Во дворце султана
Утром следующего дня вслед за Хусейном в дом старика проник и солнца луч. Ему, наверно, так же был интересно узнать, что было во дворце султана в те года. Хотя о чем это я, – небесное светило давно все знает…
– Позвольте вас приветствовать, Учитель, – с порога начал юноша. – Вы обещали рассказать, как жизнь в прекрасном дворце могла стать для вас мукой.
– Хорошо, тогда начну с моей первой встречи с султаном. Ему меня представил визирь и, как ты теперь знаешь, друг моего детства Низам ал-Мулк:
– Мой повелитель, – начал он, говоря обо мне. – Его имя – Омар, что значит жизнь. Его отец палаточник Ибрагим из города Нишапури. Абу – отец, фатх – завоеватель, Гийяс аддин – плечо веры…
– Это правда, что ты знаешь Коран наизусть? – спросил султан.
– Я знал Коран, когда исполнилось мне лишь восемь лет! В доме моего отца это была единственная книга.
– Это хорошо, Коран услада также и моего сердца.
– Мой господин, – вновь произнес смиренно визирь. – Омар Хайям, как я уже сказал, имеет степень математика, астронома, врача и философа.
– Скажи тогда, раз ты философ: чего больше всего на свете хочет человек?
– Всего лишь счастья.
– Но как его найти?
– Все очень просто, мой шах. Позволь мне рассказать тебе одну притчу. Всем известно, что Творец создал человека из земного праха. И у Него осталось еще немного той глины. Тогда Господь спросил у созданного Им человека: «Что еще слепить для тебя?» «Слепи для меня счастье», – попросил он. Ничего не сказал Бог в ответ, а только вложил в руку человека остатки той глины.
– Значит, я сам должен слепить свое счастье?
– Да, мой повелитель. И ты, и каждый из нас…
Султан задумался, и тогда Омар произнес рожденное в тот миг четверостишье.
Все тайны мира ты открыл… Но все ж
Тоскуешь, втихомолку слезы льешь.
Все здесь не по твоей вершится воле, —
Будь мудр, доволен тем, чем ты живешь.
– Ты словно заглянул мне в душу, поэт, – вдруг произнес султан.
– Всего лишь заглянул я в собственную душу и также плачу по ночам.
– Эй, слуги, – хлопнув в ладоши, произнес султан. – Принесите философу и поэту бархатный халат, расшитый золотом, а также мою тюбетейку и туфли из тонкого сафьяна… И облачите гостя, он того достоин. Аллах свидетель, еще никому не удавалось заставить меня лить слезы над стихами.
– И что же было дальше? – спросил Учителя уже Хусейн.
– Вскоре мне было объявлено, что я получаю почетную должность друга-наперсника шаха. Вот этого-то мне и не простил Хасан, который сам мечтал быть приближенным (надимом) у султана. И через какое-то время я стал замечать, что во дворце за моей спиной о чем-то переговариваются, смеются, показывая на меня пальцем. И понял я тогда, что:
Достойней кость глодать, но вольным
быть орлом,
Чем у ничтожества приткнуться за столом.
Бедняцкий хлебец грызть, ей-богу, благородней,
Чем меж мерзавцами мараться киселем.
– Учитель, но ведь трудно жить, когда на тебя все косо смотрят…
– Ты прав… И понял я тогда, что милости ко мне в людской пустыне нет и никогда не будет. А потому запомни, может, пригодятся тебе мои слова:
Поможет мне чужой – почту его своим;
А отстранится свой – сочту его чужим.
Врученный другом яд – противоядьем станет;
Подаст завистник мед – вонзит и жало с ним.
А когда я узнал, что хулу на меня возводит друг детства – Хасан, то, встретившись с ним, сказал ему слова такие:
Пускай ты век, и два, и десять проживешь,
Однажды сгонят прочь с насиженных рогож.
– И что Хасан Саббах? Он перестал вас жалить своим ядом?
– Он пошел дальше и стал интриговать уже против моего и своего покровителя, мечтая занять место самого визиря.
Коль дух незамутнен, а также зорок глаз,
Сумеешь ты любой отшлифовать алмаз.
Так было. Но теперь без помощи богатства
Едва ли что-нибудь получится у нас.
Но многоопытный Низам ал-Мулк превзошел его во встречных интригах, и Саббах был изгнан из дворца. А дальше… сначала Хасан поскитался по сопредельным странам, в конце концов, он попал в Сирию, где познакомился с учением воинственных исмаилитов и перенес их учение в Иран, где стал объединять недовольных правлением Сельджуков. А вскоре полилась и кровь.
Тут старик задумался, но скоро вспомнил и произнес новое четверостишье:
Лукавствуй и хитри. Но есть Мудрец Небесный,
Вникающий в любой поступок твой бесчестный.
Ты всех обманывал. Но всех ли обманул?
Ты лжец, не только мне, но и Ему известный.
– Теперь я понимаю, почему о ваших стихах говорили, что они жалят, как змея…
– Зачем же так, не все и не всегда… Вот, например:
Ты безнадежного больного исцелишь,
Ты в самый горький час печали утолишь.
Пока я про одну поведаю занозу,
Ты двести тысяч их из сердца удалишь.
Хусейн улыбнулся, он вдруг понял, что начинает любить этого беспомощного старика все больше и больше.
Омар же продолжил свой рассказ о годах пребывания во дворце султана.
– Занимаясь управлением дворцовой обсерваторией, я все реже и реже стал появляться во дворце, всласть погружаясь в долгие часы созерцания небосвода, не замечая часто смены дня и ночи. На основе многолетних наблюдений за движением небесных тел я тогда составил «Астрономические таблицы». Хотя зачем я тебе всем этим тебе голову забиваю? Добавлю лишь, что после того, как султан Малик-хан был отравлен собственным гулямом, обсерваторию мою закрыли, и она быстро пришла в запустение, а разработанный мною точнейший календарь был вскоре вновь заменен традиционным.
– А как же визирь Низам ал-Мулк? Неужели он не мог помочь?
– Мой старый и любимый друг Низам ал-Мулк был зарезан исмаилитом, проникшим к нему под личиной дервиша (странствующего мусульманского монаха). Страх перед тайными убийствами, наводнившими город, порождал подозрения, подозрения порождали доносы, а следствием доносов стали расправы. Началась ожесточенная борьба за власть. Империя на моих глазах начала разваливаться. И я, пока не стал жертвой очередного доноса, стал собираться на родину…
– Кто же тогда стал править страной?
– Жена отравленного султана Таркан-хатун, которая, как я уже понял, опираясь на тюркскую гвардию, и совершила тот государственный переворот, желая сделать султаном одного из своих сыновей, причем младшего, чтобы самой осуществлять управление, пока тот был юн. Так вот, она меня на дух не переносила.
– За что, Учитель?
– За то, что воспевал всегда Аллаха и султана, а ей не посвятил хвалебных рубаи… А теперь вопрос к тебе: как ты думаешь, кто стал при ней визирем?
– Неужто Хасан Саббах?..
– Этот нечестивец… и неблагодарный пес. Обо всем остальном я поведаю тебе завтра, мой друг. Приходи, я этими мгновениями счастливого ожидания нашего общения, оказалось, могу продлевать свою никчемную жизнь. Теперь ступай…
