«Не могу передать, что я почувствовал, когда опознал в корабле, появившемся на фоне крымского берега, знаменитый пароходофрегат. Вот они, те, кому мы собираемся помочь; ради чего заработала хронофизическая магия Проекта. Низкий, сильно вытянутый корпус; белые горбы колесных кожухов; две тонкие трубы, исходящие дымом, мачты, способные нести парусное вооружение барка. Командир — Григорий Иванович Бутаков. С мая 1850-го года — капитан-лейтенант; в активе — блестящий бой с турецким пароходофрегатом „Перваз-Бахри“, не первая в мировой истории схватка паровых судов. В 1838-м году награжден орденом с надписью „За храбрость“, за высадку десанта на берег Абхазии; воевал с горцами, знает Черное море, как свои пять пальцев. Прошел его из конца в конец и на парусных шхунах, и на Лазаревском флагмане „Силистрия“, в должности флаг-офицера, и на новом пароходе, который сам же и привел из Англии. „Владимир“ — одна из двух по-настоящему современных единиц Черноморского Флота, а самого Бутакова в будущем ждут адмиральские орлы, должность в Государственном совете и слава одного из создателей тактики броненосного флота.

Но это все потом. А может и что-то другое, ведь история этого Черноморского флота уже не повторит известные нам события. А сейчас „Владимир“ замер в трех кабельтовых от „Алмаза“, и все глаза, сколько их есть на кораблях, обращены на пароходофрегат. Отгремели залпы салюта; с ростров „Алмаза“ скользнул на воду моторный катер. Изящная, красного дерева, капитанская гичка, взятая на „Фьюриесе“ наряднее, но Зарин хочет сразу обозначить наше техническое превосходство — на катере стоит газолиновый мотор, здесь такого еще не видели.

С гидрокрейсера подали парадный трап, фалрепные вытянулись у лееров, капитан первого ранга, облаченный в парадный мундир, торжественно спускается в катер. Формально, это Бутакову следует отправиться на „Алмаз“ — Зарин и чином старше, и командует не одним кораблем, а целым отрядом. Но мы здесь гости, к тому же — незваные. Не время считаться визитами.

Зашипела, нарушая торжественность момента, рация. Я шепотом выругался и потянул плоскую коробочку из кармана, выкручивая звук на минимум.

Ничего. Шорох фоновых помех, а потом, ясно, четко — четыре щелчка. Пауза, и еще два. Потом снова четыре, и после короткой паузы еще два.

И снова.

Я сразу понял, что это не помехи — так подают сигнал заранее обговоренным кодом. Но я-то ни с кем не договаривался! Одна их двух оставшихся раций здесь, на Алмазе, у Эссена — вон он, спускается вслед за Зариным в катер. Вторая — на авиатендере, но с чего, скажите на милость, мичману Энгельмейеру развлекаться подобным образом?

Катер фыркнул сизой газолиновой гарью и отвалил от борта. Я проводил его взглядом и слегка подкрутил верньер.

СОРОК ДВА?!

Ну, я и тормоз!

Щелчок тангентой — передача.

Четыре-два. Четыре-два. И снова, в ответ — четыре-два.

Главный ответ на Самый Главный Вопрос Вселенной. Привет тебе, Дуглас Адамс, писатель-фантаст. И тебе, Дрон, привет!

Черт подери, как же я рад, что ты тоже здесь…»

— Как вы посмели нарушить приказ?

Больше не орет, подумал Андрей. С момента, как начался этот тягостный разговор, генерал ни разу не повысил голос. Не похоже на Фомича, ох не похоже…

— Во-первых, товарищ генерал-лейтенант, я не являюсь вашим подчиненным, я из другого ведомства. А, кроме того, вы не обладаете полномочиями для того, чтобы брать на себя руководство в сложившейся ситуации. В отличие от капитана второго ранга…

Кременецкий, сидящий у дальнего края стола, встрепенулся и поднял на Андрея глаза. Во взгляде ясно читалось: «…и ты, Брут…»

Час назад он был вынужден объясняться со своими офицерами. После короткого, составленного в основном, из экспрессивной лексики, вступления, «офицерский совет» потребовал от командира объяснить личному составу, что, собственно, планируется предпринимать. Кременецкий, пригрозивший сгоряча трибуналом, под конец беседы приутих. Андрей мог его понять: кавторанг ничего не знал об истинных целях эксперимента. Для него, как и для сотен других людей, задействованных в операции у берегов Балаклавы, это было лишь «испытанием новейшей системы электронной маскировки», а «Адамант» был выделен для размещения наблюдателей и технических специалистов. Кременецкий получил приказ: принять на борт, обеспечить, создать условия. И когда воронка Переноса выплюнула ПСКР в 1854-й год, кавторанг не сумел справиться с потрясением. Он взял себя в руки — слабаки не командуют боевыми кораблями, — но противостоять паровозному напору Фомченко не мог. На первое же замечание Кременецкого, что «на корабле только один командир», генерал поинтересовался, не собирается ли товарищ капитан ВТОРОГО ранга поставить под угрозу срыва операцию государственного значения? И понимает ли капитан ВТОРОГО ранга, какова цена неудачи?

Возразить было нечего, и в последующие дни командир «Адаманта» пожинал плоды собственной слабости. Закончилось это вполне предсказуемо: офицеры, раздраженные бесхребетностью командира и страдающие от общей непонятности, потребовали вспомнить, наконец, об Уставе.

Хорошо хоть, у Кремня хватило гордости не рассказывать об «офицерском бунте» генералу, подумал Андрей. Впрочем, Фомченко не дурак и сам догадался. Недаром, такой тихий…

— Вы отдаете себе отчет, что своим самоуправством ставите под угрозу срыва задачу государственной важности?

«…ну все, завел старую пластинку…»

— Может, хватит, товарищ генерал-лейтенант? — с досадой поморщился Андрей. — оба знаем, что вы не в курсе задач эксперимента, и понимаете в происходящем не больше моего!

Физиономия Фомченко медленно наливалась темной кровью. Как бы его инсульт не хватил, забеспокоился Андрей, шесть десятков — это не шутки… Кременецкий с беспокойством озирался на дверь, будто ожидал, что вот сейчас ворвутся и примутся крутить руки.

«…интересно, кому?..»

— Что касается нарушенного приказа, — продолжал Андрей, — то я счел нужным связаться с официально назначенным членом консультативного штаба. А он, в отличие от нас, должен был отправиться в экспедицию. А более других осведомлен о ее задачах!

— Передо мной никаких задач не ставили! — решился Колесников. — Если у вас имеются запечатанные пакеты — предъявляйте, вскроем и ознакомимся!

— Раньше надо было думать о пакетах. — буркнул Фомченко. — Опомнился, погранец, двух недель не прошло…

Кременецкий поперхнулся — оскорбление было слишком явным. Перегибает генерал, подумал Андрей. В таком состоянии человек может и дров наломать…

«…что, собственно, и требуется…»

— Верно, товарищ капитан второго ранга. Ситуация, прямо скажем, непредвиденная, однако мы должны предпринять все, от нас зависящее, чтобы…

— Чтобы — что? — взревел Фомченко. Его спокойствие как рукой сняло. — Хватит пудрить мозги, майор! Хочешь притащить сюда своего приятеля, этого писателишку, чтобы он здесь распоряжался?

Такие собственной женой командовать не способны, а тут люди, техника! Задачи государственные!

— Если я правильно вас понял, — медленно произнес Андрей, — вы обдуманно препятствовали установлению связи с членом консультационного штаба ради сохранения личной власти? И после этого вы говорите о государственных задачах?

Генерал вскочил, опрокинув стул. Он нависал над Андреем, как Гибралтарская скала. Кулаки, оплетенные синими венами, судорожно сжимались.

Если он замахнется, я его ударю, отрешенно подумал Андрей. А потом он меня пристрелит. Вон китель топорщится, приготовился…

— Товарищи офицеры, на месте!

Голос Кременецкого сорвался на крик. Кавторанг стоял, в руке него отсвечивал металлом ПМ. Ствол смотрел в стену между Андреем и Фомченко.

— «Согласно Корабельному Уставу, в случаях, не предусмотренных уставами и приказами, командир корабля поступает по своему усмотрению, соблюдая интересы и достоинство Российской Федерации.» — отчетливо произнес кавторанг. — С этого момента ваши приказы не имеют силы. Вам обоим запрещается отдавать распоряжения личному составу, а также пользоваться оборудованием без моей санкции.

— Ты хоть соображаешь, что я… — просипел Фомченко, но Кременецкий не дал ему закончить:

— Присутствие на борту старших начальников не снимает с командира ответственности за корабль. Если вы считаете мои действия неправомерными — по возвращении в базу, можете принимать меры, предусмотренные Уставом. А пока — любое неповиновение буду пресекать.

И, тоном ниже:

— Не доводите до греха, Николай Антонович! И без того уже голова пухнет…

Фомченко громко сглотнул, попятился. Уголок рта Кременецкого едва заметно дернулся.

А ведь он выиграл, подумал Андрей. Ай да, Кремнь, ай да сукин сын! Оправдывает кликуху, а я его за тряпку держал…

Кавторанг опустил пистолет и продолжил своим обычным негромким голосом:

— Разумеется, товарищи, я учту ваши рекомендации, могущие пойти на пользу делу. Андрей Владимирович, что вы говорили о связи с вашим сотрудником?

— Ну вот, дядя Спиро, а ты опасался! Делов-то на пять минут…

Строго говоря, на захват «Саюк-Ишаде» понадобилось не больше двух минут. Когда на палубе лопнули светошумовые гранаты, Вий прошелся по шканцам двумя длинными очередями. Ему вторил с полуюта «Корд» — Карел сносил перегнувшихся через планширь турок прямо сквозь фальшборт, деревянная труха летела во все стороны. Ему вторили три АДС-а — в упор, в усатые рожи под красными фесками.

«Корд» поперхнулся очередью — пора! Белых с разбегу запрыгнул на заранее пристроенный бочонок, а оттуда — на палубу парохода. Нога угодила на тело, бьющееся в агонии; пришлось падать и перекатом уходить под защиту надстройки. Сзади, в вороньем гнезде, грохотал «Печенег», но «Корд» молчал, и секундой позже автомат Карела присоединился к общему хору.

Очередь.

Очередь.

Очередь.

Из-за кожуха вентилятора бросается фигура с гандшпугом — надо же, хоть один опомнился!

«…главный принцип рукопашного боя: „действовать короткими очередями…“»

Перещелкнуть скрутку магазинов, в перекате передернуть затвор…

Белых не сразу понял, что палуба опустела — груды тел, кто-то еще слабо шевелится, по тиковым доскам растекается ярко-красная лужа.

В гарнитуре три щелчка — Вий.

— Чисто на корме!

Два-один, Змей:

— Чисто!

Три-один, Гринго:

— Чисто!

Палец привычно нашел тангенту: Щелчок — пауза — два щелчка.

— Я — Снарк, чисто, всем контроль. Внимание на люки, внизу басмачей до дури.

Белых обернулся: с «Клитемнэстры» через фальшборт медведем лез дядя Спиро.

«… екарный бабай, было же сказано — не высовываться!..»

За спиной грека прозвучала скупая, на два патрона, очередь — Змей законтролил очередного краснофесочника. Старик Капитанаки не стал оборачиваться, только вздрогнул и еще больше втянул голову в плечи. Греку было нехорошо — Белых видел, как он бледнел, переступая через трупы, устилавшие палубный настил «вапоры». А когда дядя Спиро узрел турецкого офицера, которому досталась очередь из «Корда», спецназовцу пришлось даже подхватить старика — нервы не выдержали демонстрации мощи патрона «двенадцать и семь».

— Сегодня вечером мы будем пить цикудью — произнес грек. Он уже оклемался, голос звучал твердо, с торжественными нотками. — И после второго кувшина я встану и скажу слово. Громко скажу, чтобы все слышали: и Апостолокакис, и Коля-не-горюй с Пересыпи, и Авдей-рыбак, и одноглазый Христолиди с сыновьями, они тоже придут… Я скажу всем — к Рождеству русские будут на Босфоре, а на Святой Софии поднимется православный крест. Потому что, кирие, если у императора Николая есть хоть двести таких воинов, как твои дьяблосы — с вами нельзя сражаться. Я только не понимаю, почему русский царь не прикажет вам вытащить султана Абдул-Меджида из дворца Долмабахче́ и проволочь за ноги по улицам Константинополя? Его головорезы — от бея, офицера низама до албанского арнаута, да поразит их проказа, будут разбегаться и прятаться при звуке ваших шагов. Они побросают мылтыки и станут молить своего Магомета, чтобы вы не обратили взгляды в сторону их укрывищ!

«А я больше не „нэарэ“ — молодой человек», — отметил Белых. Теперь грек называл его «кирие» — «господин», «владыка». Воистину, доброе слово и автомат могут растопить любое сердце…

— Красиво излагаешь, дядя Спиро, — усмехнулся офицер. Ну как объяснить старику, что нет у царя Николая двух сотен боевых пловцов? Даже двух десятков нет.

«…ничего, еще не вечер…»

— А насчет султана — прикинем. Мысль интересная.

— Командир, тут еще люк! Канатный ящик, чи шо…

Белых обернулся. Гринго растаскивал тюки, наваленные перед грот-мачтой. Страхует его Змей с АДС-ом. Мичман Кокорин верен себе: на автомат навешано все, что только предусмотрели конструкторы. Глушак, коллиматор, ЛЦУ на мушке… Змей обожает внешние эффекты — вон, и боевой нож на американский манер, ручкой вниз, на груди. Нож у него особый — увидев такой, Рэмбо удавился бы от зависти. Змей специально ездил в Златоуст, лично делал заказ тамошнему знаменитому кузнецу. Ждать пришлось полгода, обошелся нож в полтора немаленьких месячных оклада, зато лезвие, все в разводах дамаскатуры, рубит строительные скобы.

Гринго оттащил в сторону последний мешок, взялся за рым, вделанный в крышку люка и вопросительно глянул на напарника. Змей коротко кивнул и извлек из кармашка на разгрузке «Зарю». Гринго рывком откинул крышку, откатился и встал на колено, ловя стволом проем люка, Змей сорвал кольцо и швырнул шипастую сферу в черноту. Грохнуло; палуба затряслась, из люка выметнулись клубы белого дыма, и тут же, перекрывая остальные звуки, раздался контральтовый женский визг и многоэтажные матерные ругательства, употребляемые без малейшего намека на чужеродный акцент…