках. Как бежал по краю оврага вместе с Ветром. И то, что было между нами здесь, в этой самой комнате, вспоминала тоже. Как далеко теперь всё это будет от меня…

Вдруг я осознала, что все эти воспоминания всегда будут со мной, прямо в сердце. Куда бы я ни уехала, этот мир – которого больше нет в реальности – всегда будет следовать за мной. И Гриша всегда останется со мной, в моём сердце, в моих мыслях. Этого никто у меня не сможет отнять…

Когда снизу просигналила машина, тётя Инга, охнув, подорвалась с места и потащила в прихожую клетчатую сумку – ту, что выделила мне для моих скромных пожитков. Ванька вдруг, взревев, бросился мне на шею и принялся причитать:

– Не уезжай! Рада, не уезжай!

Я обнимала его, чувствуя, как он горячо дышит мне в шею. Он был единственный, с кем мне было жалко расставаться. Мне невыносимо было думать, что если я уеду, он в этой обстановке постепенно превратится в очередного Славку или Виталика. Но поделать я ничего не могла.

– Я тебе напишу, – пообещала я. – И пришлю подарки, ладно?

– Ладно, – закивал он, но вцепился в меня ещё крепче.

– Славка, – гаркнула тётя Инга. – Поди сюда, попрощайся с сестрой.

Славка выглянул из комнаты, равнодушно оглядел меня и буркнул:

– Пока!

– Пока, Слава, – сказала я.

Но он уже прикрыл за собой дверь в комнату. И я поняла, что через час он вообще забудет о том, что я когда-то здесь жила; что ни с моим приездом, ни с моим отъездом ничего в его жизни не изменилось. Эти события никак не поколебали ту беспросветную скуку, в которой он постоянно находился.

– Ну давай-ка, Ванька, отцепись, – скомандовала тётя Инга.

Малыш не послушался, и она грубо отодрала его от меня, приговаривая:

– Хорош! Хорош! Ну тоже мне, трагедию тут развел. Родного брата он в армию так не провожал.

Наконец Ванька все же выпустил меня, отошёл в угол и оттуда смотрел исподлобья и тёр кулаками покрасневшие глаза. У меня невольно защемило сердце и захотелось сказать: «Стойте! Никуда я не поеду!»

Но тут тётка, подхватив сумку, принялась подталкивать меня к двери и скороговоркой увещевать:

– Ты, Радочка, главное, вот что запомни. Они там будут тебе деньги на какой-то счет переводить – так в договоре указано. Так вот ты деньги эти на счете-то не оставляй. Знаю я американишек этих – облапошат, как не фиг делать. А ты вот что. Ты деньги-то снимай и домой их пересылай. Тут-то надежнее будет. Уж я-то их сохраню.

За всё время, что я провела в этом доме, я почувствовала, что не могу больше молчать. Эта тёткина хлопотливая суета, направленная якобы на то, чтобы не дать меня обмануть, эти её внезапные сюсюканья раздражали меня куда больше, чем злоба и равнодушие, которые она демонстрировала ко мне раньше.

– А вам, значит, денег за дедовские вещи и за сдачу квартиры во Владивостоке мало? Вы и то, что я заработаю в кино, решили отобрать? – спокойно, почти доброжелательно спросила я.

– Что? – ахнула тётка и начала медленно наливаться вишнёвым цветом. – Да как ты смеешь? Я тебя… Какая же ты подлая, неблагодарная тварь! Да чтобы духу твоего больше здесь не было!

– С удовольствием, – ласково улыбнулась ей я. – Только вот что, тётя Инга, это я вам советую переводить мне деньги за квартиру на тот же счет, куда будет поступать моя зарплата в кино. А то – вы ведь знаете, в Америке найти хорошего адвоката – не проблема.

С этими словами я подхватила сумку и вышла из квартиры. Мне очень хотелось хлопнуть за собой дверью, но я посчитала, что это будет дурным тоном. Мне вдруг впервые за все эти месяцы стало немного легче от того, что я хоть напоследок высказала тётке всё, что о ней думаю. За то, что мне не нужно было больше молчать, проглатывать обиды и несправедливости, чистить ее проклятую селедку, скоблить полы в квартире, по которым уже вечером ее друзья-собутыльники пройдутся грязными ботинками.

Свободна… Как будто бы прозвучало у меня в голове. Свободна… Это было до странности легко. Как будто в груди у меня образовалась сквозная дыра, и я чувствовала, как через неё свистит ветер.

Я стащила сумку вниз по ступеням пятиэтажки. Перед подъездом дежурило жёлтое такси с хабаровскими номерами. Усатый водитель курил, прислонившись к борту машину.

– Это тебя, что ли, в город везти? – спросил он, с сомнением оглядев мой, должно быть, совершенно несолидный вид.

– Меня, – кивнула я.

– Ну тогда садись, что ли.

Он отшвырнул окурок, открыл багажник и помог мне закинуть сумку. Я по привычке открыла заднюю дверь, но водитель удивлённо посмотрел на меня и сказал:

– Полезай вперёд, ты ж взрослая уже.

И я с изумлением поняла, что действительно как-то незаметно для себя повзрослела, став человеком, который способен отвечать за себя и даже отправиться работать в другую страну.

Я забралась в машину, хлопнула дверцей. Водитель завёл мотор, и машина рванулась вперёд. Оглядываться, чтобы в последний раз посмотреть на окна тёткиной квартиры, я не стала.

Всё, что я запомнила из последующих нескольких дней – это сплошные перелёты. Разные аэропорты, пересадки, паспортный контроль, проверка багажа, гостиница. В Москве мы остановились в огромном и, вероятно, дорогом отеле. Здесь всё было ещё наряднее и шикарнее, чем в хабаровской гостинице. Однако в номер меня поселили почему-то вместе с Бет. То ли Джаред пытался сэкономить, то ли сделал это намеренно, чтобы я не запаниковала, решив, что оказалась совсем одна в чужом городе. Он ведь ещё не знал, что одиночество меня никогда особенно не пугало, куда больше я боялась людей.

Бет я тоже сторонилась. Нет, она не была грубой, говорила негромко и вела себя сдержанно. Но в каждом её движении, в тоне голоса, в выражении лица чувствовались настолько несгибаемая властность и упертость, что я, человек, только что вырвавшийся из-под гнёта тётки, интуитивно пыталась держаться от неё подальше. В номере, после того как мы по очереди приняли душ, Бет стала откровенно меня изучать. Смотрела пристально и с интересом.

– Where are your parents? – наконец спросила она.

Моего убогого школьного английского было достаточно, чтобы понять такую простую фразу.

– They dead, – негромко ответила я. И добавила: – They were sailors. They were died during the… – Я защелкала пальцами, не зная, как будет по-английски кораблекрушение.

– Shipwreck? – подсказала она.

Я пожала плечами. Такого слова я не знала. Странно, но говорить о родителях на другом языке было как-то… спокойнее, что ли. Будто на уроке попросили заданный на дом текст.

– And that woman Inga? She is…

– My aunt, – пояснила я. – Mother’s sister.

– And do you have other relatives? – спросила она.

Последнего слова я тоже не знала, но предположила, что оно означает «родственники».

– No, – я покачала головой.

Бет закивала каким-то своим мыслям, а потом вытащила из плоской сумки ноутбук и погрузилась в изучение документов. Как я поняла, это должно было означать, что наша беседа окончена.

Я завернулась потуже в белый гостиничный халат. Огромный махровый мягкий белоснежный халат – никогда ещё у меня не было такой шикарной вещи. Затем отодвинула в сторону стеклянную дверь, ведущую на балкон, вышла и осмотрелась вокруг. Передо мной во всём своём великолепии лежала Москва – город, которого я до сих пор никогда не видела. Внизу, под балконом, ревела многополосная дорога. Тысячи разноцветных поблескивающих в лучах закатного солнца машин проносились мимо, чтобы через несколько секунд исчезнуть за горизонтом. На противоположной стороне дороги били в небо бриллиантовые струи фонтанов, виднелись гуляющие нарядные люди, слышна была какая-то негромкая музыка. За фонтанами начиналась густая зелень небольшого садика, за которым высилась тёмно-красная Кремлевская стена. А чуть левее темнело высокое массивное прямоугольное здание ещё какой-то гостиницы.

Я хоть и выросла в небольшом посёлке, жила и во Владивостоке, так что сам по себе большой город не был для меня такой уж новостью. И всё же тогда, стоя босиком на гостиничном балконе, сжимая у горла ворот белого махрового халата, я вдруг разом почувствовала всю мощь и необъятность этого раскинувшегося подо мной мегаполиса… Ничего подобного этому я никогда ещё не видела. И мне мучительно захотелось, чтобы сейчас рядом со мной оказался Гриша, с которым я могла бы поделиться своими эмоциями. Может, даже не произнося ни слова, – он бы и так понял. Мне бы хотелось, чтобы завтра рано утром мне не нужно было уезжать. Чтобы мы с Гришей, взявшись за руки, могли побродить между фонтанами, посидеть под Кремлевской стеной, полюбоваться на старинные островерхие башни. Что бы ни ждало меня впереди, мне ещё предстояло привыкнуть к тому, что его уже не будет рядом, а я не смогу разделить это с ним.

Когда я вернулась в номер, Бет уже улеглась в свою постель и выключила бра над головой. Я посмотрела на её сухое лицо – сомкнутые тонкие, как пергамент, веки, острый хищный нос и выдающийся вперед подбородок… Нет, с этой женщиной я никогда бы не решилась делиться своими впечатлениями от первого взгляда на Москву. Вздохнув, я забралась в постель и накрыла голову подушкой, чтобы Бет не услышала, как я плачу.

Ещё один перелёт, шумный аэропорт, конвейер, по которому медленно ползли сумки и чемоданы пассажиров, и мы оказались в Лос-Анджелесе. Здесь Джаред должен был утрясти какие-то организационные вопросы, уладить дела с киностудией, утвердить выделенный на проект бюджет, а затем уже вылетать вместе со всеми нами в Канаду, где должны были происходить натурные съемки.

Лос-Анджелес мне удалось рассмотреть чуть лучше, чем Москву, которую я наблюдала лишь с балкона отеля и из окна такси.

Тут были высоченные пальмы – до сих пор я видела такие только на картинках. Раскидистые, с темными мясистыми листьями и уходящими ввысь толстыми гладкими стволами. Была прекрасная набережная, с которой открывался вид на бескрайний океан, который, несмотря на тёплую погоду, оказался на удивление холодным. На отдалённых пляжах на берег даже вылезали погреться тюлени и морские котики.

Казалось, в этом волшебном городе все были увлечены культом тела. По набережной, на которую выходили окна отеля, где мы остановились, постоянно сновали люди на роликах, бегуны в красивых спортивных костюмах. Все они изумляли меня своими роскошно вылепленными, подтянутыми, мускулистыми фигурами. Складывалось ощущение, что здесь ни у кого не было ни грамма лишнего веса. Но больше всего меня поразило обилие солнца. Яркие солнечные лучи не только лились с неба – они отражались и преломлялись в каждом окне высоченных, будто целиком сделанных из стекла небоскребов. И казалось, что солнце в этом городе не одно, а тысяча. Несметное количество маленьких солнц, каждое из которых с весёлой беспощадностью рассыпает вокруг себя огненные лучи. Никогда прежде не встречала я таких элегантных и глянцево-идеальных людей, как в этом городе. Они словно пропитались лучами этих фальшивых солнц и теперь отражали их от себя.

Именно такими были все незнакомцы на студии, куда мы явились в первый же день. Теперь мне ясно стало, почему так преобразились перед этой встречей уже знакомые мне Джаред и Бет. Джаред, всё это время щеголявший в мешковатых брюках и растянутых кофтах, в этот день облачился в джинсы, кашемировый свитер и мягкие кожаные туфли. Конечно, он всё равно всем своим видом подчеркивал, что он – свободный художник, творческий человек, но даже мне, неопытной девчонке из российской глубинки, ясно было, что одежда на нём стоила баснословно дорого.

За день до назначенной встречи Бет отвезла меня к своему знакомому стилисту, и тот долго колдовал над моими волосами – мыл их, наносил питательные маски, осторожно подстригал кончики и отдельные пряди, сохраняя общую длину. Там же, в его салоне, мне сделали маникюр и педикюр. Я долго ещё поглядывала на собственные ухоженные руки и аккуратные ногти, покрытые бесцветным лаком.

Сегодня же по распоряжению Бет я приехала на студию в купленном в первый день простом, но элегантном тёмно-сером платье и маленьких черных туфлях на ровной подошве.

– На каблуках ты ходить пока не умеешь, – безапелляционно заявила Бет, выбирая для меня наряд. – Да и не нужно это. У тебя должен быть образ юной, нежной, невинной девочки. Никакой вульгарщины. Простое платье, минимум косметики.

Я только пожала плечами.

Сама Бет сегодня тоже преобразилась. Куда только делась мужиковатая тётка в грубых ботинках? Рядом со мной по коридорам студии шагала элегантная, сильная, уверенная в себе женщина в белом брючном костюме с небрежно, но тщательно уложенными короткими светлыми волосами. В какой-то момент Бет, отодвинув рукав пиджака, взглянула на часы. Я не разбиралась в марках, но поняла, что стоили они, должно быть, больше, чем весь дедовский дом.

Оказавшись на студии, я осознала, для чего делались все эти приготовления.

Тут был совершенно иной, незнакомый мне мир, прекрасный и завораживающий. Мир людей в идеально сидящих костюмах, мир белоснежных, пусть и немного хищных, улыбок и очень-очень больших денег. К моему удивлению, Джаред, обычно державшийся с мрачноватой отстранённостью и даже некоторым высокомерием, перед встречей явно нервничал. Когда мы вошли в кабинет, где собрались большие боссы кинокомпаний, он, кажется, приложил все силы, чтобы впечатлить этих людей, заразить их своей идеей, своим энтузиазмом. Мне, с моим слабеньким уровнем знания английского, всё ещё непросто было понять, о чём идёт речь. Но по интонациям и взглядам присутствующих видно было, что Джареда все уважают, даже преклоняются перед его талантом. Однако просто так никаких денег ему не дадут. Они хотели убедиться, что задуманная им картина действительно будет иметь успех. Каким бы гением его ни считали, последнее слово всё же оставалось за ними, людьми в костюмах с Бонд-стрит, властителями удивительного мира кино.

Алекс же, несмотря на свои немаленькие габариты и общую неряшливость, как ни странно, чувствовал себя здесь как рыба в воде. Всё так же бойко болтал, громогласно смеялся, сыпал шутками – и совсем не выглядел чужеродным элементом во всей этой выхолощенной реальности. Впрочем, как я впоследствии убедилась, оператор Джареда обладал необычным даром в любой среде за считаные минуты становиться своим.

Встреча с советом директоров кинокомпании продолжалась. Я сидела, съёжившись в кресле, и уже привычно поглядывала на то, как жёстко и резко, не повышая голоса, что-то выговаривает киномагнатам Бет. Джаред все больше мрачнел. А Алекс пытался что-то продемонстрировать на ноутбуке. Несколько раз за время встречи все взоры обращались ко мне, и я неловко ёрзала на своём кресле, не зная, чего от меня ожидают.

Слово снова взяла Бет. Алекс тем временем присел рядом со мной.

– Из-за тебя весь сыр-бор, – интимно поведал мне он.

– Почему? – изумилась я.

Я казалась себе настолько мелкой сошкой, что трудно поверить было, будто все эти богатые, успешные, известные во всём мире люди могут спорить из-за меня.

– Волнуются акулы наши, переживают, что пищи не хватит, – хохотнул он негромко. – Боятся, что потеряют свои вложенные в проект кровные. Спрашивают – что за девочка такая? Тебя же без проб утвердили, по желанию режиссёра. Проект малобюджетный, даже ассистента по актёрам нет. А эти воротилы говорят, как так, девчонка ничего не умеет, никто её не знает. Зритель на неё не пойдет, и денежки тю-тю…

Я почувствовала, как к щекам прилила кровь. До сих пор, принимая предложение Джареда, я думала только о том, нужно ли оно мне, и сейчас впервые посмотрела на вещи с другой стороны. Ведь в самом деле очень велики были шансы, что я подведу и Джареда, и всю съёмочную группу, и этих незнакомых мне людей, которые вложат в этот проект большие средства. Моим первым побуждением было вскочить с кресла, извиниться перед всеми и объявить, что я передумала, что поняла, что не смогу сниматься, и попросить отпустить меня домой. Всё равно – к тётке или не к тётке – я не могла позволить себе подвести столько народа только из-за того, что решила воспользоваться их доверием, чтобы сбежать из невыносимой обстановки. Но Алекс успел схватить меня за запястье и с силой усадить обратно в кресло.

– Ну куда ты рванулась, Honeymoon? – вполголоса одёрнул меня он. – Ты подожди, дослушай сначала. Джаред им на все их лопотания твёрдо сказал – или она, или я над этим проектом работать не буду. А в проекте они, как бы ни крутили тут носами, ооочень заинтересованы. И отлично понимают, что без Джареда ничего не выйдет. Я же тебе говорил – он гений. Все это здесь понимают. А я ещё им кадры с тобой показал, тут они и вовсе призадумались.

– Но это же правда, – горячо зашептала я. – Я ведь ничего не умею. Я никогда этому не училась, никогда не снималась. Я…

– Да перестань, – отмахнулся Алекс. – Тут половина никогда ничему не училась. Не слышала, что ли, истории про то, как какой-нибудь официантишка из местного кафетерия вдруг в одночасье стал главным героем блокбастера? Главное, пафоса побольше – и все ещё сами перед тобой на задние лапки вставать будут. В общем, не дрейфь, Рада, всё у тебя получится. Вот, я смотрю, и Бет за тебя горой – а она баба тёртая, разбирается в людях, просто так ни за кого ратовать не станет. Кино – великая иллюзия, и ты ещё поймешь это.

Люди за столом хмурились, продолжая совещаться, снова и снова пытались уломать на что-то Джареда и Бет. Но в итоге один из них махнул рукой, притянул к себе лежащую на столе стопку бумаг и, щёлкнув ручкой, принялся их подписывать.

Ещё через несколько дней мы вылетели в Канаду, а из Квебека, сразу же из аэропорта, выехали за город, где должны были происходить натурные съёмки. Так и получилось, что, едва взглянув на крупные города, я снова оказалась в краю, природа которого достаточно сильно напоминала места, в которых я выросла.

Наши трейлеры разместились на окраине смешанного леса. Меня тогда заворожили могучие красноватые стволы высоченных вековых сосен, раскинувшаяся кругом изумрудная зелень, такая яркая, что становилось больно глазам.

В первый же вечер после приезда съёмочная группа затеяла небольшую вечеринку – за успех нашего предприятия. Основным организатором был Алекс. Съёмки должны были начаться только завтрашним утром, и потому все с удовольствием нагрянули вечером к нему в трейлер.

– И ты приходи! Обязательно! – ещё днём пригласил меня Алекс. – Тебе надо влиться в коллектив.

Конечно же, вечеринка в трейлере у Алекса ничем не напоминала безобразные попойки у тёти Инги. Всё было достаточно невинно и весело, напоминало скорее утренник в детском саду. Над входом в трейлер была прикреплена связка воздушных шариков. Такие же шарики болтались под потолком и самого трейлера. Алекс на входе вручал всем картонные маски, поролоновые носы, смешные плюшевые уши или картонные дуделки. Где только он успел разжиться всем этим весёлым безумием? Гости радостно напяливали на себя смешные штуки, дудели в дудки, хохотали, подставляли пластиковые стаканчики под разливавшееся из бутылок золотистое шампанское. Даже вечно хмуро-сосредоточенному Джареду водрузили на голову плюшевые оленьи рога, о которых он тут же напрочь забыл, а потом с удивлением поглядывал на окружающих, когда те, взглянув на него, сгибались пополам от смеха.

Улучив удобный момент, я тихонько пробралась к выходу из трейлера и выскользнула на улицу. У дверей случайно наткнулась на целовавшуюся парочку. Это были осветитель Брэд и визажистка Гленн. Я ойкнула, смутившись, однако они не обратили на меня никакого внимания. Только Брэд, не отрываясь от губ Гленн, махнул на меня рукой, словно говоря: «Проходи давай, чего уставилась!» Я прошмыгнула мимо, скатилась со ступенек и, поспешно свернув за угол трейлера, оказалась наконец одна.

Кругом стояла ночь. Я никогда не боялась темноты, даже в детстве. Я ведь выросла в посёлке, где фонарей было немного, люди ложились спать рано, а ночи всегда были гуще, глубже и чернее, чем в городе, где никогда не переставали сиять фонари, светиться окна множества промышленных сооружений и сиять рекламные вывески. Здесь же, в канадской глубинке, было так же темно, как в моём родном посёлке. И несмотря на то что местность была мне незнакомой, я выбралась из нашего импровизированного лагеря и направилась к чаще.

Это было так странно… Те же березы, светящиеся в темноте гладкими стволами. Прикоснёшься рукой – и чувствуешь, как под тёплой корой бьётся и гудит жизнь. Те же тёмные ели, дурманящие голову горьковато-хвойным запахом. Те же сплетающиеся под ногами корни. Та же окроплённая ночной росой трава, щекочущая щиколотки. Только сопок тут не было. Вместо них вдаль уходили высокие каменистые холмы, завораживающие необычной суровой красотой.

Я осторожно шла вперёд, чутко прислушиваясь к звукам ночного леса, принюхиваясь к знакомым и в то же время неуловимо чужим запахам. Где-то в вышине заухала сова, что-то зашелестело в траве – может быть, заяц или ещё какой-нибудь лесной зверёк рванул в укрытие, вспугнутый хищной птицей.

Я закрыла глаза и попыталась, как когда-то в детстве, слиться с природой, почувствовать себя частью этого огромного живого дышащего организма.

– Rada! Where are you? – послышалось откуда-то с опушки.

– Рада? Ау! Ты где? – раздался голос Алекса.

И я поняла, что моё отсутствие заметили. Что меня уже ищут. Я поднялась с дерева и поспешно пошла на зов.

– Ты что, с ума сошла? – накинулся на меня Алекс.

– Rada, – сурово начала Бет, беря меня за руку. – You are under our responsibility. You shouldn’t run out like that.

– Ну ты начудила, – хохотнул Алекс, когда мы двинулись обратно к лагерю. – Мы уж тут все испугались – куда ты пропала, где тебя искать. Look, – внезапно обернулся он к Джареду и с усмешкой указал на меня. – She is a real forests creature. You’ve done a perfect choice.

В ту ночь мне впервые за несколько последних месяцев приснился Гриша. Я лежала на узкой койке, слушала, как в соседнем отсеке ворочается в постели вернувшаяся после жаркого вечера с Брэдом Гленн и никак не могла уснуть – наверное, от того, что день был такой суматошный и полный впечатлений. А когда наконец сон меня сморил, я узнала лес своего детства. Было раннее утро, солнце только начинало выползать из-за кромок деревьев, рассыпая вокруг свои весёлые оранжевые лучи, наполняя бриллиантовыми искрами капельки росы в траве.

Я глубоко вдохнула утренний воздух, напоённый запахами хвои, медовых лесных цветов, смолы, древесной коры, вереска и ранней земляники. А потом, сорвавшись с места, со всех ног побежала к лесу. Я бежала, раскинув руки, и вдруг откуда ни возьмись навстречу мне вылетел Ветер. Он нёсся прямо на меня и радостно лаял, словно хотел сообщить мне какую-то чудесную весть. И когда мы с ним поравнялись, Ветер толкнул меня в ноги, и мы с ним повалились на траву. Я, хохоча, шутливо отбивалась от него, а он тыкался холодным носом мне в щеки.

– Ветер, Ветер, успокойся! – приговаривала я. – Как тебе не стыдно? Ты же вожак стаи, суровый воин. А играешь с хозяйкой, как какой-то щенок.

Но он не отставал от меня, видно, был уж очень мне рад. А потом я краем глаза уловила какое-то движение неподалеку, обернулась и увидела, что из-за деревьев появился Гриша. Он шёл ко мне и улыбался. И улыбка его сияла ярче встающего из-за деревьев солнца, ярче самого радостного его луча. Он, улыбаясь, подошёл ко мне вплотную и протянул руку. Я ухватилась за его пальцы, ощутила его широкую загрубевшую ладонь, потянулась вверх, чтобы подняться на ноги и обнять его и… проснулась.

В трейлере было тихо, лишь всё так же ворочалась за тонкой перегородкой Гленн. За окном лишь едва начинало светать. Я лежала молча и смотрела перед собой сухими глазами.