Глава двенадцатая
К Сабриэль медленно возвращалось сознание; мозг неуклюже пытался наладить связь с органами чувств. Первым вернулся слух – но уловил лишь ее собственное затрудненное дыхание и поскрипывание брони при попытке сесть. А вот зрение словно бы отказало, и Сабриэль запаниковала, испугавшись, что ослепла, но вовремя вспомнила, что происходит. Сейчас ночь, и она – на дне колодца, огромной круглой шахты, проделанной в земле либо человеком, либо самой природой. Оглядевшись, девушка предположила, что шириной эта шахта ярдов пятьдесят, никак не меньше, и ярдов сто глубиной. Свет дня, возможно, и дотянулся бы в ее сумрачные глубины, но вот сияния звезд явно недоставало.
А вслед за осознанием накатила боль. Боль от тысячи синяков и ушибов, хотя серьезных повреждений вроде бы и не было. Сабриэль пошевелила пальцами рук и ног, напрягла мышцы плеч, спины, голеней. Все болело – но все вроде бы работало.
Последние несколько секунд перед столкновением с землей помнились смутно: Моггет, или белая сила, замедлил Бумажнокрыл перед самым падением, а крушения как такового, возможно, и не было – Сабриэль его не помнила. Шок, подумала девушка про себя – отстраненно, как будто ставила диагноз кому-то еще.
Следующая мысль пришла в голову гораздо позже, а вместе с ней – осознание, что Сабриэль не иначе как опять лишилась чувств. Очнувшись вновь, она почувствовала себя чуть бодрее, легкий ветерок словно овеял разум, пробуждая его от апатии. Сабриэль на ощупь отстегнула ремни и пошарила сзади в поисках рюкзака. В нынешнем ее состоянии даже о простейшем заклинании света нечего было и думать, но в рюкзаке найдутся свечи и спички или механическая зажигалка.
Вспыхнула спичка – и сердце Сабриэль сжалось. В крохотном мерцающем пятнышке желтого света она увидела, что от Бумажнокрыла уцелела только центральная часть, с кабиной: на земле лежал жалкий серебряно-голубой труп некогда великолепного создания. Крылья изодрались и смялись под его тяжестью, вся носовая часть отломилась и валялась в нескольких ярдах в стороне. Один глаз смотрел ввысь, на ночное небо, но ярости и жизни в этом глазу уже не осталось. Просто желтая краска и слоистая бумага.
Сабриэль глядела на обломки, сожаление и скорбь растекались по ее телу словно недуг, пока спичка не обожгла ей пальцы. Она зажгла еще одну, а затем и свечу, расширив тем самым круг света и поле обзора.
По широкой, открытой, ровной поверхности рассыпались еще более мелкие обломки Бумажнокрыла. Со стоном приведя в действие измочаленные мышцы, Сабриэль выбралась из кабины и внимательнее пригляделась к земле.
Плоская поверхность была искусственного происхождения: ее когда-то аккуратно выложили каменными плитами. Между камнями давно пробилась трава, плиты затянуло лишайниками, так что кладке, по-видимому, было очень много лет. Сабриэль присела на прохладный камень и задумалась, зачем было мостить камнем дно шахты.
Эти мысли словно бы послужили толчком для одурманенного разума; следом неизбежно возникли новые вопросы. Например, а куда подевалась та сила, что некогда была Моггетом? И вообще, что она такое? Надо бы на всякий случай подобрать меч и проверить колокольцы!
Шлем Сабриэль, как оказалось, повернулся на голове задом наперед. Она медленно поправила его, сморщившись от мучительной боли в шее.
Установив первую свечу на каменном полу в лужице остывающего воска, Сабриэль вытащила из-под обломков рюкзак и оружие и зажгла еще две свечи. Одну укрепила рядом с первой, вторую взяла в руки и, освещая себе путь, обошла вокруг погубленного Бумажнокрыла в поисках каких-либо следов Моггета. У разбитой носовой части воздушного судна она легонько коснулась нарисованных глаз, сожалея, что не может их закрыть.
– Прости меня, – прошептала она. – Может быть, однажды я сумею создать новый Бумажнокрыл. И твое имя перейдет к нему.
– Сентиментальничаем, Абхорсен? – раздался голос у нее за спиной; голос, который звучал как моггетовский и одновременно ничуть на него не похоже: громче, резче, нечеловечески, и каждое слово словно потрескивало, точно электрогенераторы на уроках физики в Уиверли-колледже.
– Ты где? – Сабриэль стремительно развернулась.
Голос раздавался совсем близко, но в свете свечи ничего видно не было. Она подняла свечу повыше и переложила в левую руку.
– Вот он я, – хихикнул голос, и из-под разбитого корпуса вырвались штрихи белого огня – они подпалили слоистую бумагу, и Бумажнокрыл тут же запылал яростным желто-алым пламенем, а густые клубы белого дыма полностью застлали то, что выбралось из-под обломков.
Присутствия Смерти Сабриэль не чувствовала, зато отчетливо ощущала запах Свободной магии, примешивающийся к тяжелому духу обыкновенного дыма: терпкий, противоестественный, будоражащий. Тут снова блеснули штрихи белого огня – они стекались, бурлили, сливались вместе, и вот с погребального костра Бумажнокрыла сошло ярко пылающее сине-белое существо.
Оно слепило взор, но, глядя искоса, из-под руки, Сабриэль разглядела очертания фигуры, сколько-то похожей на человеческую, но выше ее ростом и тощей, словно изголодавшейся. Ног не было, только торс и голова, венчающая столп клубящейся вихревой силы.
– Осталось лишь заплатить кровью, и я свободен, – заявило существо, надвигаясь на девушку. От интонаций Моггета не осталось и следа, теперь в голосе хрустко потрескивала угроза.
Сабриэль ни на миг не усомнилась в том, кому придется платить своей кровью. Призвав на помощь остатки сил, она вызвала перед внутренним взором три знака Хартии и швырнула ими во врага, выкрикнув их имена:
– Анет! Калью! Феран!
Порожденные разумом и голосом знаки, срываясь с ее руки, превращались в серебряные лезвия, летели сквозь воздух быстрее брошенных кинжалов и проходили сквозь сияющую фигуру, по-видимому не причиняя ей ни малейшего вреда.
Существо расхохоталось заливистым, то нарастающим, то затихающим, словно скулеж побитой собаки, смехом и лениво скользнуло вперед. Это неспешное томное движение словно бы давало понять, что противник разделается с Сабриэль так же легко, как испепелил Бумажнокрыл.
Сабриэль обнажила меч и отступила, запретив себе впадать в панику, как при столкновении с мордикантом. Позабыв про боль в шее, она вертела головой туда и сюда, проверяя, что там позади, и одновременно не спуская глаз с противника. И лихорадочно обдумывала, что делать. Попробовать какой-нибудь из колокольцев?.. Но тогда придется бросить свечу. Можно ли рассчитывать на то, что слепящее сияние этого существа осветит ей путь?
Словно прочитав ее мысли, существо внезапно начало меркнуть, вбирая тьму всем своим вихрящимся телом, как губка впитывает чернила. Спустя несколько секунд Сабриэль уже с трудом различала его – жутковатый силуэт, сзади подсвеченный оранжевым заревом дотлевающего Бумажнокрыла.
Сабриэль отчаянно пыталась вспомнить все, что знала об элементалях и порождениях Свободной магии. Отец о них упоминал редко, а магистра Гринвуд затронула эту тему лишь поверхностно. Сабриэль знала сковывающие заклинания для двух меньших разновидностей, но это существо не было ни маргру, ни стилкен.
– Думай, Абхорсен, думай, – расхохоталось существо, снова переходя в наступление. – Жаль, что голова у тебя плохо работает.
– Если бы ты ее не спас, так и работать было бы нечему, – опасливо отозвалась Сабриэль.
В конце концов, это существо затормозило Бумажнокрыл; вероятно, что-то хорошее в нем все же есть – что-то, что осталось от Моггета и еще может быть разбужено.
– Сентиментальничаем, – фыркнуло существо, неслышно скользя вперед.
Оно снова расхохоталось. Темная, похожая на щупальце рука резко рванулась вперед и, преодолев разделяющее их расстояние, хлестнула Сабриэль по лицу.
– Это была память о прошлом, теперь она стерта, – заявило существо.
Сабриэль отшатнулась от повторного нападения. Блеснул меч, отражая атаку. В отличие от серебряных заклинаний-дротиков, лезвие, покрытое знаками Хартии, соприкоснулось-таки с плотью чудовищной твари, но никакого результата не последовало, вот разве что удар отозвался в плече.
Из носа у Сабриэль текла кровь – теплый, солоноватый поток обжигал обветренные губы. Девушка пыталась не обращать на это внимания, а боль от предположительно сломанного носа использовать, чтобы сфокусировать мысли.
– Воспоминания, да, сколько их, воспоминаний… – продолжало существо.
Теперь оно кружило вокруг Сабриэль, оттесняя ее туда, откуда они пришли, назад к догорающему Бумажнокрылу. Скоро померкнут последние отблески и останется только тьма: ведь свеча Сабриэль, погаснув и превратившись в сгусток никчемного воска, позабытая выпала из ее руки.
– Тысячелетия рабства, Абхорсен. Скован обманом и предательством… пленник омерзительного, неизменного плотского обличия… но грядет расплата, расплата неспешная… нет-нет, торопиться не будем!
Снова хлестнуло щупальце, на сей раз у самой земли, пытаясь сбить девушку с ног. Сабриэль перепрыгнула через него с мечом в вытянутой руке и сделала выпад, целясь твари в грудь. Но противник, завибрировав, колыхнулся в сторону и выпустил новые руки-щупальца. Не успела она отскочить, как он уже поймал ее в прыжке и притянул ближе.
Туго прижав ее руку с мечом к боку, чудище все крепче сжимало захват, пока не притиснуло Сабриэль к самой своей груди, а лицо ее не оказалось на расстоянии ширины пальца от бурлящей, непрестанно меняющейся плоти: точно миллиарды крохотных насекомых жужжали за мембраной непроглядной темноты.
Другая рука-щупальце взялась сзади за шлем, заставляя девушку взглянуть вверх, на нависающую прямо над ней голову. Голову самого примитивного строения: глаза – как две воронки, два глубоких и бездонных колодца. Носа не было; рот рассекал кошмарное лицо надвое, и в его щели горел сине-серебряный свет, что поначалу служил твари плотью.
Вся магия Хартии разом улетучилась из памяти Сабриэль. Меч ее обезврежен, колокольцы тоже… В любом случае она понятия не имела, как правильно ими воспользоваться против того, что не мертво. Сабриэль на всякий случай мысленно перебрала их все – лихорадочно ища в списке хоть что-нибудь, что помогло бы ей.
И тут ее измученный, оглушенный разум вспомнил о кольце. О кольце, надетом на ее левую, пока еще свободную руку – прохладное серебро на указательном пальце.
Но Сабриэль знать не знала, что с ним делать: а голова чудовища уже тянулась к ней, шея его удлинилась до неправдоподобного размера, – казалось, гигантская змея возвышается над жертвой. Пасть разверзалась все шире, разгоралась все ярче, от нее во все стороны с шипением разлетались раскаленные добела искры, падали на шлем и на лицо девушки, прожигали ткань и кожу, оставляли крохотные, словно штрихи татуировки, шрамы. Кольцо вдруг сделалось свободнее. Сабриэль инстинктивно сжала кулак, но кольцо, увеличившись еще больше, соскользнуло с пальца – оно продолжало расширяться и расти, и вот, даже не оглядываясь, Сабриэль ощутила, что в руках ее – серебряный обруч, точно по размеру узкой змеиной головы чудовища или даже шире. И тогда она поняла, что делать.
– Сперва я вырву тебе глаз, – прошипела тварь. Дыхание ее, столь же горячее, как рассыпающиеся искры, опаляло лицо, оставляя ожог наподобие солнечного.
Чудовище наклонило голову и распахнуло пасть еще шире; выдвинулась нижняя челюсть.
Сабриэль в последний раз тщательно примерилась, крепко зажмурилась под жутким взглядом – и взмахнула серебряным обручем, от души надеясь, что и вслепую набросит его на шею чудовища.
В первое мгновение жар усилился. Ощущая мучительное жжение в глазу, Сабриэль подумала было, что промахнулась. Но тут обруч вырвало из ее рук, а саму ее отшвырнуло назад: так рыбак с досадой отбрасывает мелкую рыбешку.
Вновь распростершись на прохладных каменных плитах, Сабриэль открыла глаза: левый болел и слезился и видел все как в тумане, но, по крайней мере, был на месте.
Ей удалось-таки набросить серебряный обруч на голову чудища, и теперь кольцо медленно соскальзывало вниз по длинной змеистой шее. Съезжая все ниже, оно постепенно сжималось, невзирая на отчаянные попытки твари его сбросить. Чудовище отрастило себе уже шесть или даже семь рук, и все они извивались и корчились, пытаясь пропихнуть пальцы под серебряный обод. Но металл, похоже, обжигал плоть монстра, как раскаленная сковородка обжигает человеческую кисть: его пальцы отдергивались и плясали вокруг обруча, но не могли удержать его дольше секунды.
Тьма, пятнающая чудовище, тоже убывала, каплями стекала по зыбкому вихрящемуся отростку, служившему ему опорой, – стекала, оставляя за собой сияющую белизну. И все же тварь продолжала сопротивляться, пылающие руки возникали снова и преображались на глазах, тело дергалось, извивалось, билось и взбрыкивало, как будто могло сбросить обод, точно конь всадника.
Наконец чудовище сдалось и с визгом и треском обернулось к Сабриэль, беспомощно распростертой на земле. Две длинные руки протянулись к ней, на руках отросли когти и заскребли по камню, оставляя глубокие борозды, подбираясь к ней, точно пауки к добыче, но поневоле замерли где-то в ярде от нее.
– Нет! – взвыла тварь, и все ее извивающееся, клубящееся тело прянуло вперед, вытягивая смертоносные лапы.
И снова когти не дотянулись до жертвы: Сабриэль отползла, откатилась и, оттолкнувшись руками, отодвинулась подальше.
А серебряное кольцо между тем сжалось еще больше. Душераздирающий вопль боли, ярости и отчаяния донесся из самого сердца белопламенного существа. Руки его вдруг втянулись в торс, голова провалилась в плечи, все тело обмякло, превратилось в бесформенный сгусток белого сияния с одним-единственным, все еще достаточно широким серебряным ободом посередине. Рубин в нем поблескивал, как капля крови.
Сабриэль неотрывно глядела на это преображение, не в силах отвести взгляд или что-нибудь сделать, да хотя бы унять кровь из носа, которая так и хлестала и уже залила рот и подбородок, загустевая, свертываясь и запечатывая губы. Сабриэль чувствовала: что-то еще не сделано, как-то все это нужно завершить.
Она опасливо подползла ближе и разглядела проступившие на кольце знаки. Знаки Хартии, объясняющие ей, что делать. Сабриэль устало поднялась на колени и пошарила в бандольере. Саранет был тяжел, едва по силам ей, но она сумела-таки его извлечь, и глубокий властный голос колокола разнесся по всей шахте и словно бы пронзил мерцающий, скованный серебряным ободом сгусток.
Кольцо загудело в ответ колоколу и исторгло из себя грушеобразную капельку металла. Капля застыла и превратилась в миниатюрную копию Саранета. Одновременно кольцо изменило цвет и плотность. Рубин словно бы растекся, алая волна просочилась сквозь серебро. Серебряный обод потускнел и исчез, на его месте возник самый обыкновенный ошейник из красной кожи с миниатюрным серебряным колокольцем.
Вслед за этим превращением белая масса запульсировала и вновь засияла ослепительным светом – Сабриэль опять пришлось прикрыть глаза. Когда тени наконец расползлись по местам, она опасливо пригляделась: а вот и Моггет, сидит себе как ни в чем не бывало! – и, судя по виду, его того и гляди стошнит комком шерсти.
Но нет, это не комок шерсти, а серебряное кольцо: в рубине запечатлелся внутренний свет Моггета. Кольцо подкатилось к Сабриэль, звякнув на камнях. Девушка подобрала его и вновь надела на палец.
Сияние Моггета погасло, от догоревшего Бумажнокрыла остались лишь тлеющие угольки, печальные воспоминания и зола. Вернулась тьма, одела Сабриэль плащом, окутала и спрятала вместе со всеми ее ушибами и страхами. Сабриэль сидела молча, ни о чем не думая.
Чуть позже она почувствовала, как мягкий кошачий нос ткнулся в ее сложенные руки и в них оказалась свеча, еще влажная после Моггетовой пасти.
– У тебя кровь из носа так и льет, – покровительственно напомнил знакомый голос. – Зажги свечу, зажми нос и достань одеяла – пора бы нам и на боковую. Холодает.
– С возвращением, Моггет, – прошептала Сабриэль.
