Интерлюдия

Неожиданности – те самые, которые невозможно предугадать и которые способны перевернуть с ног на голову все имеющиеся планы. Или уж серьезно их нарушить, вынуждая предпринимать заранее не обдуманные шаги. Это Иоанн XV ненавидел от всей души.

А ведь все так хорошо шло… Оба его посланника в Венецианскую республику достигли своих целей, договорившись с теми, к кому были направлены. Явный – папский легат Антонио Катафрано – явившись к дожу Трибуно Меммо, довольно легко убедил набожного венецианца в том, что понтифик нуждается в разговоре с ним. Сказанное являлось правдой – ди Галлина Альба и впрямь нуждался в присутствии в Риме дожа Венеции. Но лишь для того, чтобы убедить его отречься от власти, сменив знаки светского правителя на высокий духовный сан. Аббат одного из действительно крупных и значимых в Италии монастырей, да к тому же дары в виде «святых мощей», хранителем которых он будет назначен… Но главное – другой дар.

Обломок креста, на котором был распят Иисус Христос. Да не простой, а с пятном крови сына Господа… Конечно же, никакой «святостью» в куске старого потемневшего дерева даже и не пахло, но это знал лишь он и очень малое число доверенных лиц. В нужный день эта «реликвия» будет с должной помпезностью извлечена из подвалов Ватикана и явлена легковерной толпе простых римлян. История того, как именно удалось добыть сию бесценную для христианства реликвию, уже подготовлена, выверена насчет возможных несоответствий и готова для представления верующим.

И эта самая «реликвия» будет при скоплении верующих вручена Трибуно Меммо, бывшему венецианскому дожу, который, отринув мирское и приняв сан, должен будет оберегать святыню в одном из близких к Риму монастырей. Под внушительной охраной… Ну а то, что охрана будет куда больше следить не за «реликвией», а непосредственно за новоназначенным аббатом… Это тоже знания лишь для избранных.

Но вместе с нынешним дожем к нему в Ватикан едет и будущий, по имени Пьетро Орсеоло. Один из помощников верного ди Торрино, а именно Стефано ди Маджио, сделал все и даже больше. Огонь властолюбия не пришлось разжигать, Орсеоло и так был сжигаем изнутри этим незримым пламенем. Помнил, что его отец успел, хоть и недолго, побывать дожем Венеции, и в мыслях не раз успел примерить на себя знаки власти. И это были не просто мечты, он всерьез готовился к тому, чтобы вырвать власть из рук возможных соперников. Вырвать сразу же, едва нынешний дож ее упустит. Что это случится, в Венеции мало кто сомневался, вопрос был лишь в сроках сего события.

Однако разжечь желание получить власть – это хоть и необходимо, но понтифику хотелось большего. И это большее вовсе не было согласием молодого представителя семейства Орсеоло приехать сюда, к нему. Нужна была, так сказать, цепь, на которую должно посадить нового дожа, чтобы тот в самом скором времени не попытался наброситься на благодетеля. И это Стефано ди Маджио также учел. Наемник и убийца сумел донести до знатного венецианца мысль о том, что ради власти ему придется кое-чем поступиться. Получить ограничения, выражающиеся в некоторой… несвободе во внешней политике. Союз со Святым Престолом и его воинская поддержка – вот то обязательное условие, лишь после принятия которого Пьетро Орсеоло получит полную, абсолютную поддержку Папы Иоанна XV.

Ди Маджио это удалось. Он заручился обещанием Орсеоло подписать бумаги, обнародование которых в первые годы его правления легко позволит соперникам скинуть его с выборного поста дожа. Потом, конечно, он успеет укрепить свою власть так, что никакие бумаги ее не пошатнут – этот Пьетро, как успел понять понтифик, тот еще интриган и жесткий правитель в потенциале своем. Только решающими все равно будут ближайшие год или два, может несколько. Как раз тот промежуток времени, на который Венеция окажется неразрывно связана с интересами Рима. Его, Джованни ди Галлина Альба интересами.

Оба они – Трибуно Меммо и Пьетро Орсеоло – должны были прибыть со дня на день. Причем второй, что забавляло понтифика, в свите первого. Правда забавляло это Папу лишь до недавнего времени. С некоторых пор с чувством юмора у него стало не очень. Да и у кого бы оно сохранилось после столь… обескураживающих известий?

Новости из Баварии обрушились, как боевой молот на не защищенную шлемом голову. Герцог Баварии, Генрих по прозванию Строптивый, поднял очередной, уже пятый по счету, мятеж против императорской власти. И на этот раз мятеж обещал быть особенно опасным. Ведь империя была ослаблена отправкой сразу двух не самых малых войск против венедов и их союзников из Руси.

Понтифик отдавал должное уму Генриха Строптивого. Действительно, момент он выбрал самый подходящий. Да к тому же на этот раз он не рвался во что бы то ни стало сесть на трон империи. О нет, сейчас герцог провозгласил куда более скромную цель, объявив войну во имя воссоединения «исконных земель Баварии времен ее силы и расцвета». То есть Строптивый возжелал получить – помимо уже находящихся под его властью усеченной Баварии и Каринтии – марки Восточную, Крайна, Истрию и Верону. Генрих понимал, что, получи он все желаемое и укрепись на старых-новых землях – спустя недолгое время он сам или его сын смогут претендовать и на всю империю.

До чего же это было… несвоевременно! Вот что он не подождал месяц-другой? Проявил бы медлительность, нерасторопность… Да побольше осторожности, наконец, пожелав дождаться, пока имперское войско и славяне друг друга посильнее потреплют. Но нет, Строптивый был верен себе, не желая ни ждать, ни излишне осторожничать. Увидел шанс и поспешил им воспользоваться. Очень быстро он прибрал к рукам Восточную марку, немалая часть рыцарей которой с большой охотой поклялись в верности баварскому герцогу. И теперь на очереди была марка Крайна, где тоже особенных сложностей для Генриха Строптивого не ожидалось.

Зато Истрия и Верона – это другое. В теории они были подвластны Генриху Строптивому, но на деле городами правили императорские наместники. Вот и получалось, что марки Истрия и Верона до недавней поры были для Генриха Баварского… настоящим оскорблением. Титул есть, а власти нет. И сейчас он явно намеревался это исправить. Но так же ясно было и то. что имперские наместники не собираются без крови отдавать власть в городах и окрестностях.

Верона… Учитывая то, что Папа сам хотел поживиться землями этой имперской марки, вторжение туда Генриха Баварского было… неуместно. Впрочем, все можно было решить, если только действовать правильно, без скоропалительных решений.

А именно непродуманные решения могли принять регентши империи вместе с имперским эрцканцлером Виллигизом. Все трое людей, которым на деле принадлежала вся полнота власти, сейчас бросили призыв ко всем своим вассалам, чтобы те помогли обуздать извечного смутьяна. Только наиболее верные и сильные уже были призваны и сейчас воевали со славянами. Бернгард Саксонский – на севере. Он, перейдя Эльбу, пытался взять штурмом венедские крепости. Ну а Конрад Швабский при поддержке маркграфов Мейсена и Нордгау, соединившись с князем Польским, должен был разбить соединенные войска славянских язычников. Еще часть войска была отправлена в помощь новому вассалу, Свену Датскому, так что их отзывать даже и не мыслили. Это было бы знаком того, что империя начинает рушиться.

Кто еще из значимых персон оставался? Геро, маркграф Лаузица… Но тот, чуя неладное, отделается малым числом посланных на помощь рыцарей, равно как и маркграф Цейца. Они рядом с венедами, поэтому понимают, что главная опасность угрожает им именно со славянской стороны.

Тюрингия и Франкония? Эти да, верны, но часть войск уже отправили на помощь Герцогу Саксонскому. Про Лотарингию и упоминать не стоило. Герцог Нижней Лотарингии был озабочен лишь попытками, занять престол Франции, как один из последних Каролингов. Герцог Верхней… был слишком независим и обращаться к нему, чувствуя свою слабость – о, императрица-мать была отнюдь не глупа. Вот и оставалось правителям империи рассчитывать лишь на собственные войска да на помощь вассалов из фризских, голландских земель, да еще из Ломбардии. Ну а еще – ждать возвращения войск, сейчас воюющих со славянами.

Ах да, вот-вот должны были призвать и Уго Тосканского исполнить свой долг вассала. Но тут уж Иоанн XV знал, что именно посоветовать союзнику. Он должен был обещать, соглашаться, но как можно больше тянуть время. А угрожать та же императрица-мать сейчас не решится.

Вот-вот должен был появиться Джованни ди Торрино, но не один. С собой он собирался привести еще одного человека, который мог оказаться очень и очень важным. Хотя бы потому, что даже сам ди Торрино, не раз отличившийся в боях, считал его настоящим талантом как в искусстве управления войсками, так и в умении убеждать других людей. Только не оцененным по достоинству из-за иноземного и почти не знатного происхождения.

Иоанну XV подобное было безразлично. В отличие от ручательства ди Торрино, который рассказал понтифику о большинстве известных ему достижений собрата-наемника. Пусть в крупных сражениях он не был замечен, но в малых показал себя великолепным тактиком, который, ко всему прочему, еще и не допускал в своем отряде больших потерь. Это было важно, учитывая то, что пока войска понтифика были… далеко не столько многочисленными, как ему хотелось бы. Да и умение сходиться с людьми, заставляя их незаметно для самих себя работать в интерасах других… тоже надо было учитывать.

Стук в дверь, знакомый голос… И спустя несколько мгновений после полученного разрешения входит Джованни ди Торрино, глава его личной охраны, в сопровождении незнакомого человека. Разные они… Хотя бы тем, что у спутника ди Торрино нет ни шрамов на лице, ни той хищной грациозности изготовившегося к прыжку зверя. Он… другой. Скорее похож на каменное изваяние, но лишенное скульптором даже тени эмоций. Лишь глаза отражают то, что творится внутри.

– Ваше святейшество, позвольте представить вам Ласло Фидеша. Именно о нем я вам говорил…

Поклон, затем этот, судя по имени, венгр, приближается к понтифику и целует затянутую в перчатку руку. Без малейшего подобострастия, скорее просто выполняя необходимую церемонию. Но он католик, это видно по довольно тонкой работы золотому кресту на золотой же цепи. Конечно, ди Торрино об этом говорил, но понтифик привык превыше всего полагаться на собственное впечатление, если представлялась такая возможность.

– Тебя, Ласло, привел сюда человек, которого знаешь ты и которому верю я.

– Да, ваше святейшество…

Спокойный голос, никакого трепета перед понтификом. И в глазах лишь легкий интерес к тому, что являлся викарием Христа и первым в сложной церковной иерархии. Ди Галлина Альба был этим доволен. Фанатично верующих много, а вот умеющих здраво мыслить, да к тому же быть полезными – их значительно меньше.

– Ты знаешь, зачем тебя сюда пригласили.

– Да.

– Это не ответ, – усмехнулся Иоанн XV. – Мне нужно, чтобы выбранные мной люди отвечали по существу, а не ограничивались парой слов.

– Порой лаконичный ответ лучше иного. – «Статуя» вновь осталась неизменной, но голос стал чуть более живым. – Я знаю… Джованни сказал, что вашему святейшеству понадобился тот, кто может быть военачальником и притом обходиться без больших потерь. И предупреждая следующий ваш вопрос… Я высоко ценю свой талант тактика, но большими отрядами я не командовал. Чужеземцу, без влиятельных друзей и больших денег, такого не доверят. Потому мне нечем подтвердить свою уверенность. Только тем, что вам уже сказал ди Торрино. Но он собрал отряд не столько воинов, сколько наемных убийц и шпионов. В этом он настоящий мастер. Вы, ваше святейшество, вряд ли смогли бы найти для себя лучшего защитника. Умеющий убивать способен выстроить и защиту от себе подобных.

Понтифик смотрел на венгра, слегка склонив голову набок. Слушал, оценивал, взвешивал сказанное Ласло Фидешем на своих незримых весах. Но уже было ясно, что этот человек ему пригодится. Не зря он решил опереться не на высшую римскую знать, а на таких, как ди Торрино и его приятели из числа наемников. Младшие сыновья, представители захудалых и обедневших родов. Такие вот чужеземцы, как этот венгр, давно уже осевший в Италии, но не поднявшийся так высоко, как мог бы и как ему хотелось. Они… голодные. Не до еды, тут-то у них все хорошо, а до власти, положения на вершине или рядом с ней. И им будет известно, что он, викарий Христа – лучшая из всех возможных опор. Предавать просто нет смысла. Никто другой не даст больше, чем может дать он.

Затем последовали вопросы к претендующему на место рядом со Святым Престолом. Довольно много, причем на некоторые требовались подробные ответы. Понтифик изучал Фидеша со всех сторон, сравнивал личное впечатление от тех слов, которые говорил ди Торрино. Совпадало почти во всем, а это приводило Папу в довольно хорошее настроение, даже имеющиеся проблемы немного отступали в сторону. Временно, но и это немало.

Под конец Иоанн XV задал еще один вопрос. Ему было интересно, что ответит венгр на такие слова:

– А готов ли ты принять сан? По примеру Льва VIII, но, конечно, не полному.

– Понтифик – это вы, ваше святейшество, – впервые ди Галлина Альба увидел на лице Ласло Фидеша легкий намек на улыбку. – А ваш предшественник многим показал пример, за один день став сначала иподиаконом, затем диаконом, затем кардиналом-епископом, а уже потом Папой. А ведь еще утром того дня он был мирянином.

– Ты знаешь историю Рима…

– Я живу тут не один год, ваше святейшество. Не знай я ее, мне было бы сложнее понять, кто есть кто и чего от кого следует ожидать.

– Похвально. Но ты еще не ответил…

Венгр переступил с ноги на ногу и произнес:

– Я слишком ценю те удовольствия, что дает привычная мне жизнь, ваше святейшество. Посты, постоянные молитвы и отсутствие женщин – это не для меня. Я, конечно, знаю, что и многие духовные лица себе в этом не отказывают. Но… У них нет семьи, а это для меня важно.

– Честно сказано, Ласло. Но я тебя успокою. Церковь ждут перемены. Очень скоро я собираюсь ввести новый сан, именуемый кардиналом. И сан этот может и должен стать выше даже епископского. Епископы тоже могут стать кардиналами, но не все из них. И не все из кардиналов будут в священническом сане. Ты меня понял?

– Миряне. Возведенные в сан, но не ставшие священниками со всеми присущими тем обетами, – сверкнул глазами Фидеш. – Это потрясет основы. И создаст вашему святейшеству множество врагов, но вместе с тем немало преданных последователей. Из тех самых мирян.

– Теперь ты понял, чем я могу наградить показавших себя. А теперь ступай, мы еще увидимся. Скоро.

Вновь протянута рука для поцелуя… И вот спустя малое время в помещении, где сейчас расположился понтифик, помимо него остался лишь ди Торрино, выжидающе смотрящий на Папу.

– Это пятый… И он показался мне интереснее прочих.

– А остальные четыре? – полюбопытствовал ди Торрино.

– Мне нужно много умелых воинов, шпионов, умеющих командовать и подчиняться. Все будут использованы. Но этот Фидеш пока более интересен. И он не спешит соглашаться.

– Да. Ваше святейшество, он всегда был самостоятелен. И сан его не прельщает. Как и меня… Но сочетанием сана и отсутствием священничества он заинтересовался.

Иоанн XV довольно улыбнулся.

– А я сказал ему лишь малую часть. Ты знаешь намного больше. Во что именно я хочу превратить то, что сейчас называется Патримонием святого Петра… Создание кардиналов, в том числе из мирян, и вознесение их над епископами – это лишь начало. Они должны стать моей опорой, ведь лишь я смогу назначать их… и отрешать от кардинальского сана, если это понадобится.

– Понадобится, ваше святейшество, – скривился в пренебрежительной гримасе ди Торрино. – Всегда найдутся и злоупотребляющие сверх всякой меры, и предатели. Людская природа такова.

– Первородный грех? Я говорю о нем толпе, но сам… не верю в греховность новорожденных. Мы такие, какими хотим стать.

– Желания, ваше святейшество. В них все и дело. Без желаний нет человека. Без меры в желаниях слишком велика опасность очень быстро закончить саму свою жизнь. Или вознестись высоко-высоко. Но возносятся к вершинам лишь единицы. Ласло верно сказал, что одно введение кардиналов, стоящих выше епископов, перевернет церковный мир. И кардиналы из мирян… Вам придется трудно. Хотя если это сделать сейчас, когда разгорается восстание Генриха Баварского и ведется война со славянами-язычниками – это лучший момент.

Ди Галлина Альба кивал, слушая своего помощника и охранника. И вновь убеждался, что правильно выбрал. А ведь выбор изначально падал… не на тех. Опираться на лиц духовных в его положении – значит волей-неволей, но плыть, отдавшись на волю стремительного течения, когда большая часть усилий меняет всего ничего. Покойный Майоль тому пример. Все же принимающие сан и миряне – совершенно разные люди. И полагаться на первых в вопросах, касающихся власти и интриг, связанных с ее получением… сложно. Человек может казаться надежным очень долгое время, а потом… Потом как с Майолем.

Поэтому и нужны были понтифику те, кто с полным правом сможет быть встроен в церковную иерархию, но при этом не перестанет быть в полной мере мирским человеком. Они более рациональны, их стремления естественны. Уж эти люди точно не взбрыкнут, словно необъезженная лошадь из-за того, что какая-то строчка в Библии вошла в противоречие со здравым смыслом.

Иоанн XV заранее знал, что кардиналов из числа священников будет куда меньше. чем из мирян. Он задумывался о доле одна треть против двух. Неявное разделение, но неписаная традиция в будущем. Треть должна будет заниматься почти всеми духовными делами, а две трети кардиналов-мирян… О, для них будут предназначены совсем иные дела – занятие всех важных постов в могучем и независимом государстве, во главе которого должен стоять один человек – Папа Римский, викарий Христа. И не назначаемый кем-либо со стороны… Вообще никем не назначаемый.

Передача папской тиары? Но что может быть естественнее передачи ее тому, кого сочтет достойным сам понтифик? А там уж…

Позволив себе немного помечтать, Иоанн XV все же вернулся на грешную землю, к тем делам, которые его сильнее прочих заботили.

– Не так все плохо, Джованни. Восстал Генрих Строптивый? Теперь Феофано и Адельгейде будет не до Рима. И точно никто из них не станет удивляться, откуда вдруг на землях Патримониума святого Петра, а также в Тоскане и Сполето появилось так много войск, в том числе наемных отрядов. Это Уго Тосканский и сам Папа собирают войска, чтобы потом послать их на помощь империи. Не будем разубеждать их раньше времени.

– Не будем, – эхом отозвался ди Торрино. – Лучше подождать, когда дожем Венеции станет обязанный вашему святейшеству человек. Это случится уже скоро. И если мне будет позволено…

– Будет. Говори.

– У Венеции большой флот, сильное войско, но очень мало земель. Чем плох ну… город Аквилея?

– Это хороший город.

– Так пусть новый дож подарит чудесной Венеции этот город, который вырвет из рук коварного бунтовщика Генриха Баварского, – оскалился в недавнем прошлом командир наемного отряда и порой просто наемный убийца. – Веронская марка большая, в ней много земель. Пусть Строптивый научится делиться с теми, кто хоть и не друг, но и не враг. Продайте ему свой нейтралитет, ваше святейшество. свой, Уго Тосканского и нового дожа Венеции.

Понтифик смеялся… Долго, от души, почти что до слез. Не над ди Торрино, а от радостного осознания того, что его помощник оказался в коварстве не уступающим и ему самому. Торговать нейтральностью – это да, это хорошо. Никаких затрат, но возможные приобретения при удаче внушали уважение.

– Продать то, что я и так собирался делать. Точнее, не делать.

– Недеяние бывает разное. Одно в помощь кому-либо, другое во вред. Пусть Генрих Баварский заплатит за полезное для него лично недеяние.

– Найди кого-то… похитрее и поизворотливее. Вроде ди Маджио. Он станет моим легатом, посланным к Генриху Баварскому.

– Открытым посланником?

– Не удивляйся, Джованни, не надо. Открыто он поедет внушать Строптивому необходимость мира. Я ведь Папа, я должен увещевать тех светских правителей, которые льют кровь таких же добрых христиан, как и они сами. Но помимо явного, будет и тайное. То, о чем говорят лишь с глазу на глаз.

– Я вас понял. Легат должен будет выторговать часть веронской марки. Для нас и для Венеции.

– Так и будет. Найди мне такого человека. Мы же займемся подготовкой к встрече гостей из Венеции. Нет, займусь я, а ты продолжишь подбирать людей. Тех, кого мы уже поставили во главе верных Святому Престолу отрядов, недостаточно. Грядут большие перемены. И большие битвы.

Отступление после проигранного сражения – само по себе причина упасть духом. Отступление, когда разбитое войско преследуют, постоянно наскакивая то с «хвоста», то с боков – опасность потерять еще больше воинов как в схватках, так и просто разбежавшимися. Но хуже всего это когда в отступающее войско просто летят стрелы. Летят со всех сторон, с большого расстояния, а ответить почти нечем.

Бессилие – именно оно повисло над отступающим к Гнезно войском. И герцог Конрад Швабский не мог с этим ничего поделать. Вездесущие конные лучники так и не оставили их в покое. А ведь было то недолгое время, когда они вроде бы отступили, давая уходящим с поля боя передышку. Хотя… Скорее всего, дело было в том, что у них кончились стрелы.

Конные стрелки… Были бы они пешие – он бы знал, как поступить. Была бы у него конница в достаточном количестве – отогнал бы эту стаю стервятников, кружащуюся над отступающим на Гнезно войском, как над своей законной добычей. Только конницы не было. Его пехоте конных не догнать. Тем более, что у них явно были еще и заводные лошади, а то и не по одной.

Отвечать стрелами на стрелы? Да, это могло бы стать самым разумным. И его лучники пытались это делать. Да только враги стреляли из арбалетов, бьющих и дальше, и мощнее лука. С ними могли сравниться лишь немногие лучники-мастера, но их было слишком мало. А конных арбалетчиков чересчур много.

Спасало то, что вражеская конница и не думала соваться в лес. Поэтому хотя бы на отдыхе, ночью, можно было не так сильно опасаться. Не так сильно опасаться, потому что не те были места, чтобы укрыть в лесах все войско. Оно, хоть и заметно убавилось числом от изначальных шестидесяти тысяч, оставалось еще большим. По приблизительным подсчетам, на поле боя они оставили до двадцати четырех тысяч польских союзников и почти четыре тысячи своих, воинов империи.

На поле боя… А ведь были и раненые, но еще способные передвигаться, и те, кого они потеряли уже после, во время отступления. Стрелы, стрелы, стрелы… Они не сыпались с неба беспорядочным градом. Нет, арбалетчики стреляли прицельно, хоть и с большого расстояния. Далеко не все их выстрелы достигали цели, но и достигшие приносили много бед.

В первые сутки их было хотя бы не так много, удалось насчитать около пяти тысяч. А потом стало хуже. К конным стрелкам присоединились другие. И, судя по немного другим доспехам, это были венеды. Эти большей частью не стреляли, но все равно крутились поблизости, ожидая подходящего момента, чтобы накинуться на отставших или вывалившихся из построения воинов.

Хорошо хоть венедская часть преследующей войско конницы иногда оказывалась рядом. Их можно было достать, почувствовать кровь и смерть – не только свои, но и вражеские. Странно, но это немного взбодрило воинов, которые чуть было окончательно не утратили боевой дух.

И все же любой путь заканчивается. Закончился и этот, который многие рыцари Конрада назвали «дорогой смерти». Еще более поредевшее войско добралось до города Лекно. И уж тут вражеская конница вынуждена была убраться восвояси. Только не с польских земель, это было ясно. Скорее всего, отправились разорять окрестности, пользуясь тем, что еще какое-то время им просто нечего противопоставить.

Лекно – невеликий город, с довольно слабыми крепостными стенами, не приспособленный для пребывания большого войска в течение долгого времени. Только даже это было лучше, чем ничего. Наконец-то истощенные сначала боем, а потом отступлением под постоянным обстрелом, равно как и наскоками конницы князя Киевского и его союзников, воины могли просто нормально поспать, не опасаясь проснуться уже на том свете.

Зато другим было не до сна. Особенно князю Мешко Пясту, его наследнику Болеславу и… самому Конраду Швабскому. Герцог уже отправил послание Феофано, императрице-матери, в котором написал не только о проигранной битве и отступлении, но еще и о причинах проигрыша. А еще о том, что, несмотря на источаемые князем Мешко злобу и презрение, у него нет иного выхода, кроме как опереться на империю. Хотя бы потому, что славян язычников он не любит куда больше и между заключением мира с ними и продолжением войны выберет последнее. А сам вести ее… не сможет, потеряв намного более половины войска.

Письмо было отправлено. Зато разговор с князем Польши еще не состоялся. Неизбежный разговор, обещающий быть крайне тяжелым и неприятным. Конрад знал, что именно его Мешко будет винить в проигрыше сражения. Почему его? Ну не себя же и собственных военачальников? Вот и шел в дом городского наместника, где сейчас расположился Мешко Пяст, словно Христос на Голгофу. Хорошо хоть опасности не было, кроме тех слов и оскорблений, которые почти неминуемы. Но слушать все это придется. Не просто слушать, а слушать, стараясь не сорваться, не ответить так, как подобает. Именно из-за этого маркграф Эккехард Мейсенский был волевым решением исключен из числа тех, кто его сопровождал. Он бы точно не стерпел ничего подобного.

Однако, к большому удивлению герцога Швабского, оскорблений не было. Зато криков хватало. Правда направлены они были все больше в сторону «злобных и коварных идолопоклонников», которые только при «помощи демонов» могли разбить войско добрых христиан, на чьей стороне сам Господь. Это было… понятно. Надо же князю каким-то образом оправдаться за свое поражение! Тут или свалить все на союзников, или на козни «врага рода человеческого», то есть самого дьявола либо его подручных. А на союзника в лице империи…. Хочется. Но нельзя. Видимо, либо сам Мешко понял, либо ему объяснили, что войскам Хальфдана Киевского и его союзникам открыты все пути во все уголки земли польской.

Все это значило лишь одно – за князем надо было ухаживать, словно за богатой и знатной невестой, за которой дают роскошное приданое. Льстить, соглашаться, но вместе с тем не забывать намекать о стоящей уже не на пороге, а вломившейся в дом опасности. Пугать Пяста тем, что язычники Хальфдана, а особенно его союзники венеды непременно проделают на польских землях то же самое, что творят в землях датских, то есть займутся восстановлением старой веры с уничтожением под корень тех, кто насаждал веру истинную, христианскую. Мешко поверит… Должен поверить, уж сейчас точно, будучи надломлен поражением и потерей большей части войска и сразу двух военачальников – Квасинского и Малиновского. Им обоим так и не удалось выбраться с поля битвы. Один командовал окруженным левым флангом, другой рванулся ему на помощь, забыв об осторожности и даже здравом смысле.

Цели запугивания польского князя и его приближенных? Сама цель простая – убедить, уговорить, вынудить, наконец, свернуть на тот путь, которым пошел Свен Датский, который дал вассальные клятвы перед лицом юного императора и первых лиц Священной Римской империи. Ведь что ни говори, а на материковые владения Свена, после того, как имперские войска прибыли ему в помощь, Хакон Норвежский даже при поддержке руссов и йомсвикингов и не думал высаживаться. Причины этого могли быть, конечно, разные. Но Мешко Пясту о том говорить не стоило.