«Чем больше силы проходит через ладони Лекаря, – читала Юли, усевшись на подоконнике, – тем глубже пропитывает его мудрость Рощи. Чем глубже пропитывает его мудрость Рощи, тем больше он сможет отдать страждущему. Лекарь не вправе просить совета у Дерева, к которому пришел за силой, входить в его сон, разделять его память. Лекарь – проводник между тем, кто жаждет благословения Рощи, но не может войти в ее благостный покой, и Святыми Деревьями мира людского».

Бабушка должна была прийти с минуты на минуту. В коридоре еще слышались шаги сиделок, кто-то подогревал в общем зале травяной отвар, и его запах щекотал ноздри даже через затворенную дверь.

После ночного разговора об отце Юли прошло уже несколько дней. Фета не возвращалась к этой теме, грозно хмурясь каждый раз, когда девушка пыталась повернуть беседу к печальным новостям.

– Некогда мне, – ворчливо отмахивалась бабушка. – Узнала и узнала, живи теперь дальше.

Но просто жить, как раньше, у Юли не выходило. Тоска, засевшая в сердце, мешала ей шить днем и старательно заботиться о тяжелых больных с наступлением ночи. Мыслями она так и норовила улететь за Черту, в сожженную пустыню, туда, где погиб ее отец.

Девушка силилась вспомнить, какого цвета были его глаза и волосы, как звучал его голос, теплыми ли были руки, надежными ли плечи? Носил ли он ее когда-нибудь на них, как беззаботные отцы в старых книжках? Любил ли он свою жену? И какой была она, мама Юли, успевшая лишь дать имя новорожденной дочке? Эту историю девушка узнала от Феты, когда, перебрав с грибной настойкой и жалобно всхлипывая, старуха принялась вспоминать свою любимицу.

– Анабе-е-ель… – тянула Юли, пробуя на вкус незнакомое имя. Но сердце не замирало.

Мать оставалась для нее далекой фигурой, которая скрылась за горизонтом. Но отца Юли помнила, сохраняя смутные образы детства, отблески прожитых вместе с ним первых лет.

Сама того не понимая, девушка надеялась встретиться с ним однажды, чтобы его расплывчатый образ заиграл новыми, яркими красками. Но теперь эта мечта разбилась. Никто уже не придет к ней в комнату, чтобы рассказать, какой была их семья, были ли ее родители счастливы хоть немного?

Что-то большое и важное безвозвратно ускользнуло от Юли, и она, с трудом осознавая это, все глубже погружалась в пучину безысходной тоски.

– Совсем разленилась, – ругала ее бабушка, видя, что происходит с воспитанницей. – Будешь усердно работать, некогда станет грустить!

И приносила ей все новое тряпье, заставляя сутками напролет разглаживать, рассматривать, латать и штопать расползающуюся в руках старую ткань.

Юли послушно перебирала тонкими пальчиками пыльные лоскуты, но как только бабушка выходила за дверь, она отбрасывала работу, усаживалась на подоконник и не моргая смотрела на привычный участок улицы.

Город продолжал влачить свою сожженную жизнь, редкие прохожие стремились побыстрее миновать лазарет, и никому дела не было до тесного закутка, в котором задыхалась от горя юная Юли.

«Какой смысл мне жить здесь, латать истрепанные тряпки, что завтра же порвутся снова, поить отваром тех, кто умрет уже ближайшей ночью, дышать горьким воздухом, чтобы с каждым вдохом медальон на груди становился тоньше? В чем смысл моей жизни? Отца больше нет. Мамы тоже. Нет ничего, кроме смерти, пыли и пепла»… – думала она, оттягивая от груди деревянную пластинку на тонкой тесемке.

От тяжелых мыслей ей дышалось все труднее. Амулет быстро истончался, словно тоска вытягивала из него силы так же, как болезнь. Совсем скоро ей понадобится новый. Принесет ли бабушка очередной медальон, как было раньше? Или со смертью отца этот ритуал больше не повторится? Юли не знала ответа, но даже возможность скорой гибели на одной из кроватей в «тяжелой» палате лазарета не внушала ей страха. Мир подернулся серой дымкой, и смерть в нем казалась простым избавлением от бесконечного плена тесной комнатушки.

«Если бабушка принесет амулет, можно просто его не взять, – вдруг поняла она. – Или разломать, выкинуть, сжечь. Можно сделать вид, что охотно беру его, а когда она пойдет за питьем, просто швырнуть в огонь».

Эта мысль будто облегчила тяжесть у нее на сердце.

«Так и поступлю», – решила Юли, облегченно вздохнув, и протянула руку к старой книжице, что была спрятана под подушкой.

«Лекарь прижимает ладони к груди больного, мысленно направляя поток силы от своего сердца в сердце страждущего. Свет прорвется наружу, когда Лекарь почувствует, что готов разделить силу поровну. Мягким потоком свет разольется по телу страждущего, осветит разум его, напитает сердце».

Юли нравилось разбирать полустершиеся строки, угадывать недостающие слова, повторять приятно звучащие словосочетания. Фразы витиевато перетекали одна в другую, и знакомые слова наполнялись новым, таинственным смыслом. Она с удивлением замечала, что медальон откликается на чтение книги, чуть ощутимо теплеет, словно бы кто-то долго держал его в горячих пальцах.

«Юные девы, встающие на путь ле́карства, получают во служение себе ветви именного Дерева, – шептала Юли, проводя кончиком пальца буквам. – Так они приручают Рощу, открывая новые токи силы в своих телах, расширяя грани мира человеческого до мира древесного».

Ее шепот заполнял комнатку, и вот Юли уже казалось, что это далекие сильные деревья шумят за ее окном и надо лишь отворить створки, впустить их голоса, чтобы понять все написанное в книге. Но знакомые шаги в коридоре отвлекли ее от манящего образа Рощи. Фета подходила к двери ее закутка, еще мгновение, и бабушка, войдя, увидит ее с потрепанной книжкой на коленях.

Отчего-то Юли была уверена, что если старуха узнает, чем занята внучка, если она проведает об этих сухих страницах, неразборчивых буковках и прерывающихся строках, то сразу же отберет книгу, унесет в свою комнату и спрячет в сундук. Никогда еще у девушки не было собственной тайны, в тесных стенах просто нечего было скрывать от единственного друга. Но события последних дней, изменившие многое внутри Юли, меняли и жизнь снаружи. Теперь ей хотелось иметь что-то значимое, что принадлежало бы только ей. Например, старую книжку о Лекарях, которых, наверное, и не существовало.

Пока бабушка открывала скрипучую дверь, Юли метнулась с подоконника к топчану, сунула томик глубоко под матрас и уселась посреди кучи тряпья на полу.

– Э-э, да ты ничего не сделала, как вижу, – расстроенно проговорила Фета, заходя внутрь. – Вот так помощница… Заболела, небось?

Она протянула сморщенную ладонь ко лбу внучки, а потом, потянув за шнурок, вытащила из-под свободной рубахи Юли ее медальон.

– Тонкий, – заключила старуха. – Что-то быстро в этот раз…

Не ответив, девушка отвела взгляд. Больше всего в жизни она ненавидела такие моменты. Бабушка не обвиняла ее, но в голосе все равно отражалось разочарование, словно Фета надеялась, что хотя бы в этот раз амулет приживется, словно бы Юли опять сделала что-то не так. Словно это что-то зависело от нее.

– Ну что ж, – вздохнула Фета. – Значит, скоро понадобится другой. Пойду к старику, что ж делать… Пойду.

Она задумчиво оглядела лоскутки.

– К больным больше не ходи, – наконец добавила она, не обращая внимания на возмущенный взгляд внучки. – Сама понимаешь… Мало ли.

Юли продолжала молчать. Это в себе она ненавидела еще больше. Каждый раз, когда силы медальона в ее теле не хватало, чтобы бороться с мучительной болезнью, что-то неведомое в ней становилось опасным для окружающих.

– Вот поэтому ты здесь, – твердо сказала она себе, обводя глазами серое тряпье, когда бабушка вышла. – Вот поэтому отец тебя бросил. Вот поэтому мама умерла. Вот поэтому ты должна отказаться от нового медальона. Всем так будет лучше.

Дни текли за днями, амулет ее становился все тоньше. Иногда Юли просыпалась от страха, что волной накрывал ее вслед за приступами удушья. Иногда она заходилась в кашле, однако он еще не разрывал ей грудь, только испытывал на крепость, сразу отпуская. Фета ничего не говорила о новом медальоне, лишь отводила глаза да подавала внучке лишнюю плошку слабого травяного отвара.

Юли равнодушно это воспринимала, словно смотрела на все со стороны, ее не пугала кровь на ткани, которой она утирала рот после приступов. Мысль о скором избавлении от одиночества, этой комнаты и надоедливой работы хоть и не радовала ее, но зато внушала спокойствие.

Ей было жаль только бабушку, которая останется одна во всем лазарете. Только старая Фета и череда сменяющихся добровольцев, а по другую сторону – неизбывная смерть. Но и это лишь изредка сжимало сердце Юли тоскливой болью.

С рассвета до густых сумерек она шила, штопала и латала рваные вещи, резала ткани на лоскуты и тряпки, пока силы не покидали ее окончательно. Тогда можно было уйти в глубокий сон, без образов и мыслей. Даже читать старую книжку ей больше не хотелось.

«Если бы они были на свете, – думала Юли, засыпая, – эти Лекари, то пришли бы и вылечили меня и всех, кто умирает тут каждый день».

Но никто не приходил. Болезнь медленно одолевала ее, удушье возвращалось все чаще, а приступы кашля теперь сотрясали исхудалую грудь, выворачивая наизнанку, принуждая отплевываться кровью до самой зари.

Одна из таких ночей никак не хотела заканчиваться, Фета уже обтерла мягкой тканью раскаленный лоб внучки, напоила ее отваром, чей травяной аромат наполнил комнату, и ушла, чуть не падая от усталости, к себе в комнату, чтобы шептать несуществующей Роще свои молитвы.

Юли лежала в постели, бессильно прикрыв глаза. Настоящей боли пока не было. В груди жутко булькало и клокотало. Девушка не спрашивала Фету о новом медальоне, и та молчала тоже, но Юли знала, что бабушка каждый день ходит в Город и возвращается оттуда переполненная яростью, с пустыми руками.

Сухо покашливая, стараясь не делать резких движений, чтобы этот кашель не превратился в судорожный приступ удушья, девушка приподнялась с подушек и спустила ноги на холодный пол. Ей отчаянно хотелось выйти из комнаты. Спокойная ночь, в течение которой лечебные травы сдерживали болезнь, даруя Юли немного сил, неотвратимо заканчивалась. Будет ли еще одна такая? Девушка не знала ответа, но у нее было желание выйти наружу и вдохнуть холодный воздух, пусть вызывающий ощущение горечи во рту, плотный и пыльный, он хотя бы пах еще чем-то, кроме немыслимого отчаяния лазарета.

Придерживаясь за стенки, Юли осторожно накинула на себя одеяло, сунула босые ноги в разношенные ботинки и вышла в коридор. Дверь комнаты бабушки была приоткрыта, Фета всегда хотела слышать, не зовет ли ее в ночи кто-то из больных. Опасливо оглядываясь, Юли хотела прошмыгнуть к выходу, но остановилась у одиночной палаты.

Она иногда вспоминала раненого Крылатого, который так грубо с ней обошелся. Девушка не спрашивала Фету о его судьбе, то ли из страха показаться смешной, то ли стыдясь своего интереса. Но образ мечущегося в забытье юноши, что отчаянно звал погибшую в пустыне невесту, нет-нет, да и вспыхивал в памяти девушки.

Теперь, проходя мимо двери, которую она погладила далекой ночью после разговора с бабушкой, Юли замерла на мгновение, но кашель начинал уже ворчливо бурлить внутри, времени оставалось все меньше. Не глядя больше по сторонам, девушка двинулась по коридору на подкашивающихся от слабости ногах. Ботинки стали казаться ей неимоверно тяжелыми, плотное одеяло душило, лоб взмок, а на щеки, покрытые испариной, липли непослушные пряди. Но она упорно брела вперед. Вот Юли миновала «тяжелую» палату, и общий зал, и комнату с новыми больными, и наконец дрожащими руками она взялась за кольцо на массивной входной двери. Осторожно, чтобы старые петли не взвыли, перебудив всех больных в лазарете, девушка приоткрыла ее и выскользнула наружу.

Холодный ветер мгновенно остудил ее лицо, и Юли ощутила приятное покалывание. Воздух, насыщенный пылью и гарью, показался ей живительным. Закрыв глаза, она подставила лицо дуновениям ветра и медленно опустилась на лавку у крыльца. Город спал, укрытый темнотой, на небе не было видно ни единой звезды, даже лунный свет с трудом пробивался через низкие тучи. Но дождь еще не начался, и Юли расслабленно выдохнула, опираясь спиной на стену здания.

– Не спится? – мужской голос, хриплый и резкий, заставил ее подскочить и зайтись нестерпимым кашлем.

Хватая ртом ночной воздух, Юли сгорбилась на скамейке. Рядом с ней кто-то сел; человек находился в тени крыльца, и девушка просто не заметила его, опьяненная миром вне стен лазарета. И теперь незнакомец уселся на расстоянии вытянутой руки, пристроив рядом два крепких костыля.

Юли прищурилась, всматриваясь в скрытые ночной темнотой очертания мужской фигуры. Наконец она различила светлые волосы, сухие плечи и длинные ноги, впрочем, одну ногу, стиснутую глиняным коконом, он аккуратно поджимал.

– Здравствуй, Лин, – проговорила девушка, отодвигаясь. – Вижу, тебе тоже не спится.

Лицо парня было обращено на дорогу, ведущую прочь из лазарета.

– Сложно спать, если знаешь, что часов тебе осталось – по пальцам сосчитать, – ответил он. – Здравствуй, Юли.

Они помолчали, не зная, что еще сказать. Тишина между ними сливалась с безмолвием спящего Города.

– Как себя чувствуешь? – наконец подала голос девушка, вспоминая навыки сиделки.

Лин вытянул ногу.

– Можно было бы уже сбежать, Братья даже костыли нашли, – насмешливо сказал он. – На путь от палаты до двери я потратил почти целую ночь. Боюсь, что задохнусь раньше, чем дойду до общего дома.

Юли покосилась на Крылатого, в чьем голосе не слышалось даже отголосков злобы, что так обожгла ее в прошлый раз. Кажется, юноша больше не винил весь мир в собственных бедах. Она почувствовала, что за смешливым тоном теперь скрывается не ярость, а усталая покорность судьбе, словно бы он заранее сдался, хотя совсем недавно мечтал сражаться.

– Я могу ошибаться, – прибавил он, – но, кажется, ты уже не работаешь здесь.

Девушка решила промолчать, не зная, как лучше ответить, не приоткрывая завесу тайны ее болезни. Но кашель уже хрипел в груди, поднимаясь. Юли старалась его сдержать, утаить его еще на немножко, чтобы хватило времени вернуться в комнату, только бы не пришлось задыхаться на глазах у Крылатого.

Она уже приподнялась с лавки, когда первая судорога настигла ее. Девушка сложилась пополам, опуская голову как можно ниже: так было легче откашляться, выплюнув на землю еще один сгусток вязкой крови. Юли уже ничего не видела, багряная пелена застилала глаза, ей стало нечем дышать, прохладный воздух не проникал в воспаленные легкие. Кашель накрыл ее первой волной, и девушка зашлась им, выгнулась, теряя сознание.

Когда Юли открыла глаза, то увидела низко нависшее небо, по которому ползли тяжелые тучи. Над ней, озабоченно хмурясь, склонялся Лин.

– Вот это тебя придушило… – с пониманием проговорил он, помогая ей подняться. – Я решил было уже звать на помощь.

– Не позвал? – хрипло спросила девушка, прислушиваясь к себе. Кашель отпустил ее, но по телу разливалась тяжесть, нужно было срочно возвращаться в свою каморку.

– Не позвал, – ответил Лин, поддерживая ее за плечо. – Решил, уж если ты пришла сюда, то точно не ради того, чтобы вернуться в душные лапы лазарета.

Он сам покашливал, настороженно слушая, как у него внутри что-то схлопывается, хрипя, но держал спину прямо, всем видом показывая, что абсолютно здоров.

Юли закрыла глаза. Ей нужно было встать, пройти по коридору незамеченной и вернуться к себе. Но сил на это не было. Не осталось ни единой капли. Все, что она могла, это сидеть, опираясь на холодную стену. Если бы не крепкая рука сидящего рядом Лина, Юли бы уже завалилась набок. Но Крылатый ее держал, а значит, можно было посидеть так, прикрыв глаза, чтобы чуть выровнять дыхание и собраться с мыслями перед долгой дорогой к кровати.

– Рассказать тебе что-нибудь? – предложил Лин, поворачиваясь к ней. – Я могу травить только крылатые байки, но это хоть что-то…

Юли молча кивнула в ответ.

– Ну, слушай. Однажды Большой Сэм, он тогда был совсем зеленым, только прошел испытание и скинул за время него, наверно, с половину всего, что весил… Значит, отправился Сэм на вылазку. Все молодые очень спешат совершить первый полет. Еще бы! Столько мучиться, растить эти проклятые крылья – а летать не позволяют. Учат всякой ерунде, понятной и ребенку. – Голос Крылатого мягко обволакивал ее, боль уходила куда-то в глубь тела, переставая раздирать его своими острыми когтями. – И вот Сэм решил, что проверка снаряжения отнимет слишком много времени, так что полетел он, не дожидаясь, когда ему выдадут новые штаны с курткой, надел, что было из старого, ремень потуже затянул и побежал к Черте. Лететь он должен был с напарником – старый такой дедок, в вылазках не участвует, но молодых учит. Что было дальше, уже этот дед и рассказывал у костра. Прибегает Сэм, худющий, взволнованный. Как тут не разволнуешься, если последний раз у Черты стоял еще на испытании! И вот дедок ему говорит, мол, шагай, голубчик, надо нам скважину проверить. Сэм шагает…

Тут Лин сделал паузу, желая убедиться, не уснула ли девушка, – но Юли внимательно его слушала.

– Шагает наш Сэм, значит. А дедок стоит на Черте, ждет, когда он взлетит. Видит вначале два крыла, они у Сэма большие, красивые… а под ними светится голая задница! Представляешь? Этот дуралей потерял штаны! А сам не заметил, так и полетел к скважине.

Их смех разнесся по пыльному дворику, отражаясь от стен и окон спящей лечебницы. Глупая история начисто смела между ними все напряжение. Теперь они сидели рядом, касаясь друг друга плечами, и никак не могли успокоиться. Юли смеялась, и смех этот прогнал новый приступ кашля, хотя скорее должен был его усилить, и она чувствовала внутри такую легкость, какая не приходила к ней даже с новым медальоном.

– Ладно… – проговорил Лин, наконец унимая смех. – Совсем холодно стало, надо идти обратно.

Он осторожно привстал на одной ноге, подхватил костыли и оперся на них, дожидаясь, пока Юли выпростает руки из-под одеяла.

Они медленно поднялись по низким ступенькам, дверь отворилась без скрипа, в коридоре было пусто, в палатах стояла тишина. Никто не заметил их отлучки. Опираясь на стену, Юли помогла Крылатому дойти до его одиночной палаты, а когда подняла на него глаза, то увидела, что парень улыбается.

– Ну до встречи, Юли, – сказал он ей и заковылял к постели.

Девушка затворила за ним дверь.

Уже пристраивая голову на подушке, она вспомнила, как улыбка Крылатого, открытая и ясная, освещала его худое лицо. Две ямочки на щеках и лучики морщинок у глаз придавали ему беззаботный вид, словно он был еще совсем юным мальчиком, не видавшим горя и смерти.

«Наверное, именно таким он был раньше, добрым, смешливым со своими Братьями. И с Алисой», – подумала Юли, отдаваясь сну.