Часть третья
Горький запах полыни
Глава одиннадцатая
Самое тяжелое для человека – неизвестность. Особенно когда сидишь в лагере для военнопленных.
Неизвестно, что тебя ждет: то ли погонят дальше, в Польшу или Германию, работать на шахте или каменоломне, то ли здесь же пристрелят, как человека ненужного. В первом случае можно на что-то надеяться: глядишь, когда-нибудь и удастся сбежать, а во втором…
Что же, тогда нужно достойно принять смерть, как и подобает настоящему красноармейцу и комсомольцу. Не скулить, не молить о пощаде, как некоторые (все равно не дадут), а гордо встать под выстрел. И плюнуть в лицо врагу! Конечно, будь такая возможность, он бы с удовольствием прихватил с собой еще пару-тройку гитлеровцев… Умирать, так с музыкой!
Но нет: перед тем, как загнать за колючую проволоку, всех пленных красноармейцев тщательно обыскали, отобрали не только личные вещи (документы, деньги, фотографии, письма), но даже ремни. Ведь при умелом обращении – это тоже оружие. И еще – табак…
Последнее было хуже всего – ужасно хотелось курить. Хоть бы затянуться разочек! Но фрицы конфисковали и кисет с самосадом, и спички. Вот сволочи!
Алексей Сомов перевернулся на другой бок и постарался прикрыть лицо рукой – пекло неимоверно, а пилотку он потерял еще во время боя. На голой, жесткой земле под открытым небом лежали и сидели сотни человек – пленные красноармейцы. Ни укрыться, ни спрятаться, целый день на самом солнцепеке. Для питья – ржавая бочка с тухлой водой, одна на всех, а для отправления естественных надобностей – зловонная яма. Многие бойцы уже маялись от дизентерии и часто бегали к ней…
У колючей проволоки мерно прохаживались двое часовых, сменялись каждый час. Впрочем, их охраняли не особо строго, все равно бежать некуда: с одной стороны – обрывистый берег и море, с другой – голая степь. Ни леса, где можно было бы укрыться, ни даже кустика. Море и степь.
Алексей облизнул растрескавшиеся губы: очень хотелось пить, но лучше потерпеть до вечера, когда привезут свежую воду. Если брать из этой ржавой бочки – точно заразу подцепишь. И будешь бегать к яме, обхватив живот руками… А он должен быть в форме, чтобы, если получится, попробовать сбежать. Хоть и опасно, но лучше, чем погибать так – глупо и бессмысленно…
Вчерашние пленные говорили, что на перешейке все еще идут упорные бои, значит, есть надежда пробиться к своим. И снова встать в строй. Еще хотелось отомстить тем, кто добровольно перешел на сторону врага. Таким, как Айдер Мустафаев.
Этот гад и еще несколько предателей выслуживались теперь перед новыми хозяевами: помогали раздавать военнопленным еду (черствые сухари и вонючую баланду), относили больных в госпиталь, хоронили скончавшихся от болезней и ран. И еще, говорят, участвовали в расстреле командиров и политруков… За это их следовало вздернуть на первом же телеграфном столбе!
Но отомстить Алексей не мог: Мустафаев и другие хиви были по ту сторону колючей проволоки. Под защитой гитлеровцев… Правда, жили они отдельно, в небольшом сарайчике на окраине – близко к себе фрицы перебежчиков не подпускали. Брезговали, наверное.
Поселок Дальние Камыши не слишком пострадал во время военных действий, уцелело большинство зданий, в том числе и совхозное правление, в котором теперь располагалась лагерная комендатура. А в нескольких чистых, аккуратных домиках по соседству жили охранники, около роты. Дальше, в сарае – перебежчики и предатели вроде Мустафаева.
А еще в бывшем совхозе сохранилась МТС, где теперь чинили немецкую технику. Занимались этим советские пленные, в основном механики и воентехники – за ломоть хлеба с крохотным кусочком сала…
В центре поселка, в старом, разросшемся саду стояла больница – длинное одноэтажное здание с флигелями. Там лежали гитлеровские солдаты и офицеры. За ними ухаживали как немецкие, так и русские военврачи и фельдшеры. Своего медперсонала гитлеровцам остро не хватало, и они охотно привлекали советских медиков.
Русские врачи и сестры помогали также пленным красноармейцам, облегчали, как могли, их страдания. Немцы не возражали, наоборот, приветствовали: боялись, что на жаре вспыхнет инфекция…
Среди врачей особо выделялась статная, красивая девушка, которую все раненые почтительно звали по имени-отчеству – Вера Александровна. Говорили, что она творит чудеса – спасает даже самых тяжелых, почти безнадежных.
Гитлеровцы позволяли ей оперировать не только солдат, но даже своих офицеров. На крымской жаре раны, даже самые легкие, быстро начинали гноиться, развивалась гангрена, и тогда руку или ногу приходилось ампутировать. Вот и ценился талант хирурга – чтобы сделал все аккуратно, не оттяпал лишнее. А еще лучше – по возможности сохранил конечность.
Из здания больницы постоянно слышались чьи-то громкие крики – почти непрерывно шли операции. Обезболивающее, понятно, немцы берегли для своих, да и то давали по минимуму – трудности с доставкой.
А советских раненых приходилось резать вообще без наркоза. И даже спирта не было, чтобы дать хлебнуть перед операцией. То, что выделяли, хватало лишь на обеззараживание инструментов да на крайние нужды.
И простой воды не было вдосталь. На весь поселок – один-единственный уцелевший колодец. Старый, каменный, еще прошлого века… Разумеется, им в первую очередь пользовались сами оккупанты: готовили еду, пили, мылись, поили лошадей, заправляли машину. После них – лагерная обслуга и уж затем – пленные. За «колючку» привозили одну-единственную бочку в конце дня. К ней сразу выстраивалась длинная очередь, обезумевшие от жажды люди лезли вперед, начиналась давка, то и дело вспыхивали драки…
Особенно тяжело приходилось тяжелораненым. Они мучились от жары и боли, стонали, кричали… Но никто не мог облегчить их страдания – на операцию была целая очередь. Многие не доживали…
Умерших от ран красноармейцев хоронили в саду за больницей, где земля помягче. Этим как раз занимались предатели вроде Мустафаева. Гитлеровцы свалили на них самую тяжелую и грязную работу – переносить раненых, ухаживать за больными, хоронить. А что вы хотите? Работа как раз для унтерменшей…
…Айдер Мустафаев был страшно недоволен своим положением, глухо ворчал: не за тем он добровольно сдался, чтобы таскать носилки и зарывать вонючие трупы! Хотел избавиться от войны и вернуться домой живым. И что-нибудь получить от новой власти – за верную службу. Скажем, небольшой надел под огород…
Земля в Крыму очень ценилась, под посевы годилась далеко не вся она, вот Мустафаев и рассчитывал, что немцы выделят ему часть бывших совхозных угодий. Тогда уж он развернется, станет по-настоящему богатым человеком, хозяином!
Но до этого было еще далеко, приходилось выполнять тяжелую, грязную, противную работу и терпеть постоянные насмешки от немцев. К тому же кормили весьма паршиво, гораздо хуже, чем в Красной армии… Но, несмотря на все унижения, Айдер молчал. Понимал, что разговаривать с ним не станут: недоволен – иди к своим за колючую проволоку. Вот и терпел, стиснув зубы.
Гитлеровцы относились к нему с холодным презрением: «Предавший однажды, кто поверит тебе?» Но охотно пользовались его услугами – рабочая скотина всегда нужна. Только относиться к ней следует строго, держать в крепкой узде, чтобы работала, а не ленилась!
* * *
В лагерь пригнали новую группу военнопленных. Завели за колючую проволоку и велели: сидите, ждите. Можете, если есть силы, походить, поговорить со своими товарищами, это разрешается. Только к колючей проволоке не подходите – пристрелят сразу, без разговоров.
Алексей поднялся и пошел к прибывшим – хотелось узнать, как обстоят дела на фронте. Немцы говорили, что Красная армия уже разбита, в панике бежит, что их танки скоро войдут в Керчь…
В это верилось с трудом: по ночам отчетливо слышались звуки дальней канонады – значит, бои еще не закончились. Идут, и весьма напряженные, если судить по количеству раненых, которых немцы доставляют в больницу. Плотный поток контуженных, обожженных, изувеченных, израненных гитлеровских солдат и офицеров…
Их оперировали в первую очередь, привлекая русских хирургов. И прежде всего – Веру Александровну. Немецкие врачи доверяли ей самые сложные операции, советовались с ней. Благо язык она знала хорошо – выучила в школе. Алексей не осуждал за это Веру Александровну: врач есть врач, его долг – помогать всем. К тому же в благодарность немцы давали немного медикаментов и бинтов для советских пленных. Это помогало спасти какие-то жизни…
…Алексей еще раз посмотрел в сторону больницы, где шла очередная операция (крики, правда, уже стали тише), и подошел к прибывшим пленным. Те сидели небольшими группами, по два-три человека, очевидно, кто с кем служил. Отдельно от всех на выгоревшей траве лежал молодой парень, совсем еще мальчишка. Худенький, в грязной, пыльной форме. Да, несладко ему пришлось, видимо, был в самой гуще боя.
Сомов решил подсесть к нему – пусть расскажет, что происходит. Подошел, кивнул. Парнишка чуть подвинулся – садись! Алексей опустился рядом с ним на жесткую землю. Спросил: «Ты откуда?»
– Деревня Никитино, Владимирская область, – ответил парнишка.
– Нет, в смысле – служил где? – уточнил Алексей.
– При штабе армии я был, нарочным… – нехотя ответил новый знакомый.
– Понятно. Ну, что ж, давай знакомиться, – протянул руку. – Алексей Сомов!
– Иван, – ответил паренек.
– Ты когда в плен попал, сегодня?
– Угу, – мрачно кивнул Иван, – утром. Отбился от своих, заплутал в степи, вот и…
– Ясно, – протянул Сомов и спросил, наконец, о самом главном: – Ну, как там наши, держатся, сражаются?
– А то! – произнес Иван. – Дают фрицам жару. Вот только трудно им, танков у немцев слишком много, да и пушек тоже. А о самолетах и говорить нечего – целый день висят. Да ты, пожалуй, сам все видел…
– Верно, – вздохнул Алексей, – видел. Прут со страшной силой, не остановить. Наш батальон в пыль раскатали. В живых, считай, никого не осталось. Лишь я да вон та сволочь…
И показал на Мустафаева, который как раз появился возле колючей проволоки с тремя другими хиви – им приказали вынести за ограду и похоронить нескольких красноармейцев, умерших этим утром. Тела бойцов лежали неубранными и уже стали разлагаться – крымское солнце припекало вовсю. Часовые недовольно морщили носы и, в конце концов, пригнали хиви – пусть уберут.
Алексей пояснил:
– Он сам к фрицам перебежал, добровольно. Руки, гад, поднял и пошел… А наши ребята в это время под фашистскими танками гибли…
– А ты как же? – поинтересовался Иван.
– Меня контузило, – вздохнул Сомов, – без памяти валялся, а когда очнулся, смотрю – фрицы. Дали сапогом в бок, подняли на ноги и погнали в плен… Я ничего сделать не мог – голова чугунная, ничего не соображаю, руки и ноги с трудом слушаются. А так бы ни за что не сдался!
Иван внимательно посмотрел на Алексея – можно ли ему верить? Легко соврать про контузию, проверить-то не получится. Однако выражение лица у Алексея было такое, что Иван решил, что все правда. Сомов искренне переживал свой плен…
– А что там? – Иван показал на аккуратные домики за оградой.
– Охрана, – пояснил Сомов, – рота, а дальше, в том каменном доме – их комендатура, начальство. А здание слева – больница. Для немцев, понятное дело. Ну, и наших тоже там лечат… Кого позволяют.
– Больница? – встрепенулся Иван. – А кто врачи? В смысле – наши или фрицевские?
– И те, и другие, – ответил Сомов. – Наших – четверо, тоже пленные. Из захваченного медсанбата… Гитлеровцы их отдельно держат, в левом флигеле. Стерегут – чтобы не сбежали: врачи и фельдшеры им очень нужны. Кормят, говорят, прилично, со своей кухни…
Иван посмотрел на больницу – похоже, там и находится Верочка. Как бы уточнить? Чтобы наверняка… И тут удача улыбнулась ему – на крыльцо вышла девушка в белом халате, достала сигарету. Стоявший рядом немецкий часовой тут же услужливо поднес зажженную спичку. Девушка кивнула – спасибо!
– Кто это? – спросил Иван.
– Хирург, очень хороший, – уважительно произнес Сомов, – Вера Александровна. Из пленных докторов…
Вера Александровна, похоже, только что закончила операцию и вышла на крыльцо перевести дух, на ее халате отчетливо виднелись свежие пятна крови… Иван присмотрелся – да, Верочка, как на фотографии у Михаила.
Только выглядит старше: лицо посерело и осунулось, под глазами – мешки, возле рта – жесткие складки, а на лбу – первые морщины. Да, война не делает женщину моложе и красивее. А учитывая, что ей пришлось пережить…
Вера сделала несколько нервных затяжек и бросила окурок с крыльца. Иван проводил сигарету жадным взглядом – очень хотелось курить. Немцы после допроса отобрали у него, как и у других пленных, все вещи, в том числе и пачку «Беломора», подарок капитана Вальцева.
Хорошо, что хоть крест оставили – бабушкин подарок. Надела на шею, когда он собирался в армию, еще три года назад. Сказала: «Крест особенный, семейный, убережет тебя! Его твой прадед носил, когда с турками воевал, целый и невредимый домой вернулся. Даст Бог, и ты воротишься!» Как будто чувствовала, что скоро война…
Иван перед пленением тщательно спрятал крест под нательную рубаху – чтобы не отобрали при обыске. Но толстый немолодой фельдфебель, проводивший допрос, заметил на шее тонкую цепочку и приказал достать.
Иван вздохнул – на, смотри. Крест старинный, серебряный… Думал, что фриц отберет (позарился на драгоценный металл), но оказалось совсем другое:
– Веруешь в Бога? – серьезно спросил фельдфебель.
– Да, – твердо ответил Меньшов.
Иоганну Груберу ответ очень понравился – он сам был из поволжских немцев и, несмотря на годы, проведенные при советской власти, сохранил отцовскую веру.
В середине июня 1941 года Иоганна послали в командировку на Западную Украину, и, когда началась война, он сразу же перебежал к немцам. Думал, что ввиду возраста его определят на какую-нибудь тихую работу в тылу, но пришлось стать переводчиком в лагере для военнопленных. Служба, конечно, не самая спокойная, но все ж относительно безопасная – в основном занимался записью и учетом русских пленных. И уже дослужился до фельдфебеля…
Грубер не стал больше допрашивать Ивана: обыкновенный деревенский парень, наверняка из какой-нибудь глухой деревни. Раз с крестом на груди – значит, не комсомолец и не активист. Чего тогда возиться, тратить время? Тем более что господин майор приказал поскорее закончить с этой партией – ожидалась следующая. И небрежно махнул Ивану рукой – иди, не задерживай! Вон еще сколько вас…
Так Меньшов оказался в Дальних Камышах. Первую часть задания он, считай, уже выполнил – нашел Верочку, разведал обстановку. Лагерь, по словам Алексея Сомова, охраняла всего рота гитлеровцев. Ночью часовые ходили вдоль «колючки» парами, сменялись через каждые три часа. Территория освещалась не слишком хорошо, всего несколькими фонарями. Гитлеровцы не боялись побега пленных – просто некуда.
Иван решил довериться Алексею Сомову – вдвоем легче осуществить задуманное. Рассказал о готовящемся налете на лагерь, о планах освободить медиков и всех военнопленных. Сомов без колебаний его поддержал – готов хоть сейчас! Уж лучше умереть в бою, чем гнить заживо в этом лагере. Или того хуже – работать на немцев в Германии. А если удастся вырваться…
Тогда он поквитается с фрицами, отомстит за погибших товарищей. Но в первую очередь расправится с Мустафаевым. Надо наказать гада!
* * *
До вечера лежали на выгоревшей траве и разговаривали. Алексей рассказал о себе – о семье, школе, работе, службе в армии.
Родился в пригороде Горького, в рабочем поселке возле знаменитого завода «Красное Сормово». Отец трудился слесарем, мать заведовала заводской библиотекой – вполне обычная советская семья. У них был свой маленький домик на окраине, очень хороший – с двумя комнатами, кухней и стеклянной верандой. И еще – яблони и груши в саду, баня, дровяной сарай, птичник: куры, утки, прочая мелкая живность… Живи и радуйся!
Отец мечтал, что сын окончит ФЗУ и пойдет на завод, продолжит его династию. Но Алексей думал о военной карьере. Он, как и все мальчишки во дворе, хотел стать летчиком. Быть как Чкалов! В крайнем случае можно было пойти учиться на танкиста или артиллериста… Тоже неплохо!
Но в летное училище его не взяли – зрение, в танковое тоже – плоскостопие. Путь в армию оказался закрыт, пришлось идти в техническое училище. Он быстро освоил специальность чертежника и стал трудиться на заводе, в конструкторском бюро. Мечта отца, хоть немного и по-другому, но сбылась…
Когда началась война, Алексей одним из первых просился добровольцем на фронт, но его не отпустили – чертежники нужны в КБ. Завод перешел на военную продукцию, делает танки, а еще разрабатывает новые виды бронемашин. Хорошие чертежники – на вес золота.
Но Алексей проявил настойчивость и все-таки добился своего – вступил в дивизию народного ополчения в октябре 1941 года. И уже через шесть дней принял первый бой. Ему повезло – уцелел, хотя из его роты в живых осталось всего четыре человека…
Алексей получил небольшое ранение и контузию от взрыва, лежал в госпитале, потом вернулся на фронт. Его направили в 276-ю стрелковую дивизию, дислоцированную в это время на Северном Кавказе – после тяжелых боев в Крыму и отступления.
В феврале 1942 года дивизию снова перекинули на полуостров для усиления Крымского фронта. Так Алексей оказался на Акмонайском перешейке, где 9 мая его батальон угодил под мощный танковый удар и начал откатываться назад. Последнюю, отчаянную попытку задержать рвущихся к Керчи немцев бойцы 871-го стрелкового полка предприняли возле небольшого безымянного кургана. Кончилось тем, что почти все погибли, а сам он попал в плен…
Сомов сразу поверил Ивану – когда тот рассказал про налет на лагерь. Знал, что не всем удастся вырваться из неволи и спастись, но охотно согласился помочь – хоть маленький шанс, но есть. И все лучше, чем безвестно сгинуть в немецком плену…
Вечером в лагерь привезли воду – в деревянной бочке. К ней тут же бросились все пленные – очень хотелось пить. Началась драка, возникла свалка… Кружек было всего две, и каждый лез вперед, пробивался к спасительной влаге.
Алексей, как человек опытный, махнул Ивану – за мной! Надо успеть пролезть к бочке и получить свою порцию воды, иначе останемся ни с чем. А от жажды умереть гораздо легче, чем от голода. Помогая друг другу, протолкались поближе и получили полную кружку. Разделили ее по-братски на двоих…
Иван подумал, что никогда раньше такой вкусной воды не пил, хотя та была уже теплой и почему-то пахла тиной. Но все же намного лучше той, чем в ржавой бочке у выгребной ямы…
Выбрались из толпы и улеглись на земле, подальше от остальных пленных. Меньшов выбрал момент, когда рядом никого не было, и тихо сказал Сомову:
– Ляжем спать поближе к «колючке». А вечером, когда совсем стемнеет, потихоньку выберемся наружу. Будем ждать сигнала – двух красных ракет с востока. Это наши… Тогда руки в ноги – и бегом к ним. Но тихо, чтобы немцы раньше времени не услышали и не подняли тревогу…
Алексей кивнул – конечно. Можешь на меня рассчитывать, друг, не подведу!
Оперативная сводка Советского Информбюро за 13 мая 1942 года
Утреннее сообщение 13 мая
В течение ночи на 13 мая на фронте чего-либо существенного не произошло.
Вечернее сообщение 13 мая
В течение 13 мая на Керченском полуострове наши войска, ввиду превосходства сил противника, отошли на новые позиции. Сообщение немецкого командования о том, что бои на Керченском полуострове закончились в пользу немцев и что немецкие войска захватили большое количество пленных, танков и орудий, является лживым. Наши войска отходят в порядке и наносят наступающим немецко-фашистским войскам огромные потери.
На Харьковском направлении наши войска перешли в наступление и успешно продвигаются вперед. На других участках фронта ничего существенного не произошло.
За 12 мая уничтожено 43 немецких самолета. Наши потери – 17 самолетов.
Советский корабль в Баренцевом море потопил транспорт противника водоизмещением в 12 тысяч тонн.
За 12 мая частями нашей авиации уничтожено 32 немецких танка, 220 автомашин с войсками и грузами, 105 подвод с боеприпасами, 46 полевых и зенитных орудий, 10 минометов, 8 зенитно-пулеметных точек, разбит железнодорожный состав и 6 платформ с автомашинами, рассеяно и частью уничтожено до полка пехоты противника.