Глава шестая
…Улица выглядела мрачно, шел снег, и он немного освежал сиреневую темноту сумеречного вечера. Виктор окунулся в эту атмосферу мгновенно, он вдохнул морозный воздух и расправил плечи. Оглядевшись, понял, что оказался в каком-то незнакомом переулке. Впереди маячила мужская фигура в пальто с поднятым воротником. Виктор одним прыжком приблизился, но не рассчитал и пролетел сквозь нее. Он отскочил в сторону и повернулся. На него шел молодой мужчина. Пшеничного цвета волосы были немного растрепаны, их покрывали поблескивающие снежинки. Серо-голубые глаза из-за большой радужки казались глубокими и синими и оживляли бледное, немного одутловатое лицо. Мужчина кашлянул, в воздухе разнесся легкий запах алкоголя.
– Есенин, – прошептал Виктор, вглядываясь в поэта. – Живой! От этого можно сойти с ума.
– Говори громче, – услышал он звонкий голос рядом с собой и повернулся. – Он все равно нас не видит и не слышит. Параллельные миры не пересекаются. Мы рядом, но в другой реальности.
– Я в шоке! – ответил Виктор. – Это Есенин!
– Да, это он, – подтвердила Соланж. – Мы в Петрограде, и это декабрь двадцать пятого года. Но ты же сам просил…
– Я в шоке, – повторил он, пристально глядя на прошедшего мимо поэта.
Он четко видел его профиль, легкую улыбку. Вот он стряхнул снег с челки, что-то пробормотал. Хотелось догнать его, остановить, поговорить. Но Виктор знал, что этого делать нельзя. Любое вмешательство могло привести к нарушению хода истории, а это хаос с непредсказуемыми последствиями.
– И как? – с любопытством спросила Соланж. – Что видишь?
– Живого Сергея Есенина, – с замиранием сердца ответил он.
– Да я не об этом! Просканировал поле?
– Бог мой, от волнения я даже забыл об этом! – спохватился Виктор и включил «второе» зрение.
Энергетический кокон поэта выглядел ослабленным и рваным в нескольких местах, цвета были тусклыми, имелись болотные тона алкогольного опьянения, сиреневые – депрессии. Но фиолетовые оттенки близкого суицида отсутствовали. В данный момент, Виктор мог бы поклясться, поэт не собирался уходить из жизни добровольно.
– Какое число? – уточнил Виктор.
– Двадцать седьмое, – сообщила Соланж.
– А официально он умер двадцать восьмого? – спросил он.
– Так, – подтвердила она. – Но я даже не подозревала, что ты настолько увлекаешься поэзией!
– Ты многого обо мне не знаешь, – сухо проговорил Виктор. – Когда я стал ловцом, Идрис первым делом внушил мне страсть к учению. И я активно набирался знаний по разным отраслям и науки, и искусства. И, конечно, литературы. Восполнял пробелы. Ты же высшая, и должна знать, что чем образованнее ловец, тем ему легче находить контакт с любым человеком. Наши клиенты могут быть из любой социальной прослойки.
– Лекцию мне собираешься читать? – с усмешкой спросила она.
– Не собираюсь! Просто одно время я плотно подсел на поэзию Серебряного века. Идрис настоятельно рекомендовал мне именно этот период.
– Знаю я обучающие курсы Ордена, – ответила Соланж. – Акцент на то время, когда самоубийства были повальными. Серебряный век в этом смысле богат на урожай, если можно так выразиться. Марина Цветаева, Владимир Маяковский – их знают все. Но были и другие. Мало кому известный поэт того времени Игнатьев Иван перерезал себе горло бритвой. Анна Мар отравилась цианистым калием. Чеботаревская Анастасия, писательница и жена Федора Сологуба, бросилась в Неву. Гофман Виктор, поэт круга Брюсова, Киссин Самуил, псевдоним Муни, Князев Всеволод, Витольд Ашмарин, Львова Надежда – все поэты того времени, и все они пустили себе пулю в лоб… И это лишь начало списка. Морфий в те времена был популярен. Поэт Алексей Лозина-Лозинский принял фатальную дозу…
– Хватит! – оборвал ее Виктор. – Я хорошо изучил курс и помню всех самоубийц того периода. Не забывай, что я ловец, и способности несколько другие, чем у обычного студента.
– Ладно, не злись! – умиротворяющим тоном сказала Соланж. – Уж очень ты стал вспыльчивым. Нервы ни к черту!
– Знаешь, я пока изучал этот период, всегда задавался вопросом: где же были ловцы? Неужели нельзя было предотвратить?
– Думаю, они тогда работали как проклятые, – тихо ответила Соланж. – Но ведь трудно противостоять подобному стечению обстоятельств – мода на суицид, хотим мы этого или нет, но возникла именно в то время перемен, к тому же повальное увлечение наркотиками, общая нервозная обстановка. А поэты подвержены больше других, сам знаешь. Они всегда находились в зоне риска. Но вообще, скажу по секрету, я заглядывала в секретные архивы и видела, скольких ловцы уберегли от ухода из жизни.
– Творчество Есенина меня впечатлило, – прошептал Виктор.
– Соединить миры? – спросила она и лукаво улыбнулась. – Сможешь пообщаться.
– Не провоцируй! – ответил Виктор. – Я хочу лишь узнать правду.
– Хорошо, – спокойно согласилась она. – Смотри.
Они двинулись вслед за поэтом. И тут увидели, что двое мужчин вывернули из-за угла и пристроились за ним.
– А вот и сексоты, – констатировала Соланж, – то бишь секретные сотрудники. Пасут поэта.
Мужчины шли, не отставая, но и не приближаясь. Но Есенин не почувствовал слежку, он был погружен в свои мысли. Минут через десять он вышел на проспект. Освещение все равно было слабым, хотя витрины магазинов, украшенные к новогодним праздникам простенькими электрическими гирляндами, отбрасывали разноцветные отблески на тротуар. Виктор заметил, как мало машин на проспекте. Неуклюжие модели автомобилей того времени тихо ползли по проезжей части, их иногда обгоняли дребезжащие грузовики. Были и громоздкие мотоциклы. Виктор увидел вдали телегу, запряженную двумя лошадьми. Редкие прохожие переходили проспект без всяких правил.
Есенин поравнялся со входом в магазин одежды, оттуда вышла девушка. Виктор окинул взглядом ее наряд: темно-серое мешковатое пальто с воротником-шалькой, меховая горжетка, черная шляпка с топорщащейся вуалеткой, прикрывающей лоб. Золотистые подвитые волосы выбивались из-под полей. Девушка остановилась и открыла ридикюль. Есенин в этот момент поравнялся с ней и что-то тихо проговорил. Она вскинула голову резким движением, словно он ударил ее по лицу, гневно глянула из-под вуали и резко бросила:
– Хам!
– Ой-ей, дамочка-мадамочка, уж очень вы строги! – ответил Есенин и громко добавил нецензурное слово.
Из магазина в этот момент выскочил мужчина и, ни слова не говоря, отвесил поэту оплеуху. Тот полез в драку, но девушка оттащила спутника и быстро увела, что-то сердито ему выговаривая.
– Нэпманы недобитые! – зло прокричал им вслед Есенин.
– Правильно, товарищ! – поддержали его подошедшие сексоты. – Они все ананасы в шампанском жрут…
– Их дело, – ответил Есенин. – А вы Северянина знаете? Ананасы в шампанском – это ж его! Заковыристый поэт.
– Так, к слову пришлось, – ответил один из сексотов.
Он был высокий и худой и периодически покашливал. Виктор определил, что он болен чем-то неизлечимым, и предположил, что это туберкулез. Второй выглядел здоровым и даже упитанным.
– А не выпить ли нам? – вдруг предложил упитанный.
– Ты чего, Паша? – удивился чахоточный.
– За поэзию! – бодро произнес тот и взял Есенина под локоть. – А ведь мы вас узнали, дорогой наш Сергей Александрович! Уважаем ваши творения! Вы наш, простой, русский поэт! Не чета всем этим новомодным и заковыристым, как вы верно изволили выразиться.
– А пошли выпьем! – согласился Есенин.
Сексоты подхватили его с двух сторон и повели по проспекту, о чем-то оживленно переговариваясь. Виктор и Соланж не отставали.
Через пару кварталов троица свернула в темный переулок и спустилась в полуподвальное помещение какого-то дешевого заведения. Ловцы последовали за ними. Есенина усадили за свободный столик, заказали водки и соленых огурцов. Поэту, судя по всему, было все равно с кем пить. Сексоты ловко повели разговор о современной поэзии, хвалили Есенина, одобряли, что он отказался от модных течений, отошел от имажинистов и выбрал свой путь. Ему такие речи явно нравились, он охотно отвечал на тосты, которые следовали один за другим, и быстро хмелел. Виктор чувствовал себя все хуже, эмоции разрывали сердце, хотелось немедленно вмешаться и остановить эту фатальную пьянку. Соланж невозмутимо наблюдала за ним, но ничего не предлагала.
– А ты вот все о тоске пишешь, – говорил чахоточный. – А я и согласен! Иногда так муторно на душе… «Жизнь – обман с чарующей тоскою, / Оттого так и сильна она, / Что своею грубою рукою / Роковые пишет письмена…» – с чувством процитировал он.
– «Я всегда, когда глаза закрою, / Говорю: «Лишь сердце потревожь, / Жизнь – обман, но и она порою / Украшает радостями ложь…» – продолжил Есенин и закрыл глаза. – Ложь, кругом ложь! – пробормотал он.
Виктор видел, что он сильно пьян, его поле заливал мутный болотный цвет «зеленого змия».
– Пошли-ка, – сказал упитанный и поднял поэта.
Тот глянул на него осоловевшими глазами, улыбнулся по-детски и сказал:
– И вот вертится у меня на языке строчка: «…умирать не ново, но и жить, конечно, не новей…»
– Рано умирать, – весело ответил чахоточный.
– Записать бы, – пробормотал Есенин. – Есть ручка?
– Айда с нами, дадим тебе ручку, – обрадованно предложил упитанный.
Они покинули заведение и потащили пьяного поэта по улице. Шли они уверенно, и Виктор понимал, что сексоты действуют по определенному плану. Они свернули в какой-то узкий переулок и приблизились к темному зданию.
– Проспект Майорова, – сообщила Соланж. – Здесь располагается следственная тюрьма ГПУ.
– Господи! – пробормотал Виктор. – Я думал, они поведут его в ту гостиницу.
– А здесь есть подвальный ход, – сказала она. – И он ведет прямиком в «Англетер».
– Не могу больше! – с мукой проговорил Виктор. – Сердце болит… от бессилия.
– Так давай вытащим его, спасем! – с жаром предложила Соланж.
– Нельзя, – тихо ответил он. – Мы не боги и не имеем право вмешиваться. И где же были его ангелы-хранители, хочу я спросить! Плохо они выполняли свою работу.
– Не ной! – презрительно бросила Соланж, крепко ухватила его за руку, и они перенеслись в какое-то помещение.
В углу находился стол, зажженная лампа бросала свет на разложенные документы. Мужчина в форме занимал место за столом. Его лицо находилось в тени. Виктор зацепился взглядом за его обмундирование: суконная рубаха-френч темно-защитного цвета с двумя нагрудными накладными карманами, накинутая на плечи шинель серого сукна с темно-серыми воротником и обшлагами. В петлицах поблескивали металлические треугольники. Сексоты поставили Есенина напротив стола, он плохо соображал и постоянно шатался.
– Да вы присаживайтесь, дорогой товарищ поэт, – любезно пригласил военный.
– Да пошел ты на… – ответил Есенин, послав его на «три буквы».
– Что ты себе позволяешь? – вскрикнул упитанный и ударил его.
– Не надо, – увещевающим голосом сказал военный. – Мы же просто побеседовать… в целях профилактики, так сказать.
– Не о чем нам беседовать, – глухо ответил Есенин.
– Но у нас есть сведения, – размеренным тоном проговорил военный, – что вы собираетесь эмигрировать. Вы не раз высказывались на эту тему в кругу друзей.
– Врут они все! – зло кинул поэт.
Он начал трезветь, его глаза заблестели и приобрели более осмысленное выражение.
– Но вот цитата из вашего собственноручного письма к Куликову в Париж, написанного два года назад: «Если бы я был один, если бы не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть».
– Это ж надо всю мою переписку перлюстрировать! И охота вам? – ехидно произнес Есенин.
– А вот выдержка из вашего стихотворения, написанного годом позже, – не отвечая на реплику, сказал военный и взял из папки лист: «Ах, родина, какой я стал смешной! / На щеки впалые летит сухой румянец. Язык сограждан стал мне как чужой, / В своей стране я словно иностранец».
– «Если крикнет рать святая: / «Кинь ты Русь, живи в раю!» / Я скажу: «Не надо рая, / Дайте родину мою», – продекламировал поэт. – И это тоже мое! – добавил он, пристально глядя на скрывавшееся в тени лицо военного.
Тот усмехнулся и ответил:
– Патриотично! Но ведь «Гой ты, Русь, моя родная…» написано намного раньше.
– А вы, вижу, знаток моего творчества, – сухо проговорил Есенин.
– Пришлось для дела ознакомиться, – пояснил военный. – Но вернемся к теме. Вот что вы пишете не так давно своего другу Чагину: «Все это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу… и, вероятно, махну за границу». Письмо послано из психиатрической клиники, в которой вы скрывались какое-то время. И снова мы видим, что вы собираетесь за границу. Как вы можете это объяснить?
– Сами же загнали меня в тупик, страшно так-то жить, когда за тобой следят денно и нощно. Слово нельзя сказать, а я от этого задыхаюсь. Но не собираюсь я никуда, так это все в сердцах говорено было, – торопливо произнес Есенин. – Если бы я хотел, то остался бы за границей, когда с Дуней путешествовал. Возможности были.
– Вы имеете в виду вашу бывшую супругу Изи-дору Дункан? – уточнил военный и что-то пометил в блокноте.
– А кого ж еще! – усмехнулся Есенин.
– Значит, уже тогда вас склоняли к эмиграции, – сделал вывод военный и снова что-то записал.
– Все! Хватит! – разозлился Есенин. – Никто меня не склонял. Оставьте меня в покое! Только решил начать новую жизнь и поселиться здесь. Из Москвы насовсем уехал, хочу завязать со спиртным, с дружками непонятными, уединиться. И писать, писать! Но вы как пиявки присосались, кровь пьет и пьете.
– Мне нужна расписка, что вы никуда не уедете из страны, – ответил военный.
– Отвали ты! – взвился Есенин. – Ничего я подписывать больше не буду. Ученый уже! Знаю ваши методы!
Он вдруг подскочил к столу, раскидал все бумаги, опрокинул лампу. Военный едва успел отклониться. Сексоты подлетели к Есенину. Упитанный ударил его несколько раз.
– Уведите гражданина в его номер, – приказал военный. – И пусть подпишет бумагу.
Чахоточный взял протянутый документ, кивнул и спрятал его в карман. Есенина взяли под руки и вывели из комнаты.
Они оказались в длинном и довольно темном коридоре и потащили упирающегося поэта в его конец. Там были двери, упитанный открыл их ключом, и они очутились в каком-то узком проходе, похожем на подвальную канализационную трубу. Прошли несколько метров, и тут Есенин вырвался из цепкой хватки сексотов. Он резким движением выдернул руки из рукавов расстегнутого пальто и бросился бежать. Но упитанный нагнал его и схватил за край пиджака. Есенин скинул и пиджак, и остался в одной рубахе. Чахоточный зачем-то поднял пальто. Они кинулись за убегающим поэтом. Упитанный первым настиг его и вцепился в плечи. Есенин развернулся и со всей силы врезал ему коленом в пах. Тот взвыл, согнувшись, но тут же выхватил наган и нанес поэту сильный удар рукояткой по переносице. Есенин пошатнулся, схватившись рукой за лоб. Потом он согнулся, его вырвало, и он упал навзничь. Сексоты начали бить его…
– Не могу больше, – с мукой проговорил Виктор и вцепился в руку Соланж.
Она была ледяной, и это отрезвило его. Он глянул на девушку, она наблюдала за происходящим с возбуждением, ее ноздри нервно подрагивали, глаза были расширены.
– Не могу! – в отчаянии крикнул он.
Соланж наконец обратила внимание на своего спутника. Она впилась в него острым взглядом, кивнула и подняла руки.
Вокруг них образовался белый кокон, в который не проходили звуки извне.
– Уходим? – уточнила она. – Но ты не досмотрел.
– Мне уже дурно, – признался Виктор. – И лучше бы я этого не видел. Он умрет сейчас?
– Да, тут, в подвале, – сказала Соланж. – Потом все просто. Сексоты накинут пальто на тело… Правда, пиджак они так и оставят на полу подземелья. И потащат уже мертвого поэта в гостиницу…
– Но как же… Неужели никто не заметит? – перебил ее Виктор.
– Кто? – рассмеялась она. – Есенин слыл алкашом и скандалистом. И если его, вдрызг пьяного, поведут в номер двое приятелей, то это не вызовет подозрений. А вообще им даже никто и не встретился. Они же не с парадного входа закатились. Подземный туннель соединяет подвалы гэпэушной тюрьмы и «Англетера». Они вышли в служебное помещение, а затем уже отправились в номер. И там инсценировали повешение. У сексотов выхода не было. Думаю, начальство их по голове не погладило. Убийство поэта не входило в планы органов.
– Хочу забыть все это, – вдруг сказал Виктор.
Он побледнел, силы покидали его, начало мутить.
– Не волнуйся так. Все хорошо, – увещевающим голосом произнесла Соланж. – Сергей существует в Первом Небе.
– «Первое Небо – это место радости, не омраченной ни одной каплей горечи», – процитировал Виктор из «Космогонической концепции розенкрейцеров».
– Освежить в памяти кусок священного текста? – спросила Соланж. – Это должно тебя успокоить.
Она провела руками по белой поверхности кокона перед ними. Появился четкий текст. Он медленно поплыл вверх. Виктор читал:
«Первое Небо – это место радости, не омраченной ни одной каплей горечи. Дух находится здесь выше влияния материальных, земных условий и усваивает все то доброе, что было в прошедшей жизни, по мере того, как он переживает это заново…
Это место отдыха, и чем тяжелее была жизнь, тем острее будет наслаждение от отдыха. Болезни, печали и страдания неизвестны здесь. Это Страна Лета: для Духовный людей…»
– Хочу увидеть, – нервно произнес он, отворачиваясь от бегущего вверх текста.
– Но это мир мертвых, – предупредила Соланж.
– Ты все равно убьешь меня, – устало ответил Виктор. – Я уже одной ногой там…
Он ощущал жуткий упадок сил и эмоциональное опустошение. Виктору было все равно, жив он сейчас или уже мертв. Он находился в промежуточном состоянии. Хуже всего было то, что бороться больше не хотелось.
– Что ж, отправимся в гости, – загадочно проговорила Соланж и закрыла его лицо руками.
Виктор ощутил приторный лилейный запах, голова начала кружиться, разум затуманился…
…Он почувствовал ароматы травы и полевых цветов, прохладный ветерок овевал его горящее лицо, щебетали птицы, и Виктор открыл глаза. Он вздрогнул, увидев Есенина. Тот сидел за простым дощатым столом, расположенным под деревянным навесом. Пучки соломы торчали из покосившихся перекрытий и давали паукообразную тень. Летнее солнце светило высоко и ярко в голубом, вылинявшем от зноя небе. Виктор определил, что сейчас около полудня.
Есенин сидел, положив руки на стол. Его волнистые волосы золотились в лучах, глаза были синими и озорными. Глиняный запотевший кувшин, доверху наполненный пахучим квасом, находился перед ним.
– Здравствуйте, – растерянно проговорил Виктор, не зная, видит ли его поэт.
– День добрый! – невозмутимо ответил Есенин и крикнул кому-то, повернувшись вправо: – У нас гость! Неси три кружки.
Виктор проследил за его взглядом, пейзаж словно достраивался на его глазах. И за навесом появился обычный на вид деревенский дом. Палисадник с пышным разноцветьем, раскрытые окна, заставленные геранью, толстый ленивый кот, дремлющий в теньке на подоконнике – картина выглядела умиротворяющей. Приоткрытая дверь дома распахнулась, и на крыльцо вышел высокий мужчина. Виктор сначала заметил в его руках блестящие на солнце обливные глиняные кружки. Но когда перевел взгляд на его лицо, то вздрогнул. Крупные, выразительные черты были знакомы: большие карие глаза, высокий лоб с характерно выступающими надбровными дугами, волевой подбородок. Он глянул на Виктора и вдруг улыбнулся по-мальчишески застенчиво.
«Маяковский?! – не верил своим глазам Виктор. – Но как такое может быть? Он же самоубийца! И как они оказались вместе?»
– Володя, иди к нам! – позвал Есенин и жестом пригласил Виктора присаживаться.
Тот оглянулся, но пейзаж выглядел обычным для среднерусской полосы: березки шевелили листвой на ветерке, зеленая трава с яркими вкраплениями цветов покрывала участки вдоль разъезженной грунтовой дороги, деревенские дома стояли в ряд, в тени заборов лежали телята, в конце улицы возвышался колодец. Единственное, что было ненормальным, это полное отсутствие людей.
Виктор сел напротив Есенина. Тот смотрел приветливо и улыбался. Подошел Маяковский и вежливо поздоровался. Но имени гостя они не спрашивали и сами не представлялись. Есенин разлил квас по кружкам. Виктор с опаской понюхал напиток, но он пах обычно. И он сделал глоток. Квас показался ему вкусным, насыщенным ароматами тмина и ржаного хлеба.
– А вы странный, – заметил Есенин, наблюдая за гостем. – Вы же… пока не мертвый.
– Вот и я то же хотел сказать! – оживленно произнес Маяковский. – Какими судьбами в наш мир? Вам тут пока не место.
– Так получилось, – нервно ответил Виктор.
Он чувствовал себя все хуже. Хотелось немедленно вернуться в свое обычное состояние, и в то же время любопытство одолевало. Но находиться «по ту сторону» было опасно. Многие ловцы обладали способностью заходить в мир мертвых, но высшие настоятельно рекомендовали там не задерживаться и возвращаться в реальную жизнь как можно скорее. Иначе можно было набраться губительной энергии, потерять себя, заблудиться и остаться в «зазеркалье» навсегда.
– Быть или не быть, вот в чем вопрос! – продекламировал Маяковский и засмеялся. – Да, Сережа?
– А то! Вечный вопрос земных, – с улыбкой ответил Есенин и снова посмотрел на Виктора. – Зачем явились-то сюда?
– Восхищаюсь вашими стихами, – сказал Виктор. – Тайна вашего ухода не дает покоя никому, кто вас любит. Но мне уже все показали, я знаю правду. И не хочу тревожить вас ненужными воспоминаниями.
– Ах, какие мы культурные! – со смехом произнес Есенин.
– Нас тут мало что может потревожить, – встрял Маяковский и отпил квас.
– Но… как вы оказались вместе? – не выдержал Виктор и машинально просканировал энергию поэтов.
Она была не похожа ни на одну, виденную им у живых людей. Ровное серебристо-белое свечение окружало их фигуры.
– Мы в ином мире, – ответил Маяковский. – И не понимаю, что вас удивляет. Вы вообще кто?
– Я принадлежу Ордену ловцов самоубийц, – признался Виктор и стряхнул муху, севшую ему на щеку.
– Ага! – многозначительно сказал Есенин и переглянулся с Маяковским. – То-то вы не совсем нормальный человек! И сюда проникли. А ведь это только мое место. И оно закрыто для посторонних.
– Ловец имеет возможность оказаться там, где находится самоубийца, – сообщил Виктор. – Таковы наши способности. А Владимир… простите, самоубийца.
– Знаете, я ведь прошел все муки ада после своего ухода, когда служил кормом для неких существ, – хмуро проговорил Маяковский.
– Это клан прилипал, – тихо ответил Виктор, с сочувствием глядя на помрачневшее лицо поэта. – Они наши вечные враги. И они не люди, в отличие от ловцов. Их цель – любыми способами заставить сделать последний шаг…
– Ох и мучили они меня! И так изощренно, что я готов был умереть еще раз, только бы ничего не чувствовать, – сказал Маяковский. – А потом узнал, что нужно терпеть до срока своей естественной кончины. Вот и терпел. Бог отпустил мне жизни до шестидесяти трех лет. Ушел я добровольно в тридцать шесть… Но я был тогда в жутком состоянии. Переболел инфлюэнцей, впал в дичайшую депрессию, рядом не оказалось никого, кто бы искренне относился и помог выйти из этого ужаса… И где же были ваши ловцы? Или в те времена ваш Орден еще не существовал?
– Существовал, – задумчиво проговорил Виктор. – Он очень древний, возник раньше розенкрейцеров.
– О, масоны, великие каменщики! – оживленно произнес Есенин. – Слышал про них. Тайный и могущественный Орден. Кое-кто из власть имущих бывших Советов принадлежал к нему. Но это тщательно скрывалось.
– Может, вы просто не помните, – сказал Виктор, обращаясь к Маяковскому. – Но наверняка в вашем окружении кто-то появился и пытался вам помочь. Вы крупная фигура, и Орден не мог допустить. Я уверен в этом!
– Вокруг меня много терлось всяких личностей, – ответил Маяковский. – Тогда поэты были в моде, а меня старались сделать рупором пролетарской поэзии…
– Как меня – крестьянской, – встрял Есенин. – Дураки! Зачем клеить ярлыки? Поэт – понятие вселенское и не принадлежит ни к какому течению. Я вовремя это понял и отошел от имажинистов.
– А в одиночку в те времена было сложно, – добавил Маяковский. – На тебя вешали всех собак. Но ваши слова о ловцах вызывают в памяти кое-кого… Был один парень. Мы познакомились где-то за полгода до того, как я пустил себе пулю в лоб. Звали его Сева. Он тоже писал стихи, но довольно слабые. Зато он умел говорить такие вещи, которые моментально ставили мне мозги на место. Лилечка засела мне в сердце острой занозой, и именно Сева все разложил по полочкам, препарировал, если можно так выразиться, мои чувства. Помню, что в беседах с ним я будто просыпался от долгого наркотического сна и понимал, что супруги Брики ловко мной управляют. Наверное, этот Сева, жаль, даже фамилии его не помню, принадлежал к вашему Ордену. Так вот мне сейчас кажется.
– Скорей всего, – согласился Виктор.
– Надо найти его в мире мертвых, – оживленно проговорил Маяковский и заулыбался. – И выяснить. Вы раззадорили мое любопытство.
– Даже если это был ловец, ему все равно не удалось уберечь вас, – грустно заметил Виктор.
– Думаю, бывают такие судьбы, которые невозможно изменить, – ответил Маяковский. – И никакой Орден не в силах. Я был в сгустке каких-то фатальных событий, отошел от имеющей надо мной власть Лили Брик, хотя все еще любил ее, увлекся Вероникой Полонской… Ну вы-то наверняка это знаете…
– Актриса, жена Льва Яшина, хорошенькая, молоденькая, – тихо произнес Виктор.
– Все было так сложно и болезненно! – с печальным видом проговорил Маяковский. – А тут еще эта инфлюэнца. Тяжело я переболел. А потом такая тоска, смертельная… Вероника пришла ко мне, но не поддержала, а наоборот, начала выяснять отношения, столько всего мне наговорила… Только добавила боли… Она ушла, а я понял, что пустить пулю в лоб самое лучшее. Все разом закончить.
– Не надо вспоминать, – остановил его Есенин. – Сделанного не воротишь.
– И то верно! – ответил Маяковский и снова начал улыбаться. – Теперь мы все здесь, вместе. После отбывания каторги у прилипал я попросил своего ангела-хранителя замолвить за меня словечко и позволить находиться здесь. И мне разрешили. К поэтам особое отношение, мы с рождения словно заложники своих эмоций…
– Иначе писать не сможем, – добавил Есенин. – А вообще со стороны забавно наблюдать за земной жизнью…
– В смысле? – не понял Виктор.
– Вот вы, живущие на земле, думаете, что все решаете сами, – ответил он. – Но это только если ваши решения касаются выбора, к примеру, купить буханку ситного или ржаную лепешку. А что-то более глобальное… Тут уже другие силы руководят. Смотришь на важных политиков и видишь, что привязаны к ним ниточки. И кто дергает за эти ниточки?
– Уж точно не ангелы, – сказал Маяковский.
– Мир марионеток… И самоубийцы в первых рядах. Если не эти ваши прилипалы их доводят до последней черты, то дьявол… Какой-нибудь маньяк режет, убивает и гордо думает, что он особенный, а за руки-ноги ниточки привязаны и им просто управляют темные силы. А Гитлер? Я даже был рад, что вовремя убрался из земной жизни, когда увидел весь этот ужас. Вот уж точно, сошествие сатаны на землю. А Адольф, оставаясь наедине с самим собой, раздувался от гордости, что он такой суперчеловек, великий ария. А сам всего лишь марионетка без сил и воли в руках дьявола. Суперчеловек лишь тот, кто может сопротивляться темным силам, а не покоряться им.
– Мы сейчас понимаем, как неправильно развивается цивилизация, – сказал Маяковский. – Что нужно людям для счастья? Уж никак не вой-ны и разрушенные города! Любой хочет семью, здоровых детей, благоустроенное жилье по своему вкусу, чистое пространство, свободное от промышленной химии, свежий воздух, синее небо над головой, прозрачные водоемы. Никто в здравом уме не откажется от такой жизни!
– Это так! – подхватил Есенин. – А развитие стран должно проходить не за счет наращивания военного вооружения. Необходимо наращивать общий интеллект нации. И соревноваться нужно в творческих достижениях. Бои между поэтами, война между домами моды, театральные битвы, танцевальные соревнования, кулинарные поединки, атаки народных промыслов на умы человечества… Ты опять?! – неожиданно вскричал Есенин, не закончив свою речь.
Виктор вскочил, увидев, что возле стола возникла девушка. Она была в ночной рубашке, заляпанной кровавыми подтеками, глаза закатились, темные вьющиеся волосы, подстриженные в короткое каре, также были замараны кровью. Она оперлась о стол и захрипела:
– Не надо! Не убивайте меня!
– Зина! Ну сколько можно? – резко произнес Есенин и дернул девушку за край рубашки. – Актриса в тебе никогда не умрет! Ты напугала нашего гостя.
Виктор вгляделся и понял, что видит бывшую жену Есенина Зинаиду Райх. Он припомнил, что она была убита, уже будучи замужем за Мейерхольдом. И буквально зарезана ночью в их квартире. Причем ножевых ранений было с десяток, словно убийца бил и бил жертву в приступе ярости.
– Ну прости, – покаянно проговорила она. – Люблю театральные эффекты!
И кровь с ее лица исчезла, рубашка заменилась на синее нарядное платье, волосы пригладились, и перед Виктором предстала миловидная брюнетка. Она обаятельно улыбнулась и присела с краю.
– Квас распиваете? – капризно спросила она и надула губы. – Неприлично гостя таким простонародным напитком угощать. Может, шампанского?
– Ага, на природе, у сеновала самое то! – весело заметил Есенин. – Еще и устриц добавить.
– А вы кто? – не слушая его, спросила Райх и кокетливо улыбнулась Виктору.
Нагнувшись, сорвала ромашку и воткнула себе в волосы.
– Ловец самоубийц, – ответил он.
– Это какое-то новомодное направление? – возбужденно уточнила она. – Поэзия? Больше всего самоубийц именно среди поэтов!
– Это существующий на земле Орден, – сообщил Виктор.
– А, понятно, – поскучнела она. – Но я не из этой категории.
– Знаю, вы ангел, – ответил Виктор. – И я все еще в замешательстве, как вы все собрались в одном месте.
– Сережа так хочет, – ответила Райх. – Ему приятно в компании людей, которых он любил. К нам и Айседора заглядывает на чашечку чая, и даже своих деток часто приводит…
– Ой, а вот и Галя! – радостно проговорил Есенин и помахал рукой.
Виктор вгляделся в силуэт высокой стройной девушки, возникшей на фоне деревенского пейзажа и мгновенно приблизившейся к ним. Черные брови, зеленые глаза, опушенные густыми ресницами, смуглая кожа… Виктор узнал Галину Бениславскую. Она любила Есенина, помогала ему во всем и через год после его смерти застрелилась на его могиле на Ваганьковском кладбище. И она тоже была здесь, в этом личном раю поэта.
– Добрый день, – поздоровалась она и глянула на Виктора вопросительно.
– Зина, а может, и правда шампанского! – весело предложил Есенин. – Чудесная компания подбирается! А новый гость расскажет нам об Ордене. Это очень интересно. Галочка, тебе особенно!
Виктор вздрогнул. Говорить с Бениславской было выше его сил. Ему становилось все хуже в компании именитых мертвецов. И он хотел вернуться в реальность. Пусть это даже и был подвал под квартирой Соланж. И место его последнего упокоения.
– Не могу больше! – с тоской пробормотал он и закрыл лицо руками.
– Придется остаться здесь, – прозвучал в его мозгу голос Соланж. – Ты уже перешел черту, и никто тебя обратно не выведет. Конечно, с поэтами ты не задержишься. Отправишься в другой слой, сорок дней мытарить по земле…
– Нет! – закричал Виктор.
Он открыл глаза и увидел изумленные лица Есенина и Маяковского, сидевших напротив него. Они смотрели куда-то за его спину.
Виктор обернулся. Деревенский пейзаж начал будто обрушиваться, появилась темнота, которая затянула Виктора в глубь пропасти против его воли. Он начал падать в бездну и кричать от ужаса. Но вот из тьмы протянулись к нему две раскрытые ладони. Они задержали движение. Он вцепился в них, как утопающий хватается за соломинку. Белый туман охватил его со всех сторон, он сгустился и потащил обмякшее тело Виктора наверх. Он оказался в светящемся пространстве. Туман отодвинулся и приобрел очертания ангела. И это была мать Виктора. Ее голубые глаза сияли.
– Мама! – сказал Виктор. – Ты вытащила меня из этого ада! Ты спасла меня!
Он, забыв, что это всего лишь призрак, обнял субстанцию. И вдруг ощутил, как она обретает плоть. И вот уже его мать стоит перед ним. Она выглядела так, словно ожила. Виктор, замирая от нежности и волнения, всматривался в знакомые черты.
– Мы должны попрощаться, – сказала Людмила и мягко улыбнулась. – Ты знаешь, что я своевольно задержалась в том слое, в котором мне не положено находиться. Но я не могла оставить этого несчастного Николая. Его так жутко мучают прилипалы.
– Заслужил! – сухо сказал Виктор.
– Но я давно его простила, – ответила она. – Но не только из-за него я оставалась… Тревога за тебя снедала. Опасную жизнь ты ведешь… И судьба Евы не давала мне покоя. Я свела вас вместе, и сейчас будет легче уйти на другой план. Настал момент, когда я пригодилась. Я позволила проводнику обнаружить меня, согласилась последовать за ним, но взамен попросила помочь спасти тебя и вывести из мира мертвых.
– Мама… – прошептал Виктор. – Ты хочешь исчезнуть из моей жизни?
– Я не могу больше здесь оставаться, я дала слово, и портал уже открыт, – тихо произнесла Людмила. – Но моя любовь никуда не исчезла. И мы встретимся, когда придет твой срок. Я буду ждать тебя. Но это произойдет еще не скоро! До свидания, сынок!
Он крепко прижал мать, слезы обожгли глаза. Но уже через секунду Виктор обнимал пустоту.
Из записной книжки:
«Первое Небо…
Это Страна Лета: для Духовный людей…
Студент и философ имеют здесь мгновенный доступ во все библиотеки мира. Художник имеет бесконечную радость от постоянно меняющихся сочетаний цветов. Он вскоре узнает, что его мысль смешивает и создает эти цвета по своему желанию. Его создания сверкают и искрятся жизнью, невозможной для того, кто работает с тусклыми красками Земли…
В Физическом Мире звук умирает и гаснет в следующий момент после своего рождения. В Первом Небе эти отголоски, конечно, куда более прекрасны и более постоянны, поэтому там музыкант слышит звуки более нежные, чем он мог когда-либо слышать в своей земной жизни.
Ощущения поэта сродни тому, что испытывает музыкант, ибо поэзия – это выражение самых сокровенных чувств души в словах, упорядоченных в соответствии с теми же законами гармонии и ритма, которые управляют излиянием духа в музыке. Вдобавок поэт находит чудесное вдохновение в картинах и красках, являющихся основной характерной особенностью Мира Желаний. Из них он почерпнет материал для использования в своей последующей инкарнации. Аналогичным образом и писатель собирает здесь материал и приобретает способности…»
Макс Гендель
«Космогоническая концепция розенкрейцеров»
Виктор очнулся от острой боли в ладонях. Он раскрыл глаза и увидел улыбающуюся Соланж. Она стояла над ним, раскинув руки в разные стороны ладонями вверх, и словно держала зависший ковер из лилий.
– Я исполнила твое последнее желание, – сказала она. – Ты доволен?
Виктор собрал волю в кулак. Слова матери о том, что его срок еще не скоро, придали уверенности.
– Отпусти меня! – с угрозой проговорил он. – Ты же не хочешь погружаться все больше в смерть? Насколько я понял, ты в постоянной борьбе, но розы жизни еще не до конца увяли и засохли. Не сдавайся, Соланж! Ты же сильная!
Высшая дернулась, словно он ударил ее в самое больное место. На ее голове возник венок из белых роз, глаза приобрели более осмысленное выражение.
– Что ты, живой, знаешь об этом? – с тоской произнесла она. – Я уже не человек, я всего лишь площадка для вечной бойни тьмы и света. Можно ли долго выносить это?
Соланж замерла, закрыв глаза, и будто погрузилась внутрь себя.
Виктор воспользовался паузой и изо всех сил попытался восстановить энергетическую связь с двойником. И он увидел его через пространство, псевдо-Виктор сидел на краю кровати, склонившись к девушке. Она была бледна, лежала на спине, закрыв глаза, губы отдавали в синеву. И это была Лиза.
– Нет, – с мукой в голосе пробормотал Виктор и убрал эту картинку из памяти.
В отчаянии он мысленно позвал Еву. И девочка будто откликнулась, он реально увидел ее внутренним зрением, она остро глянула ему прямо в зрачки синими пронзительными глазами…
Дальше события разворачивались стремительно. Соланж очнулась, ее ноздри раздулись, глаза засверкали.
– Умри! – выкрикнула она, взмахнула руками, и сонмы одуряюще пахнущих лилий посыпались сверху.
От их густого запаха прервалось дыхание, начало тошнить, голова закружилась, разум помутился. Но вдруг белый цвет лепестков заменился на синий. Цветы замерли в воздухе, перестали благоухать и мгновенно превратились в стеклянные поделки. Они со стуком падали на пол, разлетаясь на тысячи осколков. Соланж вскрикнула и отскочила к двери. Створки в этот момент распахнулись, ворвались двое. За ними шел Идрис. Он моментально освободил Виктора и помог выйти из подвала. Но тот остановился за раскрытой дверью и начал наблюдать за происходящим.
Один из помощников тут же облил Соланж из канистры бензином.
– Смерть нельзя уничтожить! – с вызовом крикнула она.
Второй вынул из-за пазухи круглое зеркало, затем бросил зажженную спичку к ее ногам. Вспыхнул огонь. Тело девушки начало корчиться. Очертания горящих роз сменились на выступающий череп с пустыми глазницами и передергивающийся скелет. Но тут помощник, который держал зеркало, вдруг вскрикнул и пошатнулся, словно его ударили. Зеркальная гладь треснула, осколки разлетелись в разные стороны, словно кто-то или что-то вытолкнуло их изнутри. Помощник отбросил пустую оправу в угол. Виктор с непониманием наблюдал за ним. Затем перевел взгляд на Идриса. Тот явно помрачнел и, сдвинув брови, смотрел на поблескивающие на полу осколки.
– Вы покончили с ней? – спросил Виктор, начиная приходить в себя.
– Сожгли, – пробормотал Идрис.
– Надеюсь, мы избавились от Соланж навсегда! – продолжил Виктор.
– Мы уже закатывали ее в бетон и потом хоронили в склепе, – сообщил Идрис. – И это было решение Совета на самом высшем уровне. Но Соланж выбралась из могилы. Мы потом обследовали склеп, бетон превратился в песок. И она вышла на свет божий невредимая. На Совете было решено сжечь ее. Твое похищение явилось последней каплей.
Помощники собрали пепел с пола в специальную банку и плотно завинтили крышку.
– Вечный покой… – прошептал Виктор, но ощутил боль сожаления.
Соланж была необычным существом, и его многое с ней связывало. Но он отогнал ненужные эмоции. И почувствовал облегчение.
– Долго же вы меня искали! – заметил он, глядя на Идриса.
– Почему? – удивился высший. – Прошло всего с полчаса, как двойник показал на карте твое местонахождение. Но в квартире никого не было. Мы обшарили все углы, простучали полы. Я пытался обнаружить тебя энергетическим радаром, но твое поле будто бы отсутствовало, словно ты уже находился в мире мертвых.
«Именно там я и был! – подумал Виктор. – Но высшему это знать необязательно».
– И вдруг появилось синее свечение откуда-то из угла гостиной, – продолжил Идрис. – Мы сразу кинулись туда. Обнаружилась потайная дверь, ведущая в подвал. Синий луч словно вел нас. Именно он показал, где ты находишься. И мы, слава создателю, успели вовремя. Но что это было? Ты можешь объяснить?
– Думаю, да. Я пытался связаться с сестрой… телепатически. Ведь она – девочка-индиго.
– О! – только и сказал Идрис.
Они выбрались из подвала и оказались в квартире Соланж. Помощники оставили их и удалились, унося пепел. Идрис строго наказал им уничтожить и его, чтобы даже атома не осталось. Виктор без сил опустился на диван в гостиной. Идрис присел рядом.
– Я немного отдохну, – сказал Виктор. – И пойдем отсюда.
– Я не тороплю, приходи в себя, – ответил Идрис. – Но расскажи мне все.
– Хорошо…
Виктор откинулся на спинку дивана, сосредоточился и подробно поведал о событиях последних дней. Высший слушал внимательно. На эпизоде с синдзю попросил айфон ловца, зашел на страничку в Фейсбуке и отправил сведения о японцах в базу Ордена.
– Меня все это очень настораживает, – признался высший. – Как я понял, ты весьма оригинальным способом избавился от любви. И когда твой двойник нашел меня, я не сразу поверил, что это не ты. Убедился, лишь просканировав его энергию.
– Да, это как чудо. Но нам необходимо совершить обряд воссоединения, – сообщил Виктор.
– Но если вы сольетесь, то…
– Лиза убита, – оборвал его Виктор. – И некого будет любить.
– Ты уверен? – с сомнением в голосе произнес Идрис.
И Виктор рассказал ему, как Соланж послала энергетическую лилию в грудь девушки и о последующих видениях.
– Но ведь она была не в гробу и даже не в морге, – ответил Идрис. – Ты видел лишь лежащую без признаков жизни девушку. Но это еще ничего не значит. Тем более двойник был рядом. А он исцелил японца одним прикосновением рук.
– Думаешь? – оживился Виктор. – Нужно связаться с ними!
– Хорошо, – ответил Идрис. – Если она жива, что предпримешь? Я уже думаю, может, лучше все оставить как есть… Двойник будет занят Лизой, а ты станешь вести обычную жизнь ловца. Твое сердце свободно, разум чист…
– Не знаю, – с сомнением произнес Виктор. – И для начала необходимо выяснить, что с ней.
– Давай уйдем отсюда, – предложил Идрис и встал.
Виктор поднялся и пошел за ним. Но возле книжного шкафа задержался. Ему захотелось взять что-нибудь на память о Соланж. Он вынул томик стихов. На глаза попался сборник мифов и легенд под интригующим названием «Лилии смерти». Он взял и его.
– Прощай, Соланж! – пробормотал он, окинув взглядом мрачную гостиную и прижимая книги к груди.
Из сборника «Лилии смерти»:
«Одному рыцарю не везло в любви. Пока он совершал ратные подвиги, дамы его сердца изменяли ему. Он отчаялся найти верную подругу, впал в тоску и часто захаживал на кладбище. Сидя на могилах, вопрошал саму смерть: не укажет ли она ему путь к счастью?
И вот как-то всю ночь провел он в этом месте скорби. Утро встретил в тоске и уже не надеялся на чудо любви. Рыцарь лег на стылую землю между могил и закрыл глаза. Но смерть не хотела брать его в мужья.
Солнечный луч коснулся его лица. Рыцарь открыл глаза и приподнялся. Сладкий аромат понесся к нему, он повернул голову и увидел прекрасную незнакомку. Она сидела на одной из мраморных плит, роскошное платье, расшитое сверкающими на солнце бриллиантами, пышным подолом прикрывало могилу. Длинные волнистые волосы красавицы были белокуры и своим цветом напоминали лепестки лилии, которую она держала в руках.
Девушка была так пленительно прекрасна, что душа рыцаря исполнилась каким-то благоговением, и он, встав на колено, поцеловал ее руку. Незнакомка глубоко вздохнула, словно поцелуй пробудил ее ото сна и, улыбнувшись, ласково проговорила:
– Не хотите ли вы, доблестный рыцарь, взять меня в свой замок? Вы ждали меня долго, и вот я явилась. Наступил час, когда я могу собой располагать. Я обещаю дать вам то счастье, которое вы так упорно искали.
– Да-да, милая незнакомка! – в восторге ответил он и поцеловал ее в зарумянившуюся щеку.
– Но прежде я должна получить от вас обещание, что никогда в моем присутствии вы не будете говорить о мертвых и даже слово «смерть» будет под запретом.
– Клянусь! – пылко пообещал он и посадил красавицу на своего коня.
Они поскакали. Животное легко пустилось галопом, словно не чувствуя прибавления веса. И всю поездку их сопровождал чудесный запах белых лилий.
Рыцарь привез красавицу в замок, скоро сыграли свадьбу. Молодожены были очень счастливы. И если иногда свойственная рыцарю меланхолия и овладевала им, то стоило только молодой жене вдеть в волосы или приколоть на грудь белую лилию, всю печаль его как рукой снимало.
Наступило Рождество. Супруги решили пригласить соседей и угостить их на славу.
Столы были убраны цветами, принаряженные дамы кокетливо улыбались, мужчины находились в самом веселом расположении духа, они смеялись и шутили. Веселье было в разгаре.
И вот вышел приглашенный трубадур. Он начал выступление. Его песни были о любви. Затем о турнирах. И вдруг он начал исполнять печальную балладу о небесах и переселении душ после смерти. И как только это роковое слово прозвучало, красавица-жена побледнела и начала на глазах присутствующих увядать, как цветок, сраженный морозом.
Рыцарь в отчаянии схватил ее в объятия, начал приводить в чувство, пылко целовать и заклинать всеми святыми ожить. Но ее обмякшее тело странно съежилось. И вот он уже держит в руках не девушку, а завядшую лилию.
Гости замерли от ужаса, откуда-то из-под земли послышались тяжелые вздохи, напоминающие рыдания, а зал наполнился тем же сладким и сильным ароматом, какой рыцарь вдыхал при первой встрече с женой на кладбище.
Отчаянно закричал он, выбежал из замка и исчез во мраке ночи, чтобы уже никогда более не появиться. Смерть навеки заключила его в свои стылые объятия.
Перемены произошли и на дворе: стало холодно, мрачно, и ангелы, как снегом, засыпали с неба землю лепестками белых лилий».
Ловцы покинули квартиру Соланж и вышли на улицу. Виктор поднял лицо, щурясь на солнце. Он ощущал невероятное облегчение, вдыхая прохладный воздух, глядя на прохожих, на едущие машины, на желтеющую листву деревьев бульвара. Жизнь «здесь и сейчас» казалась ему прекрасной, реальность манила, и он решил забыть сегодняшний день и особенно тщательно вычеркнуть из памяти путешествие в мир мертвых. Он остановился, вынул айфон и набрал номер Лизы. Она была в «зоне действия», но не ответила. Он позвонил еще раз, и снова ответа не последовало. Идрис молча наблюдал за его действиями.
– Кошмар продолжается! – в сердцах проговорил Виктор. – Что же с ней? Не берет.
– Мало ли, – сказал Идрис. – Перезвони позже.
И тут пришло сообщение. Виктор раскрыл его.
«Лиза почти в порядке. Я с ней. Мы в детской больнице Некер. Это возле музея Родена. Лиза упала при выходе из музея. Ее забрали в ближайшую клинику. Приезжай. Адрес 149 Rue de Sèvres, 75015»
Виктор молча показал сообщение Идрису и открыл карту Парижа. Он нашел полное название: Hôpital universitaire Necker-Enfants malades и начал прокладывать маршрут от бульвара Вольтера, где он находился сейчас.
– Поедешь? – уточнил Идрис, наблюдая за ним. – И как объяснишь Лизе, что вас двое? Стоит ли ее тревожить?
– Скажу, что брат-близнец, – ответил Виктор.
– А потом что? – спросил высший. – Вы же хотите слиться воедино. И куда подевается твой брат?
В этот момент пришло новое сообщение:
«Все уже хорошо. Это я погорячился. Приезжать не надо. Незачем тревожить Лизу. Врач только что ушел. Мы через час выписываемся. Занимайся своими делами. Я позвоню».
Виктор улыбнулся и показал текст Идрису.
– Твой двойник явно тебя умнее, – заметил высший. – Незачем посвящать девушку в ваши дела. И давай перекусим? Наверняка ты проголодался после таких-то треволнений.
– И правда, мне некогда было не то что позавтракать сегодня, но еще и поужинать вчера! – со смехом ответил Виктор.
– Рядом, на улице Дюма, есть китайский ресторанчик, – сказал Идрис. – С удовольствием составлю тебе компанию. Время обеда!
Они завернули за угол и направились к заведению под названием «Bao Bao». В зале народу было немного, тихо звучала приятная национальная музыка, меню выглядело аппетитно. Виктор заказал себе блюдо из риса и креветок и острый салат. Когда принесли еду, они начали поглощать ее и почти не переговаривались. Закончив с основным блюдом, Виктор попросил десерт и чайник зеленого чая. Он откинулся на спинку диванчика и удовлетворенно вздохнул. Ему становилось все лучше, силы возвращались.
– Ты сейчас куда? – спросил он, глядя на Идриса, сидевшего напротив и расправляющегося с жареным в луке осьминогом.
– Встречусь кое с кем, а вечером срочное заседание Совета, – сообщил тот, ополоснув пальцы в миске с лимонной водой.
– Догадываюсь, по какому поводу, – тихо заметил Виктор.
– Знаешь, уже давно ведутся разговоры, что пора запретить женщинам становиться ловцами, – сказал Идрис и отодвинул от себя пустое блюдо. – Слишком много косяков допускают они в работе. Эмоциональная сфера рушится намного быстрее, чем у мужчин. Думаю, сегодня будет принято важное решение…
– Женщин уберут из Ордена? – предположил Виктор.
– И это правильно, – ответил Идрис. – Да и что наши ловчихи потеряют? Участки памяти будут стерты, они вернутся к обычной жизни и далеко не бедными. Орден об этом позаботится. Наступает время перемен. И мне придется доложить на Совете обо всем, что произошло с тобой. Соланж уже давно была занозой для всех. Но что мы могли сделать, когда она после самоубийства вдруг вернулась в новом качестве? Руководство подняло архивы, нашли, что это третий случай в практике Ордена. И все нарушительницы законов были именно женщины.
– И что с ними стало? – полюбопытствовал Виктор.
– Индира, родом из Индии, жила в конце девятнадцатого века, покончила с собой, как и Соланж, из-за любви. Но тогдашнее руководство быстро сориентировалось и сожгло ее на ритуальном костре, – сообщил Идрис. – И она уже не возвращалась. По крайней мере, об этом нет никаких записей. Затем была некая Эльза, родом из Германии. Это уже начало двадцатого. С ней хлопот оказалось больше. Убила себя, когда ее любимый умер. Но этим дело не ограничилось. Покончил с собой еще один молодой человек, который был безответно в нее влюблен. Эльза превратилась в «промежуточное существо», так написано в отчете того времени. Кстати, она тоже постоянно носила символы белых лилий.
– Соланж говорила, что это знак смерти, – встрял Виктор.
– Да, мы в курсе, – ответил Идрис. – А ведь цветок Ордена – роза. И это жизнь! Хоть она и на кресте!
– Вечная война между розой и лилией, – пробормотал Виктор, вспомнив любимое изречение Соланж. – И что стало с Эльзой?
– Избрали метод гипноза, – нехотя проговорил Идрис. – Применили технику вычищения из памяти всего того, что касалось пребывания в Ордене, затем избавили от данных при посвящении сверхспособностей. И Эльза превратилась в обыкновенную девушку. Но руководство не учло того, что, став обычным человеком, она уже не смогла противостоять смерти. И та победила. Эльза тихо угасла через сутки после обряда.
– А почему так не поступили с Соланж? – полюбопытствовал Виктор.
– Пытались. Но у нее стоит мощная защита, и она не гипнабельна из-за этого, – сказал Идрис. – Тогда пошли на крайние меры, ее убили, но она воскресла. Кстати, после этого случая она взяла себе фамилию de Mort…
– Что означает «смерть», – прошептал Виктор. – И она снова вернулась в Орден?
– Мы все были в шоке, когда она как ни в чем не бывало появилась на ближайшем Совете и выглядела лучше прежнего. Мало того, она пафосно заявила, что прощает нас. И будет служить Ордену с новыми силами. Пришлось сделать вид, что все в порядке. Соланж продолжила работу и справлялась хорошо. Но на самом верху было принято тайное решение сжечь ее при первом удобном случае.
– И тут как раз я подвернулся, – грустно произнес Виктор.
– По-любому, ее бы сожгли, – сухо произнес Идрис. – И ты тут ни при чем. Отставим этот разговор!
– Но… для меня это выглядит нелогично, – все же продолжил Виктор. – Если в Ордене знают природу новой сущности Соланж, то разве можно ее убить? Ты что-то недоговариваешь.
– Ладно, расскажу, – хмуро проговорил Идрис. – Есть такой метод: загнать душу в зеркальную ловушку.
– Так вот зачем твой помощник вынул зеркало! Я же видел это, – заметил Виктор.
– Тело горело, душа металась, – продолжил Идрис. – И ее легко можно было ввести в заблуждение и вогнать в портал зазеркалья. Если бы все получилось, то душа Соланж там бы и осталась.
– Но что произошло?
– Мой помощник объяснил, что точно видел, как поймал Соланж, – сообщил высший. – Ее призрачное лицо приблизилось с той стороны зеркала. И тут же он ощутил удар по руке, словно кто-то или что-то разбило поверхность. И душа Соланж вылетела.
– Может, мольфар помог ей? – предположил Виктор.
– Скорей всего, – согласился Идрис. – И она на свободе. Правда, в свое тело уже не вселится. Его просто не существует.
– Найдет другое… – прошептал Виктор и замер на полуслове.
В этот момент официантка принесла чайник и бобовую пастилу. Она составила заказ на столик, улыбнулась и пожелала приятного аппетита. И когда она отошла, Виктор увидел, что за соседний столик усаживаются Моника и ее вечный спутник Эдвард. Виктор так сильно вздрогнул, что опрокинул тонкую и легкую чашечку китайского фарфора. Чай разлился. Идрис с тревогой глянул на побледневшего подчиненного и повернул голову. Моника нахмурилась, ее хорошенькое личико выражало злобу.
– Твои друзья-прилипалы не оставляют тебя в покое, – ехидно заметил Идрис.
– Не знаю, чего им нужно, – сухо сказал Виктор и внимательно вгляделся в пространство.
Он боялся, что Моника тащит за собой аморфа Николая, но его рядом не было. И Виктор вздохнул с облегчением. Призрак его матери больше не появлялся, ее душа наконец ушла туда, где ей положено быть по статусу ангела. И уже некому будет заступаться за Николая. Виктор предвидел, что аморфа такое положение вещей сильно расстроит и еще больше усилит его муки. Но прилипалы только этого и ждут. Чем тяжелее страдает аморф, тем вкуснее у них пища.
Моника что-то тихо сказала спутнику, встала и подошла. Она уселась рядом с отодвинувшимся Идрисом и оказалась напротив Виктора. Ее глаза горели ненавистью.
– Зачем явилась? Таким, как вы, не место рядом с ловцами. Вали отсюда подобру-поздорову! – грубо проговорил высший.
– Не уйду, пока не объясните, по какой причине вы нарушили многовековое соглашение наших кланов не убивать друг друга, – резко произнесла она, повернулась и вперила тяжелый взгляд в Идриса.
– Ты что-то путаешь, детка! – презрительно сказал он. – Это дело чести.
– Но Элизабет мертва, – злобно проговорила она. – Витя ее знает. Мы хотели просто пошутить, поразвлечься, даже сделать ему приятное и создали прилипалу, точную копию его подружки Лизы. И он ее видел. Так?
Она развернулась и глянула на замершего в волнении ловца. Догадка мелькнула, но Виктор пока озвучивать ее не стал.
– А разве человек может вас убить? – став серьезным, спросил Идрис. – Мы хоть и наделены неординарными способностями, но все равно люди, а не иные.
– Что произошло? – не дождавшись ответа помрачневшей Моники, уточнил Виктор.
– Мы сами не знаем, – тихо сказала она. – Мы с утра сидели в парке, болтали, смеялись, заводили новые знакомства…
– Искали жертв, – поправил Идрис.
– Не важно! – отрезала Моника. – И вдруг в груди у Элизабет появилась дырка. Мы поначалу решили, что она прикалывается, хочет нас попугать. Но она побледнела и упала. А за скамьей я увидела лежащий бутон белой лилии. Словно именно он пробил насквозь тело нашей Элизабет. Потом все исчезло. Ее не стало вмиг. А у нас все происходит по-другому. Ну вы-то знаете! Мы умираем только от истощения, если смертельно долго не получаем пищи от аморфов. Другим путем нас уничтожить невозможно.
– Мы не в курсе ваших дел! – сказал Идрис. – И мы тут ни при чем.
– Ничего, вы за все ответите! – с угрозой проговорила она и встала. – Наше руководство хочет встретиться с вашим и выяснить…
– Погоди, Моника! – остановил ее Виктор. – Кажется, я знаю, что произошло.
– Да? – с недоверием спросила прилипала, но села на место.
– Соланж обладала экстраординарными способностями, – начал он, пытаясь подобрать нужные слова и не выдать секретную информацию, – она могла связываться с миром мертвых, входить туда и даже долгое время находиться там без ущерба для здоровья. Настолько она развила и усовершенствовала свою личность за время служения. И Соланж… была привязана ко мне. Возможно, даже любила, нарушая все законы Ордена. Из ревности она решила убить Лизу. Я это точно знаю, она сама мне все рассказала. Я даже спросил, каким способом она расправилась с соперницей… Соланж поведала, что умеет делать супероружие в виде энергетического кокона цветка лилии. И оно поражает наверняка и на расстоянии. И она послала такой кокон, создав мыслеформу Лизы…
– И он попал в Элизабет, ведь они внешне как две капли воды… – прошептала Моника. – Такое вполне может быть, это не обычная пуля. И что же твоя подружка?
– Соланж сказала мне, что увидела странную картинку, будто лилия смерти прошла насквозь тела девушки. Думаю, это была точно не Лиза. Сквозь живого человека кокон вряд ли бы прошел беспрепятственно. Логично?
– Похоже, все так и было, – встрял Идрис.
– Поняв, что попала не в ту цель, Соланж создала новый кокон и отправила его по адресу, – продолжил Виктор. – Из твоих слов я сейчас понял, что Элизабет уже исчезла и орудие полетело к Лизе.
– Она умерла? – уточнила Моника.
– Я пока точно не знаю, – слукавил Виктор. – Мне было не до этого.
– Понятно, – ответила Моника и повернулась к Идрису. – Все равно вашей Соланж придется объясняться у нашего руководства…
– Не придется, – спокойно проговорил Идрис. – Мы сожгли ее пару часов назад.
– Вот даже как… – не скрыв удивления, прошептала Моника.
– И ты можешь обо всем рассказать вашим, – добавил Идрис. – Инцидент исчерпан?
– Пока да, – сказала она. – До встречи!
Прилипала вернулась за свой столик и что-то начала возбужденно говорить Эдварду. Тот кивал и поглядывал на ловцов.
– Просим счет и уходим, – предложил Виктор. – Видеть их не могу!
– А ты все отлично объяснил, – одобрил Идрис. – И надо взять на вооружение, что и прилипалу можно прикончить.
– Вряд ли обычный ловец это сможет сделать, – заметил Виктор. – Соланж послала сгусток смерти, а такое оружие у нас отсутствует. Да и пакт о ненападении…
– Это да, это да, – пробормотал Идрис. – И все равно я обязан доложить руководству о таком экстраординарном случае.
– Доложи, – согласился Виктор. – Если будут нужны мои показания, то я с радостью.
– Возможно, – сказал Идрис. – Ты единственный свидетель. Соланж превратилась в пепел…
– А ее душа наверняка мается, – прошептал Виктор.
Ему снова стало нехорошо, настроение резко пошло вниз, грусть затуманила разум. Но он знал, что нельзя поддаваться депрессии, что бы ни случилось.
Из сборника «Лилии смерти»:
«В Германии с лилией связано немало сказаний о загробной жизни. Белая лилия служит у немцев свидетельством посмертной памяти усопшего. По народному поверью, ее никогда не сажают на могилу. Но лилия сама вырастает в головах покойного под влиянием какой-то потусторонней силы. Она появляется преимущественно на могилах самоубийц и людей, погибших насильственной смертью. Если белая лилия расцвела на могиле убитого, то она служит знаком грозящей мести, и преступник должен бояться скорого и страшного возмездия.
Если цветок вырос на месте захоронения самоубийцы, то он говорит о прощении и искуплении им грехов.
Кроме этого, лилия служила видимым приветом покойника оставшимся на земле дорогим для него людям. Существует поверье, что этот цветок сажается на могиле духом мертвого.
Страдание неразрывно связано с этим пахучим цветком. Например, ею клеймили преступников. Ожог в форме лилии оставался на плече осужденных.
В мрачные времена Средневековья лилия появляется как знак очищения. Инквизиторы шли к кострам, неся в одной руке факел, а во второй – белую лилию. Она была символом того, что после сожжения души грешников станут такими же чистыми, как этот белоснежный цветок.
Прошло уже много времени с тех пор, а в некоторых европейских странах и сегодня не принято дарить лилии».
