ГЛАВА 10

— Ушел, — горько пробормотал Ленс, вглядываясь в темное окно, и Лил еще сильнее стиснула зубами угол подушки, расслышав в голосе брата эхо безысходной тоски.

А что она может сказать, если сама во всем виновата и у них нет больше никакого выхода? Такого, чтобы после не тянула душу неусыпная совесть и еще сильнее не вгрызалась в сердце боль, от которой не помогают даже надежные снадобья папеньки.

Вот как могла прийти в голову Лил совершенно наивная и почти детская мысль рассказать все маменьке? Вернее, с чего она вдруг решила, что сумеет лишь слегка приоткрыть душу и поведать родимой только о самых важных событиях последних лун, не затрагивая того пугливого и безнадежного чувства, которое бесцеремонно поселилось у нее в сердце и никак не желало оттуда уходить?

Вот и поплатилась. Хотя сначала почему-то вдруг истово поверила, будто матери под силу ей помочь. Ведь Лавиния всегда очень хорошо разбиралась в отношениях мужчин и женщин, и не только подружки бегали к ней за помощью в деликатных вопросах, но и папенька иногда просил совета, получив заказ на необычный амулет или зелье.

А Лил очень нужно было посоветоваться хоть с кем-то, кто понимает в таких делах более, чем Ленс. Да, брат отчетливо ощущал эмоции людей, но из-за недостатка житейского опыта еще не умел объяснить, с чего вдруг в душах возникает любовь, а не ненависть или еще какое-то чувство.

Зато маменька сразу все поняла и твердо сказала: «Не переживай! Все в наших руках. К завтраку оденем и причешем тебя, как весеннюю принцессу, ни один молодой мужчина не сможет устоять перед такой красотой. И этот наемник будет твой, только не сделай ошибки, не торопи. Больше помалкивай, гляди кроткой овечкой, ну а если нужен будет совет, мигни, я позову тебя на кухню якобы помочь».

Мать действительно пришла на рассвете и сделала из дочери принцессу. Лил даже не сразу поверилось, что красавица, которую она видит в зеркале, — это она сама. Хотя после путешествия в седле еще болела спина, а злость и тревоги последнего дня пути утомили девушку так, будто она с утра до заката на ветру и солнце копала картошку на огороде Парвена.

То проклятое утро выжгло ей душу обидой досуха, даже на слезы сил не осталось, когда она поняла, как нагло и бессовестно он ее обманул. Хотя сначала она не поверила словам Дайга, заявившего за завтраком, что Эринк, которого сама она из мести называла только дедом или хозяином, решил все заранее подготовить к их приезду в Трааг. Девушка попыталась найти своим чутьем одаренной теплый огонек, каким ощущался дед после кровной клятвы, однако не нашла поблизости даже бледного отсвета. Тревожась все сильнее, она расширяла и расширяла незримый круг, не скупясь вливая туда накопленную за последние дни силу, пока Ленс сердито не дернул ее за рукав:

— Перестань… я тоже его не ощущаю.

Вот тогда девушка вдруг вспомнила тот проклятый куст, мостик и небрежные слова толстого старика о том, что он снимет эту клятву, лишь когда захочет сам.

Значит, наконец-то захотел?

Но не подошел, ничего не объяснил, как будто Лил вовсе не человек, а какая-то домашняя скотина. Хуже даже собаки, потому что собаку никто не бросает посреди дороги, сняв с сонной ставший ей надежной защитой ошейник.

Нет, она не пожалела в тот момент, что внезапно обрела проданную когда-то свободу, но и облегчения, о котором так долго мечтала, почему-то не ощутила. А в тот миг, когда Лил вдруг осознала, что вместе со связывающей их незримой нитью учитель Ленса решительно оборвал и все ее надежды на особые чувства, какие могли бы постепенно прорасти в его сердце, в оскорбленной девичьей душе вспыхнул яростный огонь смертельной обиды, до самого дна испепеляя все, кроме жгучего желания доказать ему его неправоту. Или отомстить… так же безжалостно, как поступил с ней он сам.

Девушка снова закусила зубами измусоленный, невкусный угол подушки, с большим трудом подавляя желание завыть раненым зверем.

Какой же глупой и до противного злой она была тогда, весь тот проклятый день, когда нещадно погоняла коня, кровожадно мечтая о мести. А дед вылез из кустов возле первой же харчевни, сел рядом с Ленсом, и она невольно прикусила язык, с изумлением рассматривая молодого симпатичного мужчину-северянина, лишь смутно напоминавшего того смуглого усача, каким он был в последние дни.

Таким Эринк нравился ей еще больше, сразу исчезла злоба и забылись все свирепые планы, хотелось просто смотреть на него, изучать новый облик и представлять, как они подъедут к незнакомому дому и бывший хозяин, протянув сильные руки, легко выхватит ее из тележки, на миг прижав к пахнущей травами груди.

Опомнилась Алильена лишь через несколько минут, когда тележка уже весело катила по улочкам Траага. И сразу разозлилась на себя. Ну вот с чего она, собственно говоря, снова растаяла перед ним, как деревенская пастушка? Если бы еще все это оставалось в ее сердце безмолвной тайной, но особый дар Ленса не позволяет даже надеяться на подобную роскошь.

Вон уже искоса поглядывает на нее, не по-детски печально кривя обветренные губы.

— Мы тут вылезем, — чувствуя, как от жгучего стыда огнем вспыхивают и щеки, и уши, поспешила заявить Лил неожиданному вознице. — Если не остановишь, спрыгну.

Он отвечал очень спокойно и устало, а она снова спорила, в душе все сильнее презирая саму себя за эту надоевшую до дрожи, но прилипчивую, как смола, личину отвратительно капризной избалованной дурочки, способной только на скандалы и истерики. От досады на собственное тупое и необъяснимое упорство у Лил уже дрожали пальцы и подступали к глазам непонятно откуда взявшиеся слезы, и она едва сдерживалась. И с ужасом понимала, что еще минута — и с невероятными усилиями возведенная в душе преграда рухнет, разваливаясь острыми осколками и сметая на пути все доводы разума, и от горя и отчаяния она устроит громкий и некрасивый скандал или бросится бежать. А может, и того хуже — попытается связать своей силой этих непробиваемо уверенных в своей правоте мужчин и взять над ними власть.

Всего за миг до катастрофы ее, как всегда, спас Ленс, подсел рядом, крепко обвил тонкими руками, заглянул в глаза и тонко, просительно протянул:

— Лил! Ну Ли-ил…

Девушка тайком вздохнула и снова глянула в темное окно. Ночь сегодня безлунная. Ни одна из трех красавиц не дежурит на небосклоне, да и звезды прикрыты туманной пеленой. Наверное, дождь будет… а он куда-то бредет по чужим дворам, как одинокий волк. Еще нарвется на чересчур бдительного стража или одного из бандитов, которые время от времени тревожат покой Траага.

Несмотря на прерванную клятву, она тоже почуяла сегодня вечером его приход, как ощущала и все эти ночи. И так же смолчала, отчетливо осознавая — приходил он вовсе не к ней. Ленс еще в первый вечер рассказал сестре о тайном сговоре с учителем, и она, стиснув кулаки так сильно, что ногти почти впились в ладони, внешне спокойно сказала:

— Аленс, ты ведь уже не маленький. Скоро тринадцать исполнится, имеешь право решать сам. А я приму любое твое решение и перед маменькой оправдаю, когда она встанет.

— Еще бы знать, когда это будет, — по-взрослому тоскливо глянул тогда брат и отвернулся, не договорив.

Это молчание ударило Лил больнее, чем кнут. Огрел ее один раз сельский пастух, когда, не зная, что нельзя пускать в общее стадо молодых бычков, рыжий приемыш Парвена простодушно открыл ворота перед метавшимся по двору годовалым Буяном.

Но обижаться на Ленса она никогда не умела, а в этот раз и вовсе чувствовала себя виноватой во всем. В то злосчастное утро, проводив взглядом исчезнувшую за кустами фигуру Эринка, девушка все-таки не сдержалась, оглянулась на мать и, чувствуя, как перехватывает спазмом горло, с ненавистью зашипела, глядя в ее бледное как мел лицо:

— Как-то очень уж хитро ты мне помогаешь!

— Алильена! — попыталась одернуть дочь Лавиния. — Ты абсолютно ничего не поняла! Спроси Алена, ты вначале очень понравилась этому мужчине, а потом он вдруг тебя узнал и сразу разочаровался. Но ты ведь этого не знала! И продолжала бы унижаться перед ним, кокетничать, а потом еще и решила бы бежать следом. Я же вижу, ты влюблена всерьез. А он — искусник. Почему ты мне этого не сказала? Хотя я сразу заподозрила, но потом ты сбила меня с толку.

Маменька! — обретя пропавший от возмущения голос, рявкнула выведенная из себя Лил. — Да какое это имеет значение? К тому же это у тебя такая привычка, сразу вешаться мужчине на шею, если он искусник!

— Не смей! — подняв руку, шагнула ближе Лавиния, но Лил не пожелала выяснять, чем маменька ее одарит, оплеухой или, наоборот, жалостливо погладит по щечке.

В сумасшедшем порыве выплеснула из вскипевшего горем сердца волну энергии, собирая воздух в плотный вихрь, отнесший мать на диванчик, и ринулась прочь. Однако далеко убежать не успела, уже на середине зала догнал тревожный, необычно высокий вскрик Ленса:

— Ли-ил!

И она повернула назад, уже осознавая неведомым чутьем, что произошло что-то очень нехорошее, едва ли не такое же, как внезапный уход Эринка.

— Лил! — отвлек от тяжких мыслей негромкий оклик брата, и он сел рядом с сестрой, погладил мокрую щеку. — Иди к ним. Я сам справлюсь, няня поможет и бабушка Дора утром приезжает. Ничего серьезного ведь нет, лекарь сказал — просто небольшой приступ и сильное нервное переутомление. Полежит еще дней пять, и начнем в сад выводить.

— Спасибо, Ленс, — тихо всхлипнула девушка. — Но идти мне некуда… и незачем. Он ждал тебя, ты ученик. А я — никто… он даже клятву разорвал.

— Он просто исполнил обещание, — печально помотал головой мальчишка. — Но дело не в этом. Я барону не нужен, пока он ничего не знает. И женить меня рано, поэтому мы будем спокойно тут жить, и никто нас не тронет.

— Ленс, ты очень добрый. Но я ему не нужна.

— Я этого не знаю, мысли мне недоступны. Но у него в душе была печаль и какая-то непонятная решительность… Я все думаю, куда он собрался?

— Туда, куда и ехал с Кержаном. Вспомни, в какой город шел обоз?

— Лил, я ничего не могу сказать точно, но мне почудилось… Ладно, забудь. Спать пора, утром лекарь придет.

— Спокойной ночи, — нехотя поднялась с дивана Алильена. — Иди к себе. К ней я сама зайду.

Это стало ее наказанием и добровольной обязанностью — два-три раза за ночь заходить в комнату матери, поправлять и без того идеально ровное одеяло, вливать в бледные губы ложку золотистого зелья, оставленного еще отцом на такие вот случаи и одобренного вызванным няней лекарем.

И потом молча сидеть рядом с постелью несколько минут, решая один и тот же, неимоверно трудный вопрос: прав или нет жизнерадостный старичок, сообщивший, что он давно ожидал этого приступа.

— Она ведь из тех людей, кто все беды носит в себе, не делится даже с близкими. Потому и боялся вестей, хоть плохих, хоть хороших. Как знал… Но зелья у вас сильные, еще ваш папенька готовил… м-да… надеюсь, скоро и он вернется в добром здравии. А ей сердечко поддержим да подкормим, совсем исхудала. Пусть Дора супы понаваристее варит да молодой крапивки не жалеет. Вот и поднимем на ноги вашу матушку, еще как бегать будет.

В этот раз мать не спала, скорбно смотрела куда-то в пустоту запавшими глазами, обведенными темной каймой, и бессмысленно перебирала в тонких, полупрозрачных пальцах оборку крахмальной салфетки.

— Встать не хочешь? — мягко спросила Лил, заставляя себя подойти вплотную к кровати.

— Ты сильно на меня сердишься? — хрипловато прошептала Лавиния, пристально вглядываясь в дочь. — Прости, Алильена, я не желала… чтобы получилось так. Мне хотелось лишь, чтобы он сам ушел, и не победителем, оставившим за собой разбитое сердце…

— Не будем об этом, — равнодушно остановила эту исповедь Лил. — Все в прошлом. Давай погуляем, да я напою тебя зельем.

— Алильена! — взмолилась Лавиния. — Ну за что ты так?

— Прости, маменька. Но не забывай, мне уже девятнадцатый год, ты же знаешь, это из-за способностей мы с Ленсом выглядим моложе. — Лил перевела дух, помолчала и скупо улыбнулась. — Просто забудь… а сейчас выпей зелье. Энсит сказал, лучше пить понемногу, но чаще. А еще тут клубничный сок со сливками и булочки… Хочешь, я тебя покормлю?

— Ты стала совсем взрослой, — огорченно пробормотала больная и снова откинулась на подушку. — Давай зелье, больше ничего не хочу. Только спать. — И устало опустила ресницы.

А когда Лил, напоив ее снадобьем и бережно поправив одеяло, неслышно выскользнула за дверь, мать снова распахнула глаза, взглянула на темное окно и горько вздохнула:

— И чужой.

Ранним утром в кухонное оконце кто-то тихонько стукнул, и старенькая няня, поднимавшаяся спозаранку, поспешила отворить заднюю дверь, памятуя об обещании лекаря заскочить перед уходом в храмовую больничку, где он бесплатно лечил самых бедных жителей Траага.

Мужчина, возникший на пороге, напугал старушку до полного онемения и, сразу поняв это, поспешил исправить положение:

— Вот уж не думал, тетушка Нела, что ты меня не узнаешь! Значит, богатым буду, а это мне как раз кстати. Не поверишь, мальчишка Брин уже вымахал выше меня ростом и собирается жениться. Ну, долго еще будешь держать гостя на пороге? Я уже настоялся за ночь и находился, сейчас бы присесть и выпить чашку чая с чем боги послали. А кстати, доложи-ка, что они вам посылают?

— Бланс, что ли?! Родер? Не узнала… давно не встречала, — с облегчением выдохнула няня и засуетилась. — Ну так я ведь только до ближайшей лавки хожу и назад, молоко и мясо разносчик приносит… Заходи в кухню, все еще спят. Чаем напою, яичницы сжарю, и колбаса есть… пока бог дает, Лавинии дядюшка помогает.

Ласково улыбаясь старушке, командир присел к столу, размышляя, как бы расспросить ее о том, что творится в доме. Почему сюда зачастил Энсит, даже но старой дружбе не желающий отвечать на самые безобидные вопросы, и почему никуда не выходят привезенные Гарвелем и искусником дети.

— Доброе утро! — Парнишка, стоявший в дверях, выглядел от силы лет на десять-одиннадцать, хотя Бланс точно знал, сколько ему лет. — Няня, ну что же ты такого гостя на кухне держишь? Ведь он наверняка не просто так зашел? Идемте в столовую, господин Бланс, там нам удобнее будет поговорить. И сестра скоро придет, она сейчас у постели матери.

— Госпожа Лавиния заболела? — осторожно осведомился Бланс, пробираясь мимо хлопочущей у стола старушки. — Может, нужны зелья?

— У Энсита все есть, — по-взрослому усмехнулся мальчишка, распахивая двери столовой. — Прошу. А матери уже лучше… был сердечный приступ, лекарь говорит, от неожиданности.

— Здравствуйте, господин Родер. — В появившейся в дверях столовой худющей хмурой девушке, одетой в строгое темное платье, Бланс не сразу узнал хорошенькую, живую дочку Тарена Базерса.

— Доброе утро, Алильена… госпожа Алильена, — поправился командир стражи, начиная подозревать, что рассказ Гарвеля о путешествии был чересчур скромен.

Да и тайные письма, полученные из гильдии, подтверждали его догадки.

— Вы зашли с нами поздороваться, — с мужской прямолинейностью осведомилась девушка, садясь напротив гостя, — или у вас есть важный разговор? Извините, но трудно поверить, будто командир Бланс на рассвете пробирается тайком через сад, чтобы выпить чаю со старой нянюшкой.

— У меня и в самом деле дела, — нехотя сдался Бланс. — Хотя говорить я хотел с вашей матерью. Но раз она болеет… С сегодняшнего утра двое дозорных будут охранять ваш дом, они уже устраиваются в привратной будке. Вот и пришел предупредить лично, чтобы не выгоняли.

— А дыру в изгороди тоже ваши стражники заделывают? — тихо поинтересовался Аленсин.

— Вы их уже заметили? Нет, это плотничья артель, с ними договорились от имени вашей матушки. Денег давать им не нужно, оплату они получат там же.

— Где именно?

— В одном маленьком трактире, название не важно.

— Случайно не в том… — Девушка примолкла, изучающе разглядывая Бланса, и у него снова возникло тоскливое ощущение, что ее подменили. — Впрочем, не имеет значения. Лучше скажите, с какой стати ваши люди будут нас охранять?

— Так решил градоначальник Траага. После вашего исчезновения он назначал награду тому, кто поможет вас вернуть. — Рассказывать, кто подтолкнул не слишком щедрого господина к такому решению, Бланс не собирался.

— Я знаю. А потом прибыл родич Корди и тоже назначил свою цену. Поэтому теперь мне хочется знать точно, нас охраняют как заложников или как особо ценный приз?

— Вас будут охранять, — строго заявил Бланс, сообразив, как неправильно все понимает эта новая Алильена, — по просьбе моих друзей… но это тайна.

— Вот как, — тихо пробормотала девушка, опуская взгляд. — Тогда понятно… Думаю, я могу назвать их имена.

— Не нужно, — поспешил отказаться Бланс. — Я не сомневаюсь, они хорошо вам знакомы.

— А где они? — бросив на сестру быстрый взгляд, спросил вдруг Аленсин.

— Хм… — задумался стражник, глядя на открывающуюся дверь.

— Няня! — Дети Тарена дружно вскочили из-за стола, отобрали у старушки и корзинку, и чайник, споро расставили на столе посуду и угощение и налили чай.

А проводив умильно улыбавшуюся женщину, сели на свои места и требовательно уставились на командира:

— Ну?

— Уехали, — вспомнив предостережение Гарвеля, нехотя сказал правду Бланс. — Сегодня ночью.

Хозяева некоторое время молчали, аккуратно отламывали крошечные кусочки хлеба, медленно жевали, потом мальчишка как-то жалобно взглянул на сестру и вскочил с места:

— Принесу сливок… няня забыла.

А дойдя до двери, вдруг неслышно щелкнул засовом и обернулся, пристально глядя на гостя.

«Наверное, хочет что-то сказать втайне от прислуги», — мелькнула догадка в голове Бланса и тут же исчезла, утонула в вязком, плотном тумане. Стражник как-то вяло ощутил, что комната больше не стоит на месте, а, словно ярмарочная карусель, плывет в тягуче-медленном вращении, постепенно набирая ход. И одновременно исчезают звуки и свет, стол и стул, да и сами юные хозяева этого странного дома.

Но это вовсе не страшно и не печально, а правильно, когда на усталую, обеспокоенную душу стражника внезапно невесомым утренним туманом оседают покой и беззаботность, такие же чистые и светлые, как облака в самом начале лета.

И тихий голос, глуховато задающий краткие вопросы, тоже, несомненно, светел и безобиден, и потому ответы сами слетают с языка, не вызывая ни в разуме, ни в сердце никаких сомнений или тревог.

— Куда уехал Эринк?

— Кто поехал с ним?

— По какой дороге?

— Где встанут на ночлег?

Постепенно туман все сгущался, комната вращалась все быстрее, а язык Бланса ворочался в пересохшем рту все натужнее. Наконец воин устало смолк, коснулся щекой плеча и легонько всхрапнул. И тут же дернулся почти испуганно, распахнул невесть когда закрывшиеся глаза и уставился на девушку, медленно намазывающую на ломтик булки янтарно-желтое масло.

— Извините… я, кажется, уснул.

— Не совсем, — сочувствующе вздохнула она. — Только начали засыпать. Наверное, всю ночь дозоры пришлось обходить? Вам нужно отдохнуть.

— Пока некогда, — развел руками Бланс, поднимаясь из-за стола. — Может, после обеда.

— Погодите, сейчас придет Аленсин, принесет сливки.

— Спасибо, я хорошо поел.

— Как желаете. Но я хочу сказать вам одну важную вещь, вернее, сделать выгодное предложение… — Девушка бросила нож и уставилась на гостя. — Но пусть и брат послушает.

— Хорошо, — подумав, вернулся к столу стражник и сел на прежнее место.

— А вот и он. Ленс, поставь сливки и садись. Я хочу сказать… — Она сглотнула, смяла в пальцах так тщательно намазанный хлеб и отбросила на тарелочку. — Мне нужно ехать с ними. Достаньте лошадь, Бланс, я верну вам деньги.

— Вы с ума сошли! Ваша маменька совсем сляжет от этой новости…

— Погодите, я еще не все сказала. Маменьку и Ленса как можно скорее отправьте в дом гильдии или в монастырь травниц, там их никто не найдет, если сделать все аккуратно. Нужно две коляски, в одной тайком уедут они, другую отправите в поместье. Пусть голубеводы думают, будто она вернулась туда вместе с нами. Несколько дней вполне можно будет водить их за нос.

— Алильена, я уважаю вашего отца и вас, но это же авантюра! Да и зачем вам мчаться за мужчинами, все они опытные воины…

— Не спорьте, Бланс. — Голос мальчишки звучал глуховато и очень убедительно. — Алильена права. Через час на пустыре за омшаниками кривого Брила ее должна ждать оседланная лошадь. Седло лучше найдите мягкое, для дальних путешествий. Еще дорожный мешок, одеяло, маленький шатер, немного еды и овса. Хорошо бы найти надежного проводника, вряд ли Лил в одиночку догонит их за один день. И последнее. Не нужно говорить об этом слугам и маменьке.

— Вы сумасшедшие? — с тоскливой надеждой спросил Бланс.

— Нет. Безумен наш дядюшка Густав. И он давно за нами охотится… не за отцом, а за нами, понимаете? — печально глядя в глаза воина, проговорила Лил. — И поверьте, он не пожалеет ни денег, ни людей, он вообще не считает чужие жизни чем-то ценным. Поэтому если вам жаль своих воинов, их детей и самого себя — готовьте лошадь и отправляйте отсюда Ленса и маменьку и забудьте про нас, как про страшный сон.

— Идите, — сурово разрешил подросток, и Бланс послушно встал, с изумлением осознавая, что и в самом деле согласен с их сумбурными доводами и готов немедленно исполнить эту просьбу, больше похожую на безапелляционный приказ.