Глава двадцать пятая
Осталось недолго.
Такую мысль обдумывал Дэвид Штерн, согнувшись в тесноте кабины комбайна, без боеприпасов, без вариантов выжить, но не произнося ее вслух из-за присутствия этого парня, этого смелого, героического двенадцатилетнего негодяя, который в одиночку взял на себя огромную толпу, сидя в этом гигантском монстре, с которым он едва знал, как управляться, так что он – ничего себе! – изучил долбаную инструкцию. Теперь парень жался рядом с Дэвидом в металлическом гробу, дрожа в ожидании смерти. Кабина еще раз содрогнулась, издавая скрипящий звук, будто тонущий корабль, пока стадо продолжало давить на нее, все сильнее и сильнее, со всех сторон перевернувшегося комбайна. Сквозь неровную пробоину в разбитом стекле, которое раньше было лобовым, в трех футах слева, Дэвид видел огромное лезвие, склизкое от внутренностей бесчисленных мертвецов. Теперь же оно согнулось пополам из-за удара при аварии. Еще Дэвид видел толпу, стекающуюся к месту крушения. Их больше, чем Дэвид думал сначала, когда рванул через три квартала между безопасной зоной и разрушенной машиной, вынашивая грандиозный план по спасению мальчика.
«Тупой ты самонадеянный придурок, – думал Дэвид, – подыхающий от собственной упертости».
Прошло всего пятнадцать минут или около того с момента, когда у Дэвида кончились боеприпасы и он понял, что допустил большую ошибку, отбросив оружие в сторону и забравшись в этот развороченный склеп вместе с мальчишкой. Теперь сотни, если не тысячи мертвецов стянулись, чтобы протиснуться под помятую стальную броню комбайна с единственной целью, мыслью и намерением – жрать. Тысячи бледных рябых лиц, искаженных гримасой мучительного голода, тысячи молочных, замутненных катарактой глаз сосредоточились на паре человеческих существ, спрятавшихся в крошечной могиле, которая когда-то была кабиной. Тысячи черных пальцев, похожих на когти, разрывали металлическую кожу машины, скребли по ней, как ногти по меловой доске.
– Что, если мы вылезем через дно?
Мальчик в перепачканной желчью рубашке и с соломенными волосами, как и положено Маленькому Поганцу, стоящими торчком, будто его током ударило, указал на единственный уцелевший квадратный фут металла – люк, размещенный на полу кабины, который теперь находился справа от Томми. – Мы могли бы…
– Нет, не пойдет, – страдальчески выдохнул Дэвид. – Их слишком много. Здесь мы пока в безопасности.
Мальчик уставился на него.
– Мы же не можем просто сидеть тут до конца своих дней – нужно что-то делать.
– Я думаю.
Мальчик пополз к люку. Он возился с замком, который был поврежден, когда машина опрокинулась.
– Думаю, мы можем выскользнуть отсюда…
– Отойди! – Дэвид Штерн зашипел на мальчика. – Они проникнут сюда!
– Не думаю, что они…
Крышка люка внезапно влетела вовнутрь с металлическим лязгом, и мальчик откатился назад, судорожно моргая и содрогаясь от шока. Десятки рук проникли в их убежище, крючковатые пальцы с черными ногтями хватали воздух, пытаясь вцепиться в пищу. Томми вскрикнул. Дэвид сделал выпад в сторону люка и попытался вытолкнуть медузье сплетение рук обратно в проем, как вдруг серия оглушительных трещащих звуков пронеслась по всей развалине. Дэвид Штерн обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как прямо у него перед глазами возник сущий ночной кошмар.
Стены кабины выгнулись внутрь под давлением внезапного натиска мертвецов, и комбайн затрещал по швам. Заклепки вылетали, как петарды. Запах смерти и гул общего рычания наполнили помещение, в котором кончился воздух. Томми визжал и прижимался к вертикально стоящему полу. Дэвид бешено шарил по кабине в поисках оружия, однако под действием гравитации машина накренилась и обвалилась сама на себя, опрокинув его на пол. Томми повалился на старшего товарища, и они инстинктивно обняли друг друга, а тем временем последний уцелевший кусок лобового стекла разлетелся на части. Ободранные фигуры ломились в кабину. Дэвид толкнул Томми в угол и схватил четырехфутовый покореженный кусок оконной рамы. Ближайший мертвец получил заостренным концом рамы в глаз, обдав Томми Дюпре струями жидкости. Мальчик выл, испытывая смесь первобытного ужаса, ярости и отвращения.
Дэвид замахнулся на следующего, потом на следующего и на следующего, понимая, между тем, что это всего лишь шоу, видимость, созданная для мальчика. У Дэвида Штерна не осталось надежды на то, чтобы отбиться от бесконечного балагана монстров, заполняющих их разбитое убежище. Но он боролся с ними, одного ударяя в висок, другому протыкая глазницу и разрывая нёбо еще одному. Кровь, плоть и жижа заливали кабину, и вскоре тела покрывали весь пол в дюймах от угла, в котором мальчик пытался не плакать громко. Он просто сидел там, его плечи вздрагивали, влажные глаза фиксировали происходящее, а по веснушчатому лицу катились слезы.
Когда старший, наконец, не справился, оступился, повалился назад и упал в нескольких дюймах от мальчика, двое живых отвернулись к стенке. Они не хотели на это смотреть, не хотели видеть, как наступал их конец, причем в жуткой форме бешеной кормежки. Они чувствовали, как нависшие над ними зубастые лица, рычащие, хищные, скрежещущие зубами, опускались к ним – а затем ничего. Ни жгучей боли от первого укуса, ни судорог агонии, когда все больше укусов взрывают мякоть в попытке добраться до спрятанных внутри деликатесов.
Дэвид хлопнул широко открытыми глазами. Десятки мертвецов неподвижно нависли над ним и мальчиком, замершие, как манекены в витрине брошенного магазина. Каждый мертвец походил на собаку, которую позвали при помощи ультразвукового свистка. Один за другим они обратили свои пустые взгляды на юг, пытаясь отследить, откуда доносился свист. Дэвид уставился на них. Ветер принес еле уловимый щелкающий звук; вспышка зарницы осветила лица мертвецов. Вся эта картина поначалу выглядела, будто сон, но с каждой секундой она становилась все более явной. Вдали пылила машина. Томми пытался что-то шептать сдавленным голосом, когда случилось удивительное: монстры стали уходить, медленно пятясь и сталкивались друг с другом, неловко отступая и оборачиваясь в поисках источника вспыхивающего света. Они всем скопом двигались на звук мотора, в сторону серебристых вспышек. Дэвид сел. Он потер глаза, будто пытаясь проснуться, и взглянул на Томми, который тоже поднимался и усаживался.
– Что за фигня? – риторически воскликнул Томми, глядя на массовый исход мертвецов.
Лилли внимательно смотрела в треснувшее боковое зеркало побитого эвакуатора, медленно проезжая мимо развалин супермаркета «Инглес». Она ехала на скорости меньше пяти миль в час, не быстрее пешехода, чтобы заставить как можно большее количество желающих пойти за ней. В городе было на удивление тихо, учитывая, что все большее количество мертвецов заполняло улицы и ковыляло за грузовиком. В воздухе пахло серой и сгоревшими электрическими клеммами, ветер приносил запах в салон через разбитую форточку. Лили замедлила ход и свернула на юг, направляясь к депо. В боковом зеркале она видела проповедника, привязанного к массивному буксировочному кронштейну грузовика. Он все еще был одет в испачканную рубашку, черные брюки и ботинки, его огнестрельные ранения проглядывали сквозь одежду, и он выглядел как живая фигура на носу корабля. Руки безвольно болтались, а лысая голова откидывалась, когда он приходил в сознание и вновь отключался.
Стробоскопический свет продолжал мерцать у него над головой, маяк, притягивающий стадо.
Каждые несколько секунд Иеремия издавал прерывистый вопль – мешанину слов и бессмысленных слогов, до которых Лилли не было совершенно никакого дела. Она просто была благодарна за то рефлекторное воздействие, которое звук его голоса оказывал на следующую за тягачом толпу. Собиралось все больше мертвых – за проповедником уже как минимум пятьдесят рядов, и количество росло.
Лилли медленно вела машину мимо полицейского участка, где дети с Барбарой все еще жались друг к другу в тени шкафа, ожидая сигнала, что все чисто.
Миновав депо, Лилли повернула на запад и медленно сделала большой крюк вокруг дальней оконечности города. Приманенные сверхъестественными звуками голоса Иеремии и сверкающим сигнальным огнем, ходячие брели из-под арок магистрали, брошенных полуприцепов, из канав и дренажных труб, из всех углов и закоулков. Стадо росло. В исчерченном тонкими трещинами зеркале Лилли видела океан мертвых, бредущих за невнятным бредом безумца.
С вершины парковой магистрали она повернула на восток и направилась обратно по той же дороге. К тому времени, когда эвакуатор добрался до восточной стороны города, проповедник был почти мертв, и практически все стадо следовало за грузовиком, безбрежное море трупов, занимающее полтора квартала в ширину и в длину минимум в две сотни ярдов. Лилли изумилась объемности и ширине этого скопления, различимой в искаженном отражении бокового зеркала. Стадо было настолько огромно, что бурлящая масса позади, в самой дальней точке, под затянутым облаками вечерним светом казалась размытой кляксой.
Лилли медленно проехала мимо обломков комбайна Томми Дюпре. Она оглянулась через плечо и увидела, как две фигуры выбрались из исцарапанной опрокинутой кабины. Томми шел первым, спускаясь по зазубренному полотну ветрового стекла. Он выглядел как животное, выходящее из спячки. Следующим показался Давид. Пожилой мужчина с трудом выбрался наружу и щурился в стальное серое небо, глубоко втягивая воздух, подтверждая, что жив.
Томми ошарашенно глазел на удаляющееся стадо, которое автоматически следовало за мерцающим светом. Он смотрел и смотрел с открытым ртом. Давид остановился рядом с ним. Пожилой человек просто покачал головой в изумлении при виде этого зрелища.
Лилли сделала небольшой поворот у дороги Риггинс-Ферри и двинулась на простор, к заброшенным участкам и невозделанным полям вдоль долины реки Флинт.
Пункт ее назначения лежал в одиннадцати милях – примерно два с половиной часа пути на этой скорости – так что она поудобнее устроилась в своем кресле и протяжно вздохнула.
Мысли уплывали в сторону, и мистическая драма, разворачивающаяся в этот самый момент прямо позади, занимала ее меньше всего.
Великий и почитаемый преподобный Иеремия Гарлиц читал в этот день свою последнюю проповедь, привязанный к металлической стреле в двенадцати футах над неровной землей, которую он считал Зионом. В помутившихся последних мыслях он обращался к своей огромной, великой церкви потерянных душ, что покорно брели, спотыкаясь, за ним в прахе святой земли. Большую часть наставления он произнес на старой латыни, паря в сакральном пространстве над землей, окруженный ангелами. Он раскинул руки в стороны и блаженно улыбался великому собранию своих последователей, идущих следом, – солдаты Христа, его благочестивые ученики. Их темные, грязные, истощенные лица полны благородной свирепости. Господь да благословит прихожан.
Это продолжалось часы напролет. Иеремия вспоминал все великие главы и стихи, все лучшие проповеди, что читал на протяжении жизни в жарких хижинах и захолустных церквях. Мерцающая над ним молитвенная свеча освещала алтарь, пока оборванные прихожане шли следом, миля за милей. Многие из них были босы, истекали кровью, хромали, были больны проказой, стары и слабосильны. Ближе к концу пути Иеремия почувствовал, что его душа высвобождается, тень затемнила взор, и он возликовал. Он почувствовал, что колесница ускорила бег, крылья раскрылись, ловя ветер, и ангелы подняли его сквозь стратосферу в рай.
Последним поступком Иеремии стало ликующее песенное свидетельство на древнем языке. И небеса распахнули перед ним объятия.
Все происходило быстро, фактически со скоростью звука. В сотне футов от края обрыва, на южной стороне холма Эмори, откуда она, бывало, жадно смотрела на свой город, полный ходячих, Лилли открыла водительскую дверь и загнала монтировку между сиденьем и педалью газа.
Тягач дернулся, и Лилли спрыгнула на каменистую землю; гул ветра и работающий на повышенных оборотах двигатель глушили все прочие звуки, кроме голоса.
Даже сейчас, когда она бежала к деревьям стоящего неподалеку леса, торопясь избежать встречи со стадом, а тягач покачивался на краю пропасти, Лилли слышала речь проповедника. Когда грузовик перевалил за край и отвесно упал с семидесятипятифутовой высоты на каменистый берег реки внизу, до уха Лилли донеслась причудливая многоголосица на разных языках.
Потом звук заглушился единым рыком сотен движущихся трупов, медленно переваливающих через край – подобно леммингам, верным до самого конца, – а стробоскоп мигал на протяжении всего пути вниз, в забвение. Из-за густых ветвей, не в силах перевести дыхание после забега, Лилли смотрела на массовое переселение за кромку обрыва, великолепный водопад из мертвецов, ряд за рядом ныряющих с уступа.
Перед тем как отвернуться, Лилли осознала болезненную иронию: наконец-то Иеремия смог принять участие в массовом самоубийстве, о котором всегда мечтал.