Книга: Дешевый роман
Назад: Глава пятая
Дальше: Женщина с портретом на коже

Глава шестая

Она заглянула в свое отражение.
– Я вижу себя.
– Какой именно вы себя видите?
– Такой, какой нарисовала несколько дней назад, как на портрете.
Эн Ронни попросил меня подержать зеркало, а сам подошел к ней.
– А давайте представим, что вы не рисовали собственный портрет, иными словами – сотрем из памяти тот день. Какой вы видите себя теперь?
Андриана перевела взгляд на Эн.
– Что вы хотите от меня услышать?
Мой друг улыбнулся.
– Хотя бы одно опровержение того, что вы не плод чужого воображения.
Андриана возмутилась.
– Но как я могу вам это доказать, Эн? Я могу поклясться, что я живой человек, женщина, имеющая собственную плоть, как и душу – притроньтесь ко мне.
Он внезапно посмотрел на меня.
– Габриэль, расскажи Андриане, что увидела в зеркале Рита?
Я сглотнул.
– Я показал Рите свое лицо.
– Вы видите лицо Габриэля в зеркале, Андриана?
– Нет.
Эн Ронни виновато вздохнул.
– Тысяча извинений, дорогая Андриана, за то, что вам довелось испытать это на себе. Примерить, так сказать, лицо бывшей возлюбленной Габриэля. Ведь Рита – это не что иное, как женское начало вашего нового друга, многие мужчины пытаются его в себе искоренить, так и не разобравшись, как правильно это сделать. Габриэль убил его безвозвратно, – Эн посмотрел на меня. – Можешь унести зеркало, оно больше нам не понадобится. Теперь вам предстоит изучать не зеркала, а лица друг друга.
* * *
– Он очень странный человек, этот Эн Ронни, – поделилась со мной Андриана.
Я провожал ее домой.
– Это еще мягко сказано, – улыбнулся я.
– Ты давно с ним знаком, Габриэль?
– Около месяца.
– И ты о нем многое знаешь?
– Хм, честно признаться – нет.
В какой-то степени я вижу в нем отца, которого у меня в свое время не было. На эту мысль меня натолкнули слова Андрианы.
– А это правда? Все то, что он говорил о тебе?
Я заглянул в ее изумрудные глаза. Андриана отвела взгляд.
– Знаешь, Габриэль, я еще не до конца разобралась, кто я и какое положение занимаю в этом мире. И помощь мне была бы сейчас очень кстати. Странно, что Эн ничего не сказал о моем таланте, только о лице.
Я не стал ее расстраивать тем, что мой странный друг считает женщину существом бездарным.
– Он тебе понравился?
– Да, конечно, он удивительный человек.
Эти слова пробудили во мне ревность.
– Андриана…
Я остановился.
– А о каком одолжении тебя попросил Эн Ронни?
Она улыбнулась.
– Я пока не могу тебе рассказать, Габриэль. Это наша с ним первая общая тайна.
Мне не хотелось, чтобы Эн стал ее другом, а напротив – я желал отгородить Андриану от его присутствия. Я счел его общество пагубным для нее и каждый раз, когда она о нем заговаривала, медленно переводил тему. Он лучше меня и это невозможно скрыть. Женщина ценит в мужчине ум, а не душу, как привыкли считать. Мужчина ценит лицо!

 

Все стало по-другому. Если раньше мне казалось, что Рита доставляет мне радость, то теперь я осознал, что все время был незнаком с этим чувством.
Я пишу письма самому себе, чтобы запомнить себя таким.
Мне нравилось проводить с Андрианой все свободное время, я засыпал с мыслями о ней, а во сне я притрагивался к ее рукам, не испытывая робости тела, не воспринимая чувства к ней, как немощь перед существом, поглотившим меня без остатка, как свою слабость. Когда я просыпался, то бежал к ее дому, и стоял, в ожидании, когда она встанет, заправит постель и посмотрит в окно. Я вновь надевал на себя оковы, мне казалось, что мои пальцы не имеют такой красоты, как ее, а потому при встрече я прятал руки в карманы. Я думал, что мои собственные глаза могут выдать расположение моей души, отрекшейся от всего земного мира, а все это для того, чтобы разгадать ее глаза. Разгадать ее губы желанные, оттенка человеческой крови.
Я разгадывал ее запах, не тот резкий парфюм, которым она все время пользовалась. Другой запах! Тот, который срывал ветер с ее волос, и каждый раз, когда она оборачивалась, чтобы посмотреть в сторону, я подкрадывался ближе и вдыхал его. Ее волосы пахнут совершенно новым для меня ароматом, я не разобрал его до конца, а потому для себя выдумал, что есть такой цветок, который обладает тем же запахом. И в честь нее я назвал этот цветок «Марсель».
Меня влекло – разгадать значение ее слов. Мне казалось, что в каждом ее предложении есть скрытый смысл, который предназначен только для меня одного, и я решился его отыскать. Я запоминал ее слова и повторял их несколько десятков раз, чтобы найти скрытый подтекст. «Погода чудесная», – говорила она, а до меня доносилось: – «Погода чудесная, пока идешь рядом ты».
Мы ходили с ней в галерею, она делилась со мной впечатлениями: «Какая удивительная картина передо мной», а я слышал – «Этот удивительный автор отобразил некую часть меня в своей работе, отыщи же меня скорее в его произведении». И я искал! В каждой картине, которая восхищала мою спутницу. Какое тихое слово «спутница». «Возлюбленная» звучит намного громче, но мне с этой изумительной женщиной больше хотелось разделить одну дорогу, чем свою любовь. Мне не хотелось делить свою любовь даже с той, которая смогла ее пробудить. Во мне меньше меня, чем когда-либо. И когда она сказала – «Этот день создан для того, чтобы его прожить», я сбросил на землю оковы, выключил весь дневной свет и зажег свое сердце.
В тот момент я разгадал ее губы…

 

Когда я возвращался в пустую, холодную комнату, то садился у окна писать. Это было трудно, в какой-то степени, я счел это занятие непосильным трудом для себя, ведь каждый мой герой становился чужим, словно в них не было того самого чувства, которым обладал в эту минуту я. И потому мне казалось, что мое произведение слишком сухое, бесчувственное, словно я описываю не людей, а неодушевленные предметы. Но тем не менее, я пересиливал тягу все бросить. Между мной и моей работой была Андриана, как преграда между реальностью и вымыслом. Я снова писал вопреки – я дал себе слово!

 

«Юлия взглянула на часы.
– Остался всего час до рассвета. Скоро его заберут, нужно успеть попрощаться.
Она перевела взгляд на меня.
– Я бы хотела, чтобы вы вышли из этой комнаты и подождали за дверью.
Я понимающе кивнул, встал со стула и покинул гостиную. Затем я направился в ванную комнату, мне хотелось смыть с себя лицо, которое я показал Юлии. Вода из крана не имела температуры, но я представил себе, что она холодная, это меня взбодрило, а спустя несколько минут я поднялся по лестнице на второй этаж. Подо мной не скрипели доски, я мог передвигаться по дому бесшумно. Первая дверь в детскую, я открыл ее и вошел внутрь. Это была комната сына, на стене висела его фотография, на столе лежали учебники и тетради. Я подошел к рисунку, на котором он изобразил дом и свою семью. Я притронулся к бумаге рукой Юлии. Она испытала резкую боль внизу живота. Я дотронулся рукой до того, кто построил этот дом. Руки хозяина были теплыми. На душе вдруг стало приятнее, и я неожиданно улыбнулся. Он себе воображал, что этот рисунок – подарок, на который он смотрел с гордостью. Ему казалось, что если его убрать с этой бумаги, то останется дом, длинные лучи солнца и улыбки тех, кто был для него в этой жизни истинным смыслом. Я притронулся к рисунку рукой Габриэля. И ничего не почувствовал.
Когда я вошел в ее спальню, то первым же делом направился к окну. Я приложил свою ладонь к стеклу. Нет, ничего не чувствую! Я обернулся, посмотрел на кровать, а затем лег на нее. Моя одежда не испачкает эту постель. Какая эмоция овладела Юлией, когда раздался телефонный звонок? Я закрыл глаза…»

 

Передо мной появилась Андриана. Мне удавалось прогнать ее из своих мыслей лишь на время.
Я открыл глаза, а затем встал с кровати, мне нужно было делать выбор. Оживить ее мужа – и преподнести все эти события читателю, как ужасный сон, который приснился всем членам семьи. Или же познакомить Юлию с пионом, который растет в ее саду и знает все тайны этого дома. Я больше склонялся ко второму варианту, но мне нужен был совет.

 

Ни по ком не звенел больше колокол.
– Здравствуй, Габриэль. Наши встречи становятся все реже, но в какой-то степени я все же рад, что ты меня променял на такую замечательную особу, как Андриана Марсель.
– Я не менял тебя, Эн. Ты же прекрасно знаешь, что никто тебя не заменит.
– Как знать, мой друг, как знать. Рита ведь не знала, что одним прекрасным тихим вечером ее выбросят в окно, а если бы и знала, то стала бы она тебе после этого доверять, Габриэль?
Пессимизм был не свойственен Эн Ронни.
– Ты не Рита.
– Это потрясающее замечание, мой друг. И что тебя привело ко мне на этот раз?
– Передо мной стоит выбор, Эн. Я о своей книге! Это настолько серьезный шаг, что он может полностью изменить всю сюжетную линию. Я пришел, чтобы спросить у тебя…
– Я вижу, у тебя меняется собственное отношение к своему детищу. Внешний мир внезапно стал настолько хорош, что так и хочется сжечь до тла другой. Но я бы не советовал этого делать. Я не стану предлагать тебе умертвить свои чувства, чтобы продолжить писать, хоть это самый действенный метод. Но есть и другой, более сложный, – это прислушаться к зову своего инструмента, понять его и приручить, а затем направить эту сильнейшую энергию в свою работу. Выплеснуть ее на своих героев. Влюбленность устами писателя может доносить этому миру такие слова, которые не смогут пробудить только мертвого, если, конечно, автор поймет ее язык. Да, такое явление не редкость среди людей, посвятивших себя искусству. Я сейчас не о художниках и не о писателях, ведь искусство – это в первую очередь влияние на человека, а потом уже форма выражения. Ты думаешь, что я был лицемерен, когда высказал при Андриане, что пересмотрел свои взгляды на автопортрет, как на метод подачи? Но это правда, Габриэль. Пересмотрел! Ее работа смогла оказать такое невероятное воздействие на твой рассудок, полностью переменив отношение к многим вещам. Я считаю ее человеком влиятельным, а влияние в нашем мире – это не что иное, как власть. Поэтому, мой дорогой друг, я признал искусство и власть синонимами.
– Я видел, как ты на нее смотришь, Эн.
Эн Ронни хитро улыбнулся.
– Так значит, ты пришел ко мне за этим?
– Нет, я только что объяснил причину своего прихода.
Эн Ронни сделал шаг ко мне и стал всматриваться в мои глаза.
– На какой из этих двух вопросов ты бы хотел получить ответ немедленно? Я ведь, как личная библиотека, в которой можно найти ответ на любой вопрос. Располагайся поудобнее и слушай то, что желаешь узнать.
– Библиотека не может отнять у человека источник, которым наполняется сердце его.
– Конечно может, Габриэль. Собственно, для этого она и предназначена! И всегда готова предложить другой – еще более отменный источник взамен.
Эта пауза была длиннее остальных. Я ждал, что он нарушит это шаткое затишье и произнесет хоть одно слово. Но он ничего не говорил, а лишь пристально смотрел на меня в упор.
– А как я смотрел на нее? – Он проговаривал каждое слово медленно с секундной паузой, чтобы звучало эффектнее.
– Так же, как смотрю на нее я.
– Габриэль, она ведь в первую очередь женщина…
Я его перебил:
– Ни слова больше. Я не верю тебе, Эн. Ты слишком умен и образован, чтобы писать такие отвратительные романы, если бы все читатели не имели хорошего вкуса, то я бы понял твою позицию, но не все люди привыкли питаться литературными отходами, многие предпочтут диетический стол. Ты врешь, что потерял свой дар, этого не может быть – это противоречит каждому твоему слову. У тебя, как минимум, превосходный вкус!
Эн Ронни явно не ожидал от меня такого заявления и приоткрыл от удивления рот.
– Ты мыслишь, Габриэль, а это достойно высших похвал. Безусловно, я имею некую власть над своими читателями, но в высшей мере – они обладают мной. Ты прав, я не терял свой талант, и мы постепенно приближаемся к развязке, но посуди сам, если я вдруг ни с того ни с сего напишу хорошую книгу, то мои читатели меня попросту не поймут. В первую очередь я лишусь своей аудитории, ведь я продаю себя, как автора любовных интриг. Моим читателям не нужны философия и размышления об искусстве, им важен быт. Для них главное, чтобы Хуан был влюблен в Реббеку, а Реббека, в свою очередь, в Диего, а затем моему зрителю необходима эмоциональная встряска – оказывается, что Хуан и Диего – это родные братья, родившиеся от одной негодной женщины, которую нужно обязательно осудить. Диего отдают в приют, Хуан растет в неполной семье и их главная встреча происходит благодаря девушке, в которую они оба влюблены. Вот и все! Миллионный тираж, литературная премия и продажа прав на экранизацию книги. Секрет успеха прост, Габриэль. Но скажи мне, как писатель писателю – тебе нужен такой успех?
– Нет!
– А потому сейчас у тебя есть преимущество, мой друг. Дебютная работа для автора – она намного важнее, чем все его последующие романы. Ведь сейчас ты имеешь полное право преподнести себя твоему читателю как угодно, и он тебя за это не сможет осудить. Перед ним всего лишь станет выбор – принять и прочесть, либо пройти мимо и оставить тебя в длинном списке непрочитанных авторов. Но тем не менее, это высшая степень свободы для писателя – писать на такие темы, которые ему доставляют радость. Всегда найдутся те, кто восхитится тобой, полюбит твою книгу и найдет в ней отклик, какой бы она ни была. Конечно, в скором времени ты станешь пленником своей аудитории, но в меньшей мере, если изначально тебе удастся привить им хороший вкус!
Я посмотрел на часы, оставалось меньше часа до встречи с Андрианой и мне не хотелось опаздывать.
– Ты торопишься, Габриэль?
– Да, у меня запланирована встреча с Андрианой.
Он вздохнул.
– Ты меня не услышал, а жаль. Ты ослеплен чувствами и не замечаешь очевидного.
– Что я должен был заметить, Эн? Как на моих глазах пытаются украсть то, что я хотел ото всех уберечь?
– Невозможно уберечь от других то, что тебе не принадлежит. Я не пытался ее украсть, Габриэль. А всего лишь был с нею обходителен, как и с любой другой женщиной. Хорошие манеры и деликатность – это ведь не преступление, или я заблуждаюсь?
– Нет, не преступление. Я боюсь тебя, Эн, ведь твои поступки непредсказуемы, ты очень скрытен.
– Как и ты, мой драгоценный друг, – он улыбнулся.
– А представление с зеркалом, что это было, в самом деле?
Эн Ронни приблизился ко мне и прошептал на ухо:
– Разве ты не задавался вопросом: «А вдруг Марсель моя выдумка?»
Мне не понравилась такая близость с Эн Ронни, и я отступил на шаг.
– Нет, у меня не было таких мыслей, пока ты не сказал.
– Но теперь они есть! – Он засмеялся и ушел в конец зала.
Я вышел из книжного и направился к Андриане. «Невозможно уберечь от других то, что тебе не принадлежит». Что он хотел этим сказать?

 

– Мне снились твои губы, – сказал я.
Андриана покраснела. Мы сидели в вишневом саду, недалеко от ее дома.
– Правда?
– Правда! Ты знаешь, это словно прыжок с парашютом, сначала чувствуешь страх, а во время полета потрясение, пробуждение, ощущение невесомости, а затем приходит понимание того, как важна жизнь, и, когда приземляешься на твердую почву, каждый шаг дается тебе с трудом. Ты глотаешь воздух, потому что он стал вкуснее, ты улыбаешься людям, потому что раньше не видел в них красоты. В каждом лице я ищу твои губы, но не нахожу их.
– Это очень романтично, Габриэль. Это был твой первый поцелуй?
Я растерялся.
– Если не считать Риту, то да, – честно признался я. –  А у тебя? Это…
– Нет, не первый. Не могу врать, хоть и знаю, что причиню тебе боль.
– Нет, все в порядке.
Она оказалась права, меня охватило неприятное чувство. «Какое право имел кто-то целовать мои губы?» Я возненавидел этого человека.
– Габриэль, как твоя книга?
– Она при мне…

 

«Я тихо спустился вниз, чтобы Юлия не услышала моих шагов. Ей не стоит знать, что я был в ее спальне, это ведь ее дом, а я здесь всего лишь гость. Я встал напротив двери и прислушался, сначала мне послышался шепот, а спустя несколько секунд наступила полная тишина. Мне казалось, что она чувствует мое присутствие, там, притаившись за дверью, я закрыл глаза, а когда открыл, то в доме стало темно. Погас свет. Это я его погасил!
– Кто там? – донеслось по ту сторону двери.
– Это я – Габриэль. Мне можно войти?
– Входите.
Я открыл дверь, в сумерках мне не удалось разглядеть силуэт Юлии, но я знал, что она находится в двух шагах от меня.
– Юлия…
– Я здесь, – ее голос прозвучал прямо передо мной, затем послышались тихие шаги, она отдалялась от меня. Мгновенье спустя комнату осветила искра. Она зажгла свечку, и я разглядел ее силуэт. Юлия стояла около кухонного стола.
– Отключили электричество, я посмотрела в окно, у соседей свет есть. Очень странно!
Один щелчок пальцами, и свет погас во всем городе. Она не показала своего удивления.
– Я бы хотел с вами поговорить.
– Говорите, я слушаю.
– Вы позволите мне присесть?
– Присаживайтесь.
Я подошел к ней и сел на стул. Она поставила свечку на стол и села напротив меня.
– Юлия, вы верите в перерождение человеческой души?
– Не верю, – холодно произнесла она.
– А во что вы тогда верите?
Она не умела улыбаться по-настоящему и это меня пугало.
– Я верю в то, что вижу. В этом гробу лежит не мой муж, а человек, который до неузнаваемости похож на него. Вы, как посторонний, даже не заметите подмену, но я, зная своего мужа больше десяти лет, с уверенностью могу сообщить, что это не он.
Она показала пальцем на что-то у меня за спиной. Дрожь пробежала по телу, спину окутало холодом, я побоялся обернуться и посмотреть.
– А где он?
Я перенял ее сумасшествие, страшно даже представить себе, какими глазами она смотрит на мир. Воск капал на стеклянное блюдце.
Больше всего на свете я боялся услышать:
«Он стоит у вас за спиной!»
Юлия приставила ладонь к огню, а затем резко убрала.
– Мой муж покинул этот дом вчера ночью. Мне неизвестно, где его искать, он ничего не оставил, он ничего не взял. Может, вы знаете, где искать человека без одежды, без удостоверения личности, без жены и детей, без денег, возможно даже, без имени. Я готова поверить в то, что он потерял память, ведь все наши воспоминания остались в этом доме со мной.
Усилием воли я зажег свет в гостиной, мне нужно было освещение для того, чтобы посмотреть в ее глаза. Мне важно было понять, есть ли в них безумие. Нет, они прежние.
– Включили свет, – она задула свечку.
– Юлия, а как насчет птиц? Вы не разделяете мысль, что души умерших на время обретают птичьи тела, чтобы попрощаться с теми, кого оставили на земле?
Она не скрывала своего удивления.
– А почему вы вдруг спросили о птицах?
– Видите ли, когда я выходил во двор, то обратил внимание на синицу, которая сидела у вас на крыльце. Меня смутило то, что она не пыталась улететь, когда я подошел к ней ближе. Птица даже не вздрогнула, когда я дотронулся до нее пальцем. А как вы знаете, птицы – существа пугливые. И тогда я задался вопросом, кого ждет эта синица на террасе вашего дома?
На безразличных, стеклянных глазах выступили слезы. Юлия не проронила ни капли, и мне показалось, что они закатились обратно, внутрь. Она моргнула. А затем спросила спокойным, неестественно твердым голосом.
– Она еще там?
– Я не знаю, может быть, посмотрим?
Юлия встала и направилась в прихожую, я последовал за ней. Она достала из шкафа плащ и посмотрела на меня.
– А где ваша куртка?
– Я пришел без нее.
Она никак не прокомментировала мои слова, а лишь застегнула плащ и открыла входную дверь. Я вышел вслед за ней и представил, что на улице холодно.
– Я не вижу ее.
– Странно, она была здесь, – я показал на крыльцо.
– Может быть, она еще во дворе, давайте посмотрим.
Я пошел вперед, мне нужно было, чтобы она собственными глазами увидела этот замечательный цветок, в который я вдохнул душу ее мужа. Она следовала за мной медленным шагом. Я боковым зрением заметил пион, он находился у забора справа, на него падал свет из окна гостиной. Я перестал слышать ее шаги, это могло значить только одно – Юлия остановилась. Я обернулся, чтобы посмотреть. Она стояла в нескольких шагах от него, словно боялась подойти ближе.
– Этого не может быть. Его здесь не было.
Я решил вернуться к Юлии.
– Нет, это невозможно.
– Вы о чем?
Она показала пальцем на цветок, а затем перевела взгляд на меня.
– Погодите, это же вы мне сказали, что в моем саду растет пион, или мне это самой приснилось?
– Нет, не приснилось. Дело в том, что когда я подходил к террасе, то первым делом заметил его, согласитесь, кроме него других цветов во дворе нет и я не мог не обратить на это внимание.
– Понятно.
Она почему-то не пыталась к нему приблизиться. Мы молчали минуты две, Юлия рассматривала пион, а я землю, в которой она похоронила волосы. И тут я осознал, что допустил ошибку.
– Постойте, – сорвалось с ее губ, – как вы могли его заметить, если свет в гостиной был выключен. Цветок видно только когда в окне горит свет».
К этому вопросу я не был готов, а потому решил немедленно покинуть книгу. Я закрыл глаза, а когда открыл их, то находился уже в саду с Андрианой.
Она рассматривала мой профиль, я повернулся к ней.
– Ты знаешь, ко мне только что пришло продолжение. Я знаю, о чем писать, только нужно немедленно перенести свои мысли на бумагу.
– Тебе нужно уйти?
– Нет, Андриана. Ты для меня гораздо важнее моей работы, пусть подождет.
Она улыбнулась и поцеловала меня. Я закрыл глаза, в эту же секунду Юлия схватила меня за рукав и затащила обратно в книгу.
«Она изо всех сил трясла мою руку, пытаясь привести меня в чувство, я вновь ощутил своей кожей холод осенней ночи.
– Я спрашиваю – как?
– Одну секунду!
Я закрыл глаза».

 

– Андриана, беги немедленно к дому и принеси с собой блокнот и ручку. Я прошу тебя записывать каждое мое слово, я буду озвучивать свои мысли вслух и, возможно даже, пребывать в неком состоянии транса, поэтому, пожалуйста, не пугайся и не пытайся со мной заговорить. Прошу тебя, скорее!

 

«Юлия отпустила мою руку.
– Вы верно заметили, никак не мог.
Она посмотрела на меня с недоверием.
– Что происходит?
– Юлия, – сказал я осторожно, – возможно, вы мне не сразу поверите, но все, что я сейчас скажу, – это правда.
Я перевел взгляд на цветок.
– Там сейчас душа вашего мужа, в той самой земле, где вы зарыли свою косу. Она ведь была единственным вашим богатством. Вы в полной мере ощутили на себе нестерпимую боль – «что не убивает, делает нас сильнее», ведь так говорят? Но я бы сказал по-другому: «Что меня не убило, то лишило всех человеческих чувств», умертвленные – еще хуже убитых, они не пойдут больше на гибель, а потому подохнет весь мир, а они останутся, чтобы наслаждаться цветами, ведь это пробудит в них чувства. «Что меня не убило, то меня и не спасло» – это звучит гораздо точнее.
Мне показалось, что я украл слова Эн Ронни.
– Господи, – единственное, что она смогла проронить.
Она провела рукой по своим волосам.
– Вы стали хладнокровной, жестокой, бесчувственной. У меня застывает в жилах кровь от одного разговора с вами, ваши слова – это лед.
Юлия отступила на шаг.
– Значит, это был не сон?
– Нет.
– Так кто же вы на самом деле?
Я снова посмотрел на пион, мне хотелось, чтобы и он меня слышал.
– Я тот, кто выдумал этот двор, я выдумал этот город, я выдумал вас. И если вы попросите меня, чтобы я отобрал жизнь у всего человечества, сделал безлюдным ваш мир, то пойдемте со мной, прогуляемся по человеческим трупам!
Юлия приблизилась ко мне, в ее глазах я увидел понимание всего, что я хотел до нее донести. Мой ответ стал для нее некой разгадкой, словно шкатулка, которую она держала все время в руках, внезапно открылась и она рассмотрела ее содержимое.
– Нет, не нужно весь мир, заберите у каждого человека жизнь того, кто ему по-настоящему дорог. Этого будет достаточно!
– Как скажите, Юлия.
Я взял ее за руку и повел к воротам. Рассветало, когда рука двадцатидвухлетнего юноши, рука безжалостного, хладнокровного Армагеддона коснулась утренней, сырой земли этого безымянного города.
Мы вышли на главную улицу. Там впереди, у забора соседнего дома лежал человек. Это был мужчина сорока пяти лет, голова его была повернута в сторону и мы не видели его лица, но я, как автор, прекрасно знал, какова его роль в этой истории.
– Вы знаете этого человека?
Мы приблизились к нему.
– Это мой сосед. Он приходил вчера ко мне, соболезновал, сказал, что скорбит об утрате, он должен был прийти сегодня на похороны. Нет, я с ним не знакома лично, мой муж его знал. Вероятно, он неплохой человек.
– Был неплохим человеком, – я поправил ее. – Был…
– Как вы думаете, Юлия, какие мысли посетили его в последние минуты своей жизни? Сколько никому не нужного смысла застыло в его глазах? Ведь согласитесь, выйти из дома и умереть от остановки сердца в двух шагах от ограды, – этому может поспособствовать лишь особая удача. Это я про себя, а вся ирония заключается в том, что в этом мире без него ничего не изменится. Что он есть, что его вдруг не стало – вам есть до этого дело? И мне нет.
– Да!
Юлия обошла тело, присела к нему и заглянула в лицо.
– Вы увидели в нем своего мужа?
Она покачала головой, а затем добавила:
– Другая увидит.
– Но душа ваша не заболит от чужой боли?
Она медленно встала и обернулась, чтобы посмотреть мне в глаза.
– Не заболит.
Я никогда не видел глаза хладнокровного цвета.
– Хорошо, следуйте за мной.
Юлия шла позади меня, она все время молчала, а буквально через тридцать шагов я остановился. Впереди лежала молодая светловолосая девушка, лет двадцати, в красивом, бирюзовом платье. (Я смотрел на нее, а видел Андриану, мне стало не по себе.)
– Да, лишиться жизни, когда при тебе молодость и красота – это гораздо страшнее.
Юлия не стала присаживаться на землю, чтобы рассмотреть ее лицо.
– Все в этом мире цветущее не заслуживает внезапной смерти, – промолвила Юлия, – и одно такое тело не стоит и тысячи дряхлых, поношенных тел.
Я мысленно с нею согласился и лишь спустя время заметил, что пустил Эн Ронни в свою работу. Его голос теперь звучит среди нас.
– Вам полегчало, Юлия?
Она не поняла моего вопроса. И посмотрела на меня с вызовом.
– А от чего мне должно полегчать? Разве, отобрав жизнь у другого, возможно кого-то вернуть? Моя просьба – отнять у каждого человека того, кто ему по-настоящему дорог, – это не месть всему миру, а напротив – сострадание, я хочу, чтобы каждый человек почувствовал ту боль, которую чувствую я, перенял ее у меня! Сострадание… Я не сострадаю тебе, человек, я хочу, чтобы ты страдал вместе со мной… Габриэль, мне люди сочувствуют, но как они могут разделить эту утрату со мной, если сердца их – хрусталь – целые, не разбиты на сотни мелких частей? Если слова их горячие не остывают по ком-то.
Мне хотелось обнять Юлию, но вряд ли бы ей это помогло.
– Звон хрусталя. За вас, Юлия!
– За меня, Габриэль».

 

Я открыл глаза, мы все еще были в том самом саду, где несколько мгновений назад я покинул свою возлюбленную. Она сидела справа от меня, я заметил ее боковым зрением. Рисует. Увлеченно рисует, оценивает. Я произносил слова своей книги вслух?
Повернул голову в ее сторону.
– Я никогда ничего подобного не слышала, Габриэль.
Мне хотелось взглянуть на ее рисунок.
– Ты ничего не записала?
– Взгляни.
Андриана протянула мне свой набросок. На нем были изображены два человека: высокий мужчина и тонкая, как стебель, женщина. Они ходили по человеческим трупам.
* * *
– Я хочу ее взять с собой…
Эн Ронни разглядывал книгу в синей обложке, стоя перед книжными полками. Увидев меня, он повернул голову в мою сторону.
– Так возьми! – невозмутимо ответил Эн Ронни.
– Я ведь даже не уточнил, что именно или кого.
Мой собеседник поставил книгу обратно на полку и подошел ко мне.
– Как я понимаю, ты хочешь взять с собой Андриану, так как у тебя слишком узкий круг интересов и все они либо касаются тебя одного, либо твоей новой Музы, художницы Марсель. Кстати, какова она на вкус, женщина-вдохновение, или ты ее еще не попробовал?
– Мне бы не хотелось с тобой делиться подобным…
Он улыбнулся.
– Понимаю. Когда влюбляешься в человека, он становится для тебя идолом и возносится над богами и ангелами. Святейшее существо из плоти и крови, ты еще не знаешь о ее грехах? И весь тот чертов мир, со своими страстями, который вас не достоин, становится неким походом в кино. Смотришь на людей и не ищешь себя среди них. Ты еще не смотрел в этих линзах на небо? Момент! Наслаждайся влюбленностью, ведь все наши боги рано или поздно падают.
Мне иногда казалось, что у Эн Ронни нет ни одного друга, с которым он мог бы пообщаться о богах.
– Так куда ты хочешь взять ее плоть, Габриэль?
– В книгу.
– Я бы очень удивился, если бы услышал от тебя другое место для вашего с ней путешествия. Например, Ботанический сад. Зачем твоей книге она? И есть ли там для нее свободное место?
– Ты ведь сам говорил, Эн, что отношение к тексту, к героям меняется, когда автор начинает чувствовать мир по-другому. Не так, как несколькими днями ранее, когда он еще садился писать в одиночестве. Меня переполняет Андриана и я хочу ее выплеснуть на бумагу.
Он показал мне на стул.
– Присядь. В ногах правды нет, ты ищешь ее в моих глазах, ту правду, которая бы тебе пришлась по вкусу. Знаешь, Габриэль, я не считаю твое решение верным, но вне зависимости от моего совета, ты все равно поступишь по-своему, иначе быть не может. Много ли наставлений от понимающих людей тебе пригодились в жизни? Много ли горящих сердец остыло от чужих холодных слов? Люди перегоревшие говорят от ума, люди из пепла восставшие говорят только правду. Сердце слепое…
Он хотел еще что-то добавить, но замолчал, задумавшись о чем-то своем. Через несколько секунд он вернулся ко мне.
– А возьми. Забавно, что все мои слова ты воспринимаешь буквально. Странное явление для человека творческого склада ума смотреть в лоб. Я верно понимаю, что в книгу ты хочешь отвести ее, взяв за ладонь, а не свои чувства к ней?
– Да, мне бы хотелось, чтобы она вошла вместе со мной, а не витала в воздухе призраком, который виден только мне одному. Я хочу, чтобы Юлия ее увидела, это откроет книгу с абсолютно новой для меня стороны. Разве не так, Эн?
Он ничего не ответил, лишь улыбался, поглядывая то на меня, то на стеллаж, который стоял у меня за спиной.
– А кто такая Юлия?
– Это главная героиня моей книги.
– Габриэль. Я бы хотел у тебя спросить, а не желаешь ли ты, чтобы Андриана открыла перед тобой свою работу? Ты бы хотел войти в ее душу?
Я уже думал об этом вчера, Эн Ронни умеет задавать вопросы вовремя.
* * *
«Мы вошли с ней во двор, я и моя спутница Андриана. Я держал ее за теплую ладонь, вокруг уже стало светло, наступило утро. Юлия стояла на коленях в десятке шагов от нас, она трогала руками пион.
– Доброе утро, Юлия. У нас время по-разному идет, прошло лишь несколько минут с момента нашей последней встречи, а я успел прожить уже несколько дней. Кстати, хочу представить вам мою возлюбленную. Это Андриана.
– Редкое имя, – сказала Юлия, по-прежнему смотря на цветок.
– Здравствуйте, Юлия.
– Здравствуйте.
Она не посмотрела в нашу сторону.
– Я бы хотела увидеть ваш мир, где за несколько дней не стареют… Сколько же времени показывают ваши часы, Габриэль?
– Они показывают утро.
Юлия поднялась с колен. И посмотрела на свои часы.
– Мои показывают время до похорон. Скажите мне, когда ваши часы покажут время обеда.
Она посмотрела на Андриану.
– Что бы вы сделали, если бы вам однажды сказали, что человек, чья кровь течет в ваших детях, превратился в цветок, растущий у окна вашего дома?
– Я бы выкопала его из земли и отнесла в дом.
Юлия понимающе кивнула.
– Вы бы пересадили его в другую землю или подождали бы, пока он увянет в вазе с водой?
Андриана задумалась.
– У меня нет ответа на ваш вопрос.
Юлия медленно приблизилась к Андриане, пристально смотря ей в глаза, а затем коснулась ее плеча.
Я увидел, как ее парализовало, я знал, что за несколько секунд перед глазами моей Музы пронеслась чужая жизнь. Ее руки внезапно задрожали, а затем Андриана произнесла, отступив на шаг:
– Я бы не смогла объяснить своим детям, где находится бюро находок. И я бы не стала говорить с ними о цветах.
Затем она подошла ко мне и взяла меня за руку. Образ Юлии медленно растворялся в воздухе, мы покидали книгу».

 

– Габриэль, как в глазах вдовы может быть столько безразличия к миру, ведь трагедия случилась только вчера. Когда она успела так возненавидеть этот мир?
– У нее время по-другому идет, Андриана. Одна ночь для нее – это пол ее жизни, одна ночь для меня – это еще один вычеркнутый день.
Андриана покачала головой.
– Нет-нет, ты чувствуешь, как мужчина. Женщина не может стать пустой внезапно, у нее нет специального рычага, чтобы отключить свои чувства, умертвить их за ночь. Это, невозможно, поверь мне, Габриэль. Юлия – это прежде всего, женщина, атомная бомба, которая готова взорваться в любую секунду. Ее нельзя отключить, ты, как минимум, лишишь жизни сапера, которого отправишь обезвредить ее. Да в твоих руках она всего лишь марионетка, которая повинуется каждому твоему слову. Ты писатель, а потому она может быть только такой, какой видишь ее ты. Но не собой.
Я посмотрел на Андриану с недоверием.
– Ты хочешь, чтобы твоя книга была настоящей, правдивой, тогда прочувствуй эту бедную, несчастную женщину. Сейчас она играет не свою роль. Когда я сажусь писать свой портрет, я не могу изменить цвет своих глаз на голубой, так как это буду не я, это не мой естественный цвет. Я не могу добавить длины своим волосам или, наоборот, их укоротить, так как на моей работе будет запечатлен другой человек. Так и с тобой, ты рисуешь кого угодно, но только не свою героиню. Ты не познал женское сердце, в твоей книге его совсем нет. Вы мертвые – и ты, и она, вы ненастоящие, и я вам не верю. Это всего лишь дешевый театр.
Слова этой девушки, которая внезапно отдалилась от меня на десятки километров, ранили. Я задержал дыхание и медленно выдохнул, чтобы она не заметила, как мне сложно стало дышать. Мне казалось, что ее подменили, а затем я начал ощущать, как подменили меня.
– Но Эн Ронни…
– К черту Эн Ронни и все его наставления, если он тебя учит лгать своему читателю. Я не возьму в руки книгу, в которой автор мне врет, и никогда больше не дам ему второго шанса. Писатель – это в первую очередь психолог, с которым можно поговорить по душам. Он должен меня понимать и давать ответы на мои вопросы.
Меня истоптали, в грязной обуви вошли в мой дом.
– Я бы твою книгу не купила, в ней нет ничего ценного для меня. Да, мне понравилось начало романа и тот момент, когда она отдала земле свою косу – да, да, да, это правда, самая настоящая, интуитивная правда. Я поверила и в то, что она попросила бы отнять у каждого человека его любовь, но на этом все. Тебе не стоило, Габриэль, входить в свою работу, ты в ней лишний персонаж. Я бы хотела с тобой поделиться, если ты не против, как эту книгу вижу я, как женщина, как художник, как посторонний зритель. Ты дашь мне такую возможность?
Каких усилий мне стоило кивнуть головой!

 

«Я падшая женщина и в этом нет моей вины. Я избалована цветами, дорогими духами и вечерними нарядами, которые теперь мне не по размеру. Я окрылена земными словами. Я бедная женщина теперь, когда у меня есть деньги, чтобы купить себе платье, но нет человека, который бы мне его подарил. Я избалована любовью, которую я получала в обмен на свою красоту. Теперь, в полном одиночестве и мраке, я осталась с ней наедине.
Я богата, все мое накопленное богатство – это мои дети. Но в эту минуту я не могу найти утешения даже в них. Я сильная женщина, я не падаю на колени, чтобы попросить у Бога то, что он не в силах исполнить. Я часто думаю о Боге, у меня другой веры нет. Я слабая, и если бы было плечо, на которое я могла бы сейчас положить свою голову, чтобы вылить на землю часть соленого моря, то море на этой земле вышло бы из своих берегов. Я немая, так как боль свою закрыла в себе. Никому не нужна моя боль, это обуза, а я не хочу отягощать жизнь другим. Я глупая женщина, так как наивно верю в то, что есть такое место на земле, где я вновь смогу почувствовать радость. Я теперь запрещенная, закрытая книга и тот, кто меня попытается открыть, возьмет на себя мое проклятие, погибнет вместе со мной. Я готова теперь погубить всех и каждого, люди, не прикасайтесь ко мне. Отрекитесь! Не ищите меня больше там, где однажды встретили, это был другой человек».

 

Андриана сделала паузу.
– Вот, как я чувствую Юлию, Габриэль.
А затем продолжила:

 

«Людям, входящим в этот дом, внезапно становилось плохо, они чувствовали тревогу и страх, им хотелось немедленно покинуть это место.
Юлию обнимали, столько жалости к себе она не испытывала даже наедине с собой. Это такой ритуал, когда человек ничем не может помочь, он начинет соболезновать. Будто их слова имеют великую силу! Люди попросту исполняли свой долг. А когда выходили из дома, то стряхивали с себя, со своей одежды все то, что им удалось подцепить здесь. Им не хотелось нести этот вирус в свой дом.
Когда все ушли, Юлия осталась наедине с собой. Она не знала, что в ее саду растет пион, ее не утешали больше цветы.
Первая ночь после похорон…»

 

– Вот, когда тебе стоило войти в этот дом, Габриэль.

 

«…Юлия уже вторую ночь не спала, она прислушивалась к каждому шороху, ее окутывал нечеловеческий страх. В эту же ночь в дом вошел человек, который открыл дверь своим ключом. Он вошел тихо, оставив свою обувь у порога, и направился к гостиной. Хозяйка дома не услышала ни единого звука, он двигался, словно призрак.
На следующее утро Юлия заметила на окне небольшой деревянный ящик, в который был посажен пион. Около ящика лежала маленькая записка – «Цветы имеют память». Она не узнала почерк этого человека, и родные разводили руками.
«Цветы имеют память, женщины хранят память о цветах».
Юлия хранила себя два долгих года. Первый год для себя, второй для людей. И когда в этот дом вошел мужчина, наступила долгожданная весна. Юлия с каждым днем расцветала и открывала свое больное, заколоченное сердце. В какой-то праздничный день, когда весь дом в очередной раз был уставлен свежими цветами, а от них еще исходил аромат утренней росы, Юлия заметила, что пион завял. Она вынесла его из дома. Впервые за эти два года она подняла этот ящик с землей. На следующее утро Юлия вдохнула полной грудью…»
– Есть такие вещи, Габриэль, которые невозможно в этой жизни исправить, но можно помнить о них. Твой пион нес в себе не только образ человека и горечь утраты, но и образ спасения. Твою героиню должен был спасти не пион, Юлию должен был спасти другой человек.
Когда Андриана закончила, я встал и взял ее листы с финалом.
– Спасибо.
И молча ушел. Я не хотел видеть ни ее, ни Эн Ронни. Мне нужно было остаться одному.
– Я даю тебе еще один шанс, Габриэль, – лезвие коснулось спины.

 

Еще один день прошел в раздумиях. Я думал о словах Андрианы, о Роберте, они очень схожи в своих поступках, но Роберт тогда не подал ей руки. Когда критикуют мою работу, критикуют меня. Когда ненавидят мою книгу, ненавидят меня. Переписывая мой текст, Андриана переписывала меня.
* * *
– Она меня растоптала… Знаешь, Эн, я не думаю, что она это сделала нарочно. Для нее ничего не стоило просто взять и закончить чужую книгу, изменить в ней все. Моя работа – это моя жизнь, я с ней засыпаю и просыпаюсь, я думаю о ней каждую секунду, а она взяла и одним мазком уничтожила мой труд. Раскритиковала меня. Нет, ее альтернатива не плохая, я бы даже сказал, стоящая, но это уже чужая работа.
Эн Ронни улыбнулся.
– Не хочу тебе напоминать, мой друг, что я предупреждал тебя. Но даже в этой ситуации можно извлечь определенную выгоду для себя. Ты не хотел бы опубликовать свою книгу в соавторстве? Ах, как же я забыл, что ты не перенесешь такой удар по своему самолюбию.
Мне было не до его скользких шуток.
– Ты живешь в каком-то странном мире, Габриэль. А ты разве не думал, пуская ее в свою работу, что она может внести некие правки? Я никогда не даю читать свою книгу до тех пор, пока не напишу финальный аккорд. И ни одна моя книга еще не нуждалась в соавторстве.
Рассмеялся.
– Вспомни нашу вторую встречу, когда ты принес мне рукопись. Жаль, что это тебя ничему не научило. Лучше бы я ее сжег.
В голове пронесся тот день.
– Да-а, мы живем в мире, где аутизм лечат ремнем. Инвалиды калечат детей. Забавно. Но это к делу никакого отношения не имеет, просто так, мысли вслух. И что ты теперь намерен делать?
– Я отнесу эту рукопись в издательство.
Я и сам от себя такого не ожидал, не то, что Эн Ронни.
– Что ты сказал, прости?
– Я отнесу ее в издательство, – повторил я медленно и громко, словно обращаясь к глухому.
– Я бы не стал этого делать, Габриэль.
– Ты это «ты», Эн, а я ношу свою голову на плечах и имею полное право распоряжаться своей жизнью самостоятельно.
– И с каких пор ты так решил, позволь поинтересоваться.
– С тех пор, как увидел, что цветы топчут, хотя они никому не мешают жить. Но есть такие люди, которые сажают другие цветы на месте растоптанных, еще более красивые. Вот в чем главное отличие Андрианы и Роберта.
Глаза Эн Ронни загорелись.
– Браво, Габриэль. Ты растешь вверх, и я без малейшей иронии рад тому, что ты начал делать верные выводы, как я уже говорил: роль метафоры – великая вещь. Но скажи мне теперь, что ты чувствуешь к Андриане после того, что было. Ты потерял свой пыл?
– Нет, не потерял, и мой пыл еще больше прежнего, в первую очередь, я благодарен ей. Дело в том, что я хотел ее, как предмет вожделения, схватить и получить ее всю без остатка. Осушить весь стакан до дна, утолить свою жажду. Я слепо влюбился в нее, словно в пустышку, у которой нет внутри ничего, только внешняя оболочка, прелесть. Теперь, когда она открылась мне, я больше не хочу ее жадно глотать, как животное, я хочу с ней подружиться, поговорить о многих вещах. Да, мне больно, да, теперь моя работа не принадлежит только мне. Как ты сказал, я теперь в соавторстве с ней, но этот автор достоин стоять со мной в одной строке.
Эн Ронни был возбужден моим рассказом.
– Значит, хочешь стать ее другом, «твоя душа переросла саму себя». Очень любопытно. Уходи, Габриэль. Сегодня мне нужно побыть одному.
Я вышел из книжного и направился к Андриане.

 

– Он ушел?
Жанна вышла из-за стеллажа.
– Да, он в скором времени вернется, мне нужно уходить.
– Почему он?
Рыжеволосая женщина склонила голову на плечо Эн Ронни.
– Габриэль – это глоток свежего воздуха для меня. Он не знает, как писать для людей, а потому пишет от сердца. Его сердце девственное – оно бесценно.
* * *
– Я ждала тебя, Габриэль.
Андриана сидела на нашем с ней месте, в вишневом саду, а возле нее стоял чемодан.
– Ты уезжаешь?
– Да, мой поезд через два часа.
– Куда? Когда ты вернешься?
Андриана попросила меня присесть.
– Габриэль… Я не вернусь. Пожалуйста, выслушай меня, не перебивая. Я не хочу кричать! Прости за мою грубость, я не имела права так с тобой поступить. Ты писатель, твоя рукопись – это твоя душа, никто не имеет права плевать в чужую душу, даже когда она выставлена напоказ.
– Андриана, я наоборот хотел тебя поблагодарить за то…
Она меня перебила:
– Эн Ронни купил меня, купил каждое мое слово, сказанное тебе. Только не бей!
Мое лицо наливалось кровью.
– Я сейчас уеду молча, оставлю тебя здесь, если ты найдешь в себе силы простить меня, то все равно не прощай, мне от твоего прощения не легче. Мне совсем никак! И если бы у меня была возможность продаться еще раз и сказать тебе нежное слово, я бы продалась. Не бей! Лучше беги, спасайся, ведь если в его руках окажется твоя мечта, то ты станешь такой же марионеткой, как я. Не злись, ты не стоишь моей мечты, как и я не стою твоей.
Мой город медленно рушился, ее слова пламенем жгли мою грудь.
– Я тебе не верю.
– Я художница. Я такая же шлюха, как и другие, и готова пожертвовать всем, лишь бы прийти к своей цели. Моя цель – это выставки и признание, я хочу оставить после себя свои труды. Я хочу жить вечно, как ты, я переступлю через трупы, через свое достоинство. Я буду рисовать, пока не сгнию.
– Эти слова тоже купил Эн Ронни?
– Нет, это мои слова и продолжение твоего рассказа было моим. Эн Ронни хотел, чтобы я тебя уничтожила, ему важно было, чтобы ты бросил писать. Я поступила иначе, в нашем уговоре не было сказано, что я не могу тебе помочь закончить твой текст, и я воспользовалась этим. Мне стало жаль тебя, Габриэль, я знала, что после моих слов ты бросишь свою работу. Мне бы хотелось еще от себя добавить, что ты трус. Ты никогда не добьешься успеха, ведь своим делом нужно страстно гореть, любить его, как самое святое в жизни и никогда не отказываться от него, ни при каких обстоятельствах. Сколько бы критиков (я стала их называть голубями) не гадили на мою работу, я всегда ее протирала чистым платком. Я не могла себе позволить усомниться в ней. Это жизнь, в которой постоянно нужно доказывать свою правоту. Принимая мнение другого, ты отказываешься от собственного. Я художница, и даже если я не имею таланта, моего мизинца не стоит ни один из тех, кто обладал божественным даром, если он отказался от своих работ. Мне нужно идти, Габриэль. Надеюсь, ты однажды снимешь свои очки и посмотришь на мир другими глазами.
Она встала и взяла чемодан. Я схватил ее за кисть.
– Что тогда в книжном попросил у тебя Эн Ронни?
Она достала из чемодана небольшой холст.
– Он попросил нарисовать цвет глаз Иуды.
Андриана протянула мне свои глаза.
* * *
Я бежал к Эн Ронни и видел в этом картонном холсте оружие, которым можно было перерезать ему горло. Мне больше не хотелось играть в его игры, этот человек неизлечимо болен. Когда я приблизился к книжному, то заметил на дверях замок, впервые за все эти дни двери были закрыты не на ключ. Я заглянул в окно, в помещении было темно. Тогда я приложил ухо к двери и стал прислушиваться. Около часа я просидел под дверью, иногда мне казалось, что я слышал какие-то шорохи, но ни разу за все это время я не услышал шагов. Внутри было пусто. И я, опустив голову, направился к себе домой.
С лестничной клетки я увидел, что дверь в мою комнату была приоткрыта. Я осторожно заглянул внутрь. Все было на своих местах. Если это были грабители, то им просто нечего было взять – стены на месте, матрас тоже. Я поднял подушку и сердце мое застучало сильнее прежнего, там не было моей рукописи.
– Эн Ронни… – все, что я сумел произнести.
Он украл мою работу, но как? Он не знал, где я живу. Или он следил за мной? Я понимал, что сегодня он не вернется в книжный, и ничего с этим поделать не мог. Я даже не имел возможности сообщить о краже, ведь не было похищено ничего ценного. Только моя работа, которую даже не видел никто, кроме Андрианы. В глазах Иуды я не искал своего спасения. Да кому она нужна, моя рукопись? Кто будет ее искать? Я упал в отчаянии на матрас и ждал первых лучей солнца, которые не сумеют просочиться в это богом забытое место, в эту дыру, в десять квадратов. Я ждал, смотрел на часы. Время тянулось бесконечно долго. Я много разговаривал вслух.
Без этой рукописи я – пустое место, Эн Ронни уничтожил меня полностью. Я переводил взгляд на глаза Андрианы, и на мгновение мне даже показалось, что я попросту сошел с ума. Если бы в этой комнате был телефон, то мне бы обязательно позвонили из бюро находок и сообщили, что нашли мою мотивацию к жизни, но не могут вернуть. Зеленоглазая Андриана, бабочка, порхающая в чужих руках – она ничто, лишь телесная оболочка, души которой я все это время не видел. А есть ли у нее душа? Меня никогда и не было в ее жизни, а она в моей была. Я влюбился в иллюзию, это был всего лишь сон. Яркий трагичный сон, обман. Я внезапно проснулся и больше не мог уснуть.
Наступило утро. Я стоял у порога книжного и осматривал большой ржавый замок, вчера в сумерках я не заметил этой ржавчины. Желтые машины мыли асфальт, кроме них только редкие автомобили, проезжающие мимо, не давали полностью ощутить пустоту этого города. Он еще не проснулся, этот паршивый, до тошноты надоевший мне город. Часы показывали десять минут шестого. Я просидел до девяти часов на холодных ступенях у дверей книжного. Открылась кофейня за углом, я зашел взять себе кофе. Я не чувствовал ни голода, ни жажды. Я ел и пил, не получая особого удовольствия. Эн Ронни по-прежнему не было, не было даже кассира, который должен был прийти час назад, только спешащие мимо прохожие. Я вглядывался в их лица, пытаясь узнать знакомые черты Эн Ронни или Андрианы. Она покинула этот город вчера, художница. Женщина, продавшая себя во имя своей мечты. Обыкновенная шлюха, таких, как она, – сотни. Загоревшихся звезд, они хотят дотянуться до неба. Перегоревшие падают.
А я бы смог предать? Что может быть больнее предательства? Наверное, только прощение. Я не могу простить Андриану, простить ее за ту боль, которую она мне причинила. Это все равно, что вынуть из сердца кинжал и вернуть его в руки того, кому больше уже не поверишь. Я бы хотел, чтобы мне наложили на рану жгут, ее нежные, холодные руки. Я бы хотел услышать ее мольбу о прощении, для того, чтобы ее не простить. Предательство – это не поступок, который можно и нужно понять. В первую очередь, предательство – это свойство души. Если предали раз, то второго не жди – беги без оглядки! Я бы хотел ее простить, но человеку не свойственно менять свою природу. Перевоспитывают щенков, у взрослой суки нет возможности изменить свое нутро.
Тем временем я несколько раз заглядывал в окно и ничего нового, кроме стеллажей и книг, не заметил. Так просидел до обеда.
Эн Ронни все это время меня проверял, ему важны были мои поступки, мои чувства, он наслаждался ими. Он дергал за свои нити, а я повиновался каждому его движению. Я не кукла, я живой человек.
Начало темнеть, когда подошел мужчина с пышными усами и посмотрел на табличку «Закрыто».
В четверь десятого я вернулся домой.
Зачем ему нужна моя рукопись? Если он опубликует ее от своего имени, то ему ни за что не удастся избежать скандала. Я есть. Я докажу, что это мой текст, я его знаю наизусть – каждое слово, каждый абзац. Пусть он попробует выучить чужой текст. Даже признание оголодавшей публики его не спасет.

 

Андриана, растоптанная Робертом, но сумевшая возродиться вновь. Я тебя ненавижу, я ненавижу твое безразличие ко мне и, если бы ты стоила немного дешевле, я бы попросил тебя улыбнуться. Моя первая женщина, безнаказанно наплевавшая в душу…
Следующим утром я снова направился в книжный и просидел у порога до вечера. Никто не заходил, никто не выходил. Я наблюдал за людьми и автомобилями – это, пожалуй, самый нудный и бессмысленный фильм. Жизнь других не несет в себе тайны, все мы на одно лицо и все мы из кожи вон лезем, для того, чтобы выделиться из серой толпы. Я влился в толпу и ушел ни с чем домой.
На третий день я пришел немного позже обычного, в девять утра, и заметил кое-какие изменения, скажем так – я их ждал. На витрине магазина висел небольшой белый плакат, на нем было черно-белое фото Эн Ронни и информация о презентации его новой книги «Души погибших цветов». Дата, время и место встречи. Он даже название не изменил. Я довольно улыбнулся, еще раз бессмысленно дернул ручку двери и ушел.
Теперь моей задачей было написать новый текст и разоблачить моего заклятого друга, я писал, чтобы зачитать его перед публикой. Эн Ронни ждет своего триумфа, а вместо этого получит позор. Пришло мое время…

 

Наступил долгожданный день презентации. Я взял напрокат приличный костюм, приобрел дорогой, вкусный парфюм, побрился, выучил свой текст наизусть и ждал вечера. Я был готов к встрече со своими читателями.
Это место находилось в центральной библиотеке, где проводили свои творческие вечера известные писатели. Когда я открыл дверь комнаты, то увидел просторный зал, высокие, старинные потолки с лепниной. Ряды стульев начинались от самого входа, почти все места уже были заняты. В воздухе витал аромат жженых свечей, старой мебели и моего парфюма. Я был безупречен. Девяносто процентов аудитории – женщины, я насчитал всего десяток мужчин. В конце зала на трибуне стоял черный, письменный стол, а за ним сидел Эн Ронни. Он держал книгу в руках и перечитывал свой текст, точнее мой, и если он хотел выучить его наизусть, то ему вряд ли это удастся. Я присел на последний ряд и ждал начала выступления. Прошло десять минут.
– К-хх, – донесся неприятный звук из микрофона. – Добрый день, читатели, я не считаю вас дорогими, так как вижу в первый и последний раз, а потому позволю себе вам не лгать. Надеюсь, никто не возражает.
Зал засмеялся.
– Что такое хорошая книга? Вот вы берете в руки книгу и начинаете ее листать, страница за страницей, если вы не находите в тексте ничего ценного для себя, то вы ее закрываете и ставите обратно на место. Затем вы открываете другую книгу. Прекрасно! Но. Помимо предпочтений вашего вкуса, у вас еще должен быть при себе список тех авторов, книги которых вы откроете в первую очередь. Писателей, чье перо проткнуло ваше сердце, авторов, пленивших вас навсегда. Но что делать, когда автор без имени хочет о себе заявить? Назовем его призраком, человеком, о котором никто никогда не слышал. Например, какой-то никому неизвестный «Габриэль», вышедший из ниоткуда. Он-то знает, куда ему нужно идти, на каких полках расположить свой первый шедевр. Знаете, такая книга пылающей души, сотканная из крови и слез, из горя падших, убитых, из бессонных ярких ночей, которые ему никто не вернет. Автор которой бесконечно и пламенно верит в свою работу. Он – герой, который в силах покорить этот мир. Как призраку доказать, что он человек?
Это был вызов, я встал со своего места и направился к сцене. Когда меня увидел Эн Ронни, он встал из-за стола и сделал несколько шагов мне навстречу.
– Позора не избежать, Эн Ронни, – процедил я сквозь зубы, глядя ему в глаза.
– Никакого позора не будет, Габриэль, – спокойно ответил он.
Послышались женские шаги. К нам поднялась Андриана, она прошла мимо меня, Эн Ронни зачем-то хлопал в ладоши. Она встала у него за спиной. Что-то с ней было не так, словно она… Не важно!
– Она тебе не поможет, Эн, – улыбнулся я, – я знаю наизусть весь текст от корки до корки, падение неизбежно для тебя.
– Как и для тебя, Габриэль. Я, как и ты, знаю его наизусть.
– Ты украл мою книгу! – вскрикнул я.
– Я скажу тебе больше, мой дорогой друг, я украл твою жизнь…
Внезапно в ушах зазвенело.
– Я выдумал тебя, Габриэль, и те слова, адресованные Рите, ты можешь прочувствовать теперь на себе. Дыши, Габриэль!
– Я тебе не верю, – последнее, что я сумел произнести.
Эн Ронни засмеялся.
– Конечно же ты мне не поверишь. Беги к микрофону и говори свою правду людям, им это нужно, они этого ждут.
Я не мог пошевелиться, словно тело мое превратилось в камень. Я каждой клеткой своего живого, горячего тела отрицал те страшные слова, которые не имеют ко мне никакого отношения.
Зал загудел.
– На эту сцену поднялся герой моей книги, тот самый призрак, молодой Габриэль, о котором я вам только что говорил. Эта встреча особенная, так как часто мне придется обращаться в пустоту.
– Как он выглядит? – донеслось из середины зала. – Как?
Он подошел ко мне и начал меня осматривать.
– У него русые волосы, прямой нос, тонкие губы, – он посмотрел мне прямо в глаза. – Он себя считает живым, самым настоящим. Он умеет дышать и чувствовать. Чувствовать, мыслить, дышать. Сейчас я превратил его в статую, так как он может мне помешать. Честно признаться, он для меня действительно живой, как и любой человек в этом зале, я испытываю особую привязанность к нему. В эту секунду я слышу, как он тяжело дышит носом, я вижу, как выступают слезы на его серых, стеклянных глазах. Он меня ненавидит всей своей сущностью, но не в силах этого сказать.
Я не читаю твои мысли, Габриэль, я их пишу! – Он все еще рассматривал мои глаза. – Андриана, она – твое сердце. Рита была твоей Музой, любовниц свойственно менять, а я – твой талант.
Эн Ронни повернулся ко мне спиной.
– А теперь передо мной стоит другой персонаж, художница, я назвал ее Андриана Марсель. Вы и с ней познакомитесь, когда возьмете в руки мою новую книгу. Как же она прекрасна – зеленоглазая Марсель, я дал это прозвище в честь одного города во Франции, куда я летал отдыхать этой весной. Ох, как же тогда пахли тюльпаны! Чудесные мгновения, проведенные с незабываемой женщиной Андрианой в городе Марсель. Как вы видите, эта встреча отразилась на моем творчестве. Вернемся к моему персонажу. Девушка, ворвавшаяся в сердце моего героя. Иуда, подарившая Габриэлю свои глаза. Она после этого ослепла. – Он повернулся к зрителям: – Шизофренией называют эту болезнь, но у писателя имеется алиби. Я вижу тех, кого не видите вы!
Читатели смотрели на сцену, там стоял только Эн Ронни, рядом не было никого.
– К примеру, Роберт, мой второстепенный персонаж и единственный друг по книге, художественный критик, бездарность, погубившая сотни талантливых художников и художниц. – Он улыбнулся Андриане. – Но только не вас.
Андриана смотрела куда-то в пустоту перед собой.
– «Что стало с Робертом?» – мысленно спрашивает меня Габриэль. С вашего позволения я ему покажу!
Он раздвинул шторы, которые закрывали белую стену за письменным столом. Сначала я видел только стену, а затем вместо нее появилось окно. Будто настроили проектор. На стене появился Роберт. Это была комната метра два квадратных, маленькая и узкая, словно клетка. Человек в ней смиренно сидел на полу, руки у него были завязаны за спиной, а вокруг на стенах и потолке висели работы художников.
– Прошу заметить, неизвестных художников, – поправил мои мысли Эн и продолжил сам:
– Да, его запер внутри какого-то подвала один перспективный художник, Жан Поль Фиаско. По иронии судьбы он действительно существует, человек кисти не мог смириться с тем, что рисовать в этом городе он может только на заборе и только для прохожих. Да, смышленый тип, этот Фиаско, ему показалось, что смерть слишком простое наказание для Роберта, и он придумал более извращенный способ ему отомстить. Он повесил в эту комнату картины всех современных художников, которых тот погубил. Каждый день в определенное время Фиаско приносил Роберту еду, просовывая в маленькое отверстие в двери. Знаете, как заключенному или собаке. Роберт наслаждался чужим искусством. И большой роскошью для него было – закрыть глаза. Уборной в комнате не было. Через девять месяцев Жан Поль, получивший со временем признание и славу, перевез Роберта в приют для душевнобольных. Бедолагу отмыли, но он к тому времени стал совсем беспомощным и безобидным, как малое дитя. Его кормили с ложки, а он постоянно бубнил что-то невнятное о картинах, живописи и фиаско. Врачи сочли, что нужно лечить его «искусство-терапией» и каждый день приносили ему картины дарований из соседних палат, художников белого дома. Критика имеет специфический запах, – как должное добавил Эн Ронни. – Огромный труд – заставить критика пахнуть для себя.
Окно тем временем исчезло, словно его никогда и не было, это представление было только для меня одного. Эн Ронни прикрыл шторку и направился ко мне.
– Есть такая примета – сжигать свою рукопись после публикации книги, для того, чтобы ее герои больше не приходили к своему творцу. Огонь поглощает их, и в полном беспамятстве они возвращаются в напечатанный текст, чтобы теперь навещать только тех, кто эту книгу откроет. Это не выдумка, Габриэль, а иначе ты меня никогда не оставишь в покое, ты самый настоящий из всех мною выдуманных персонажей. Я вдохнул в тебя жизнь, и скажу тебе больше – я вдохнул в тебя самого себя. Ни в Роберта, Андриану, ни в Юлию – все они были от ума.
Он достал из внутреннего кармана пиджака рукопись, свернутую в трубочку, и зажигалку.
– Я сжигаю тебя, Габриэль. Твое тело, твою жизнь, твою память. Если и существует ад для писателя, то мы обязательно встретимся вновь. Прощай, мой нарцисс, инструмент, погибший от собственной музыки. Я клянусь помнить о тебе!
Он чиркнул кремнем.
Когда пламя коснулось бумаги, я почувствовал запах горелой кожи. Своей кожи. Я горел! И до последней минуты я не мог принять то, что меня выдумали и весь тот мир вокруг – это всего лишь чей-то текст, чья-то фантазия.
Меня зовут Габриэль, я самый главный герой. Мне двадцать два года. Меня зовут… Я не помню своего имени. Я не видел жизни, а только мгновение. Меня не было. Я ничто.
Эн Ронни бросил догорающую рукопись на пол. Мы с Андрианой растворились в дыму. Роберт исчез из своей палаты. Юлия – из теплой постели, и вместе с ней исчез ее дом.

 

Читатели подходили к Эн Ронни, он подписывал им книгу, эти люди бесконечно восхищались им.
– Скажите, а куда теперь отправится Габриэль?
Эн Ронни улыбнулся.
– В ваш дом, он теперь будет с вами жить.
Молодая женщина протянула ему на подпись книгу.
– Трудно ли начать новую работу?
– Нет, не трудно, я не привязываюсь к своим героям, я их сжигаю.
Читательница поблагодарила Эн и удалилась со сцены.
– А вы не боитесь, что и вас однажды сожгут?
Эн Ронни посмотрел в серые глаза темноволосого мужчины.
– Честно признаться, я этого жду.
Назад: Глава пятая
Дальше: Женщина с портретом на коже