24

– Мама, познакомься, это Том.

Наталье представилась белая столовая в Сайгоне, в том доме, где их с мадам Мари поселили. Бамбуковые стулья и такие же бамбуковые столики со стеклянными крышками. Над головой медленно вращаются вентиляторы с лопастями, похожими на полированные коричневые весла. Белые стены расписаны пальмовыми листьями и зелеными ветками. И бесконечные пальмовые аллеи – их видно в широко распахнутые окна, задернутые прозрачной шторой, чуть колышущейся от слабого ветерка. Вьетнамская прислуга в ослепительно-белых одеждах смахивает метелками пыль с мебели. За перегородкой два повара-вьетнамца в белых передниках режут овощи. За их спинами на плите дымятся какие-то аппетитные блюда к обеду.

Они войдут вместе с Томом. Он – в парадном синем кителе со всеми наградами и с высокой синей фуражкой на согнутой в локте руке. Она… Нет, только не в военной форме! Наносилась и устала уже от нее. Пожалуй, она будет в том гладком черном платье от Шанель с маленькой белой розой на груди, которое на ней, как говорила сама мадемуазель Коко, смотрится лучше, чем на любой модели. А если дадут Серебряную звезду, можно будет прикрепить и ее.

Мадам Мари встретит их с обычной своей приветливой улыбкой, и фарфоровые блики солнца радостно заиграют на ее красивом благородном лице.

– Я рада видеть вас, капитан, – скажет она своим певучим, мелодичным голосом. – Я уже написала о вас Джилл. Она тоже хочет познакомиться с вами. И Пауль…

– О чем задумалась, док? – тронул Наталью за плечо Роджерс. – Ты как будто здесь и одновременно – далеко.

Не отрывая взгляда от пляшущих языков пламени костра, она медленно проговорила:

– Просто представила себе, как мы с тобой приедем в Сайгон и как мадам Мари примет нас…

– Думаешь, хорошо примет? – Том присел рядом и протянул ей банку печенья: – Угощайся, док.

– Не хочу, меня уже воротит от него. Слишком сладкое. – Наталья повернула голову к Тому, в ее светлых глазах отражались сполохи огня. – А примет хорошо, не сомневайся. Как же иначе?

– Нэт, а ты и вправду княжеская дочка? – неожиданно спросил он. – Твой отец был настоящим князем?

– Именно так, Том. Хотя мне и самой теперь это кажется иногда странным. В современной жизни моя родословная давно уже утратила свое изначальное значение, а когда-то была очень важной. Мой отец рос самым младшим в семье, после революции остался в России. Но его арестовали и расстреляли как врага народа. А мама умерла еще раньше. Я долго думала, что от болезни, но потом мне сказали, что ее отравили. Специально. Мы с сестрой Лизой остались на попечении нашей гувернантки Фру, она заменила нам мать. Лиза училась в консерватории, хорошо играла на рояле. А я нигде и поучиться-то толком не успела: только окончила школу – грянула война. Сначала работала санитаркой в госпитале, потом – переводчицей. Фру с детства обучила нас с Лизой немецкому и французскому. Бывало, день говорим только по-немецки, а день – только по-французски. Чередовали, в общем, вот и пригодилось. Так переводчицей и дошла до Берлина. Сестра тоже воевала. У нее звание даже повыше, чем у меня, было, она капитан, как и ты. Несколько раз со спецзаданием в тыл немцев ходила, с партизанами и подпольщиками диверсии устраивала…

Том молчал, внимательно случшая рассказ Натальи и тоже глядя на огонь.

– Какое-то время после взятия Берлина мы с ней оставались с нашими войсками в Германии, а потом вернулись домой. – Наталья грустно усмехнулась: – Надеялись, что на родине учтут наши заслуги, ведь у нас обеих к тому времени и ордена, и грамоты были, надеялись, что отстанут от нас наконец, позволят жить спокойно. Не тут-то было! Все только еще круче закрутилось. Всех Лизиных товарищей по подполью уничтожили, руководителя группы расстреляли, а его заместителя сослали в лагерь. Какая-то крупная партийная шишка настучала, что якобы они не диверсии проводили, а с немцами сотрудничали. Интересно, а кто же тогда диверсии в то же самое время устраивал? Полицаи? Словом, закрутилась карательная машина по новой. Еле ноги унесли. Лизин старый товарищ помог. Он сам из спецслужб был, а его брат в одной с Лизой группе состоял. Погиб, правда… Брат же его помог нам бежать, чтобы было потом кому против коммунистов-преступников свидетельствовать. Так благодаря ему живы и остались. Фру теперь в Лионе живет, у своих родственников, она же француженка родом. Хотя всю сознательную жизнь в России прожила. А Лиза… – Она снова вздохнула. – Три года назад Лиза вернулась в Россию. Не знаю, что с ней там сейчас и как, переживаю. Писем не пишет, а может быть, их просто не пропускают. Жива ли? Ни весточки, ни словечка…

– А зачем вернулась-то? – спросил Том. – Соскучилась, что ли?

– Не думаю. Просто она в Германии какие-то документы нашла, подтверждающие, что ее товарищи были невиновны, вот и поехала, чтобы реабилитировать их. Но вряд ли у нее что-нибудь получится. У коммунистов система такая: они друг за друга горой стоят, своих не сдают. Лучше уж сами потом придушат тихонько, согласно энкавэдэшной этике. Так я и осталась за границей одна, без сестры. Впрочем, Лиза с самого начала со мной у мадам Мари не жила. Она в основном в Германии обитала, всё эти оправдательные документы искала. Нашла. Не знаю вот только, на счастье или на беду себе. И так, наверное, уже и не узнаю никогда. Проклятая страна! Ни увидеться с родственниками, ни письма отправить, каждый шаг под контролем!

– Вот и Вьетконг такой же жизни пожелал, – хмыкнул Роджерс.

– Ну да, – подхватила Наталья, – не понравилось им, видите ли, под французами жить! Можно подумать, без французов им лучше будет. Однажды при мне допрашивали какого-то их военачальника, забыла его имя… Впрочем, ты сам знаешь: у них имена такие, что не только запомнить, но и по буквам-то произнести – язык сломаешь. Так вот этот местный военачальник говорил о простых бойцах и простых людях, которые разделяют их идеи и слепо следуют за ними, с нескрываемым презрением. Его высокомерие невольно напомнило мне тогда разговоры в штабе генерала Шумилова, когда энкавэдшные деятели легко решали, сколько солдат должно погибнуть и скольких еще на смерть отправить. Для них ведь человеческие потери – так, плюнуть да растереть, главное для них – собственное благополучие. Вот и тут то же самое. А по мне, уж лучше французам нужники чистить, зато жить по-человечески: когда тебя попутно и грамоте обучат, и оденут с шиком, и накормят до отвала. И если французы только к физическому труду вьетконговцев привлекали, то большевики всю умственную и жизненную энергию из них высосут. Превратят в безвольных запрограммированных роботов, и из такого рабства им уже не выбраться. Будут жить в нищете и горбатиться на горстку партийных начальников, да при этом еще и восхвалять их. Причем вполне искренне – коммунисты умеют засорять мозги своей пропагандой.

– Но объяснять это вьетконговцам бесполезно. – Том прикурил от костра сигарету. – Ты же видела, они здесь все абсолютно невменяемые. Хотя если постараться… – задумчиво проговорил он. – Да, согласен, головы их уже забиты всякой дребеденью, нас дико боятся, ни одному нашему слову не верят. Но ведь когда поглядят хотя бы на то, что мы едим, как время проводим, как смеемся между собой, может, какой-нибудь винтик у них в мозгах и повернется. И со временем вся советская пропаганда полетит к черту. Настоящих убежденных коммунистов здесь мало, подавляющее большинство – темные и запуганные властью люди. Глядя на них, я иногда думаю: интересно, чем они живут? Любят ли своих близких и друзей или только Хо Ши Мина? Непонятны мне пока эти азиаты. Ты заметила, что они никогда не улыбаются? Вот так, как мы, – широко, спонтанно, иногда вообще без повода…

– Везучий ты, Том. – Наталья положила руку ему на плечо, он повернулся и поцеловал ее. – А мне вот они слишком хорошо понятны. Я сама целых тридцать лет жила точно так же, как они сейчас. И иногда мне становится их жалко. Но когда я вижу, как маленькие черноволосые женщины с кулаками набрасываются на американцев и кричат им в лицо: «Оккупант! Убирайся, оккупант!», то они сразу напоминают мне выпущенных из ада бесенят, одержимых разрушительной энергией зла. Так и хочется сказать им: очнитесь, хватайте детей и бегите на юг, к французам! Или – к американцам. Главное, бегите немедля, прямо сейчас, иначе потом – если мы проиграем эту войну – вас уже не выпустят! Никогда и никуда не выпустят. И вы так и сдохнете на своих рисовых полях в своих рваных старых платьях лет в тридцать, а то и раньше! У французов пусть в прислугах ходить будете, зато лет до семидесяти проживете. Но какое там! Им уже внушили лозунг: «Мы – не рабы, рабы – не мы». Боже, как мне все это знакомо! – от воспоминаний о прошлом Наталья даже вздрогнула. После паузы заговорила о другом: – Всякий раз, когда во время войны я встречалась с мадам Мари, она предлагала мне уехать вместе с ней в Германию. А я не то чтобы боялась… Нет, боялась, конечно, но не Гитлера: по мне, так СС лучше, чем НКВД. Я за сестру боялась. Мы же с ней в разных местах воевали, а встретиться все никак не удавалось. Бежать же надо было только вместе. Иначе, я знала, ее заживо из-за меня сгноят. А в том, что бежать из коммунистического рая нужно, я тогда уже не сомневалась. Поняла в тот самый момент, когда впервые сына мадам Мари увидела, как только первыми фразами с ним обменялась, как только в глаза его заглянула… Он со своей частью вошел в деревню, где я тогда жила, и я, познакомившись с ним, сразу поняла: хочу туда, где живет он. Но… не случилось. – Она опустила голову, голос зазвучал глуше: – Я говорила тебе, он погиб в сорок третьем…

Том обнял ее и поспешил сменить тему:

– Местные вожди, я заметил, не бедствуют, живут на широкую ногу. А бедноте внушают, что живут одинаково со всеми.

– Наши тоже не бедствовали. – Наталья «раскусила» уловку Тома, но виду не подала, поддержала разговор. – Фру рассказывала, что в блокаду ленинградские партийцы не знали, куда еду девать, она у них протухала. И еще они кинофильмы в бункерах смотрели, когда простой народ дох на улицах подобно собакам бродячим. Шел человек, упал без сил, замерз, и его тут же на мясо порезали. Может, живого еще… А теперь они помалкивают обо всем этом: о мародерстве, грабежах да убийствах. Фильмы советские посмотришь – плакать хочется от умиления. А разве так все было? Нет, конечно. Вранье одно кругом. И до сих пор вранье, о какой бы «оттепели» они там ни вещали.

– Нэт, забудь об этом, – притянул ее Том к себе. – Все позади, все прошло, теперь я всегда буду рядом. Ты только…

Договорить он не успел: рядом послышался устрашающий треск сучьев и оглушительный звериный рык.

– Кто там?! – Наталья вскочила и испуганно уставилась на густой кустарник, из которого раздались эти страшные звуки.

– Кажется, я догадываюсь. Похоже, царь местных зверей к нам на огонек пожаловал. – Том схватил винтовку и направил ее ствол на кусты. – Может, догадается уйти подобру-поздорову?

– Это… лев?! – спросила Наталья, перейдя от страха на шепот.

– Тигр. – Мускулы на лице Тома напряглись. Натали казалось, что она слышит даже стук его сердца. – Отойди, – негромко сказал он, не сводя глаз с кустов. – Тихо, но как можно дальше. Спрячься за каким-нибудь деревом. Он может прыгнуть в любой момент…

– Сэр! – Слегка пригибаясь, как под обстрелом, к капитану подбежал рядовой Персийн, тоже с винтовкой в руках.

– В сторону! – крикнул ему Том, не оборачиваясь.

В этот момент снова раздался треск сучьев, и огромная кошка выпрыгнула из кустов, на лету вцепившись когтями в спину Персийна. Тот завопил, неестественно выгнулся и выронил винтовку из рук.

– Том, стреляй! – в ужасе крикнула Наталья.

– Сэр, я сейчас сниму его! – На шум примчался сержант Коэн с пулеметом.

– Отставить! – огрызнулся Роджерс. – Персийна можешь зацепить ненароком.

– А, черт! Верно, – сник тот.

Тигр и Персийн переплелись тем временем столь плотно, что, к отчаянию Коэна, превратились в один сплошной клубок. Огромная кошка ухватила рядового челюстями, попутно опустив одну лапу ему на руку, а другою впившись в его левое плечо. Сопротивляясь изо всех сил, Персийн старался устоять на ногах, но тигр все-таки придавил его к земле и начал терзать прямо у всех на глазах.

– Боже, он же сожрет его заживо! – Наталья в страхе закрыла глаза руками. – Да сделай же что-нибудь, Том!

– Бей его в морду, слышишь?! – крикнул Роджерс Персийну.

Сколь бы невероятным это ни показалось, но в отчаянной борьбе за жизнь солдат услышал его и, сжав свободную руку в кулак, изо всех сил съездил им тигру по морде. Видимо, удар оказался настолько неожиданным и болезненным, что зверь невольно разжал челюсти и метнулся обратно в кусты.

– Огонь! – сразу скомандовал Роджерс.

Несколько прибежавших на помощь солдат и пулеметчик Коэн открыли стрельбу одновременно.

– Не цельтесь в зверя! Стреляйте поверху! – кричал Роджерс. – Просто пугайте!

Грохот выстрелов подействовал: тигр злобно рыкнул на прощание и исчез в темноте.

Все произошло в считанные секунды, но Наталье показалось, что время тянулось нестерпимо долго. Когда пальба стихла, несколько мгновений все молчали, отходя от шока. Персийн лежал на том же месте, где его оставил тигр, стонал и дергал ногами. Наталья опомнилась первой. Схватив медицинскую сумку, подбежала к Персийну, упала подле него на колени, осторожно приподняла его голову.

– Тихо, тихо, не волнуйся, все закончилось, сейчас перевяжу, и боль утихнет, – приговаривала она почти по-матерински.

– Ну, как он? – подошел Роджерс. – Живой?

– Живой. Но насколько серьезны ранения, пока сказать трудно.

– Тоберман! Занять круговую оборону! – приказал Том лейтенанту. – Зверь-то вряд ли вернется, а вот внимание ВК мы своей стрельбой могли привлечь запросто. Сейчас наверняка подтянутся на всю эту катавасию, как шакалы на падаль.

– Слушаюсь, сэр.

– Давай помогу перевернуть его, – Том тоже склонился над раненым.

– Клайд, что вы стоите?! – сердито окликнула Наталья санитара, застывшего как изваяние неподалеку. Видимо, все еще не мог отойти от испуга. – Капитан за вас должен работать?

– Позвольте мне, сэр, – мгновенно придя в себя, подскочил к ним Стивен.

– Ничего, Клайд, мне не впервой, – успокоил его Роджерс.

– Стивен, снимите с Персийна обмундирование и принесите фонарь, – приказала Наталья. – Света костра мне будет маловато.

Когда ее поручения были исполнены, она осмотрела раненого. Картина оказалась ужасающей: разодранная в нескольких местах плоть, глубокие борозды от когтей и почти полностью откушенный бицепс. «Пожалуй, тигр может нанести ущерб здоровью похлеще, чем даже ВК», – подумала Наталья. Вслух же объявила:

– Сильный болевой и психический шок, большая кровопотеря, состояние очень тяжелое. Стивен, приготовьте морфин. Нам надо срочно снять шок, чтобы раненый немого расслабился.

– Готово, мэм!

– Хорошо. – Она сделала Персийну укол. – Теперь нужно перетянуть главную рану, чтобы остановить кровь. Одного перевязочного пакета, боюсь, не хватит, так что давайте сразу два, Стивен.

– Держите, мэм.

– Стивен, дайте мне еще один перевязочный пакет, – попросила Наталья, наложив тугую повязку на место бывшего бицепса, – я забинтую пациенту голову.

– А голову-то зачем?! – воскликнули Стивен и Роджерс почти одновременно.

– Временно зафиксирую ее у здорового плеча. Чтобы не увидел, когда очнется, то, которое сильно пострадало, – терпеливо объяснила она. – Персийн может испугаться, а это, в свою очередь, усугубит его и без того серьезное положение. – И добавила: – Мадам Мари всегда так делала, когда немецкие танкисты получали сильные ожоги. Чтобы они не видели, до какой степени покалечены, чтобы излишний стресс не мешал их выздоровлению. Сейчас у нас почти такой же случай.

– Делай, как знаешь, док, – пожал плечами Том. – Я верю тебе. А мадам Мари тем более.

Стивен подал Наталье третий пакет. Она начала делать перевязку и, не оборачиваясь, попросила:

– Кэп, скажите Уайли, чтобы на утро вызвал медэвакуатор.

– Док, на сегодняшний день у нас приказ не нарушать режим радиомолчания.

– Придется нарушить, кэп, – оторвавшись от раненого, Наталья твердо посмотрела ему в глаза. – Иначе мы потеряем его. Пусть Уайли доложит, что у нас один «волк» (кодовое слово «волк» использовалось для обозначения тяжело раненных бойцов, находящихся в критическом состоянии). И еще. Надо перенести Персийна к костру. У него сейчас упало давление, и может произойти переохлаждение организма. Стивен, я жду!

– Мы с ним вдвоем справимся, док, – отрезал Роджерс. – Негоже тебе мужиков на себе таскать.

– Ты передал мою просьбу Уйали?

– Да, он уже связывается с базой. Они там тоже в шоке. Не ожидали. Приступаем, Стивен!

Роджерс обхватил Персийна за грудную клетку, оторвал от земли и поднял на ноги, а Стивен тотчас подставил под здоровую руку раненого свое плечо. Персийн глухо застонал.

Наталья ждала их у костра, приготовив носилки, застеленные тонким одеялом.

– Кладите аккуратнее, – сказала она. – Чтобы не замерз, накройте его вторым одеялом, а я пока посмотрю, какой у нас остался кровезаменитель. – Покопавшись в сумке, повернулась к Тому: – Если честно, меня очень беспокоит состояние Персийна. Когда обещают прислать вертолет?

– К рассвету.

– Пусть Уайли объяснит им еще раз, что медлить ни в коем случае нельзя! Если эвакуатор где-нибудь застрянет, может начаться необратимый процесс, и хорошо, если Персийн потеряет только руку. Рану я, разумеется, обработала, но этого недостаточно. Нужны стационарные условия. Пусть скажет им, что у нас не тяжело раненный, а очень тяжело раненный. Промедление, как известно, смерти подобно. А я даже не уверена, дотянет ли он до утра. – Устало отвернулась: – Стивен, готовьте физраствор! Из-за большой кровопотери у Персийна началось обезвоживание организма, будем ставить капельницу. Придумайте, куда ее повесить.

– Слушаюсь, мэм.

– Уайли все передал. Обещали явиться без промедления. – Том присел на корточки у изголовья носилок.

Стивен, воткнув глубоко в песок большой сук, устанавливал на нем капельницу. Наталья ставила раненому катетер.

– Готовы, Стивен?

– Так точно, мэм.

– Приступаем.

Пропустив жидкость, чтобы в трубке не осталось воздуха, Наталья осторожно вставила носик капельницы в катетер.

– Сейчас ему немного полегчает. Антибиотик готов?

– Готов, мэм.

– Через десять минут введите прямо в капельницу. Только очень, очень медленно. Помните, Стивен: у него сейчас очень высокая интоксикация, сердце работает на пределе.

– Понял, мэм.

– Потом приготовьте глюкозу. Пятьдесят миллилитров, не больше. Затем начнем вводить кровезаменитель. По сорок капель в минуту.

– Хорошо, мэм.

– Как Персийн? Сильно пострадал? – Сменившись с поста, к костру подошел Дик Джонс.

– Как видишь, – кивнул Роджерс на носилки.

– Я стрельбу слышал, а саму историю с тигром мне ребята только что рассказали. – Джонс подсел к костру, вскрыл банку с говядиной, начал греть ее над огнем. – И сразу вспомнил аналогичную историю. Мне ее один морпех поведал, с которым я в госпитале лежал. А дело у них так было. Сидели однажды, как и мы, в засаде. В кромешной темноте – ни огонька, ни шепотка. Растворились в джунглях, как говорится. Вдруг среди ночи услышали страшные вопли и шум борьбы. А двигаться нельзя – приказ есть приказ. Умри, но не шевелись! Только утром занялись поисками. В результате нашли останки одного из морпехов, но опознать не смогли – по спискам потом личность выяснили. Так вот изуродован тот был – словами не описать! Считай, съеден заживо. Кто напал – неизвестно, но, судя по зубищам, пришли к выводу, что тигр. Кто ж еще?

– Ну и страна нам досталась! – зло сплюнул неслышно подошедший к костру и слышавший рассказ Джонса лейтенант Тоберман. – Днем для вьетконгонцев мишенью служишь, а по ночам на тебя еще и хищники охотятся! Нет, никто нас здесь не любит: ни люди, ни звери, – грустно резюмировал он.

– А я как историю про того морпеха улышал, – продолжил Джонс, – так сразу справки о тиграх стал наводить. Все равно в госпитале заняться больше нечем было. Выяснил, в общем, что взрослый тигр, самец, достигает в длину десяти футов, а весит почти полтонны.

– Ничего себе! – присвистнул Тоберман. – Это бедному Персийну такую махину пришлось на себе держать?!

– Вообще-то на людей только стареющие тигры нападают, – с видом знатока изрек Джонс. – Те, у которых сил уже не хватает антилопу, например, догнать. Или же если из-за войны вся прочая живность с их территории сбежала. Сами-то тигры место жительства редко меняют, как я вычитал. Занял ареал, и все: никуда с него не уходит.

– Лучше бы ты что-нибудь утешительное вычитал, – усмехнулся Том, закуривая очередную сигарету.

– Нет, кэп, наоборот, я из того справочника узнал, что никто из людей после схватки с тигром не выживает. У всех начинается этот… как его… токсический шок, кажется. Док, я правильно диагноз назвал? – спросил Джонс у Натальи.

– Правильно, – подтвердила она, наблюдая за капельницей. – Стивен, глюкоза прошла?

– Так точно, мэм.

– Включайте кровезаменитель.

– Слушаюсь, мэм.

– Если эвакуатор задержится, у нашего Персийна тоже, боюсь, не останется ни одного шанса, – повернулась Наталья к сидевшим у костра мужчинам. – Счет идет на часы.

– А если выкрутится – «Счастливчиком» прозовем, – оптимистично произнес Джонс. – Я, кстати, давно задавался вопросом: почему мы «Тигриной стаей» называемся и изображение тигра на шляпах носим, а самого тигра ни разу в глаза не видели? Зоопарк не в счет, я имею в виду именно эти края, куда нас война занесла…

– Вот и накликал своими вопросами, – укорил его Тоберман. – Посмотрел теперь, что бывает после встречи с вьетнамским тигром?

– Да лучше бы никогда и не видеть.

– То-то и оно…

– Все, хватит тут сидеть и байки травить, – поднялся капитан. – Мешаем доку работать. Лучше давайте займемся поисками места, где вертолет принимать будем.

– После кровезаменителя снова глюкоза, Стивен, – напомнила Наталья санитару. – Еще пятьдесят миллилитров.

– Есть, мэм. Только у нас всего сто осталось.

– Вот пятьдесят и используйте. Не тот случай, чтобы экономить.

– Сэр, – сказал Тоберман капитану, водя фонариком по карте, – недалеко от нашего лагеря есть аэродром, построенный еще французами. – Он передал карту Роджерсу. – Заброшенный, разумеется.

– Вижу. Как только чуть рассветет, надо будет обследовать его.

– Понял, сэр.

Всю ночь состояние раненого оставалось стабильно тяжелым. Едва верхушки деревьев посерели, проступив смутными контурами на фоне желтоватого неба, небольшой отряд во главе с лейтенантом Тоберманом выдвинулся на обследование заброшенной взлетной полосы.

– Что там с вертолетом, Уайли? – спросил Роджерс радиста. – Запросите.

– Слушаюсь, сэр. – Спустя несколько минут радист доложил: – Вылетают, сэр. Будут через полчаса. Максимум через сорок минут.

– Скажите им, что у нас еще вертолетчик Филдс и несколько ребят, которым уже ничем не поможешь. В том числе сержант Гриффитс.

– Уже сказал, сэр. Они недовольны.

– Ничего, потерпят.

Вскоре из разведки вернулась группа Тобермана.

– Аэродром расположен недалеко от реки, сэр, – приступил к докладу лейтенант. – Там рядом раньше была деревня, но теперь от нее осталось только пепелище. Вот как раз между этим пепелищем и нашим лагерем аэродром и находится. Страшно зарос, конечно, кругом пни торчат, деревья вокруг стоят стеной…

– Вертолет сесть сможет? – перебил его словопоток Роджерс.

– Думаю, да.

– Уайли, передайте координаты аэродрома пилотам. Мы тоже выдвигаемся туда. Док, как раненый?

– По-прежнему, кэп. Мы со Стивеном прилагаем все усилия, но интоксикация нарастает. Наших средств недостаточно, требуется более мощная терапия.

– Понятно. Джонс, – подозвал Роджерс чернокожего солдата, – возьмите раненого под охрану. Мало ли что. Гуки, сами знаете, не дремлют.

– Есть, сэр.

– Скрыпник, Коннорс, пойдете впереди, проводниками. Нюхать землю, слушать каждый шорох. Не забывайте, что мы находимся в зоне Птицы – на территории, полностью контролируемой ВК. Враг может таиться на каждом шагу.

– Есть, сэр.

– Основная группа – в шести ярдах за проводниками. Группа с раненым, радисты и док – при мне, в центре колонны. Всем все ясно?

– Так точно, сэр.

– Тогда пять минут на сборы и – выдвигаемся.

– Вертолет вылетел, сэр, – доложил Уайли.

– Отлично.

Две с половиной мили, отделявшие место стоянки от заброшенного аэродрома, преодолевали, как показалось Наталье, целую вечность. Раненого несли санитары. При каждом неровном шаге носилки вздрагивали, и он стонал. В сознание ни разу пока так и не пришел.

Вокруг царила тишина, но напряжение от незримого присутствия гуков не покидало никого ни на секунду. На подходе к месту назначения почувствовали запах сгоревшего дерева, смешанный с вонью паленых волос и мяса. Ветер принес эти «ароматы» с запада, где накануне американской артиллерией была проведена массированная бомбардировка. Наталья закашлялась, ее глаза заслезились. Она споткнулась о торчавшую из земли корягу и чуть не упала.

– Осторожно, мэм, – поддержал ее под руку Джонс.

– Спасибо, Дик. Вы, как всегда, рядом, – грустно улыбнулась она.

– Служба такая, мэм.