Хвостовое оперение появилась тогда и там, где указал Денис Сагалов, он же со мной и поехал. Катер прошёл мимо мыска, выступающего в реку огромным гладким камнем, омываемым течением — словно морской зверь отдыхает у берега. Сразу за ним была небольшая заводь, в пятидесяти метрах от которой лежало огромное посеревшее дерево с корневой системой, давно свалившееся с постоянно подмываемого обрыва. Над ним.

Белое на зелёном.

Верхний край огромного киля торчал под неестественным углом, словно вставленный в тайгу огромной рукой великана, и находился на уровне высоких сосен в стороне, которым посчастливилось не попасть под сокрушительный удар чудовищной летающей секиры. Такой ракурс невозможно увидеть на стоянках. Дикость. Не бывает этого.

Совершено обалдевший, я машинально перевёл двигатель КС-100 на нейтраль и, медленно поворачивая голову, смотрел на проплывающий хвост самолёта с открытым ртом, пока не понял, что Енисей быстро проносит меня мимо. Развернувшись, поставил судно против течения на малом ходу, и только после этого смог перевести дух, принявшись очень неудобно пригибаться, чтобы разглядеть объект. Чёрт, что-то делаю, а ошалевшая голова не включается! Разозлившись на себя, опять поставил катер по течению, включив реверс — вот, теперь видно хорошо.

К берегу не причалил, не смог, что-то удерживало, настолько этот сводящий с ума апокалиптический кадр был самодостаточен. В своём доминировании он не терпел никакой посторонней детали, отталкивал чуть ли не физически. Денис мне что-то говорил, но я не слышал.

За время службы в Арктической Бригаде всякое бывало.

Мне не раз доводилось видеть авиакатастрофы: разбившиеся вертолёты и небольшие самолёты, гражданские и военные. Как-то мы, замёрзшие и промокшие, с трудом передвигаясь по грязно-серому, ещё глубокому весеннему снегу, растаскивали обломки пассажирского Ан-24, безнадёжно, но честно пытаясь найти выживших. Фрагменты фюзеляжа с синей полосой сливались со свинцово-тяжёлым небом, не пропускавшим ни единого луча солнца… За неделю до происшествия нас перебрасывали этим же бортом. Запомнилось слабое освещение салона, половина которого была занята снаряжением и оружием, закрепленным специальной сеткой, засаленная ткань кресел, голубенькие занавесочки на круглых иллюминаторах, серый дерматин потолка и тревожный аромат авиационного керосина. Движки запустились на прогрев, корпус начала сотрясать сильная вибрация, все напряглись. Взлёт, подвывающий гул и тряска сразу пошли циклами, то нарастая, то убывая, со стуком убралось шасси. После виража под крылом поплыли виды Карского моря. Конфетки «Взлётные» никто не раздавал. Сели нормально. А через неделю он разбился.

Тогда тоже уцелел киль, торчащий над тундрой чуть в стороне от ямы, у самого океана. И он был белого цвета.

Но этот парус…

Когда такой гигант стоит на бетоне, его характерное хвостовое оперение возвышается над землёй на почти двадцать метров, шестиэтажный дом! «Джамбо-джет», «Боинг-747-400», пожалуй, самый знаменитый в мире самолёт гражданских авиалиний. Огромный аэроплан в предсмертном таране страшной силы пробил стену сосновой цитадели со стороны реки, однако мощь енисейской тайги не пустила его в себя полностью, не спрятала, хвостовая часть машины осталась торчать наружу. Сначала из-за размеров обломка мне показалось, что хвост лежит у реки, и только позже я осознал, что и он прорезал свой путь через сосны.

— Уже и скорости почти не было, — шёпотом пояснил Денис.

Да уж, громко разговаривать как-то не хотелось.

— Фрагмент, — шёпотом сказал я, делая фотоснимки компактной камерой прямо через открытое окно

— Там всё есть, — всё так же негромко откликнулся Денис, махнув рукой, и мне стало понятно, о чём он. Несложно представить, помню.

Белая краска ярко блестела в лучах низкого утреннего солнца. Какой хорошей эмалью и насколько качественно красят самолёты, такое впечатление, что борт совсем новенький! Ничего не потускнело. Нет, это не катастрофа... Это инсталляция.

Стабилизатор… Ох, и здоровенный! Херцы-берцы, сейчас, с воды, среди глуши и безлюдья, мои глаза, давно отвыкшие от вида столь большой техники, особенно остро воспринимали его немыслимые размеры! Триммеры, рули высоты и направления — всё на месте. Стабилизатор был переложен на кабрирование, экипаж корабля даже в последний момент отчаянно пытался набрать высоту, уже понимая, что ничего исправить нельзя. Кричали и тянули штурвал. Был на современных версиях «Джамбо-джетов» штурвал или его заменили на джойстик? Не знаю. Вряд ли в такие мгновения о чём-то думаешь, тренированное тело пилота работает на инстинктах, на рефлексах. Ничего не прослеживалось в их действиях, кроме профессионального упрямства, на которое так надеются пассажиры. Положено спасать, вот они и спасали до последнего.

Фюзеляжа не видно в принципе. На киле хорошо читались большие буквы KLM, выполненные голубой эмалью.

— Пассажирский?

— Не, грузовик, на куске фюзеляжа так и написано — CARGO, — уверенно ответил Сагалов, снимая с плеча карабин «Тигр» и откладывая его на заднюю полку рубки. Значит, никакой опасности поблизости Денис не видит, это хорошо. Правда, второй ствол, обрез двуствольной вертикалки, остался при нём. Висит на поясе в специальном футляре толстой лосиной кожи. Вот к чему привёл запрет на короткоствольное оружие. Покупали бы себе таёжные люди противомедвежьи револьверы сорок пятого калибра законно, и тогда не пилили бы дельные стволы в обрезы. А наган, даже если найти, ему без надобности, медведя им только смешить.

Большой процент авиакатастроф, происходящих в тайге, это падение летательных аппаратов возле водоёмов, рек и озёр. Даже в эпоху спутниковой навигации реки оставались для пилотов ориентирами, как и железные дороги. Если же в огромном секторе, где от одного аэропорта, способного принимать большие пассажирские самолёты, до другого не меньшие семисот километров, а между ними — сплошная тайга, случится отказ на борту, то все малые шансы выжить привязаны к водной поверхности, на лес не сядешь. Только посадка на реку, озеро или длинную ровную песчаную косу даёт призрачную надежду, вот лётчики и тянут до последнего. А после печального финиша, если уж очень повезёт, и выжившие будут, спасительницей опять станет река. По рекам, даже самым дальним, всегда плавают лодки и люди, может повезти и во второй раз. Других вариантов нет.

Выше по течению у левого берега Енисея примерно в двух километрах от нас стоял «Провокатор».

Щёлк!

— «Самоед» вызывает «Провокатор».

— В канале я, Лёша! — почти сразу отозвался знакомый голос.

— Интересуюсь, вы там ещё долго будете, Геннадий Федорович?

— Чутка самая, десять минут делов! Муку осталось выгрузить, остальное уже на берегу, да красавицы тутошние маслица подсолнечного попросили, значится, как не дать маслица-то? — словоохотливо отчитался Петляков.

— Я про курево деду забыл, а он на заимке, — подсказал сбоку Сагалов смущённо. — От волнения, извини, всё как-то быстро произошло...

— Ничего, Денис, исправим, — я успокоил его и продолжил в микрофон радиостанции: — Геннадий Фёдорович, сигарет там выгрузи главе семейства, забыли мы тут...

— От, бабы! Молчат, как налимы! — возмутился шкипер плавмагазина. — Не придают значения, не понимают скупых мужских нужд, с вредными привычками борются! Ужо я им сейчас, копалухам! Совершим, Лёша, снабдим. Вы как там, увидели?

— Увидели, Геннадий Фёдорович. Лучше бы не видеть, — сухо подтвердил я. — Здесь тебя подожду, пожалуй, пофотографирую немного. И скажи там, чтобы лодку за Денисом послали, а то забудут мужика.

— Добро, мы скоро.

— Конец связи.

При огромной любви Фёдоровича поболтать с новыми людьми в десять минут он точно не уложится, чего напрасно горючку жечь. Через минуту я, поняв, что уже как-то притерпелся к картинке, всё-таки причалил к берегу, и мы вышли на палубу.

Зрелище разбившегося самолёта не отпускало, глаза сами собой поворачивались к этому жуткому памятнику. Есть в этом что-то неземное. На мгновенье показалось, что это не гигантский самолёт, а инопланетный летательный аппарат, какой-то звездолёт, потерпевший крушение в неудачном визите на нашу планету, настолько сюрреалистически смотрелась наклонившаяся к земле хвостовая часть «Боинга».

— Говоришь, его сбили?

— Это не я говорю, — Денис замялся, — брат божится, что наблюдал тёмный дымный след с земли.

— А сам что думаешь?

— Не особо верится, может быть так, что почудилось ему. Самолёт, скорее всего, шёл на эшелоне, сразу не развалился, летел довольно долго, теряя высоту. Если его и ракетой «земля-воздух» сшибли, то севернее, ниже по течению. А откуда стреляли? Никогда не слышал, чтобы поблизости стояли части ПВО, — и крепко задумался.

— Подразделения кое-где по деревням стояли, — вспомнил я позицию расчёта ПЗРК в оставленном Разбойном.

— Так не с такой же техникой! — резонно поправил он. — Мне думка приходит, что его с истребителя сбили.

Я прикрыл глаза и представил, как пассажиры, которые бывают даже на грузовиках, уже понимая, что шансов нет, вжимаются мокрыми спинами в сиденья, а в иллюминаторах по-прежнему сияет оранжевое северное солнце посреди фиолетового неба, белоснежные тучи, недавно пробитые тушей аэроплана, громоздятся наверху, словно взбитые сливки на чашке с кофе. А внизу смерть.

— А, знаешь, я ведь видел, как он упал… — продолжил Сагалов осторожно. — К берегу заходил с виража, в лес вошёл полого. Шёл так медленно, что я не понимал, как он вообще в воздухе держится.

— Так ты наблюдал? Ничего себе! — удивлённо сказал я.

— Ага, рыбачил у плёса. Слышу, наверху двигатели шумят, хотя я и не понял сразу, что это самолёт. Летел он уже ниже километра, в стороне, над правым берегом, под углом к Енисею. Я как раз сеть собирал после проверки, переставляться хотел. Голову задрал, даже сеть выпустил. Один движок си-ильно дымил… как раз с моей стороны, ещё один, уже левый, взорвался на глазах, тут его и начало разворачивать на реку.

— Взорвался?

— Или загорелся с хлопком. А вот на земле пожара не было. Как считаешь, могли его у воды из винта подстрелить? Я про взрыв двигателя. Встречаются у нас придурки, один из Верхнеимбатского, как узнал про эвакуацию, так и принялся по самолётам да вертушкам из винта палить.

— Нереально из стрелкового. Да и не было никого, кроме тебя, сам же говоришь. А Енисей здесь широк.

Он о чём-то снова задумался.

Люди на борту, кроме экипажи, были. Про выживших молчит. Значит, одни трупы.

— Народу много вёз?

— Считай, что нет, пустой шёл, вообще без груза. Мы же сразу туда отправились. Батя, я, средний мой брат, Ефим, ещё и младшего взяли. Может, грешное скажу, но поживиться думали. Времена такие, бери, что дают, не криви морду.

— Не побоялись ведь дитя травмировать! — засомневался я, не обратив внимания на признание в мародёрке. Сейчас это способ выживания, а не преступление.

— Чего так? Ты же видел парня, четырнадцать лет, охотник уже, медведя стрелил, крови насмотрелся… Короче, насчитали пятнадцать тел. Шестерых успели захоронить.

— Не понял.

— Что же тут непонятного? Не успели, Алексей... Пока в себя приходили, охали да ахали, пока собирали. Там заросли, подлесок вдоль ручья, быстро такое не сделаешь, больно тяжко, однако. Нервы горят, как дрова лиственничные. Там и вечер поспел, уехали восвояси. А на следующее утро туда уже медведи подоспели.

— Кошмар! — вырвалось у меня.

— И не говори. Целая шайка, рычат, жадничают, меж собой дерутся. Одного завалили, да разве это поможет? Хоть ты всех постреляй — тут же другие придут, в чёрной тайге мясо долго не лежит... Пока всё не подчистят, не успокоятся, жизнь, она такая, честная. Природа придумала: один помирает, другой его жрёт, — Денис пожал крепкими плечами и горестно вздохнул, было видно, что тяжесть увиденного на яме его всё ещё не отпускает. — Вот ведь, и не знаешь, что и где тебя может поджидать, не ведомо нам… Жалко их, конечно. Мирные люди, а от войны получили сполна.

— Они в Красноярск летели, от заклятых партнёров, как в телевизоре когда-то говаривали, — пояснил я немного жёстко. — Наших забирать, сманивали всех, кто желает в США перебраться. Потому и летели пустыми. Видел такие на взлёте над Емельяново, та же авиакомпания, KLM.

— Грузовики?

— Нет, те «Боинги» пассажирскими были. А потом, видать, американцы решили, что русских и в грузовозах можно возить, как посылки, стерпят.

— Значит, не мирными они выступили! — решил Сагалов, как мне показалось, обрадовавшись такому знанию. — На неприятеля, выходит, работали. Вот их и сбили в назидание.

— Получается, что так, — нехотя кивнул я.

Он о чём-то подумал, а потом поделился:

— А всё равно жутко, простые люди порасшибались, не начальники. Они же без бомб летели, даже без винтовок, осматривали, эх... Я там три раза был, больше не хочу.

— Ещё как жутко, даже выпить хочется, — признался я.

— Мне нельзя, уже почти месяц не пью, готовлюсь. И столько же ничего солёного не употребляю, — сообщил он, изрядно меня удивив.

У эвенков принято готовить организм перед уходом в тайгу надолго.

Со спиртным всё понятно, прямое оздоровление, а соль перестают класть в пищу для большей динамики, у них считается, что человек будет лучше бегать, быстрей, и не так сильно уставать. Я как-то попробовал. Без спиртного обошёлся легко, а вот месяц без соли не смог. А удивился потому, что подобные длительные выходы ранее практиковались при добыче пушнины, в сезон, то есть ранней весной, когда к охотничьим угодьям ещё можно пройти по снегу, способному держать сани и снегоход. В селение промысловики возвращались уже летом, по реке.

— Ты же не по соболю? Кому он нужен сейчас…

— Соболя теперь бегают наглые, как и норка, — подхватил Денис. — На Лосиную Падь пойду, там одна из наших заимок. Лосей стрелить нужно, не меньше четырёх, птицу боровую. Семья у меня, сам видел, большая, не щуку же сухую им есть, это для собак. В хорошем доме мясо должно быть. Ещё и соседям поможем, что южнее бедуют.

— Каким соседям? Не видели, когда проплывали.

— Дедушка с бабушкой, старожильцы, всю жизнь тут, на Серебряном ручье, изба у них низкая, с парохода и не углядишь. Сами охотиться уже не могут, ветхие, как жильё. А помогать нужно, соседи, чая, не чужие.

Такой охотник своих лосей возьмёт. Рослый мужик, видный, уверенный в себе. А говорит тихо. На собеседника спокойно смотрят чуть раскосые карие глаза, длинные чёрные волосы собраны позади в хвост и перетянуты тесьмой с национальным орнаментом. Носит кустарно модифицированный комплект «горка»: на локтях коленях и плечах лежат большие пластины из мягкого нубука, тунгусы всегда славились искусством выделки различных видов замши. Запоминающаяся деталь — пластины не пришиты намертво, а хитро привязаны мягким кожаным шнурком, в любой момент их можно заменить на новые.

На голове — мягкая широкополая шляпа, тоже из своей замши, я бы от такой не отказался. Закажу, пожалую, может, сделают к возвращению.

С ним вестерн можно снимать.

Картина погоды на этих широтах летом может меняться очень быстро, даже профессиональные метеорологи частенько ошибались. Впереди по курсу под начавшими опускаться облаками собирается серая пелена, закрывающая весь небосвод. Вчера было так же, и уже к обеду начал поливать дождь. Два часа лил, не переставая, потом, уже за островами, дождь на четверть часа стих, и возобновился опять, лишь я решил снять штормовку.

Поднялся слабый ветерок.

В енисейском воздухе запахло свежей рыбой и смолистой свежестью, прелыми речными водорослями, выброшенными штормовой волной на берег и сладковатым выхлопом тихо работающего дизеля. Который раз подмечаю: все бы выглядело вполне обычным: и эти острые запахи, и оранжевое солнце, уже собирающее спрятаться в набежавшие тучи, если бы не следы апокалипсиса. Здесь им стал пугающе яркий след катастрофы воздушного судна.

«Кому всё это было нужно? — подумалось горько. — И что они получили? Ничего, остались без призов. Весь мир в разрухе, выигравших нет, зато мы радикально сократили численность населения планеты, о необходимости чего так долго говорили капиталисты. Настолько, что ещё неизвестно, выживет человечество, или нет».

Денис постоял возле лееров и вдруг спросил грустно:

— А Красноярск уцелел, Лёша, бывал там после войны? Я не про жизнь городскую, тут и гадать нечего, а про дома, про камни и улицы, про мосты, памятники... Туруханск американцы бомбили, ракетами с подводных лодок, школу, где я учился, разрушили, олени гнойные. Хотели все возможные базы на севере Енисея уничтожить, только Дудинка и осталась, её ПВО прикрывали. А там как? Стоит столица наша?

— Стоит, Красноярск и не такое вытерпит. Много раз бывал, почти уцелели камни и памятники, мосты вообще все на месте, — ободряюще улыбнулся я. — Даже люди живут, общинами, в основном на правом берегу. Немного их, но ничего, зацепились, приспособились. Проблем, конечно, и у них хватает.

— Так у кого же их нет, все приспосабливаемся. Таково уж Провиденье, — согласно кивнул он и перекрестился.

Он приспосабливается, пожалуй, лучше очень многих выживших. Если бы меня кто-нибудь попросил описать человека, который выживет, даже если станет ещё хуже, и на Земле исчезнут последние вертолёты и пароходы, то образ я срисую с него.

Этнически наполовину эвенк, наполовину татарин, Денис Сагалов родился в Верхнеимбатском, среднюю школу закончил в Туруханске, а потом вместе с друзьями уехал поступать в Екатеринбург, за компанию же решив выучиться на агронома. Учился хорошо, получил диплом и даже какое-то время работал по специальности под Еланью. Православный. Южно-уральская жизнь ему отчего-то не понравилась, парня постоянно тянуло на родину, и через два года он, уже женатый на русской, снялся, сдал служебное жильё и вернулся на Енисей, поселившись вместе с женой в родовом зимовье Санкин Мыс.

Когда вокруг всё начало валиться в пропасть, родня, посоветовавшись, решила собраться, и новые времена встречать сообща. Вирусом Робба никто не переболел, во всяком случае, полноценно, я уже не удивляюсь таким случаям. Просто пересидели тут, а когда устали бояться, начали общение с редкими соседями, в том числе и из переболевших. Почихали, покашляли, полежали… Может, вирус мутирует, теряет силу либо становится избирательным, локальным, наши врачи точно сказать не могут. Тут нужны капитальные исследования. Во всяком случае, изолянты рисковать не собираются, ошибка будет фатальной.

Так дружно Сагаловы и живут: родители, трое братьев, из которых двое женаты, а младшему уже без выбора присмотрели невесту в деревеньке на три сотни километров южнее. Тот рад, между прочим. С ними младшая сестра, братовья готовы её на руках носить эту весёлую девчушку старших школьных лет, которую сам Денис характеризовал кратко, но ёмко: «Востра, однако!».

Надо отметить, что у них отличное хозяйство, близкое к идеальному.

Пять домов, две большие бани, огороды и целый ряд парников, несколько моторок, квадроциклы, мини-трактор и ДТ-75 с навесками. Есть джип, тойотовский «Сёрф», и бортовой Газ-53 с брезентовым кунгом, который сейчас в отсутствие запчастей стоит в ожидании ремонта. На машинах они мотаются по сложной сети грунтовок, ведущих неведомо куда. Крепко живут Сагаловы, уверенно, такие нам и нужны. Рукастые, образованные, технически грамотные, способные быстро адаптироваться к изменяющейся реальности, — отличный будет береговой пост! Готовы обеспечивать знаковой обстановкой довольно большой отрезок пути. Тем более, что рядом с их хозяйством стоит давно заколоченная служебная избушка бакенщика. Преемственность.

Условия сотрудничества клан Сагаловых принял сразу, полчаса, потребовавшиеся маленькому коллективу для короткого совещания, в расчёт можно не брать. Единственное меня смущает… Всё думаю: жалеет ли его субтильного вида, словно до сих пор городская жена, уроженка Екатеринбурга, музыкант по образованию, что они когда-то забрались в самую глухомань, или же, наоборот, рада, что удачно и вовремя спрятались?

Договор быстро подписали, и плавмагазин начал уже ставшую привычной разгрузку ништяка, жители с восторгом принимали муку и сахар, крупы и сублиматы, стандартный набор наиболее ходовых медикаментов, соль, спички и консервы, сладости для трёх детей, ткани и обувь, инструмент, всякую мелочь по требованию. Про подсолнечное масло вспомнили, вот… Подходящую радиостанцию для Санькиного Мыса я постараюсь добыть в Дудинке, должны же они там быть, и закинуть обратным рейсом. Мало, как выясняется, взяли раций, четыре неплохих китайских трансивера, и все уже раздали.

Наблюдать за процедурой раздачи призов, в чём Денис явно видел некую халяву, ему не хотелось, и он сам предложил прокатиться, предварительно описав, что я увижу.

— А как вообще обстановка к северу? — сменил я тему.

— Не буду врать, не знаю, — тяжело покачал он головой и нахмурился. — К югу знаю малёхо, там невеста у нас, ты слышал. А к северу… — Денис быстро перешёл на другой борт катера, достал из кармана маленький бинокль и приложил к глазам, словно именно сейчас собрался разведать обстановку ниже по течению.

— В Алинском кержаки-беспоповцы на экспедиционной базе сидят, из новых, два года назад сюда приехали из-под Ростова, тогда многие к нам ехали! Мода тогда на материке пошла на старообрядческое! — продолжил он громче.

— Раньше там жили три семьи староверов по фамилии Миковы. Главу рода Василием звали. Конопатый был, как шляпка подсолнечника, с бородой русой и душой открытой. А эти, новые — чужие. Нелюдимые, с нами не общаются… Эх, нет уже старожильцев, разъехались. Сейчас же как? Все, кто остался, по норам сидят! Топлива у людей очень мало, не будешь же его жечь ради любопытства, если рыбалка ждёт.

— Понимаю. Спалишь, а потом хоть вёсла в руки бери или бечевой тащи.

— Верно говоришь. Вот и замыкаются люди, в гости никто не ездит, исчезают связи, дичаем. Бензин пока в Верхнеимбатском берём, есть заначка, но там уже остатки со дна. Я вот что подумал, прокатимся мы туда с Ефимом, пошаримся по избам да в конторах, поищем радиостанцию. Там ещё бывший рыбинспектор порой обретается, Степанов, прячется теперь от рыбаков, боится старых счётов. «Сарепта» у него приметная, перекрасил бы, что ли, бестолковый. А… — махнул он рукой, — всё равно не жилец, кто-нибудь припомнит. Ну да авось не столкнёмся, на его счастье. Вроде бы, имелись в селе радисты, антенны на крышах видел. Эх, знал бы заранее, давно нашёл бы рацию!

— Горючее забросим, — пообещал я уверенно. — А с синяками сталкивались?

— Разве что из медведей сделанных, — ухмыльнулся он, возвращаясь ко мне. — Здесь людей-то нет поблизости, откуда синякам взяться? Спокойно.

— Напрасно ты так, — серьёзно предупредил я. — Видели мы реку, которую синяки оккупировали по всему течению. И никто не понимает, откуда они взялись.

— Да что ты говоришь! Вот это да! — первый раз я увидел на лице Сагалова искреннее удивление и опасение. — Но как?

Я лишь пожал плечами.

— Нет, на суше ещё не встречали. Всего один раз синяков видели, и то на реке. Какие-то шалопуты пытались переделать буксир типа «Ярославец» под военный катер. Халтура одна, баловство, только корпус серой краской и измазали… Его несло по реке боком, значит, беда. Мы с братьями сразу поняли, что дело нечисто, и погнали на осмотр. Вот там синяки и обретались, трое, частью в армейском камуфляже, хозяйничали на судне, — последней фразой он сразу прояснил судьбу экипажа.

— Агрессивные?

— Что ты! Рычали аки звери лесные, на борт кидались. Делать нечего, успокоили без мук. Сперва хотели теплоходик себе прибрать, полезли в моторный отсек — напраслина, двигатель стуканул... Синяков за борт скинули, судно отпустили на волю, может, кто и подберёт. Знамо, обыскали сперва. Автоматик нашли, укороченный такой, как у полиции.

— АКСУ, — подсказал я. — Автомат это хорошо, всегда в хозяйстве пригодится.

— Точно, АКСУ! Жаль, что своими патронами не разжились… Алексей, мне ить теперь спокою не будет, колись: что за речка-то с сумасшедшими? Зацепил ты меня рассказом страшным. Подумать только, синяки в тайге!

— Сым, — коротко бросил я.

— Ой! Час от часу не легче! — опешил мужик. — У меня же товарищ оттуда был родом, вместе в Екате учились! Так это Сым синяки захватили? Плохие чудеса, дьявольские, не иначе лешака проделки, не к добру.

— Да какое уж тут добро, — я снова посмотрел на юг. «Провокатор» всё еще стоял у зимовья. Вот же бабник, балабол старый! А патронами мосинскими поделюсь, сотни две могу выделить.

— Слушай, командир, — неожиданно очень серьёзным тоном начал Сагалов и замолчал, на что-то решаясь. Я не торопил — таёжники очень не любят торопыг, сам скажет, если посчитает нужным.

— Тебе пулемёт нужен?

— Что? — быстро спросил я, требуя повтора.

— Пулемёт крупнокалиберный. «Корд», калибр 12,7. Без станка, на сошках, зато с оптикой. Новенький, есть ЗИП, второй ствол. И патроны, что-то около четырёхсот штук россыпью, так и не посчитал. Лент всего три, каждая по пятьдесят гнёзд, короб один. Нам такое чудище не пригодится, а обществу пользу принести может, раз всё так сладилось.

Два – ноль!

После крупнокалиберного «Боинга» — крупнокалиберный «Корд». Чудный край!

— Господи, да где вы его добыли?! — пулемёты ко мне так и липнут.

— На том самом «Ярославце».

— А сейчас?

— Так он дома лежит, за баней, в сарайке, — невозмутимо пояснил Сагалов выговаривая слова основательным таким, хозяйственным тоном.

Я не выдержал и, согнувшись за леера, словно укачанный, начал ржать в полный голос, буквально заливаясь хохотом.

— Ты сам понимаешь, как это звучит, Денис?! Не, вы послушайте, крупнокалиберный «Корд» у него! За баней! В сарайке, как дрова! На заимке таёжной!

Он кхекнул пару раз, а потом тоже захохотал.

Интересно жить в Тёмных землях. Не угадаешь, что тебя ждёт за следующим поворотом.

— Новенький. Знаком тебе такой?

— Мне? Да я, родной, одно время с ним в обнимку жил!

«Корд» под патрон 12,7х108-мм — машина крутая. Дикая вещь. В чем-то пулемёт уникален, он был первым в мире, позволяющим вести огонь с сошек, некоторые человекоподобные медведи пробовали и с руки стрелять, сам видел. Не уверен, что есть ещё один крупняк, позволяющий такое проделывать. Это самый легкий среди всех полноценных 12,7-мм пулеметов. Минусов у «Корда» не много, но они достаточно эффектны, что ли...

Дульное пламя полыхает дальше двух метров, а при стрельбе очередями вообще можно принять его за огнемёт, особенно ночью. Расчёт это демаскирует страшно, поэтому стрелок должен быть при хорошей голове. Снег по бокам от «Корда» взлетает чуть ли не на высоту человеческого роста, при оборудовании реальной позиции его нужно утаптывать или подмораживать, а летом на пыльных грунтах поливать землю водой, как при работе с РПГ. Шум тоже соответствует мощи, при стрельбе он грохочет так, что в плоскости дульного тормоза до тридцати метров находиться очень неприятно. Это мешает слышать перемещение врага на земле, как и шум лопастей вертолёта, а при длительной стрельбе в радиусе нескольких метров вообще глохнет всё живое. Лучше работать в наушниках. У всего этого светошумового ада есть и плюс — высокое воздействие на психику противника.

При попадании в ногу пуля десятисантиметрового патрона «Корда» мгновенно отрывает её всю, при попадании в живот разрывает противника надвое. В каком-то смысле это очень гуманное оружие, не оставляющее калек и не мучащее раненого болью, любое попадание такой пули в любую же часть тела мгновенно убивает болевым шоком. Пробивная способность определяется типом боеприпаса, но она высока у всех патронов, он способен прорубить в лесу просеку, пробить стену казармы, в борт и корму вышибает практически любой современный БТР и БМП, прошибает все боевые вертолёты, может подбить лёгкий бронекатер.

Несмотря на мощность патрона, отдача у него вполне вменяемая из-за использования огромного дульного тормоза-компенсатора, по степени комфорта впечатления от стрельбы положительные, субъективно машинка не жёстче ПКМ. Хорошая кучность и управляемость, при отстреле ленты непрерывной очередью с сошек мне без особых усилий удавалось большую часть кучи уложить в пределах корпуса катера. Разве что сошки очень сильно зарывались в грунт.

— В рубку, Денис, — быстро решил я, — возвращаемся к бане. Посмотрим на твою сарайку, вдруг там ещё и ПЗРК найдётся.

Вдоль далёкого правого берега медленно двигались два белых силуэта, «Аверс» и «Гдов» нас догнали. Караван идёт по наитию, по памяти, а иногда и наугад. О бакенах, а порой и о створных знаках, часть которых обвалилась, шкиперам судов остаётся только мечтать, ни единого буя на воде, как в мангазейские времена!

Фарватер требует регулярной доразведки, и вчера я переселился на «Провокатор», решив, что настала очередь плавмагазина тащить на буксире КС-100, когда катер не используется, но большую часть светового дня я челноком мотаюсь вперёд-назад по Енисею, проверяя обстановку впереди каравана.

Но сейчас я поеду на «Аверс», буду показывать вновь приобретённый «Корд». С таким серьёзным оружием караван с полным правом может называться военным.

* * *

В целом же, всё идёт своим чередом, без особых происшествий.

Енисей, как стрела, на протяжении нескольких сотен километров течёт строго на север. Караван прошёл мимо опустевшей Бахты, где было шкиперы выбрали место для якорной стоянки, и суда экспедиции остановились на ночь.

Жаль, хорошее тут было село, добротное, знаменитое после выхода документального фильма «Счастливые люди». И само место красивое. Всех жителей эвакуировали в Красноярск, говорят, где-то на одноимённой речке осталась пара промысловиков, судьба их неизвестна. Совсем рядом с селом всё так же лежал разбившийся при посадке и свалившийся с откоса после удара о землю оранжевый вертолёт Ми-8 МТ с надписью «Турухан», который я заметил ещё тогда, когда на корме сухогруза-контейнеровоза «Кисловодск» мой организм терял последние силы в борьбе с вирусом Робба. После прохода Мирного я слёг, и очнулся уже в ФАП села Разбойное…

Страшновато постоянно плыть мимо покинутого людьми жилья, сердце щемит. Мимо проплыли безжизненные Чулково и Нижний Долгий, Объединённый и Верхнеимбатск, возле которого стояла оранжевая «Сарепта».

— Похоже, в посёлке тот самый рыбинспектор Степанов шакалит, о котором тебе Сагалов рассказывал, — справедливо решил Кофман, нехорошо поглядывая в угол, где стояла его убийственная винтовка. — Товарищ начальник экспедиции, вы рыбинспекторов любите? Я вот очень не люблю.

— Ох, Слава, надо будет тебя в рейд по Красноярску взять, настреляешься вволю.

— Нет уж, нет уж, мы больше к воде привычны! Здесь дел навалом! — заторопился он.

Уже скоро покажется Алинское, то самое крошечное село, давным-давно помеченное на картах, как нежилое, но ещё до катастрофы заново обжитое кержаками, по свидетельству Дениса. Интересно, что власти порой даже не знали, что в подобной точке на карте самовольно поселились люди. Авиация летала редко, и частенько такое возрождение обнаруживалось только тогда, когда поблизости вставала, например, база геологоразведочной экспедиции. Сами кержаки не регистрировались, а факт регистрации нового статуса поселения властями, как правило, был им безразличен. От администрации района они ничего не просили — не трогайте нас, и ладно. Те тоже не проявляли особого энтузиазма, предпочитая списывать феномен на обычаи старообрядцев и используя практику властей лишний раз не совать нос в их внутренние дела. А то сунешь, обнаружишь на месте полсотни человек, если не больше, включая маленьких детей, и тут же встанет проблема медицинского обеспечения, почтовой связи, дошкольного и школьного образования, авиасообщения и зимнего завоза.

Проще не замечать, пока их не очень много... Старообрядцев на Енисее всегда хватало, и с каждым годом кержаков становилось всё больше. Поселения, в которых они обосновались, были единственными на реке, где отмечался рост числа жителей. А села Индыгино и Сандакчес, например, полностью стали старообрядческими.

Вот и Алинское.

На крутояре радиаторами к реке были выстроены в ряд четыре небольших трактора жёлтого цвета, виднелись крыши изб, из труб курились дымы. Рядом с техникой трое бородатых мужиков с биноклями и карабинами Симонова за плечами внимательно рассматривали проходящий мимо «Аверс», баржи и остальные суда каравана. Внизу, словно близняшки, стояли две одинаковых «Казанки» с новенькими движками «Меркурий».

Кофман посмотрел на людей безразлично, а капитан зачем-то «Гдова» дал приветственный гудок, получив в ответ уже знакомую реакцию: один из кержаков энергично замахал в сторону руками, призывая нас как можно быстрее убираться прочь, а второй ловко перекинул СКС к плечу и впялился в оптический прицел.

— Твою мать, — выругался Кофман. — Дать бы вам, дурачкам, для острастки!

Здесь всё другое, и сёла другие. Северные поселения и южные — небо и земля, огонь и вода, старый и страшный конфликт.

И люди в них жили разные, всегда.

Это до сих пор болезненная, сложная и скользкая тема.

Сибирская ссылка и каторга XVI-XIX веков — печальная, хоть и яркая страница истории Сибири. Сюда попадали не только отбросы человечества, но и лучшие умы эпохи, что отчасти помогло всестороннему изучению края составлением первых карт и появлением научных трудов. Практически все политические нашли здесь применение своим знаниям, занимаясь ремеслами, помогая научным экспедициям, а некоторые даже умудрились попасть на государеву службу. Многие оставались в Сибири и после ссылки, решив здесь же и готовить революцию. В эти места, словно самой природой созданные для изоляции людей, загоняли как участников заговоров, шпионов и военнопленных, так и чистый криминалитет: воров, татей и душегубцев. На Енисей шли добровольно и ссылались властями старообрядцы, находившие убежище в скитах среди лесных чащоб. Огромное количество ссыльных попало сюда после восстаний в Польше. Отдельной романтической строкой шли декабристы. Наиболее же массовой была ссылка для пополнения служилого населения провинившихся казаков. Крестьян и гулящих людей обычно гнали на поселение, когда екатерининскими указами помещики получили право ссылать своих крепостных в Сибирь за «предерзостные поступки». Ещё одним видом ссылки была ссылка в заключение, когда преступников особого значения — опальным представителей власти или противников церкви — не просто ссылали в Сибирь, но заточали в острог или монастырь. А в начале XVIII века появился новый вид ссылки, самый страшный — каторга, принудительные работы на горных заводах и рудниках.

Наибольшее влияние на образ жизни енисейцев оказали не политические, а самые обыкновенные уголовники... Изначально ссылка действительно была самым удобным и дешевым способом избавления от преступников. Но потом выяснилось, что отправка преступников в такую даль обходилась крайне дорого, поселенцы бежали при первой возможности, а затраты по их поимке входили в государственные расходы. А бежали тогда массово, «Не бегает из ссыльных лишь тот, кто сам не желает», — говорили тогда местные.

Но ссылка была выгодна местным крупным промышленникам, получавшим дешевую рабочую силу. Практически всех ссыльных, сажали, так сказать, на землю, приписывая к какому-то селу или посёлку, где им для обработки и прокорма выделялся надел. Однако мало кто из них хотел становиться крестьянином, отличная земля просто не обрабатывалась… Население от уголовников страдало страшно, люди постоянно обращались к правительству с жалобами. Количество ссыльных порой в два раза превышало число старожилов. Сосланные должны были платить подать, но поскольку не имели средств к существованию, то все выплаты ложились на коренное население, так называемых старожильцев. А вся эта пришлая синева занималась грабежом, кражами и мошенничеством. Под влиянием уголовников нравы, обычаи, привычки, внешний вид и даже язык сибирских жителей менялись, и далеко не лучшую сторону

Со временем становилось очевидным, что гораздо выгоднее содержать преступников в тюрьмах центральных губерний, чем отправлять их за тысячи верст в Сибирь, где исправлялась лишь малая часть. Но политика оставалась прежней: высылать преступные элементы из центральных районов России, именно так заселяя малообжитые земли. Многие понимали, что эффект будет нулевой, но существующий порядок не менялся. С первых лет присоединения Сибири к России сформировалось отношение к ней, как к ссыльному краю, где удобно и якобы выгодно селить уголовных и политических преступников. Несколько столетий исполнилось такой политике!

Перед семнадцатым годом на Енисейский север погнали революционеров и смутьянов всех мастей, в Курейке сидел сам Сталин, тогда ещё Джугашвили. Особенно много пригнали анархистов. В районе Туруханска их накопилось столько, что они подняли восстание, захватив город, и сожгли управление полиции, а заодно и бесценные исторические архивы Мангазеи. Испугавшись содеянного, эти деятели большим отрядом отправились вниз по реке к Дудинке, а оттуда через весь Таймыр на Хатангу, решив, ни много, ни мало, пройти северами на Чукотку, а там через Берингов пролив сбежать в Америку. Но это отдельная история, полярный вестерн...

Советская власть опыт власти царской не забыла, учла полностью: на севера потянулись новые этапы ссыльных кулаков с семьями, а также интернационал, в контингенте было много немцев Поволжья и прибалтов, особенно перед войной. Начиная, пожалуй, от Кривляка, здесь сплошь ссылка, уже не разбавленная обычными деревнями, как это было южней. Многие сёла приобрели этнический окрас: немецкие, литовские, эстонские. Жили очень трудно. Людей выбрасывали на берег, давали скарб, средства ловли и добычи, показывали на покосившиеся дома тех, кто плюнув на промыслы в своё время ушёл искать золотишко, и уплывали. Инструктажа и обучения, естественно, никакого. Живите, как хотите.

Время сгладило ужасы истории, залепило годами-заплатками страхи, но старожильцы всё помнят и рассказывают об этом детям. Не удивительно, что и сейчас редкие люди, живущие на севере Енисея, в начале разговора сразу воспринимают нас точно так же, как старый вор Решёта — власть пришла, добра не будет.

— Яша, винтовку принеси, — раздался за спиной голос капитана. — Целится, сволочь, высматривает, вдруг этот кержак стрелять вздумает! Эх, гранатомёт бы мне!

— Не выдумывай, — я опять пресёк разговор на запретную тему. — Тебе уже и «Корда» мало.

— Сатрап! — пафосно воскликнул шкипер, а его брат добавил:

— Пулемётик, господа милитаристы, к вашему сведению, у Мозолевского в мастерской на верстаке лежит, разобранный на кучу маленьких пистолетиков, я полчаса назад к нему заходил. Механик у нас человек любопытный.

Могут и пальнуть, вчера по «Гдову» уже кто-то пару раз пострелял с берега, засечь сволочей не успели. И «Корд» не поможет, сейчас Михаил колдует над ним, создавая первую турель. Ну, разобрал для знакомства…

— Во-во, Яша! А тут сплошные душегубцы! — гаркнул Кофман, кивнув в сторону бесконечного берега покинутых поселений, где, словно покосившиеся кресты, на тысячу вёрст тянулись вдоль Енисея то и дело возникали среди тайги заросшие стропила.

Чем дальше к Полярному кругу, тем больше попадается давно заброшенных деревень ссыльнопоселенцев. На части из них остались охотничьи заимки, кое-где живут по одной семье. От Игарки до Дудинки почти все сёла заколочены, далее к низовьям картина не лучше, хотя там люди через одно село жили — был экономический смысл добычи рыбы и её продажи, прежде всего, Норильску… Кстати, Норильский комбинат ссыльных тоже использовал, и очень активно, забирая себе наиболее грамотных, толковых и энергичных. Они работали спецами в Норильске и Игарке, в Дудинке и Усть-Порту. Некоторые достигли высоких должностей.

Однако большинство тягот ссыльнопоселенцев были связаны со скотством местечковых царьков, которые, находясь практически вне зоны контроля из края, творили в деревнях всё, что в голову взбредёт. Мне рассказывали историю о том, как в одном енисейском селе командовал председатель колхоза по фамилии Давыдов, уверяющий, что он тот самый Давыдов, описанный Шолоховым и сосланный в Сибирь, как свидетель некой правды, не рассказанной знаменитым писателем. Абсолютный деспот и беспредельщик, ещё и алкоголик. В хозяйственных итогах одни приписки, а всю выловленную рыбу сбывал капитанам проходящих судов, выручку в карман. Его и его револьвера боялись все. В конце концов этот Давыдов заигрался настолько, что решил создать личную крепостную деревеньку имени самого себя — Давыдово. И до пятидесятого года о существовании крепостного поселения никто не знал, представители власти обнаружили неизвестное поселение с самолёта, — тогда специально летали в поисках староверческих скитов и заимок. Только тогда его и шлёпнули у стенки.

Конечно, с северов всегда бежали, ссыльным сделать это было несравнимо легче, чем зэкам Норильлага, хотя и там побеги случались. Бежали всегда, и ещё при царе власти отработали схемы ловли, в которые были включены племена эвенков и остяков-кето. Беглых ловили, предъявляя вещдоки, и получали вознаграждение. Эти страшные доказательства в виде отрезанных ушей и отрубленных рук, конечно же, не были регламентированы инструкциями. Но мелкие чиновники не рисковали, никто не хотел проколоться и сесть за периметр. А так посмотрел на уши, убедился, поставил палочку в отчёт…

Ох, какие только истории не разворачивались при успешных побегах! Однако документальных и устных свидетельств удачно сбежавших собрано мало. Никто не торопится рассказывать, чему есть абсолютно логичное объяснение.

Дело в том, что удачно сбежавшие зэки заранее воспринимали всех встреченных людей, как потенциальных сторонников чекистов, и действовали соответственно. Это было взаимное уничтожение. Руководство Норильлага всегда чрезвычайно гордилось тем, что у них «побегов почти не было». Кроме поощрения стукачества и подслушивания непосредственно в зоне, руководство заключило негласное соглашение с коренными национальностями — эвенками долганами, ненцами и другими племенами о том, что за голову беглого зэка они получат охотничьи ружья, патроны, соль и сахар. И такой обмен происходил, в основном летом, в «сезон»…

Как вы думаете, много ли сейчас можно узнать о таких случаях методом опроса? Кто согласиться признать эту практику, признаться и рассказать в красках? Страшно признавать, но сам процесс побега из заполярного лагеря уже был войной против всех двуногих, битвой с каждым встреченным. Представляете, каким был настрой местных жителей по отношению к беглым? Если в первые годы существования лагерей местное население ещё было готово как-то помогать беглым, то позже, натерпевшись от беглых, когда их количество перевалило за какую-то чёрную черту, их стали просто ловить, сдавать, а порой и просто убивать, принося головы для сдачи, как на заготовительный пункт. Потому-то человек подготовленный, расчетливый, неплохо подготовивший побег, заранее знал, что выживет только в том случае, если не будет оставлять за собой свидетелей. Никаких.

А ещё ему были критически нужны документы на чужое имя. Чужая легенда, новая личина. Увы, но это так. Так что если побег и удавался, то беглец, или бегун, как их тут порой называли, по понятным причинам никогда не хотел рассказывать и подробно описывать, как же ему удалось пройти с севера на юг через весь край-лагерь. Как и какой кровью он добыл нормальную гражданскую одежду и деньги, где взял надежный паспорт, по которому и стал жить после этого… Это равносильно приговору и поныне, общественному, во всяком случае. Даже в семьях этих удачливых людей родные не знают деталей, а многие и вообще ничего не знают о побеге предка. Никто ничего не поведает, разве что могилы. Когда после Игарки показывался мыс Черва, пассажиры теплохода могли услышать от знающего человека рассказ о трагедии, разыгравшейся в этих местах зимой сорок третьего — бежавшие из Норильска ЗК вышли на зимовье, запаслись у местных продовольствием и пошли дальше. Но затем, испугавшись, что их могут выдать, вернулись и уничтожили всю семью. Долгое время на месте захоронения убитых с реки виднелись пять крестов.

До революции главным заградительным кордоном на водном пути с севера на юг являлось Ворогово, где стоял небольшой гарнизон жандармерии. Они осматривали все проходящие суда и задерживали пытавшихся бежать ссыльных. На таежных тропах и в Осиновском пороге, который не минуешь, несли круглосуточный дозор секреты.

Важным звеном противодействия побегам были казаки и казачьи сёла-станицы, такие, как Казачинское и Атаманово, сёла-перехваты. Для них жители всех поселений северней были потенциальными беглыми и врагами народа и государства. У северян к потомкам казачков тоже имелось особое почтение, аж до семидесятых: прибыл на севера, так в лампасах или в кителе лучше от пристани не отходи! Этот же совет относился и к человеку официального вида в очках да с портфелем, дети ссыльных всё помнили... Под мох спрячут.

Даже когда Норильский комбинат организовал возле деревни Атаманово комплекс пионерских лагерей «Таёжный», отношение местных к его обитателям не изменилось — прибыли обитатели Норильлага! Дети государственных преступников. Правда, серьёзное предприятие, гигант цветной металлургии, терпеть такое не собиралось, и всех оголтелых быстро вычистили.

После смерти Сталина систему свернули, но обстановка лучше не стала, количество краевых тюрем и колоний, куда отправляли заключённых со всей страны, оставалось огромным. Многие освобождённые пытались временно зацепиться тут, встречались и беглые, прячущиеся по чащобам.

Норильск начал выплёвывать тех, кто ему оказался не нужен, прежде всего, задержавшихся бывших зэков. Такие частенько по своей воле самостоятельно объявляли себя невыездными, хотя они же любили утверждать, что в Заполярье их насильно закрыли Советы... Это отребье, которое, запятнав себя кровавой работой в отрядах коллаборационистов, в полицаях и в рядах бандитствующих лесных братьев, после выхода за колючку очень боялись вернуться в родные края: на Кубань, в Прибалтику, и, конечно же, на Украину, прежде всего Западную. Поток постоянно разбавляли бичи, уходящие с Таймыра по своей или чужой воле. Как правило, денег на авиабилеты у последних не было, и они нанимались на сухогрузы, идущие на юг. Периодически и сами власти после очередной облавы устраивали показательные акции, за бюджетные деньги сажая подлежащих высылке на пассажирский теплоход и отправляя в Красноярск.

Так и шёл этот поток, вопреки законам природы стекая против течения Енисея-Батюшки, на юг. И чем севернее по реке стояло село, тем больше была нагрузка на него от присутствия спецконтингента. В свою очередь, администрации более южных областей принимать такое сокровище не торопились, и негласно делали всё, что бы эта человеческая пена оставалась там, где и была. Таким образом, северо-енисейское общество не только сформировалось под влиянием очень специфических личностей с особым опытом, и во многом отличалось от более южных районов реки, и уж тем более от центральных регионов России… Оно ещё и конфликтовало с южными краями, где их часто видели чужими, лишними.

И не оказалось тут правых или виноватых, все были частями системы.

— Он выстрелил! — заорал, поднимаясь в кресле, Яша.

— Командир? — азартно спросил Слава.

— Валяй, — разрешил я.

Напрасно они связались с караваном, не подумали. Машинка у капитана «Аверса» зверская. Дальнобойная и очень точная, патронов в запасе много, а стрелять Кофман любит и умеет. Дистанция была уже больше трёхсот метров, не для точной стрельбы из СКС. Зря вы так, теперь будете платить.

Взяв бинокль, я вышел за ним.

— Я вас, грёбаных оленей, не трону, я вам железо подрихтую, — хищно пробормотал шкипер, удобно устраиваясь на специальном табурете у лееров правого крыла.

Банг! Банг! Пошли размеренные выстрелы с неспешной коррекцией и сменой магазинов. Сначала Кофман от души, как в любимом тире выходным днём, пострелял в моторные отсеки тракторов — мужики сразу попрятались, и больше не появлялись. Затем настала очередь моторных лодок и американских подвесников, цели более мелкие, трудные, да и расстояние увеличилось. Тем азартней! Интересно, а метров на шестьсот – семьсот он сможет? Нужно будет проверить, спровоцировать капитана легко.

С кормы, не выдержав, застучала штурмовая винтовка Васильева.

Моя помощь не требовалась, тем более, что в битву, как при Цусиме, собирался вступить следующий в кильватерной струе броненосца «Аверс» на удалении в четыреста метров лёгкий крейсер «Гдов», экипаж которого был шибко зол на береговых после предыдущего обстрела. Вот корабль вошёл в зону эффективного огня, и кормовой плутонг открыл огонь. «Вепри» Кости Шинкаренко и Тимура Галиева начали быстро отстреливать магазины, задерживаясь только на их быструю замену. Канониры «Гдова» старались от всей души, и это чувствовалось — от ветровых стёкол моторных лодок в стороны полетели блестящие брызги, корпуса быстро превращались в решето.

Эскадренный миноносец «Провокатор» двигался ближе к середине русла, и поэтому в бой не вступал, чтобы не задеть своих, однако я прямо-таки видел, как в рубке от азарта подпрыгивает Игорь Потупчик. А что Кофман? Сейчас-то уже точно под семьсот! Стреляет, азартно! И даже попадает по тракторам.

— Силён! Хватит уже, научил, поди, — неуверенно сказал я.

— А я что, хватит, так хватит, — согласился тот, выпрямляясь на табурете и глядя на меня с довольной, до ушей, улыбкой. Рука любовно погладила нагретое теплом тела цевьё. — Только вряд ли они поняли всё в должной глубине осознания. Были бы умные, вообще стрелять не стали бы.

— Потеря техники любого образумит, Яша, дай отбой по судам, — сказал я, вернувшись.

Звуки выстрелов прекратились, удовлетворённый капитан «Гдова» ещё раз подал сигнал, уже не приветственный, а издевательский.

— Чувствую, на обратном пути мы этих кержаков ещё разок поучим, — презентовал акцию Слава, тоже вваливаясь в рубку. — Если в рабочем коллективе завёлся идиот, то его можно уволить. А вот когда в родне…

Так нас и встречают. Кто с радостью, кто с ненавистью.

Зверьё тут непуганое.

Наглые огромные медведи сидят на гальке среди валежника, выброшенного в половодье Енисеем на берег, и с ленивым интересом рассматривают проплывающие мимо суда, на последнем участке в пятьдесят километров я разглядел четверых косолапых. А скольких не заметил… Раньше с борта теплохода можно было увидеть разве что лося с роскошными рогами, переплывающего реку, а в низовьях ещё и диких северных оленей. Медведи к берегу выходили очень редко, сторожко, справедливо опасаясь браконьерского выстрела. Теперь хозяину тайги бояться некого.

Чайки появились. Большие, северные, южнее я их видел нечасто. Так и не смог я узнать, с чем это связано, может с рыбой? Крупная появляется только после впадения Ангары, и чем дальше на север, тем её становится больше. Или же им чем-то не нравится вода в низовьях. Стоит кому-то из людей выйти на корму, как наглые птицы начинают орать. Сейчас появление чаек часто означает, что где-то поблизости живёт человек. Он постоянно рыбачит, отбраковывая улов на берегу, что-то сразу шкерит у самой кромки на раскладном столике, брак и потроха достаются птицам. Подкормлены, снова привыкли к людям и знают: где есть жильё или судно, там можно поживиться. Они быстро самообучаются.

В тихом эстуарии, где в Батюшку впадала таёжная речка, на прогретой солнцем песчаной отмели в воде с наслаждением плескался беззаботный лосёнок. За всё время своей короткой жизни он не видел ни единого парохода, поэтому появление каравана воспринял, похоже, как ещё одну сущность реки. Ничуть не испугался. А водица там наверняка тёплая… Вот бы понырять!

— Слава, ты ведь ещё и заядлый аквалангист, я слышал? Вроде, даже акваланг на борту держишь, — как ни в чём ни бывало, спросил я у капитана, не подозревая, какую бурю эмоций способен вызвать этот невинный вопрос.

Кофман аж в лице переменился.

— Никогда! Слышишь, никогда больше не называй меня аквалангистом! — громовым голосом трагика возвестил шкипер, после чего, что называется, встал в третью позу, картинно подняв к потолку руку со своей остяцкой курительной трубкой с длинным металлическим чубуком, старинным, узорчатым. Ароматный дым вырвался красивым колечком и поплыл к выходу из мостика.

Такой реакции я предугадать не мог, поэтому опешил. Яков тихо хихикнул.

— Запомни, «Акваланг» — это просто торговая марка, фирма по производству снаряжения для дайвинга. Дайвинга, Алексей Георгиевич! Мы дайверы, а не аквалангисты! Никто в мире не употребляет слово «акваланг» в качестве обозначения класса дыхательных аппаратов, кроме как лохи сухопутные в странах бывшего СССР.

— Да какая разница, мы всегда так говорили, с детства, — улыбнулся я.

— Есть разница! — отрезал он гневно. — Дайверы мы!

— Дайверы, дайверы... Что ж ты так взбеленился, я же не знал про все эти заморочки,— усмехнулся я, подумав, что Кофман сам показал отличный рычаг для будущего троллинга. — А что же вы используете, если не акваланги?

— Аппараты СКУБА. И они отличаются от тех, что придумал Кусто.

— Принял, акваланги, скуба, дайверы, понты, СССР, нихт шиссен… — сдался я, поднимая бинокль.

Он лишь безнадёжно махнул рукой.

Лосёнка уже увела мамка, ещё помнящая, что такое люди.

За небольшой рощей на впадающей в Енисей речке напротив мыска желтел совсем новый сруб недостроенной бани. Метрах в десяти от боковой стены сооружения, обращённой к реке, виднелся сколоченный из хороших досок длинный обеденный стол с такими длинными скамьями, что хоть свадьбу играй. Рядом находилась железная полубочка-очаг, где разводили костёр, а над ней высилась отличная тренога из арматуры с цепью, на крюк которой хозяева этого замечательного местечка вешали котёл или чайник. Дров возле бани была заготовлено вдосталь, целая поленница, укрытая сверху плёнкой.

Котла не было. Хозяев тоже. Остались лоси.

— Слава, скажи, а ты случайно на Фиджи не бывал?

Настала очередь удивиться ему.

— На Фиджи? Нет, это же очень далеко, через весь Тихий океан лететь... Бывал на Красном море, частенько, это самый бюджетный вариант из зарубежных, в Доминикане нырял, на Кубе пару раз довелось… В Крыму нырял, конечно. А что, хочешь приобщиться к дайвингу?

Глаза его заблестели нехорошим азартом инструктора по тактике, стосковавшегося по лохам-курсантам.

— Нет уж, я вообще глубины боюсь, — быстро открестился я. — У нас в Бригаде этим делом специальное подразделение занималось, они во льдах ныряли. И зверюги с морского разведывательного поста.

Вру, один раз я по приказу ротному нырнул под двухметровый океанский лёд Карского моря возле острова Большевик, больше некому было.

И с тех пор дайвинг не люблю.

Я отправился в крошечную судовую мастерскую, где ценными советами пытался поучаствовать в конструировании турели для «Корда», пока на меня не начали рычать, а уже через сорок минут снова был вызван в рубку. Он дальнего мыса навстречу каравану заходила длиннющая деревянная илимка под хорошим мотором. Двое в штормовках сидели на корме у самого транца, и душегубка красиво задрала переднюю часть корпуса над частой гофрой водной поверхности. Следующие гости пожаловали, уже ясно, что стрелять эти не будут.

Буду разговаривать. Работа у меня такая.