Томас знал, что девочка провожает его взглядом.

«Глупая, как все женщины, – кипел он негодованием. – Придумала себе великую цель! Нет никакой цели, кроме как долететь до Города, вцепиться зубами в шею мерзкого старика, выдирая из него кровавые клочья, а потом сдохнуть в какой-нибудь яме. Вот мои планы, цели и великая миссия. Падальщик ее подери, и ее, и Правителя, и пустыню эту в пекло, и крылья, и меня самого!»

Томас не мог успокоиться, то набирая высоту, то опускаясь и летя над вершинами песчаных холмов, он силился отвлечься от мучающих его мыслей, но тщетно. Большие наполненные слезами глаза девчонки не давали ему покоя. Да, она сглупила, восторженно веруя в великую цель, но кто бы не поверил в двадцать лет, ощущая дурманящий зов Священного Дерева?

– Как ты бы сам поступил в свои двадцать, старый болван? – сквозь зубы шипел Томас, устремляясь вниз. – Ты бы поверил в существование Божества? Ты бы поверил в свою избранность? О, ты бы поверил. Ты и поверил, Падальщик тебя дери…

После выступления на площади Томас проводил день за днем у кровати жены. Она медленно угасала, держась лишь благодаря заботам старой Феты, которая готовила все новые отвары, обдавала терпким паром целебных трав, согревала ей грудь компрессами, остужала раскаленный лоб, не переставая тихо молиться.

Наблюдая за тем, как осторожно Фета толчет с золой очередной пучок тонких травинок, заливает кипятком и дает настояться, Томас все явственнее ощущал удавку на своей шее.

Увидев в его глазах зарождающуюся панику, старая Фета, поправляя подушку под растрепанной головой Анабель, вдруг схватила его за локоть и отвела к окну.

– Что, соколик, узнал, откуда травки? Молодец, – шамкая беззубым ртом, говорила она, смотря на улицу. – Ты теперь старику обязан, что бы там он тебя ни попросил – делай. Как бы противно ни было – делай. Иначе, если без травок останемся, ребенка она не доносит, помрет, понимая все, захлебнется кровью, все чувствуя. Нет. Ты уж слушай старика.

Холодный пот выступил на спине Крылатого: речь не шла об излечении, старуха говорила лишь о том, что травы облегчат смерть его любимой. Эта простая истина не укладывалась в голове у Томаса.

– А если раздобыть много трав, – спросил он, заискивающе глядя в белесые глаза старухи, – тогда она поправится?

– Эх, милый, – ответила Фета, с материнской нежностью поправляя завернувшийся ворот его рубашки, – ты о ней уже не думай, ты о ребенке думай.

– Да не нужен мне этот ребенок! – выпалил Томас, но сразу осекся. – Мне не нужен этот ребенок, – прибавил он, понизив голос. – Скажи, как ее спасти? Что нужно сделать?

– Тогда о своем спасении думай. – Внезапная нежность сменилась презрением, привычным для Томаса. – Если так говоришь – твою душу мало что спасет.

И, покачиваясь, Фета засеменила к постели, где Анабель начала приходить в себя, понемногу кашляя.

– Бабушка, – прошептала она, разлепляя губы; из трещинок сразу начала сочиться кровь. – Мне снилось, что это девочка, представляешь? Хорошенькая, темненькая такая, и ручками сучит, и ножками, и смеется так заливисто, бабушка!

– Тише, тише, – погладила Фета больную женщину по голове. – Все так и будет, моя хорошая.

– А Томас тут? – спросила Анабель, не в силах оглядеться.

– Тут он, – нехотя сказала старуха и повернулась к окну. – Поди, зовет.

Томас подошел к кровати, наклонился, желая поцеловать жену, но Анабель отвернулась, прижав лицо к подушке.

– Не надо, еще заразишься… – Больная поморщилась. – А тебе растить нашу дочку… Томас, у нее такие ручки…

И она заплакала, силясь скрыть слезы, стереть их об подушку, но сил приподняться не хватило. Соленые капли стекали по щекам, путались в каштановых волосах.

Охваченный накатившей нежностью, такой острой, что она походила на боль, Томас прижался губами к сухим губам Анабель. Соленый вкус слез смешался со вкусом ее горячей крови, ароматом трав, что она пила, и ее собственным чуть слышным запахом. Томас целовал губы, острые скулы, глаза, щеки, шею жены, не замечая, что уже сам плачет.

Когда слезы иссякли, медленно впитываясь в ткань подушки, Анабель чуть отодвинулась, чтобы Томас смог прилечь рядом. Ее тело было горячим и невесомым, а тонкая рука постоянно поглаживала округлый живот.

– У нее были такие пяточки, – шептала Крылатая, улыбаясь, – кругленькие, гладкие и нежные-нежные. Я их целовала, а она хохотала, представляешь?

Томас не вслушивался в слова жены. Ему было нужно просто слышать ее оживленный голос, быть рядом с ней в их постели, притворяясь, что ничего непоправимого не происходит.

– А еще кудряшки, прямо как у меня в детстве, – продолжала Анабель, принимая молчание Томаса за готовность слушать ее, не перебивая. – Сама такая маленькая, а уже с кудрями! Так смешно! – Чуть покашляв, Крылатая прибавила: – Ловила мои пальцы своими ладошками, агукала. А еще…

Анабель с усилием оторвала голову от подушки и посмотрела на Томаса ясными зелеными глазами. Прямо как раньше. Пытливо, требовательно и чарующе.

«Фета меня просто пугает, – подумал Крылатый с облегчением. – Все будет хорошо».

– А еще… Томас, ты слушаешь? – Лишь дождавшись его кивка, Анабель снова опустила голову на подушку. – У нее был медальон. Деревянный, тяжелый, тесемка все время путалась, натирала шейку… Томас!

– Что, милая? – отозвался он, радуясь этому оживлению.

– Обещай, что ты не позволишь ей стать Крылатой! Никогда! Обещай мне!

– Ну что ты такое говоришь? – укоризненно проговорил он, убирая спутанные пряди со лба Анабель. – Она вырастет, и мы вместе с тобой решим, кем ей быть. А может, родится мальчик…

– Нет, Томас, – тихо, но уверенно ответила женщина, и звук ее голоса пробрал Крылатого до самых костей.

– Ну хорошо, девочка так девочка, – миролюбиво шепнул он и добавил, пробуя сменить тему: – Может, ты есть хочешь?

– Я умру, когда она родится, Томас. Поэтому обещай, что не отдашь ее в Братство.

– Да что ты, Святые Крылатые? – испуганно произнес он, приподнимаясь на локте и глядя на жену. – Все будет хорошо, милая. Все будет…

– Обещай!

– Хорошо. Обещаю, я обещаю тебе, только успокойся.

Анабель расслабленно выдохнула и прижалась к его боку.

– Вот и хорошо…

Они лежали в тишине, и Томас чувствовал, как горячеет от внутреннего жара ее тело, но дыхание Анабель оставалось ровным и легким, почти таким, как у здоровых людей.

– Если бы только знал, глупый мой мальчишка, как я тебя любила… С первой минуты, как увидела в воздухе, поняла, что ты будешь моим. Как тигрица детеныша выхаживала, сторожила от других… Все ждала, когда ты подрастешь. И не дождалась, – через сон шептала Анабель. – Какой красивой будет наша дочка, Томас, если бы ты только видел, какой красивой… Но ты увидишь, конечно, увидишь.

Крылатый ничего не отвечал ей, боясь нарушить покой, только гладил ладонью по спутанным волосам и целовал плечо, с которого сползло одеяло.

Скоро голос Анабель утих, она глубоко вздохнула и совсем ушла во власть сна. Томас лежал рядом, пытаясь запомнить этот миг в мельчайших подробностях.

«Потом, когда она выздоровеет, расскажу ей, как мы здесь лежали, как она прощалась со мной, а я не верил, потому что я-то не дурак», – думал он, прекрасно понимая, что рассказывать будет некому, а уж если есть в мире дураки, то он точно среди них.

Тишину дома нарушил легкий стук; осторожно, стараясь не разбудить жену, Томас встал с кровати и приоткрыл дверь. На пороге, не поднимая глаз, стоял Ким, возмужавший за прошедшие месяцы. Он старался не смотреть на Томаса, разделяя общее негодование Братства, вызванное речью на площади, но приказы Правителя все-таки исполнял.

– Тебя к старику, – буркнул Ким и развернулся, намереваясь уйти.

– Эй, ты, – прошипел Томас, хватая его за рукав. – Вы ничего не знаете обо мне, вы вообще ничего не знаете!

Ким высвободился и, нервно оглядываясь, торопливо двинулся к общему дому.

Томас посмотрел на жену, спящую в глубине комнаты: Анабель подложила под щеку сжатый кулак и мерно посапывала, слегка улыбаясь во сне. Солнечный свет, что пробивался сквозь закрытые ставни и приглушался влажными полотнищами, повешенными Фетой поверх окон, мягко ложился на кудри, золотил ресницы, делая всю ее, изможденную и больную, необычайно красивой. Именно такой помнил ее Томас, когда она, раскрасневшаяся и обнаженная, забылась быстрым сном в пещере после грозы.

– Я скоро, милая, – шепнул он и зашагал к покоям старика.

Томас почти долетел до песчаной косы, на которой их с Алисой совсем недавно, но отчаянно давно, нагнал серый Вихрь.

– Вот тут-то все и пошло прахом, – пробурчал он себе под нос. – Не реши я геройствовать, не ввяжись в дурацкую погоню, потратив все оставшиеся силы медальона, кто знает, чем бы завершился мой путь… А теперь я вернусь в Город, не выполнив приказа, и мне только и останется, что убить проклятого старика и сдохнуть самому, чтобы не видеть… Огонь нас сожги! – Крылатый болезненно поморщился. – Я снова все испортил, я постоянно все порчу…

Погружаясь все глубже в пучину яростной ненависти к самому себе, Томас не переставал внимательно оглядывать окрестности. Пустыня расстилалась под ним серым, пыльным полотном. Ее пересекали редкие дорожки следов. Вот тут пробежал охотник, рыская, обнюхивая камни и спеша. Вот тут проскочила стайка песчаных крыс, тут дорогу им преградил грузный падальщик и сожрал несчастных зверьков, вон еще виднеется несколько косточек. Здесь, глубоко под толщей песка, живут лисы.

«Забавный зверек у девчонки, – вспомнил Томас, невольно улыбаясь. – Юркий, а смелый какой! Привел к нам туполома охранника… Словно ему подсказал кто. Дерево, небось, – уже зло скалясь, решил Крылатый. – Оно, видать, со всеми говорит, кроме меня!»

Чтобы успокоить нахлынувшую злобу, Томас снова принялся рассматривать песок под собой, низко пролетая над поверхностью земли, почти задевая ее крыльями. На сыпучей глади, среди отпечатков лап скудной живности, отчетливо выделялась цепочка следов, смутно напоминающая отпечатки человеческих ног. Томас пригляделся.

Через песчаную косу меньше суток назад точно прошел человек – да не один! Крылатый ясно видел это, не зря он провел последние десять лет, выслеживая добычу в песчаной пустыне. Вот тут, след в след, шли люди, тяжелые и сильные, в грубых сапогах.

«Кто мог идти здесь? Так далеко от Города? И от выживших вообще?» – пронеслось в голове у Томаса, и он сразу же нашел ответ на свой вопрос.

– Варвары, – проговорил он и скривился так, будто это слово имело неприятный привкус.

Отряд кровожадных воинов шел через песчаную гряду, подозрительно точно повторяя путь, которым совсем недавно следовали по воздуху Крылатые, сверяясь с картой.

Томас вспомнил, как горели листы его книжицы, той самой, которую подарила ему Анабель, той самой, в которую он вложил карту, начертанную сумасшедшим Вестником.

«Они сожгли книгу, это я видел, но почему я решил, что у них не хватило мозгов вытащить карту из-под обложки? – ахнул Томас, приземляясь на рыхлый песок. – Все-таки Огонь должен сжечь меня… Проклятье!»

Крылатый еще раз посмотрел на цепочку следов, потрогал их пальцами, уверяясь окончательно, что оставить их мог только отряд грузных путников. Крылья уже разворачивались за его плечами, но тут мучительно содрогнулся медальон, который на ощупь уже был почти таким же тонким, как странички из книжицы, сожженной варварами. Тянущая боль давно поселилась в груди Томаса, тонкие корешки, что прижимали деревянную пластину к его телу, мучительно болели, надрываясь от резких движений. Иногда, прислушиваясь к себе, он чувствовал, как привычные ему трансформации, ставшие за годы крылатой жизни самой его сутью, отмирают, отравляя все остальное, не задетое изменениями.

Старательно не обращая внимания на вспышку острой боли, Томас взлетел и двинулся вдоль цепочки следов обратно, в сторону скал, от которых так решительно отдалялся все прошедшие дни.

На этот раз Правитель встретил Томаса у дверей покоев. Он стоял, опираясь спиной на каменную кладку, и лениво осматривал Город, щурясь от яркого солнца.

– О, Томас, мальчик мой, иди-ка сюда. – Старик протянул узловатую руку, цепко ухватил Крылатого под локоть и притянул к себе, обнимая за плечи. – Я слышал, как замечательно ты выступил на собрании! Ты воодушевил своих Братьев и жителей, и пламя любви к нашему общему делу уже разгорелось и в их сердцах.

Правитель говорил неестественным голосом, так, словно и сейчас они находились на площади, среди толпы. Томас огляделся. Дом старика возвышался над остальными, небольшой холм был самым сердцем Города, именно на нем и воздвиглись стены правительских покоев. И сейчас у подножия холма сновали люди, прислушиваясь, поглядывая на Томаса, которого так отечески приобнял старик.

Крылатый передернулся от нахлынувшего омерзения и хотел было отойти.

– Стой где стоишь, – прошипел старик, не меняя благостного выражения морщинистого лица.

Они еще немного потоптались у дверей, а потом старик направился внутрь, опираясь на руку Томаса, как старый отец семейства, которому помогает молодой наследник.

– Завтра мы начнем отбор новобранцев, – мигом обращая елейный голос в лед, сказал Правитель, как только тяжелая дверь затворилась. – Ты должен будешь выбрать ведомых, но отчаянных.

– Я? – Томас не поднимал глаз, изучая каменный пол под ногами. – Вожак Крылатых решает, кто достоин крыльев.

– Завтра ты станешь новым Вожаком, – нетерпеливо сказал старик, усаживаясь в кресло.

Крылатый не удержался от презрительного смешка.

– После моей речи перед Городом Братья меня ненавидят.

– А кто сказал, что именно они будут выбирать нового Вожака, мальчик? – Правитель смотрел на него, всем видом показывая, как отчаянно он устал от непроходимой тупости собеседника. – Завтра утром я объявлю о подготовке второй ступени выживания, Томас. Ты знаешь, что это такое?

Томас не двигался; в Законе было точно прописано все о подготовке, о том, как Братство переходит на новый уклад, подчиняясь Городу и Правителю. Как выбирается новый Вожак, как вся сила и мощь выживших направляется на подготовку Вестников. Это означало, что мирной жизни Города приходит конец.

– Но… зачем? – прохрипел Томас, спрашивая скорее самого себя, чем паука, застывшего в кресле. – Это бессмысленно… Нет никаких знаков, указывающих на существование оазиса или Дерева. Все точно так же, как было все прошлые годы… Почему сейчас?

– Ты слишком туп для будущего Вожака, Томас, – поморщился старик. – Этот год был неурожайным, грибные ямы оскудели, свежих источников воды не посчастливилось найти, дома ветшают, а для постройки новых у нас нет прочного камня – и люди начинают говорить, Томас. А людям не пристало рассуждать, они должны работать и верить в своего Правителя. А для этого им нужна надежда. На Возрождение например… Эта идея ничем не хуже прочих. – Он пожал плечами.

– Я не буду в этом участвовать… Это ложь! – Томас сжал кулаки. – Люди станут работать на пустые мечты, медальоны потратятся на обреченных Вестников! Я не буду помогать обмануть всех…

– А куда ты денешься, мой милый? – склонив голову, Правитель посмотрел на него водянистыми глазами. – Ты уже обманул их, ты уже разжег пламя надежды… Они уже тебя не простят. А твоя жена? Она захлебнется собственной кровью, зная, что ты лжец! О, я позабочусь, чтобы она узнала… А ребенок? Ты знаешь, какие дети рождаются у больных кашлем? После таких доз лечебных снадобий, к тому же? Знаешь? А?

Томас пошатнулся.

– Но Фета… – прошептал он.

– Старуха желает спасти твою крылатую девку. Да и откуда ей знать о последствиях? Раньше никого не лечили такими порциями отваров. – Старик разразился довольным смехом, похожим на карканье старого ворона из сказок той самой Феты, которая в это мгновение, наверное, поила Анабель снадобьем, отравляющим не родившегося еще ребенка. – Мальчик, чем быстрее ты поймешь, что ты мой, весь, от проклятых крыльев, которыми вы все так гордитесь, до твоего лживого, трусливого сердечка и требухи, тем будет лучше для всех.

Правитель откинулся в кресле и перевел взгляд на окно.

– Иди. – Он слабо махнул рукой в сторону двери. – Завтра будет долгий день. Очень долгий.

Не видя ничего вокруг, Томас вышел из покоев старика; земля медленно раскачивалась под ним, первый раз в жизни Крылатый почувствовал себя загнанным в угол опасным зверем.

«Надо было убить его, – вдруг отчетливо понял Томас. – Наброситься и сжать горло, сломать шею, размозжить плешивую голову об стену».

Он повернулся к двери, но к ней уже подходили вооруженные тяжелыми арбалетами воины местного ополчения.

– Здравствуй, Том, – дружелюбно кивнул ему один из них, смутно знакомый по давней попойке у общего костра. – Отличная речь была! Я бы сам пошел в Вестники, да, боюсь, староват. А ты великое дело творишь!

Томас попытался расслышать в голосе ополченца насмешку, но голубоглазый мужчина улыбался ему восхищенно и искренне.

– А чего вы здесь? – решился спросить Крылатый.

– Да вот, Правитель приказал теперь нести караул у его дверей, мол, завтра большое событие намечается – да ты, небось, знаешь. – Воин кивнул и тут же подобрался.

Из дверей выглянул старик, осмотрел прибывших ополченцев и одобрительно улыбнулся.

– Закон гласит, что теперь мне нужна охрана… Глупости, конечно, но правила есть правила, правда, Томас? – проговорил Правитель, не сводя с Крылатого ядовитых глаз, а потом скрылся в темноте покоев.

Томас попятился, уже не слушая охранника. Он понимал, что упустил единственный шанс освободиться от гнета. Многие годы это понимание будет мучить его, мешая заснуть, крутясь в голове подобно клубку, обвиваясь и сдавливая шею.

Томас так бы и стоял под удивленными взглядами ополченцев, если бы его вдруг не потянули за рукав. Медленно обернувшись, он увидел Кима, бледного и испуганного.

– Что? – злобно выдавил из себя Томас. – Пришел плюнуть мне в лицо?

– Том… – прошептал мальчишка, отводя глаза. – Там… Там… Анабель.

Но Томас его уже не слышал, он бежал изо всех сил к дому, понимая, что опоздал.